Текст книги "Невозвращенцы (СИ)"

Автор книги: Михаил Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 57 (всего у книги 75 страниц)

– А что с этим, с Ганником?

– Его судьба неизвестна. Ходят слухи, что его убили в первый же день (Обгорелый туп Ганника не был опознан, и его судьба осталась неизвестной ромеям еще долго). Также есть предположение, что именно он и является главой бунтарей.

– Хм. Интересно. Это похоже на него, изворотливый он. – Сенатор задумался. – Хм. Я знаю, у тебя есть некое слово с гладиаторском Братством.

Жрец онемел. Одна из самых серьезных тайн внутреннего устройства Империи была известна непосвященному. Это был серьезный провал их службы. По хорошему, этого сенатора следовало устранить как можно скорее, но он сидел так высоко и крепко, что это было весьма трудно. Пробус же, смакуя произведенный эффект, но не рискуя понапрасну (возможность подавиться костью или отравиться неправильно приготовленным блюдом была у него всегда, несмотря на преданных поваров и охранников), сразу же поправился:

– Не волнуйся. Я никому не расскажу. Лишиться такой тайны – это расход многих полновесных талантов. Так вот, я желаю, чтобы ты передал гладиаторам сигнал на восстание. Чтобы они шли туда, в соседнюю провинцию.

– Но…

– Один талант! Серебра…

– Я не могу. Такое под силу только главному жрецу в…

– … Золота!

Пораженный жрец застыл. Да. Его подталкивали на преступление, его просто-напросто покупали, но за какую цену! Но все равно, Леонардо ди Медичи, мог бы гордиться своими подчиненными, даже такая сумма не смогла заставить жреца предать.

– Я сделаю все, что в моих силах, сенатор Афрода.

– Втс и отлишно, – продолжил свое извечное поглощение пищи Пробус, совместив это с легким движением – приказом жрецу удалиться.

В этот же день в столицу спешным курьером ушла паническая депеша жреца. А через пять дней, также быстро, голубиной почтой и гонцами, был получен шифрованный ответ: «Желание Пробуса удовлетворить, но восстание перенести в провинцию Атикулы, с непременным уничтожением всех членов семьи Афрода.»

И потянулись в провинцию Лупуарис рабы, готовые принять участие в бунте, сопровождаемые шлюхами, бандитами, отребьем полисов, а также скупщиками краденного, купцами и даже работорговцами. Шли они по одному, группами или целыми караванами, а вигилы, получившие приказ от Ордена «не трогать», могли только скрипеть зубами вслед.

Маховик восстания медленно набирал обороты.

Глава 51

Радость Руфуса от встречи с мнимыми соотечественниками вскоре была отодвинута в сторону огромным количеством проблем, которые стали накапливаться как снежный ком. Спасенных рабов надо было накормить, напоить, одеть, вооружить и натренировать. Сейчас, несмотря на то, что большинство спасенных в прошлом было воинами, о ведении каких либо боевых действий не могло идти и речи. А ведь многие рвались в бой, несмотря на серьезное истощение, а некоторые их в этом подзуживали. «Фритигерн плохо усвоил урок. На мое место он уже не претендует, но к погонам начальника, хоть какого, рвется все равно…»

«Конечно, приятно когда под твоей рукой не 25, а в десять раз больше бойцов, но кто бы знал, как они жрут!» – меланхолично продолжал размышлять Руфус, глядя на царящий в лагере беспорядок. – «Тех припасов, что мы притащили со школы, хватит ещ на пару-тройку суток, а потом? Что делать потом? Конечно, если пройти по дороге влево– вправо, можно найти множество источников пищи – от единичных ходоков, до огромных вилл, но это означает потерю важнейшего преимущества. Маскировки! Нас пока не нашли только по тому, что не особо искали. Но стоит нам разграбить хоть самый завалящий охотничий домик, то по нашим следам сразу же бросится минимум когорта легионеров. А что мы сможем им противопоставить?…»

– Мы вопьемся им в горло! Мы выдавим по капельки из них все то, что пришлось нам пережить! Мы развеем их над полями…

«Фритигерн! Э как его понесло. Ему бы лет на 100 раньше и не здесь родиться, такой политрук пропадает! Начитался книжек, кретин блин. Как же, развеем. Поэт, б…я, х…в! «Писатель про заик»!. Десятки не притерты, люди друг другу не верят, кто как сражается – не знают. Оружия на всех не хватает, нормально брони – на два – три десятка. Вообще что делать то мы будем?»

