355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роже Мартен дю Гар » Семья Тибо, том 1 » Текст книги (страница 16)
Семья Тибо, том 1
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 17:50

Текст книги "Семья Тибо, том 1"


Автор книги: Роже Мартен дю Гар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 86 страниц)

XI. Послеполуденные часы на улице Обсерватории. – Пастор Грегори уговаривает г-жу де Фонтанен отказаться от развода. Приход братьев Тибо. – Жак и Даниэль. – Полдник. Госпожа де Фонтанен и Антуан. – Жак и Женни. Даниэль и Николь в темной комнате. Госпожа де Фонтанен меняет решение

В воскресенье Даниэль сидел подле матери и рисовал, когда вдруг залаяла собачонка. В дверь позвонили. Г-жа де Фонтанен отложила книгу.

– Мама, я сам, – сказал Даниэль, обгоняя ее по дороге в прихожую.

Безденежье заставило их отказаться от горничной, а теперь вот уже месяц, как они обходились и без кухарки; Николь и Женни помогали вести хозяйство.

Госпожа де Фонтанен прислушалась, узнала голос пастора Грегори и с улыбкой пошла ему навстречу. Тот схватил Даниэля за плечи и разглядывал его, хрипло смеясь.

– Как? Не на воздухе, не на прогулке, boy[58]58
  Мальчик (англ.).


[Закрыть]
, в такую чудесную погоду? Что же, так никогда и не займутся эти французы ни греблей, ни крикетом никаким спортом?

Так невыносим был вблизи блеск его маленьких черных глаз, в которых радужная оболочка заполняла все пространство между веками, не оставляя места белкам, что Даниэль отвернулся с принужденной улыбкой.

– Не браните его, – сказала г-жа де Фонтанен. – К нему должен прийти товарищ. Помните этих Тибо?

Кривясь и морщась, пастор пытался вспомнить, потом вдруг с дьявольской энергией потер одна о другую свои сухие ладони, так что из них словно искры посыпались, и его рот растянулся в странном безмолвном смехе.

– О, yes[59]59
  Да (англ.).


[Закрыть]
, – выговорил он наконец. – Бородатый доктор? Хороший, славный молодой человек. Помните, какое было у него удивленное лицо, когда он пришел проведать нашу воскресшую малютку? Он хотел измерить термометром ее воскрешение! Poor fellow![60]60
  Бедняга! (англ.).


[Закрыть]
Но где же наша darling? Тоже сидит взаперти в такой солнечный день?

– Нет, не волнуйтесь. Женни на улице с кузиной. Еле уговорила их позавтракать. Пробуют новый фотографический аппарат… который Женни получила ко дню рождения.

Даниэль, придвинувший пастору стул, поднял голову и взглянул на мать, ее голос при последних словах дрогнул.

– Да, кстати о Николь, – сказал Грегори, садясь. – Никаких новостей?

Госпожа де Фонтанен покачала головой. Ей не хотелось говорить на эту тему при сыне, который, услышав имя Николь, бросил на пастора быстрый взгляд.

– Но скажите мне, boy, – спросил тот живо оборачиваясь к Даниэлю, – в котором часу ваш бородатый приятель-доктор явится нам надоедать?

– Не знаю. Часам к трем, наверно.

Грегори выпрямился, извлекая из своего пасторского жилета широченные, как блюдце, серебряные часы.

– Very well![61]61
  Прекрасно (англ.).


[Закрыть]
– воскликнул он. – У вас еще почти час впереди, лентяй вы этакий! Скиньте куртку и пробегитесь вокруг Люксембургского сада, установите новый рекорд в беге! Go on![62]62
  Марш! (англ.).


[Закрыть]

Юноша переглянулся с матерью и встал.

– Хорошо, хорошо, оставлю вас вдвоем, – сказал он лукаво.

– Хитрый мальчишка! – пробормотал Грегори и погрозил ему кулаком.

Но как только они остались с г-жой де Фонтанен наедине, его безволосое лицо потеплело, глаза сделались ласковыми.

– А теперь, – сказал он, – пора мне обратиться к вашему сердцу, dear.

Он сосредоточился, как для молитвы. Потом нервным движением запустил пальцы в свои черные космы, взял стул и уселся на него верхом.

– Я его видел, – объявил он, глядя на побледневшую г-жу де Фонтанен. Я пришел по его просьбе. Он раскаивается. Как он несчастлив!

Он не спускал с нее глаз; казалось, обволакивая ее своим непреклонно-радостным взглядом, он пытается умерить боль, которую сам же ей причинял.

– Он в Париже? – пробормотала она, не думая о том, что говорит, – ведь она знала, что Жером сам заходил позавчера, в день рождения Женни, и оставил у консьержки в подарок дочери фотографический аппарат. Где бы он ни был, он никогда не забывал поздравлять своих с семейными праздниками. – Вы его видели? – спросила она растерянно, и ее лицо выразило смущение.

Долгие месяцы она непрестанно думала о нем, но это были всё мысли неопределенные, смутные, теперь же, когда о нем зашла речь, она словно оцепенела.

– Он несчастлив, – настойчиво повторил пастор. – Он терзается угрызениями совести. Та жалкая тварь по-прежнему выступает в театре, но он питает к ней отвращение и не желает ее больше знать. Он говорит, что не может жить без жены, без детей, и я думаю, что он говорит правду. Он просит у вас прощения; он согласен на любые условия, только бы остаться вашим супругом; он просит вас отказаться от мысли о разводе. Ныне лицо его – я это ощутил – точно лик праведника; он теперь прямодушен и добр.

Она молчала, устремив глаза вдаль. Ее полные щеки, немного отяжелевший подбородок, мягко очерченный нежный рот – все дышало такой снисходительностью и добротой, что Грегори решил: она прощает.

– Он говорит, что вы оба должны в этом месяце предстать перед судьей для примирения, – продолжал Грегори, – и только затем начнется вся эта бракоразводная канитель. И он умоляет простить его, ибо он действительно в корне переменился. Он говорит, что он совсем не такой, каким кажется, что он лучше, чем мы думаем. Я тоже так полагаю. Он теперь хочет работать, если сумеет подыскать какую-нибудь работу. И если вы согласитесь, он будет жить здесь, вместе с вами, вступив на стезю обновления и исправления.

Он увидел, как искривился ее рот, задрожал подбородок. Она передернула плечами и сказала:

– Нет.

Тон был резкий, взгляд горестный и надменный. Ее решение казалось бесповоротным. Грегори откинул голову, закрыл глаза и долго молчал.

– Look here[63]63
  Послушайте (англ.).


[Закрыть]
, – сказал он потом совсем другим голосом, далеким и холодным. – Я расскажу вам одну историю, которая вам неизвестна. Это история о человеке, который любил. Итак, слушайте. Еще совсем молодым человеком он был обручен с бедной девушкой, такой доброй и красивой, так любимой богом, что и он ее полюбил… – Его взгляд стал тяжелым. – …всей душой, договорил он с особой интонацией. Потом, словно с трудом вспомнив, на чем он остановился, продолжал уже гораздо быстрее: – И вот что произошло после свадьбы: этот человек понял, что его жена любила не только его, что она любила другого человека, который был их другом и бывал у них в доме как брат. Тогда бедный муж увез жену в далекое путешествие, чтобы помочь ей забыть; но он понял, что отныне она будет любить лишь его друга и никогда не полюбит его; и начался ад. Он увидел, что прелюбодеяние вошло в плоть его жены, и вошло в ее сердце, и наконец проникло ей в душу, ибо она стала несправедлива и зла. Да, – проговорил он сурово, – это было поистине страшно: она стала злой из-за того, что ей помешали любить; и он тоже стал злым, потому что вокруг них было лишь отрицание. И как вы думаете, что же сделал тогда этот человек? Он стал молиться. Он думал: «Я люблю человеческое существо, и ради него я должен отвергнуть зло». И в радости позвал он жену свою и своего друга к себе в комнату, протянул им Новый завет и сказал: «Я сам пред лицом бога торжественно сочетаю вас браком». И все трое заплакали. Но потом он сказал: «Не бойтесь: я ухожу и никогда больше не помешаю вашему счастью». – Грегори прикрыл ладонью глаза и произнес совсем тихо: – Ах, dear, какое великое воздаяние божье – память об этой самозабвенной любви! Он поднял голову. – И как он сказал, так и сделал: оставил им все свое состояние, ибо был несметно богат, а она бедна, как Иов многострадальный[64]64
  Иов многострадальный. – Согласно Библии, патриарх Иов подвергался всяческим испытаниям и несчастьям, лишился всего состояния, но не утратил твердой веры в бога («Книга Иова»).