– … Каждый из нас с легкостью умрет за дело свободы…

«А! Вот это как раз и будем. Легко умирать. И дай то бог, если мы хоть десяток легионеров с собой прихватим. Что же делать?»

– Какой крикливый юноша! – тихо сказал кто-то над ухом у задумавшегося Руфуса. Тот машинально схватился за нож, но сзади договорили. – Не стоит. Мы не хотим зла брату-россу. – Только тут до гладиатора дошло, что обратились к нему на росском. Он расслабил правую руку и обернулся.

Позади него, тихо подойдя, стояли двое россов из числа караванных спасенных. Первый, молодой мужчина, стоял чуть поодаль и внимательно следил не только за окружающим, но и за тем, что делает Руфус. Стерег второго. Судя по тому, что на лице его старшего спутника лежала печать несомненного родственного сродства, то все становилось понятно. Начавший разговор старший вскоре подтвердил предположения Руфуса. Внимательно всмотревшись в глаза гладиатора старший кивнул каким-то своим мыслям и пояснил.

– То сын мой, Ярий.

– А тебя как?

– Меня? Меня можешь звать Порошкой. – И буквально вонзил в своего сына, гневно-недоуменно вскинувшегося при этом имени, острый взгляд. Что в прочем не осталось незамеченным Руфусом. Уж больно не соответствовала такая собачья кличка стоящему перед ним человеку, у которого даже сейчас, стоящего перед ним в оборванных тряпках, проглядывала гордая осанка.

– Пусть будет Ярий и, хм, Порошка. Хотя на мой взгляд имя Прохор[121]121
  Прохор (греч.) – ведущий за собой.


[Закрыть] тогда уж тебе подошло бы больше.

Порошка в ответ только показательно сморщился и по просторечному ругнулся, но, как гласит пословица: «шила в мешке не утаишь».

– Так что ты хотел сказать? – за последние годы Руфус отвык говорить по-русски, поэтому каждую фразу приходилось прежде чем произнести некоторое время перестраивать в мозгу.

– Я хотел тебе сказать, – теперь всякая клоунада была отброшена, и перед предводителем гладиаторов стоял как минимум равный, – что негоже в походе иметь двух спадаров.

– И? – вопросительно приподнял брови Руфус.

– Либо отдай ему свою булаву, либо убей. Иначе ничем дельным это не кончится.

– Я подумаю.

– И еще. Слышал я про знак тот поддельный. Про коварство ромейское. Тебе, атаман, следует людишек бы верных принять, чтобы крамолу да кощунов искали. Или засланцев ромейских…

– Хорошо. Подбери себе людишек, и следи за этим.

– Добре сделаю, атаман, – чуть поклонился старый козак.

Оба расстались с удовлетворением от произошедшего разговора. Порошка, неизвестно кем он был на Сичи, но явно не рядовым козаком, получил то что хотел: чин да место за спиной у Руфуса. Гладиатор же за эти несколько минут обрел почти готовую контрразведку и личную гвардию из соплеменников. В том, что среди окружающих его людей будут превалировать россы ни Порошка, ни он сам ничуть не сомневались.