[Закрыть]
. И уехал далеко-далеко, на другой конец света, и я знаю, что он живет одиноко вот уже семнадцать лет, без денег, зарабатывая себе на жизнь, так же, как я, простым помощником санитара в Christian Scientist Society.

Госпожа де Фонтанен смотрела на него с волнением.

– Погодите, – живо сказал он, – теперь я доскажу вам, чем это кончилось. – Его лицо дергалось; костлявые пальцы, лежавшие на спинке стула, внезапно переплелись. – Он думал, бедняга, что оставляет им счастье и увозит с собою все злобное и дурное; но тут-то и скрыта тайна господня: злое осталось там, с ними. Они посмеялись над ним. Они изменили Духу, Приняли жертву его со слезами, но в сердце своем они глумились над ним. Распространяли о нем ложь по всему gentry[65]65
  Здесь: по кругу знакомых (англ.).


[Закрыть]
. Пускали по рукам его письма. Обратили против него его мнимую покладистость. Заявили даже, что он оставил жену без единого пенни, чтобы жениться в Европе на другой женщине. Чего только не наговорили они! И обманом добились обвинительного приговора против него в деле о разводе.

Он на секунду опустил веки, издал хриплый кудахчущий звук, встал и аккуратно поставил стул на прежнее место. Выражение муки бесследно исчезло с его лица.

– Так вот, – снова заговорил он, наклоняясь к неподвижно застывшей г-же де Фонтанен, – такова Любовь, и так непреложно прощение, что если бы сейчас, вот в эту минуту, эта дорогая мне коварная женщина вдруг пришла и сказала: "Джеймс, я возвращаюсь ныне под ваш кров. Вы снова станете моим бесправным рабом. Когда мне взбредет в голову, я снова посмеюсь над вами…" – так вот, я ответил бы ей: "Придите, возьмите то малое, что есть у меня. Я благодарю бога за ваше возвращение! И приложу такие великие усилия, чтобы быть по-настоящему добрым в ваших глазах, что и вы тоже станете доброй: ибо Зла не существует". Да, в самом деле, dear, если когда-нибудь моя Долли придет ко мне, чтобы просить приюта, именно так я и поступлю. И я не скажу ей: "Долли, я вас прощаю", – но только: "Да хранит вас Христос!" И слова мои не канут в пустоту, ибо Добро – единственная в мире сила, способная противостоять Отрицанию!

Он умолк, скрестил руки, схватил в горсть свой угловатый подбородок и закончил певучим голосом проповедника:

– Так же должны поступить и вы, госпожа Фонтанен. Ибо вы любите это существо всей вашей любовью, а Любовь – это Праведность. Христос сказал:

"Если праведность ваша не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное".

Несчастная женщина покачала головой.

– Вы его не знаете, Джеймс, – прошептала она. – Нельзя дышать одним воздухом с ним. Он всюду приносит зло. Он опять разрушил бы наше счастье. Заразил бы детей.

– Когда Христос прикоснулся рукой к язве прокаженного, не рука Христова стала заразной, но прокаженный очистился.

– Вы говорите, что я люблю его, – нет, это неправда! Я слишком хорошо его знаю. Знаю, чего стоят все его обещания. Я слишком часто прощала.

– Когда Петр спросил Христа, сколько раз прощать брату своему, до семи ли раз, Христос отвечал: "Не говорю тебе: до семи, но до седмижды семидесяти раз".

– Говорю вам, Джеймс, вы не знаете его!

– Но кто вправе думать: "Я знаю брата своего"? Христос сказал: "Я не сужу никого". А я, Грегори, говорю: тот, кто живет жизнью греховной, не смущаясь и не сокрушаясь в сердце своем, тот еще далек от часа истины; но близок к часу истины тот, кто плачет оттого, что его жизнь греховна. Я говорю вам, что он раскаялся, у него был лик праведника.