«Однако Прохор прав. С Фритигерном нужно что-то делать. С другой стороны, у меня теперь есть тайная служба, так что если я хочу от германца избавиться раз и на всегда, то наоборот, делать мне ничего не нужно. Просто подождать. Надо хорошенько это все обдумать…»

Результатом этих обдумываний было назначение командиров, разделение обязанностей между ними и создание своеобразного «штаба». Полномочия были разделены следующим образом. Скамкель Скейвсонар, гигант-викинг, один из немногих выживших из своего клана и проданный ромеям после взятия Проклятым Аскелем Харингхейма, стал начальником над всеми северянами. На его плечах лежали заботы по созданию и тренировке легкой пехоты – северяне были лучшим материалом для этого. Алларик (примирение двух друзей произошло сразу же после бегства из школы, так что теперь Руфус мог как и раньше полностью рассчитывать на него) и Фритигерн стали начальниками над франками и германцами; соответственно пешие стрелки и средняя пехота, если был такой род войск. Габит, наполовину степняк, наполовину росс, – снабжение и осадные орудия. Пилус – тяжелая пехота по образу ромейской, когда окончательно поправится. Ярий, жутко довольный этим назначением – кавалерия. Порошка – разведка и контрразведка.

– А что такое контрразведка? – переспросил после оглашенного списка Скамкель.

– Это что-то типа Ордена Единого. На себе я оставляю общее руководство, а также стратегические задачи. Все. На сегодня совет закончен. Идите и выполняйте приказы. Готовьтесь хорошо, пока есть на это время. Вскоре его уже не будет.

На пятый день со дня ограбления каравана на продуктовых складах восставших остался только двухдневный неприкосновенный запас. Больше выделить в НЗ было никак, и так – одно только название. Таким образом Руфусу пришлось принять решение об изъятии у местного рабовладельческого населения излишков продовольствия, а по-просту говоря, о банальном грабеже удобной для этого дела виллы.

Удобство в данном конкретном случае означало не столько близость к лагерю восставших, скорее наоборот, а возможность провести операцию незаметно и с вывозом максимального количества продуктов. По аккуратным расспросам местных жителей самым удачным вариантом было ограбление виллы всадника Франкити. Эта вилла мало того, что стояла в стороне от торных дорог, это позволяло надеяться на нескорое обнаружение, но еще к тому же специализировалась на произведстве продуктов питания к столу своего хозяина. Охрана по донесениям разведчиков ожидалась минимальной. Эти плюсы перевешивали минус далекого расположения от лагеря гладиаторов – сутки пешего хода в один конец. Выполнение задачи было поручено самому крикливому – Фритигерну и его германцам.

Вообще говоря, ситуация с личным составом складывалась и интересная, и идиотская. Интересной она была потому, что многие враждующие между собой народы спокойно работали вместе, чего раньше можно было бы представить с большим трудом – ненависть к ромеям здесь и сейчас перечеркивала все межплеменные счеты. Идиотской она была потому, что в погоне за личной славой и влиянием в среде восставших, каждый из начальников, кроме разве что лежащего в бреду Пилуса и Порошки, старалась выпендриться как только можно. Вот, к примеру, Фритигерн не взял с собой ни одного воина из других подразделений, поэтому потери при штурме виллы могли бы быть весьма и весьма значительными. И обязательно были бы, если бы на всю виллу нашлось больше двадцати вооруженных охранников.

– …Трофеи составили двадцать комплектов легкого вооружения и брони. Еще десять было найдено на самой вилле в виде настенных украшений и запасных для охранников. Рабов захвачено, ой, освобождено 450 штук.

Это всегда поражало Руфуса. Как двадцать охранников могли держать в узде почти пять сотен рабов? Невероятно, но факт. Впрочем, в данный момент было не до отвлеченных размышлений. Выразив свое неудовольствие неправильными действиями Фритигерна, командующий продолжил выслушивание доклада.

– Только не штук, а людей. Давно ли ты сам был с ярмом на шее? – поправил германца Ярий.

– А ты сам? – не остался в долгу перед россом Фритигерн.

– Меня взяли ошеломленного, в бою! А ты поди…

– Тихо! – Пресек начинающуюся свару Руфус. – Продолжай. Что там с пищей?

– Всего захвачено двадцать семь телег с продовольствием. В основном – это мука, масло, крупа, свежие и немного сушеных фруктов. Пригнали пять десятков овец, два десятка коз, три воза битой птицы…

– Птицу сейчас же надо пустить в дело, иначе стухнет, – перебил рассказчика Габит.