– Вы не знаете всего, Джеймс. Спросите у него, как он поступил, когда этой женщине пришлось бежать в Бельгию, спасаясь от преследования кредиторов. Она уехала с другим; он все бросил, кинулся за ними следом, пошел на все. Служил два месяца билетером в театре, где она пела! Говорю вам, это срам. Она продолжала жить со своим скрипачом – он и с этим мирился, приходил к ним обедать, музицировал с любовником своей любовницы. Лик праведника! Вам его не понять. Теперь он в Париже, теперь он кается, твердит, что бросил эту женщину, что не желает больше ее видеть. Зачем же он платит ее долги, если не для того, чтобы опять ее к себе привязать? Ведь он удовлетворяет претензии всех кредиторов Ноэми, одного за другим. Да, вот почему он сейчас в Париже! И чьими деньгами он им платит? Моими и моих детей. Знаете, что он сделал три недели назад? Заложил наш участок в Мезон-Лаффите, чтобы швырнуть двадцать пять тысяч франков одному кредитору Ноэми, который начал терять терпение!

Она потупилась; всего она не договаривала. Вспомнилось, как ее пригласили к нотариусу, и она отправилась, ни о чем не подозревая, и столкнулась с поджидавшим ее в дверях Жеромом. Чтобы получить закладную, ему нужна была доверенность от нее, потому что участок принадлежал по наследству ей. Он мольбами вырвал у нее согласие, говорил, что сидит без единого су, грозил самоубийством; тут же, на тротуаре, пытался выворачивать наизнанку карманы. Она сдалась почти без борьбы, прошла с ним вместе к нотариусу, только бы он перестал терзать ее посреди улицы, а еще потому, что она сама была без денег, а он обещал ей дать из этой суммы несколько тысячефранковых билетов, чтобы она могла прожить еще полгода, пока не будет произведен раздел имущества после развода.

– Повторяю вам, Джеймс, вы не знаете его. Он вам клянется, что все переменилось, что он мечтает к нам вернуться? А известно ли вам, что позавчера, явившись сюда, чтобы передать консьержке для Женни подарок ко дню рождения, он оставил в сотне метров от подъезда автомобиль… в котором приехал не один!

Она вздрогнула; на скамейке, на набережной Тюильри, она опять увидала Жерома и молоденькую плачущую работницу в черном платье. Она встала.

– Вот что это за человек! – воскликнула она. – Он до того утратил всякое нравственное чувство, что со случайной любовницей является поздравить с днем рождения свою дочь! А вы говорите, что я все еще его люблю! Нет, это неправда!

Она гневно выпрямилась; казалось, в эту минуту она и в самом деле его ненавидит.

Грегори сурово взглянул на нее.

– Вы не правы, – сказал он. – Смеем ли мы даже в мыслях воздавать злом за зло? Дух вездесущ. Плоть – раба духа. Христос сказал…

Залаяла Блоха, помешав ему договорить.

– Вот и ваш окаянный доктор с бородой! – проворчал он, поморщившись.

Он шагнул к своему стулу и сел.

Дверь в самом деле отворилась. То был Антуан, с ним Жак и Даниэль.

Антуан вошел решительным шагом, приняв на себя всю ответственность за этот визит. Свет из распахнутых окон бил ему прямо в лицо; волосы, борода сливались в сплошную темную массу; все сверкание дня сошлось на белом прямоугольнике лба, окружая его ореолом гения, и хотя он был среднего роста, в эту минуту он казался высоким. Г-жа де Фонтанен смотрела на него, и прежняя симпатия вспыхнула в ней с новой силой. Когда он кланялся ей, а она пожимала ему руки, он узнал Грегори, и эта встреча его не обрадовала. Не вставая со стула, пастор непринужденно кивнул головой.

Стоя поодаль, Жак с любопытством разглядывал эту забавную фигуру, а Грегори, сидя на стуле верхом и уткнувшись подбородком в скрещенные руки, с красным носом и перекошенным в непонятной усмешке ртом, добродушно созерцал молодых людей. В это мгновение г-жа де Фонтанен подошла к Жаку, и в глазах ее было столько нежности, что он вспомнил тот вечер, когда она прижимала его, плачущего, к своей груди. Она тоже подумала об этом и воскликнула:

– Он так вырос, что я уже не решусь…

Но она все-таки поцеловала его и рассмеялась не без кокетства:

– Да ведь я же – мамаша, а вы моему Даниэлю почти что брат…

Тут она заметила, что Грегори встал и собирается прощаться.

– Надеюсь, вы не уходите, Джеймс?

– Прошу извинить, но мне пора.

Крепко пожав руки обоим братьям, он подошел к ней.

– Еще два слова, – сказала ему г-жа де Фонтанен, выходя за ним в прихожую. – Ответьте мне откровенно. После всего, что я вам рассказала, вы по-прежнему считаете, что Жером достоин того, чтобы к нам вернуться? – Она вопросительно смотрела на него. – Взвесьте как следует свой ответ, Джеймс. Если вы скажете: "Простите его", – я прощу.

Он молчал; взгляд и лицо его выражали всеобъемлющее сострадание, которое бывает свойственно тем, кто считает, что постиг истину. Ему показалось, что в глазах г-жи де Фонтанен мелькнула надежда. Не такого прощения ждал от нее Христос. Грегори отвернулся и неодобрительно хмыкнул.

Тогда она взяла его под руку и ласково подтолкнула к дверям.

– Благодарю вас, Джеймс. Скажите ему, что нет.

Не слушая, он молился за нее.

– Да пребудет Христос в вашем сердце, – пробормотал он и вышел, не глядя на нее.

Когда г-жа де Фонтанен вернулась в гостиную, где Антуан, осматриваясь, вспоминал о первом своем визите, ей стоило труда подавить волнение.

– Как это мило, что вы тоже пришли, – воскликнула она, входя в роль гостеприимной хозяйки. – Садитесь сюда. – Она показала Антуану на стул возле себя. – Сегодня, пожалуй, нам не придется рассчитывать, что молодежь нам составит компанию…

И в самом деле, Даниэль взял Жака под руку и потащил к себе. Теперь они были одного роста. Даниэль не ожидал, что его друг так преобразится; его дружеские чувства стали от этого еще сильнее, и ему еще больше захотелось излить перед ним душу. Когда они остались одни, его лицо оживилось и приняло таинственное выражение.

– Хочу сразу тебя предупредить: ты ее увидишь, она моя кузина, живет у нас. Она… божественна!

Заметил ли он легкое замешательство Жака? Или почувствовал запоздалый укор совести?

– Но поговорим о тебе, – сказал он с любезной улыбкой; он и в отношениях с товарищами был учтив, даже чуть-чуть церемонен. – Подумать только, целый год прошел! – И, видя, что Жак молчит, добавил, наклоняясь к нему: – О, пока еще ничего нет. Но я надеюсь.

Жака смущала настойчивость его взгляда, звук его голоса. Теперь он заметил, что Даниэль уже не совсем тот, каким был прежде; но он затруднился бы сразу определить, что же именно изменилось. Черты оставались те же; разве что чуть удлинился овал лица; но губы кривились все так же причудливо, и это стало еще заметнее из-за пробивавшихся усиков; и все та же манера улыбаться одной стороною рта, отчего все линии лица вдруг перекашивались и слева обнажались верхние зубы; может быть, слегка потускнели глаза, может быть, чуть дальше к вискам подтянулись брови, придавая скользящую ласковость взгляду, да еще, пожалуй, в голосе и во всех повадках порою сквозила некоторая развязность, которой он никогда не позволял себе раньше.

Жак, не отвечая, разглядывал Даниэля, и внезапно, быть может, как раз из-за этой появившейся в облике друга дерзкой беспечности, которая раздражала и в то же время подкупала его, он ощутил, что его неудержимо к нему влечет, словно вернулась вдруг та исступленная нежность, которую испытывал он в лицее; на глаза у него навернулись слезы.

– Что же ты делал весь этот год? Рассказывай! – воскликнул Даниэль; ему не сиделось на месте, но он все же сел, принуждая себя к вниманию.

Все его поведение говорило о самой искренней дружбе; однако Жак уловил какую-то нарочитость, и она сразу сковала его. Все же он начал говорить об исправительной колонии. При этом он невольно соскальзывал на те же литературные штампы, действие которых он уже испытал на Лизбет; что-то похожее на стыдливость мешало ему рассказать без прикрас, какова была там его повседневная жизнь.

– Но почему ты так редко мне писал?

Жак умолчал о настоящей причине, которая заключалась в том, что он щадил отца, оберегая его от недоброжелательных толков; впрочем, это не мешало ему самому осуждать г-на Тибо.