– Хорошо. Займись этим, – приказал Руфус.

– …Два мешка сушеной рыбы. Вроде все. – закончил доклад Фритигерн.

– Ясно. Что с рабами?

– В ходе нападения десятка три-четыре прибили – хозяев вздумали защищать. Из оставшихся четырех сотен две сотни решили к нам присоединиться. Остальных я приказал вырезать.

– Мда… На будущее. Убивать рабов НЕЛЬЗЯ! Даже если они не хотят присоединиться к нам!

– Но они же могут рассказать ромеям…

– Ты что, дурак? Как бы ты сам относился к восставшим, которые вербуют к себе бойцов под страхом смерти? Как бы ты им служил? И не перебежал ли ты при первом же удобном случае? Даже если они и сдадутся, то их перебьют сами ромеи. Так что пусть уж лучше они играют нам на руку, чем мы им.

– Но…

– А скорее всего те рабы решили сбить свою собственную ватажку и погулять без нашего атамана, – вмешался Порошка.

– Это тоже возможно, – поддержал козака Руфус. – И пусть лучше ромеи ищут их, разбивают свои силы, чем говорят рабам «придут восставшие и убьют вас!».

– Я все равно считаю…

– Все. Этот вопрос обсудили и закрыли.

Совещание закончилось и все разошлись по своим делам. Оставшись в палатке Руфус продолжал анализировать произошедшее. «И все равно! Я не понимаю, как так можно?!»

– Все очень просто.

– Что? – обернулся гладиатор и уперся взглядом в стоящего за спиной Порошку. Руфус на столько глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как вернулся козак.

– Люди разные все. Одному милее ярмо на шее и корыто с помоями каждый день, другому – вольный ветер и хруст живой добычи на зубах. Вот и получается, что овцы никогда не бунтуют, а волки никогда не приручаются.

– И?

– Ромеи умны и хитры. Они берут щенят из помета волков, и выращивают из них собак себе на службу, а овцы плодятся и так. Так что те, кто могут бунтовать, рано или поздно бунтуют. И умирают. А остальные живут и приносят приплод.

– Хм. Может быть…

Около двух десятков дней разросшийся лагерь восставших прожил спокойно. На вилле Франкити был найден отличный раб-лекарь, так что теперь Пилус и остальные раненные быстро пошли на поправку. В последние дни он уже сидя мог тиранить набранных в свой «легион» пехотинцев, раскрывая им профессиональные секреты ромейских легионеров. Но пока это было, как называется, «не в коня корм» – трудно объяснять тонкости тактических построений и хитрые приемы тем, кто с трудом может отличить гладий от спаты. Единственное, что хорошо, теперь Руфусу стало не так скучно. Длинные рассказы по военной теории и армейскому быту служили для Алларика и его друга отличным развлечением. И колыбельной на ночь. Но все хорошее рано или поздно кончается.

Первым звонком такого конца стало то, что на дорогах провинции по донесениям наблюдателей стали появляться рабы-бунтари из соседних провинций. После нескольких неприятных происшествий разведчики научились их однозначно определять и отправлять в лагерь. С каждым днем количество восставших росло. Рабы начали приходить уже группами, сбитыми ватагами под предводительством своих вождей. Эти самые командиры сразу же попадали под пристальное внимание ребят Порошки. А тот свой хлеб ел не зря – было обнаружено (и тайно затем умервлещено) около десяти выявленных ромейских подсылов, и еще два раза по столько же – подозрительных. На всякий случай.