– Знаешь, в одиночестве человек меняется, – сказал он, помолчав, и от одной мысли об этом лицо у него словно окаменело. – Становишься ко всему безразличен. И еще какой-то смутный страх, который ни на минуту тебя не отпускает. Ходишь, что-то делаешь, но в голове пустота. В конце концов почти перестаешь понимать, кто ты такой, и уже толком не знаешь, существуешь ты или нет. От этого можно просто умереть… Или сойти с ума, – добавил он, уставившись перед собой вопрошающим взглядом. Потом неприметно вздрогнул и уже другим тоном рассказал о приезде Антуана в Круи.

Даниэль слушал его, не перебивая. Но как только он понял, что исповедь Жака закончилась, лицо его оживилось.

– Я ведь тебе еще не сказал, как ее зовут, – бросил он. – Николь. Нравится?

– Очень, – сказал Жак, впервые задумавшись об имени Лизбет.

– Имя ей очень подходит. Так мне кажется. Сам увидишь. Можно сказать, что она некрасива, можно – что красива. Она больше, чем красивая: свеженькая, живая, а глаза! – Он замялся. – Аппетитная, понимаешь?

Жак отвел взгляд. Ему тоже хотелось бы откровенно рассказать о своей любви; для этого он и пришел. Но после первых же признаний Даниэля ему стало не по себе; и сейчас он слушал потупившись, с чувствам неловкости, почти стыда.

– Нынче утром, – повествовал Даниэль, с трудом скрывая волнение, – мама и Женни ушли из дому рано; и мы с ней одни пили чай, Николь и я. Одни во всей квартире. Она была еще не одета. Это было чудесно. Я пошел за ней следом в комнату Женни, где она спит. Ах, мой дорогой, эта спальня и девичья постель… Я обнял ее. Она стала отбиваться, но при этом смеялась. Какая она гибкая! Потом убежала, заперлась в маминой спальне и ни за что не хотела отворить… Глупо, что я тебе об этом рассказываю, – сказал он и поднялся.

Он хотел улыбнуться, но губ не разжал.

– Ты собираешься на ней жениться? – спросил Жак.

– Я?

У Жака было мучительное ощущение, что его оскорбили. С каждой минутой друг становился ему все более чужим. Любопытный, слегка насмешливый взгляд, которым окинул его Даниэль, окончательно его парализовал.

– Ну, а ты? – спросил, придвигаясь к нему, Даниэль. – Судя по твоему письму, ты тоже…

Не поднимая глаз, Жак помотал головой. Казалось, он говорит: "Нет уж, дудки, от меня ты ничего не услышишь". Впрочем, Даниэль и не дожидался ответа. Он вскочил. Послышались молодые голоса.

– Ты мне потом расскажешь… Это они, пойдем!

Он глянул на себя в зеркало, приосанился и устремился в коридор.

– Дети, – позвала г-жа де Фонтанен, – если вы хотите перекусить…

Чай был подан в столовой.

Еще в дверях Жак заметил возле стола двух девушек, и сердце у него забилось. Они были еще в шляпках и в перчатках, их лица разрумянились от прогулки. Женни кинулась навстречу Даниэлю и повисла у него на руке. Он будто не обратил на это внимания и, подталкивая Жака к Николь, с игривой непринужденностью всех представил. Жак почувствовал на себе быстрый, полный любопытства взгляд Николь и серьезный, испытующий взор Женни; он отвел глаза и посмотрел на г-жу де Фонтанен; она стояла подле Антуана в дверях гостиной и заканчивала начатый разговор.

– …внушить детям, – говорила она, грустно улыбаясь, – что самое драгоценное на свете – это жизнь и что она невероятно коротка.

Жак отвык бывать среди незнакомых людей; он наблюдал за всеми с таким жгучим интересом, что от его робости не осталось и следа. Женни показалась ему маленькой и довольно невзрачной, настолько Николь затмевала ее природной грацией и блеском. В эту минуту Николь болтала с Даниэлем и смеялась. Слов Жак не мог разобрать. Брови ее то и дело взлетали в знак удивления и радости. Серо-голубые, с аспидным блеском, глаза, не глубокие, слишком широко расставленные и, пожалуй, чересчур круглые, смотрели ясно и весело, оживляя и непрерывно обновляя ее белое полноватое лицо; тяжелая коса обвивала голову, точно корона. У нее была привычка слегка наклонять туловище вперед, и от этого всегда казалось, что она вот-вот сорвется с места и побежит навстречу другу, выставляя на всеобщее обозрение чувственную яркость улыбки. Глядя на нее, Жак поневоле вспомнил слово, которое так покоробило его в устах Даниэля: "аппетитная"… Ощутив, что на нее смотрят, она тотчас утратила естественность, ибо стала подчеркнуто ее выказывать.