С ростом войска, хотя войском это назвать было нельзя, стали как снежный ком увеличиваться проблемы со снабжением. Стало напряженно с водой, а налеты на виллы для добывания пищи становились день ото дня все чаще. Не хватало всего: оружия, медикаментов, брони, одежды, посуды, телег, палаток, дров. Даже места в лагере! Для справки – только каждый третий восставший имел оружие лучше закаленного в огне костра деревянного кола, а доспехов было еще меньше. На различные нужды в растительности, ранее окружавшей входы в рукотворные пещеры, была вырублена огромная проплешина. О скрытности лагеря теперь нечего было и мечтать. «Хорошо еще, что у ромеев нет спутникого наблюдения, а то нас бы нашли с первого взгляда.» – Утешал себя Игорь.

Второй звонок прозвучал для восставших тогда, когда разведчики доложили о повсеместной пропаже легионерских патрулей. Означать это могло только одно – их нашли и вскоре следует ждать гостей. Каждую минуту ожидая нападения, Руфус и его офицеры прикладывали неимоверные усилия по превращению почти тысячи рабов в хоть какое-то подобие бойцов.

Первую битву ромеи проиграли с таким позором, что даже и не верилось. У Руфуса создалось даже крамольное впечатление, что когорту и приданные ей в качестве вспомогательных войск конных вигилов им просто-напросто подарили.

Боя как такового не было. 450 легионеров, полная когорта, и 150 вигилов в середине дня прошли по дороге и сразу же с марша, не дожидаясь обоза, без разведки, не отдохнув, углубились в заросли. Пилус, лежа в кустах наблюдавший это действо вместе с остальными высшими командирами повстанческой армии, разинул в удивлении рот, а потом настоятельно порекомендовал:

– Делайте что хотите, но скомандовавшего такое в плен не брать и вообще, близко к нему не подходить!

– Почему? – удивился Габит.

– Потому что дурость в такой концентрации может быть дико заразна! – резко ответил Пилус.

Сильные своим строем легионеры в лесу оказались беспомощными, как дети. Рассеявшись по лесу в поисках лагеря, они были настигнуты восставшими и перебиты. Судя по соотношению потерь – сто рабов против 550 ромеев, эта когорта состояла из новобранцев, а командира – совсем юного легионера, Пилус презрительно назвал сосунком и ищейкой.

– Почему ищейкой? – переспросил Руфус у Пилуса, переворачивая труп ромейского командира в шикарных пластинчатых доспехах ногой лицом вниз. Доспехи тому не особо помогли – их обладателя закололи со спины в шею.

– Вот, смотри. Видишь, две пурпурные полосы на плаще?

– Ну вижу.

– Это трибун латиклавий. Такие как он назначаются лично цезарем, либо его доверенными лицами. Якобы, чтобы молодое поколение сенаторских родов набиралось военного опыта у ветеранов. А на самом деле… – и Пилус сделал неприличный жест и сплюнул.

– А на самом деле что?

– А на самом деле, они только шпионят за легатами, следят за центурионами и доносят в Орден. Мне одна такая тварь в службу столько крови испортила! Ненавижу их.

– Понятно. Стукачей нигде не любят. Ну нам-то это оказалось только на руку…

– Ну это да…

По приказу Пилуса рабы, умеющие ездить верхом, оседлали лошадей спешившихся для бою в лесу вигилов и отправилась на встречу обозу. Ни одна армия мира не назначается в обоз храбрых и стойких бойцов. Совсем на оборот, туда идут либо увечные, либо трусы и приспособленцы, желающие отсидеться в теплом месте. Быстрый удар конной сотни, не столько уничтожил, сколько испугал. Сто телег различного добра упали в руки восставших как перезрелый плод.

Трофеи достались просто божественные. Пятьсот комплектов стандартной римской брони и оружия, триста лошадей, огромное количество пайков, вино, лекарства, котелки для готовки пищи (этой добыче, пожалуй, были рады больше всего; до сих пор на всех восставших было только семь средних котелков, что означало приготовку пищи в несколько приемов), обмундирование, пять бочонков пороховой мякоти[122]122
  Пороховая мякоть – тонко измельченная смесь селитры, древесного угля и серы. Самый примитивный, дымный порох.


[Закрыть] и как финал – походная касса с жалованием легионеров. 65 тысяч сестерций! На счет последнего, правда, Пилус проворчал, что это очень мало – видимо это жалование только за один месяц.

Десять дней армия переваривала полученную добычу. Габит потерял покой и сон, считая, пересчитывая, убирая и выдавая разнообразное добро. В этот же момент всплыли огромные недоработки в управлении. Несколько десятков человек передралось из-за взятой в бою добычи, были убитые. Ситуация с законами, с управлением армией, так как следовало ожидать пополнения, со средним и младшим командным звеном становилась просто катастрофической. Чтобы восстание не сожрало само себя, требовалось максимально быстро и жестко навести порядок.

Три дня почти без сна и без еды, скрипя зубами от боли в раненной руке и спасаясь крепким кофе, который под конец приходилось внутрь себя заливать с зажатым носом, подбирались новые законы. Три дня северянин, ромей, степняк, козак и германец предлагали решения проблемы на основе своих родных правил, и три дня Руфус из компиляции услышанного пытался создать нечто новое. В итоге получилось следующее.

Войско восставших делилось на десятки, сотни и тысячи. Десятком командовал десятник, сотней – сотник, тысячей – тысячник. Пять тысяч составляли легион. Командовал легионом легат. Планировалось создать семь легионов, по числу старших командиров, но пока воинов ели-ели набиралось на пару полноценных когорт.

Схема раздела и повседневные законы были почти полностью скопированы Руфусом с козаков. После боя вся добыча должна была собираться в одну большуую кучу. Полученная делилась на определенное количество «доль». Каждому воину, либо другому приносящему какую-либо пользу человеку приходилась своя определенная часть доли. К примеру, рядовой боец получал одну долю, десятник две, сотник пять, тысячник – двадцать, легат – пятьдесят и больше, плюс он имел некоторые очень неплохие бонусы. Раненый получал двойную долю. Десятую часть добычи было решено отдавать в обоз, на развитие войска. На нее собирались закупать оружие, лекарства, кормить и поить раненых и много другое.

Дуван дуванили[123]123
  Дуван дуванить – делить добычу.


[Закрыть] обычно после того, как враг был полностью разбит, а вся добыча собрана. Сначала свою долю выбирали легаты, потом – тысячники, потом сотники, потом десятки во главе с десятниками по нумерации сотен и десятков в легионе. Таким образом рядовой первого десятка первой сотни первой тысячи выбирал себе приз сразу же после офицеров.

Система наказаний была введена очень простой и, была надежда, что действенной. За утаивание добычи – смерть, за воровство – смерть, за предательство – смерть, за неподчинение приказу просто – телесные наказания, в бою – смерть. Дисциплину в бою Руфус решил поддерживать способом, вспомнившимся ему из школьного курса истории про татаро-монгольское нашествие, и был не понят с первого раза даже своими ближайшими товарищами.

– При дезертирстве из десятка хоть одного человека, казнить весь десяток. При дезертирстве десятка – казнится сотня.

– Что? Да ты в своем уме?! – вскочил Фритигерн. – Как так можно? Да вся армия разбежится!

– Это какая-то извращенная децимация. – проворчал Пилус.

– Даже ромеи такого не делают, – пальцами показал Алларик. Россы промолчали.

– Помолчите. Поясняю. Я много расспрашивал и вас, и других гладиаторов, а так же простых участников прошлых восстаний. Позапрошлое потерпело поражение из-за того, что в лагере образовалась смута. Германцы и франки не поделили добычу, началась свара, потом бой. В результате ромеи добили от силы полторы тысячи восставших, да еще столько же взяли в плен. И распяли. Десять лет назад восставшие потерпели поражение из-за того, что целый фланг, набранный из отребья, сбежал с поля при первом же легком нажиме ромеев.

– Ну и…

– Я походил по лагерю, послушал разговоры. «Зачем нам дохнуть за германцев?», «Почему руководят нами франки?», «Россы совсем потеряли разум», «Эти варвары, предатели Богов, недостойны легкой смерти! Пусть лучше ромеи распнут их!». А ведь недавно мы одержали впечатляющую победу. Что же будет, когда мы проиграем хоть один бой? Все разбегутся?

– Но так они разбегутся прямо сейчас!

– И пусть! Набегут новые. В итоге останутся только справные воины! – вмешался Ярий.

– Я тоже так считаю. Поэтому говорю вам как ваш предводитель: этот закон останется в силе!

Как показала практика, все оказалось не так страшно. Несмотря на ожидания большинства гладиаторов-легатов, только пятьдесят человек сочли неприемлемыми поставленные условия. Остальные смирно пошли на муштровку и постепенно превращались в подобие войска. Так прошло пятнадцать дней.

А потом началось. Людская молва превратила убогую когорту новобранцев в полноценную консульскую армию, и теперь рабы стекались к лагерю гладиаторов бурной горной рекой. Шли не только мужчины, шли женщины, дети, старики. И приходилось их всех принимать, а иначе как? Когда в один и дней на вечернем совете Руфусу сообщили, что сегодня в лагерь пришло полторы тысячи беглых рабов, из которых только триста человек могут носить оружие, гладиатор в бессилии стукнулся головой о дерево. Порошка вынужден был бросить (на заместителя из козаков) пост главного контрразведчика и вплотную заняться обустройством и расселением прибывшего пополнения. Остальные легаты уже давно спали по два-три часа в сутки, но хаоса от этого, почему-то не становилось меньше.

В связи с постоянным ростом населения, старый лагерь пришлось оставить. Новый разбили около небольшого озера, рядом с пересечением двух крупнейших дорог провинции. Такое расположение, с одной стороны позволяло минимизировать расстояния до плантаций, с которых добывали еду, а с другой – желающие вступить в войско не долго плутали по лесам и полям.

Вскоре и этот лагерь переполнился. Питающие озеро ключи не успевали в этот сухой сезон восполнять убыль, и во всей красе стала проблема поиска влаги в достаточном количестве. Ведь она нужна была всем – людям, лошадям, овцам, и не по кружке в день. Плюс к этому, рабы жили как им на душу придется, ели где попало и хм… срали тоже где попало. Поэтому вскоре окружающая местность превратилась в нечто непредставимое: вырубленные на дрова плодовые деревья, изгаженная, истоптанная земля, наполовину вычерпанное озеро. Жить и тренироваться тут стало невозможно.

Спустя месяц после первой битвы Руфус принял трудное решение. Разделить свои легионы и разойтись чуть в сторону. Расстояние между новыми становищами не превышало пяти – десяти километров, что с одной стороны позволило расположиться немного просторнее, а с другой – в случае битвы войска могли быть собраны в течении 2–3 часов. Был отдан приказ – на новом месте создать нормальные лагеря, чтобы не пришлось через десяток дней опять сниматься с насиженного места. Полностью согласные с этим легаты вдолбили его в головы своих тысячников, а те уже выложились на своих подчиненных. Теперь лагеря могли порадовать своим видом даже ромейского легионера. Ну… Или как минимум не вызвать у него рвотных спазмов.

Минусом этого решения являлось то, что теперь сильно ослаб его, Руфуса, личный контроль над легатами. И если Алларику и Пилусу можно было доверять полностью в известных приделах, то Порошка, Ярий, Габит и Скамкель были темными лошадками, а Фритигерн вообще – готовым бунтарем. Вот и приходилось теперь приор-гладатору вместо решения стратегических вопросов наматывать в день на лошади по несколько десятков километров инспектируя своих подчиненных. Незажившая рука превращала эти конные прогулки в орудие пытки.

Первая же поездка выявила всю несостоятельность Руфуса как военного гения. Совершенно логичная на первый взгляд идея создать виды войск из соплеменников себя не состояла совершенно. Козаки Ярия лениво лежали на солнышке, все сто пятьдесят человек, выковырянных их командиром по разрешению предводителя восставших из всех других легионов, как изюм из булки. На гневный вопрос «Какого х…?» Руфус получил развернутый ответ. Что нельзя сделать из раба козака, что козак – это прежде всего Кровь и Дух! Что нельзя за неделю научить никогда не сидевшего на лошади тютю лихой кавалерийской джигитовке. «Зато мы всегда готовы к бою!» Безрадостной картиной встретили начальника и другие становища. Большинство рабов просто бездельничало с подвернувшимися под руку мягкими рабынями, либо ходило в грабительские набеги на беззащитные плантации, так как опоясанные даже невысокими стенами городки взять пока не было сил. Тренировками же себя не утруждал никто. Разве что в легионе Фритигерна часть времени было посвящено учебе. Но это, по понятным причинам гладиатора тоже не порадовало.

Отдельным вопросом стала жестокость восставших. И северяне, степняки, и козаки привыкли в своих набегах весьма вольно относиться к тому, что в другом мире называется Женевскими конвенциями. Им было не привыкать пытать пленных и мирных жителей в поисках золота, «веселиться» с женщинами, жечь и рушить. Да и германцы с франками не намного отставали от своих северных и восточных соседей, а кое-чему могли их и сами поучить. Усугублялось это тем, что в обычных походах полон представлял немалую ценность, сейчас же можно было не щадить никого.

В результате таких налетов местность вокруг стоянки гладиаторов быстро превращалась в безлюдную пустыню. Мелкие арендаторы, свободные землепашцы, преданные своим хозяевам рабы в ужасе бежали к границам провинции, бросая нажитое долгим и тяжелым трудом добро. Приводило это к тому, что добычи становилось все меньше и меньше, продовольствие и фураж было не найти. Руфусу и его легатам приходилось вдалбливать в жадные, ослепленные золотым тельцом головы воинов, что не следует резать всех подряд; что надо быть менее кровожадным; иногда даже наказывать особо рьяных, но эффект пока проявлялся слабо.

Войско медленно разлагалось, превращаясь в толпу грабителей и мародеров. Становилось понятно, почему ромеи никогда не спешили атаковать восставших рабов – плод должен был не только созреть, но и слегка подгнить, для большей мягкости.

Допустить такого было нельзя. Атаман восставших еще раз перетасовал свое войско. Теперь на первый план была выведена не национальная принадлежность бойцов, а их мастерство во владении оружием. Каждому десятнику было приказано проэкзаменовать свой десяток по следующим позициям: бой с мечом и щитом, стрельба из лука, использование пращи, метание копья, езда на лошади. Все рабы, кто хоть чуть-чуть разбирался в механизмах заочно получил назначение в отдел конструкторов и пользователей осадных машин. После это все десятки были заново переформированы.

Теперь все семь легионов стали в идеале одинаковыми, а так же получили свои собственные названия: Геманский, Франкский, Северный, Первый Росский, Второй росский, Восточный, Ромейский. По штатной структуре каждому легионы были положены: 25–30 сотен тяжелой пехоты, 5 сотен вспомогательных (снабжение и осадные машины), 10–15 сотен стрелков (пращников, метателей копья, лучников – по предпочтению легата) и 10 сотен конницы. К сожалению, таковым он оставался только на пергаменте, ибо набрать некоторые военные специальности в достаточном количестве было невозможно. Хороших стрелков и всадников надо воспитывать чуть ли не с детства, а все образованные рабы в основной своей массе не примкнули к восставшим.

Правда, реформа все же немного помогла. Национальный состав внутри десятков стал смешанным (на этом командующий настаивал особо). Появился соревновательный дух как внутри, так и между десятками и сотнями. Тренировки постепенно стали правилом, чем исключением, хотя и не в таком объеме, как хотелось Руфусу.

Вести о том, что границы провинции пересек Третий Лупуарисский Легион застала восставших врасплох. За прошедший после первого сражения месяц казалось, что ромеи полностью забыли про рабов. К этому времени число восставших возросло до двадцати пяти тысяч человек. И хотя из этого огромного количества воинов была только треть, остальное женщины и дети, недооценивать восставших было нельзя. А именно так Руфус на совете расценил это действие ромеев.