Дело в том, что Жак совершенно не скрывал своего жадного интереса к окружающим, в нем было простодушие ребенка, который, разинув рот, предается созерцанию; лицо у него каменело, взгляд застывал. Прежде, до возвращения из Круи, все было по-иному: тогда он относился к людям с полнейшим равнодушием и просто никого не замечал. Теперь же, где бы он ни находился – на улице, в магазине, – его глаза охотились на прохожих. Он не пытался осмыслить того, что открывалось ему в людях; мысль работала без его ведома; ему достаточно было уловить те или иные особенности людских физиономий или повадок – и все эти незнакомцы, встреченные случайно, на миг, обретали в его воображении плоть и кровь, получали свой неповторимый облик, свою индивидуальность.

Госпожа де Фонтанен вывела его из задумчивости, дотронувшись до его руки.

– Сядьте со мной рядом, – сказала она. – Навестите теперь и меня.

Она подала ему чашку и тарелку.

– Я так рада, что вы пришли. Женни, маленькая моя, дай-ка нам пирога. Ваш брат мне только что рассказал, как вы с ним живете вдвоем, в своей квартире. Я так рада! Когда два брата живут душа в душу, как настоящие друзья, это чудесно! Даниэль и Женни тоже ладят друг с другом, это моя большая радость. Ты улыбаешься, мой мальчик, – сказал она Даниэлю, который подошел к ней вместе с Антуаном. – Ему бы только насмехаться над старенькой мамой. Поцелуй меня в наказание. При всех.

Даниэль засмеялся, быть может не без некоторого смущения; но, наклонившись, коснулся губами виска матери. Каждое его движение было исполнено изящества.

Женни через стол наблюдала за происходящим; нежность ее улыбки очаровала Антуана. Она не смогла устоять перед соблазном и снова повисла у Даниэля на руке. "Вот еще одна, – подумал Антуан, – которая дает больше, чем получает". Еще в первое посещение его любопытство было задето женским выражением глаз на этом детском лице. Он заметил, каким милым движением плеч приподнимает она порой над корсетом начинающую развиваться грудь и тут же тихонько дает ей лечь на прежнее место. Она была непохожа ни на мать, ни на Даниэля; и это не удивляло: казалось, она рождена для какой-то иной жизни.

Держа чашку возле смеющихся губ, г-жа де Фонтанен мелкими глотками прихлебывала чай и сквозь пар дружески поглядывала на Жака. Ее взгляд был лучист и ласков, от него исходили свет и тепло; белые волосы удивительной диадемой венчали молодой открытый лоб. Жак переводил взгляд с матери на сына. В эту минуту он любил их обоих так сильно, что ему страстно захотелось сделать свою любовь зримой; он испытывал острую потребность быть понятым и признанным. Его тяга к людям была такова, что ему необходимо было занять место в их самых сокровенных мыслях, слиться с их бытием.

Возле окна между Николь и Женни разгорелся спор, в котором принял участие и Даниэль. Все трое склонились над фотографическим аппаратом, проверяя, осталась ли в нем неиспользованная пленка, можно ли сделать еще один снимок.

– Доставьте мне удовольствие, – воскликнул вдруг Даниэль с пылкостью, которая не была ему свойственна прежде, и остановил на Николь ласковый и повелительный взгляд. – Нет, именно так, как вы сейчас, в шляпке, – и рядом с вами мой друг Тибо!

– Жак! – позвал он и тихо добавил: – Прошу вас, мне так хочется сфотографировать вас вдвоем!

Жак подошел к ним. Даниэль насильно потащил их в гостиную, где, по его словам, освещение было лучше.

Госпожа де Фонтанен и Антуан задержались в столовой.

– Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось неверное представление о моем визите, – заявил Антуан с той резкостью, которая, как ему казалось, должна была придать его словам еще большую искренность. – Если бы он узнал, что Жак здесь и что это я привел его к вам, я думаю, он запретил бы мне заниматься воспитанием брата, и все пришлось бы начинать с самого начала.

– Несчастный он человек, – прошептала г-жа де Фонтанен таким тоном, что Антуан улыбнулся.

– Вам его жалко?

– Да, потому что он не сумел заслужить доверие таких сыновей.

– Он в этом не виноват, а я и того менее. Мой отец – человек, как говорится, выдающийся и достойный. Я уважаю его. Но что поделаешь! Никогда ни по одному вопросу мы с ним не думаем – не то чтобы одинаково, но даже сходно. О чем бы ни зашла речь, нам никогда не удается стать на одну и ту же точку зрения.

– Не всех еще озарил свет.

– Если вы имеете в виду религию, – живо откликнулся Антуан, – то мой отец в высшей степени религиозен!

Госпожа де Фонтанен покачала головой.

– Еще апостол Павел сказал, что не те, кто слушает закон, праведны перед богом, но те, кто исполняет его.

Ей казалось, что она от всего сердца жалеет г-на Тибо, но на самом деле она испытывала к нему инстинктивную и непримиримую антипатию. Запрет, наложенный им на ее сына, на ее дом, на нее самое, представлялся ей гнусным и несправедливым, вызванным самыми низменными побуждениями. Она с отвращением вспоминала лицо этого тучного человека, она не могла ему простить злобного недоверия ко всему, что было так дорого ей, к ее нравственной чистоте, к ее протестантизму. Тем более была она благодарна Антуану, не посчитавшемуся с отцовским осуждением.

– А сами вы, – спросила она с внезапной тревогой, – вы все еще исполняете церковные обряды?

Он отрицательно качнул головой, и это так ее обрадовало, что у нее просветлело лицо.

– Должен признаться, что я исполнял их довольно долго, – пояснил он.

Ему казалось, что присутствие г-жи де Фонтанен делает его умнее – и, уж во всяком случае, красноречивее. У нее было редкое умение слушать; она словно признавала значительность собеседника, окрыляла его, помогала ему приподняться над его обычным уровнем.

– Я шел по проторенной дороге, но настоящей веры у меня не было. Бог оставался для меня чем-то вроде школьного директора, от которого ничто не укроется и которого полезно ублажать определенными жестами, соблюдением определенной дисциплины; я подчинялся, но ощущал только скуку. Я был хорошим учеником по всем предметам, и по закону божьему тоже. Как утратил я веру? Я теперь уже и сам не знаю. Когда я это осознал – всего лет пять тому назад, я уже достиг такой ступени научной культуры, которая почти не оставляет места религиозным верованиям. Я позитивист, – произнес он с гордостью; по правде говоря, он высказывал перед ней мысли, которые только сейчас пришли ему в голову, ибо до сих пор ему не представлялось случая заняться самоанализом, да и времени на это не хватало. – Я не говорю, что наука объясняет решительно все, но она устанавливает факты, и этого мне вполне достаточно. Меня настолько интересуют всевозможные "как", что я без всякого сожаления отказываюсь от никчемных поисков ответа на всевозможные "почему". Впрочем, – быстро добавил он, понизив голос, – быть может, между этими двумя принципами объяснения разница всего лишь количественная? – Он улыбнулся, будто извиняясь. – Что касается проблем нравственности, – продолжал он, – то они меня и вовсе не занимают. Вас это шокирует? Видите ли, я люблю свою работу, люблю жизнь, я энергичен, активен, и мне кажется, что активность сама по себе уже является определенной линией поведения. Во всяком случае, у меня до сих пор ни разу не возникало колебаний относительно того, как мне следует поступить.

Госпожа де Фонтанен ничего не ответила. Она не ощутила враждебности к Антуану за его признание, что он не похож на нее. Но в глубине души еще раз возблагодарила небеса за то, что бог всегда пребывает в ее сердце. Это постоянное присутствие божие служило для нее источником безграничной и радостной веры, которую она буквально излучала вокруг себя; вечно угнетаемая обстоятельствами и неизмеримо более несчастная, чем большинство из тех, кто соприкасался с нею, она обладала природным даром вливать в людей мужество, душевное равновесие, счастье. Антуан почувствовал это сейчас на себе; никогда еще среди отцовского окружения не встречал он человека, который внушал бы ему такое целительное уважение и самый воздух вокруг которого был бы так животворен и чист. Ему захотелось еще больше приблизиться к ней, даже ценою искажения истины.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю