Текст книги "Невозвращенцы (СИ)"

Автор книги: Михаил Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 75 страниц)

– Не далее как день тому назад ты просил у князя ежемесячную долю виры, на обиход кремля, али не так?

– Так боярин.

– Ты плакал, что деньги все вышли?

– Так боярин. Все вышли. И на дрова, и на уголь, и на мишуру всякую, одного пергамента на сколько закупили для тебя, боярин. А еще…

– Постой. Значит гривны все вышли?

– Вышли.

– Ничего не осталось? – продолжал изгаляться боярин.

– Ни ломаной чешуйки,[27]27
  Мелкая монета


[Закрыть] боярин.

– И князь тебе выдал ведь?

– Конечно, выдал. Я князя не обманываю, как можно, – с честным выражением лица ответил тиун.

– И сколько он выдал? – участливо спросил Здравомысл.

– Двадцать гривен золотых, вот я их с собой ношу – как ярмо, чтобы не пропали, показать могу, – ответил Хитрец.

– Ну, покажи.

– З… зачем? – сразу стал заикаться тиун, и глаза забегали как у воришки.

– А затем, что на той гривне я насчитал двадцать две монеты. Хочешь, сочтем вместе? Коли ошибся я, то я тебе эти две золотых гривны в качестве виры за навет отдам, а коли нет…. – улыбнулся боярин.

– Не губи, князь. Я все отдам. Чернобог попутал, – тиун побелел, упал на колени и взмолился.

– Ну вот, видишь. Так бы сразу. Еще раз замечу, поедешь тиуном в деревню из трех домов на границу с немчурой. После разговоров с заплечных дел мастерами…

– Князь, Богами нашими клянусь – никогда боле…

«Где же взять тиунов, которые воровать не будут? Кого не возьми – все воруют. И плетьми их, батогами и прутьями ивовыми лечили, а все равно тащат. Этот еще не так споро, как другие – может уже наворовал? Выгнать? Взять нового? Этот еще добрый – вон – каждого по именам помнит, где, кто, чего, какой… Не, не надо гнать этого» – раздумывал он.

Оставив тиуна бормотать клятвы одна другой строже, Здравомысл пошел по направлению к сражающимся. Пойманный воришка поднял ему настроение. И не потому, что две гривны такие уж большие деньги для князя, хотя простой чернец на такие деньги мог отстроиться и целое хозяйство завести, и не потому, что вывел татя на явь и запугал его до полусмерти, а просто потому, что еще одно подтверждение тому, что он на своем месте. «Кто еще сможет у князя делать то, что я делаю? У меня лучше всех получается, хоть я и не волхв дел черных… Ну все рано – позвенеть сталью надо,» – продолжал раздумывать боярин.

– Эй, – крикнул он в сторону новиков, которые сразу же вскочили. – Бронь мою, булат мой несите. Посмотрим, что за волхв. Не позорит ли он Перуна? – это он уже с намеком проговорил в сторону прекратившегося поединка.

Волхв, не молодой и не старый – муж в самом расцвете сил, спокойно посмотрел на Здравомысла и, улыбнувшись, сказал:

– Перун видит все, дитя.

Стоящие вокруг гридни загудели – обозвать боярина, водившего в бой дружину словом, каким называют только взятых на обучение в Святоград несмышленышей не оскорбление. Волхв был прав – Здравомысл не имел оберега волхва и действительно был «дитя». Другое дело, что это «дитя» в схватке победило бы и воя Перуна, или даже избранника Перуна. На самом же деле, это был просто достойный ответ неизвестному боярину. Уверенность и легкая подначка волхва понравилась Здравомыслу. «Ишь ты, «дитя». А то не слышал он, кто я. Спокойный и уверенный. Сильный. Схватка будет интересна. Давно я не встречал достойного противника» – подумал княжий ближник.

– Так давай же потешим его схваткой нашей, – ответил боярин, что означало: «вызов принят».

«А купец подождет – куда он денется».

Схватка была очень интересная, и Перун явно возрадовался, глядя на своих детей. Невысокого роста волхв брал не силой, хотя она тоже имелась, пусть и не такая, как у боярина, а удивительной гибкостью, скоростью, точностью и неожиданностью ударов. Любимым оружием Здравомысла была рогатина – для конного боя и двуручный меч для пешего, «Дружок», как он ласково его называл, но сражались они оба на саблях, которой боярин владел слабее. Относительно. Во время боя княжий ближник не раз себя похвалил за то, что проявил, как ему казалось, снисхождение, и не вышел против волхва с двуручником тогда бой бы кончился за считанные доли. Даже медвежья сила Здравомысла и даваемая ею возможность крутить «Дружком» как одноручным мечом не спасла бы от поражения.

Сабля в руках волхва пела. Не визжала разрезаемым воздухом, не свистела как пущенная стрела или гудела тетива лука – а именно пела. Взмахов и отдельных ударов различить было невозможно, направление ударов приходилось даже не угадывать головой, а просто отбивать на уровне памяти рук – спас в начале боя от поражения только опыт и прочная кольчуга.

Первый же пропущенный удар – который вроде сначала был нацелен в голову, а потом изменил направление чтобы порезать ногу ниже кольчуги – но это Здравомысл угадал, неожиданно оказался с третьим покладом и попал в правый бок. Удар оказался очень неприятным. Там, на боку, кольчуга была усилена зерцалом, специально против таких ударов, но сабля скользнула снизу вверх, с такой огромной скоростью и силой, что так же легко, как путник у костра срезает ножом с готовящейся туши прожаренные куски, срезала это зерцало и распороло кольчугу. Но так как удар таким образом получился вдоль тела и изменить направление сабля уже не могла, тело задето не было.

Здравомысл спиной назад, легко как кот, отскочил от волхва и, убедившись что расстояние позволяет, бросил взгляд на свой бок.

– О! – вздохнул он. – Неплохо, – похвалил волхва.

Волхв тратить дыхание на разговор совершенно правильно не стал, а только улыбнулся, кивнул и бросился вперед – сабля запела опять. Но теперь Здравомысл был полностью сосредоточен на бое и не делал поблажек, которые еще допускал в начале боя. Противник оказался опытным и нахрапом такого взять не удалось бы, поэтому Здравомысл решил спрятаться, отстояться в глухой обороне. Таким образом и противник себя гораздо сильнее изматывает – на что в данном случае нельзя было надеяться – противник не новик и руки на десятом ударе как у неопытного война, нерачительно растратившего силу, не повиснут, и самое главное, можно узнать стиль противника, понять, подстроиться, врасти в него и поймать его. Но у такой тактики есть и минус – стоя в обороне не выиграть боя, и самое важное, ты отдаешь инициативу противнику – он делает с тобой, что хочет.

Спустя несколько мигов Здравомысл понял тактику противника. Волхв явно решил повторить такой удачно получившийся удар. «Если пропустить еще один такой удар,» – подумал боярин, – «в то же самое место, то молиться за мое воздоровление придется всей моей дружине, и то – могут не отмолить. Но рискну. Бок я, конечно, прикрою, потом, но покажу ему дырку в обороне.» Волхв на приманку купился и начал проводить еще раз ту самую связку. Но теперь она шла полностью по задумке боярина и он контролировал каждое движение противника. Когда удар первый раз сменил свое направление боярин нанес несильный, но быстрый и точный удар плашмя кончиком своей сабли по сабле противника, просто слегка толкнул ее. Волхв естественно этого не ожидал и не смог вывести саблю на нужную траекторию, и на миг открыл правую руку. По этой руке и нанес удар боярин. Но волхв, за мгновение до удара почувствовал что произойдет, и успел согнуть правую ногу, туловище пошло чуть вниз и удар пришелся на прикрытую кольчужным рукавом часть плеча. Но удар был такой силы, что все равно разрубил несколько звеньев кольчуги и нанес очень неприятный порез. Из под кольчуги показалась кровь, которая медленно стала падать на землю.

Теперь для Зравомысла все стало хорошо – можно спокойно ждать, когда противник ослабеет и легко выиграть поединок. Он даже опять осткочил и вопросительно глянул на волхва – «все?», но волхв только покачал головой и бросился в атаку. Спустя несколько ударов он вынужден был взяться за рукоять обеими руками, и вот тут уже чуть расслабившийся боярин допустил ошибку. Волхв замахнулся и ударил по подставленному для парирования клинку противника. Боярин после этого продолжал следить за правой рукой волхва, вот локоть ушел в сторону как при подготовке к замаху, вот собственно замах – но сабли в правой руке уже не было! Одновременно с этим боярин почувствовал резкую боль в левой, стоявшей вперед ноге. Противник, переложив при замахе рукоятку из правой руки в левую после блока ложно начал замахиваться безоружной рукой, а левой просто провел по открытой левой ноге.

Здравомысл повторил свой любимый отскок назад для разрыва дистанции и чуть не упал. Рана ноги была серьезная, чем оказалось на первый взгляд. Кровь с нее бежала не медленнее, чем с руки волхва, а может и больше.

Теперь пришла очередь волхва вопросительно посмотреть на боярина, но боярин тоже ответил отрицательным махом головы. Волхв пожал плечами и бросился в атаку. Теперь ситуация была не в пользу Здравомысла. Во-первых, волхв сражался левой рукой, что было непривычно и неудобно. Во-вторых он начал очень искусно играть дистанцией, что заставляло боярина постоянно двигаться, а из раненой ноги все быстрее от этого текла кровь. Понимая, что скоро истечет кровью и будет вынужден сдаться, он кинулся в атаку.

Волхву пришлось нелегко. Княжий ближник взвинтил скорость боя, заставляя волхва уйти в глухую оборону и не задумываться о нападении. Но силы иссякали, и развязка наступила быстро.

Волхв перехватил саблю опять обеими руками, и взвился в прыжке. Боярин приготовился встретить его сверху, приподнял руку с саблей в защите, одновременно следя за обеими руками противника. Потом события пошли с такой скоростью, что никто не смог бы различить и движения. Волхв перехватил саблю в правую руку, наполовину замахнулся, боярин чуть сдвинул саблю для парирования, потом каким то образом вместо прыжка вверх волхв наоборот буквально размазался по земле, отпустил саблю, и повел правой рукой в сторону, а левой подхватил не успевшую даже на пядь упасть саблю и двинул ее вертикально вверх. Сабля как салазки по льду проехалась по кольчуге боярина, заползла под свисающую со шлема кольчужную бармицу, по дороге до крови оцарапав кадык, и уткнулась снизу под подбородок замершего боярина.

– Я победил, – тихо прохрипел волхв.

– Ну не совсем, глянь вниз – ответил Здравомысл

Волхв опустил взгляд вниз и усмехнулся. Сабля противника, зажатая в полностью опущенной руке, каким-то образом попала под кольчужную юбку и сейчас кончиком прижималась внутренней части бедра волхва, именно там, где проходила бедренная жила – одно легкое движение саблей… Рана смертельная.

Оба противника посмотрели друг на друга и улыбнулись. Потом аккуратно убрали сабли и обнялись.

– Вот потешил ты меня, друже! – перекрикивая поднявшийся восторженный гул смотревших за поединком гридней сказал боярин. – Звать тебя как?

– Мстиславом в Святограде при посвящении нарекли.

– В дружину мою пойдешь, Мстислав?

– Пойду, воевода.

– Эй там, – крикнул Здравомысл, – квасу несите, бронь снимайте с нас, не видите – притомились мы.

– Боярин, – заметил один из гридней, – лекаря бы позвать, а то рудой истечете.

– Лекаря княжего зови, князь обиду на меня не затаит за это. Пусть нас полечит.

– Извини, воевода, я лучше помолюсь, – ответил волхв. – Потешили мы удалью своей Богов наших, мниться мне, помолюсь – залечат они раны мои.

– Ну, как знаешь. Коли что, то лекаря зови, не робей – ты теперь в моей дружине, а мне робкие не нужны, – засмеялся боярин. – А да… Эй, Тиун! – крикнул он.

– Да, милостивиц мой, тута я, – опять как из под земли вырос Хитрец.

– Жировита Лиса пригласи к вечеру ко мне, авось оклемаюсь к тому.

Так что добраться до купца, а точнее, купцу добраться до Здравомысла, получилось только поздно вечером.

Глава 14
Петр Пришлый

Подорожный ям, Великое Княжество Новгородское, Студень[28]28
  Декабрь


[Закрыть] года 1787 от обретения

…«Эх, и что же неймется все этим барям?» – такой была первая посетившая Петра Пришлого, как его здесь называли, мысль.

– Сам боярин Здравомысл кличет тебя, смерд, – повторил холоп из великокняжеского кремля согнувшемуся от годов старику. – Вставай, облачайся, оружайся – и поехали, лошади ждут.

– Ну раз сам боярин Здравомысл, то поеду.

– Не дерзи, смерд.

– А ты пасть то свою не разевай, холоп, – разогнулся старик, и перед холопом предстал уже старый – но еще крепкий дед.

Такие дедки играючи могут и волка на нож в лесу взять, и молодой коробейник на лесной дороге с ним добром поделиться без слов, если попросит. В узловатых, высушенных годами руках еще полно силы, как крепок хорошо выдержанный дуб, а в глазах нет и следа старческой усталости. А взгляд такой, что гонец даже отшатнулся. Но вот дед прикрыл глаза и наваждение схлынуло.

– Я чай, свободный, холоп, и по первому слову не обязан как дрессированный медведь у скомороха под дудочку прыгать. Хочу – поеду, хочу – не поеду. Небось тебя, холоп, – дед еще раз подчеркнул подневольное положение гонца, – коли без меня вернешься, плетьми одарят. А вот, пожалуй, я не поеду….

– Прости меня, Петр Пришлый, совсем дорога разум мой помутила, отбил на лошади все… Поехали, прошу тебя.

– То-то и я думаю, что ты седлом своим думаешь…Значит надо ехать?

– Да, дед, надо ехать. Боярин, чай, за зря звать не будет…

– Ну раз надо – то поеду. Эй, Марфа, – на крик из-за печки выглянула старуха, – бронь мою доставай, да одежду самую богатую – чай не в кабак, к князю еду.

– Ой, и куда же ты, старый, собрался на ночь глядя. На кого ты меня, бедную, оставляешь, – запричитала Марфа.

– Марфута! – прикрикнул дед, – делай что тебе муж говорит!

– Ой, горе то какое. И кому ты в броне то понадобился… Неужто перевелись вои на Роси, коль почти уж из домовины стариков вытаскивают…

– Марфа!

– Все, все… Уже несу, – в темноте дома послышались какие-то трески, звуки движения чего-то тяжелого и на свет свечи стали как морок появляться вещи. Дорогая шелковая одежда, хоть не по сезону, но зато богатая, новый овчинный тулуп, и, наконец, двумя руками старуха притащила небольшой сверток, который с тихим звяканьем упал рядом с ногой деда.

– Поддоспешник неси, – добавил дед и развернул сверток.

Холоп ахнул. В пламене свечи тускло блеснула кольчуга – но какая! Мелкие – кончик ножа не просунешь, вороненые звенья, не поддающиеся рже, со сварными совершенно не заметными стыками; на каждом кольце было выбито мелкими буквами «Перун», посеребренные зерцала, прикрывающие грудь и бока… Такая кольчуга могла появиться и из сундука знатного боярина или богатого купца.

– Отколь у тебя она, – сглотнул и уже уважительно посмотрел на деда холоп.

– Оценил? По нраву?

– Да, – опять сглотнул холоп. – Такая бронь стоит три моих закупа, не менее.

– Более, – усмехнулся смерд. – Еще прошлый князь, отец нынешнего, меня одарил. Очень я ему сподмог в одном деле.

– Каком?

– То не твое дело, – отрезал воспоминания Петр и начал споро одеваться. Через лучину он уже снял со стены топор, который не производил впечатление плотницкого инструмента, засунул в оба рукава по кистеню, одел шапку и меховой тулуп, которым и прикрыл великолепие своей брони. – Я готов, поехали.

На следующее утро, после сумасшедшей ночной скачке с заменой лошадей в подорожном яме, Петр оказался в Суздале. Боярин сразу принять его не смог – велел через посыльного придти к вечеру. Как бывшего княжьего дружинника деда попарили в бане, накормили, напоили, и до вечера он спокойно проспал на печи в одном из рядом стоящих с каменными княжескими палатами деревянных домов. Вечером его разбудили и вызвали к боярину Здравомыслу.

– Здрав будь боярин, – поклонился при входе в боярскую горницу Петр.

– И тебе многих лет. Сидай, – боярин кивнул на кресло немецкой работы – с мягким кожаным седалищем.

– Вот ведь, забава какая, – еще раз указал на кресло боярин, – сами немытые, головы дубовые, богам праведным не моляться, кощуны сплошные, – а какую мебель делают…

– Ты прости меня, боярин, да только стар я уже стал.

– Да какой же ты старик? Вон бронь вдеть смог, топор за поясом – значит муж еще. Девок поди по сеновалам мнешь, – засмеялся боярин.

– Благодарствую на добром слове, боярин, – усмехнулся Петр, – да стар я уже стал…. Не думаю я, что кликать меня так споро ты стал бы, похвалы ради.

– И то верно, и что же ты разумеешь?

– Стар я уже, боярин, а потому – ведаю: сам мне все расскажешь.

– Хитер и умен. Ну вот поэтому ты мне и нужен. Придется кое-куда съездить, проведать кое-что.

– Стар я уже…

– А что, старику уже серебро не нужно? Али детям-внукам-правнукам твоим?

– Ну как же, серебро оно всегда нужно. А много?

– Довольно. И, я так разумею, что это ты мне серебра бы заплатил, коли узнал что я тебе скажу, – хитро улыбнулся Здравомысл.

– И что же это? – после паузы в разговоре осторожно спросил дед.

– Видимо, родичи твои появились.

– Ты же знаешь, боярин, что всех моих родичей лихоманка унесла.

– Знаю, а также я знаю, что за лихоманка тебя сюда принесла. Князь мне как-то поведал твою сказку.

– Ну тогда, тем более, ты ведаешь боярин, – подобрался Петр, – что все мои родичи остались там?

– Ну а теперь они тут.

– Это как же? Ведь мне волхвы ваши сказали, что боги запечатали ту дверцу? Али кто печать сорвал?

– Да нет, та печать крепка, как и вера наша. Другую дверцу отыскал кто-то. И, видать, твои это сродственники. Речь нашу разумеют, видом похожи…

– А что еще знаешь, скажи княже, не томи!

– Не князь я, боярин. А что еще – не знаю я толком ничего. Все как колдовским мороком покрыто. Вот ты поедешь и выведаешь все.

– Я поеду, боярин! Живот положу – а выведаю. Да вот только тяжко мне будет, одному то…

– А я тебя одного и не пошлю, мне знания нужны, а не гибель твоя. Послухи говорят, что заратились уже наши и твои. Город какой разорили. А коли заратились – так и полон и дуван есть. Коли ты правду сказывал про жизнь вашу, то не к чему добыча взятая им. Поедешь ты личиной купца, покупать добычу. Заодно, если люд есть в полоне, выкупишь. Еще вроде тебя никто не опередил, так что ты будешь первым и тебя примут как гостя богатого. Купец с тобой поедет, а ты при нем – как бы отец старый, не доверяющий сыну вести дела пока – это я уже договорил. Вот тебе, – боярин бросил Петру тяжелый кошелек, – злато и серебро. Это точно всем нужно. Ну а пока торгуешь – то вызнаешь все. Кто, сколько, зачем, оружены чем, а самое важное – где окошко то, сквозь которое твои к нам пролезли.

– Твои слова, боярин, выполню. Только ошибаешься ты.

– ?

– Не мои это уже давно, уже больше шестидесяти лет как не мои. Здесь дети мои, внуки. Здесь я кровь проливал землю защищая, здесь я похоронен буду.

– Добро. Разгадал ты загадку мою. Так вот – найди то оконце, из которого к нам погань всякая лезет. Вот еще тебе, – Здравомысл порылся в своем кошеле и достал оттуда небольшую золотую пластинку на тонкой цепочке. – Знаешь что это?

– Знаю, боярин, да только редко видел, да и то медные.

– Это пайза – знак того, что ты дело делаешь княжье. От того, какого металла она, зависит и важность и твои права. С этой, золотой пайзой, ты можешь практически все. Любой княжий человек обязан тебе оказать любую помощь. В других Росских княжествах она может меньше – не любою помощь, но все равно, пригодиться. Не потеряй ее, их всего три – я тебе отдал свою – очень серьезно проговорил Здравомысл.

– Благодарствую, боярин. Только цепочку ты забери, я пайзу подошью в подол нательной рубахи, так оно надежнее будет, чем как обрег на шее.

– Еще дам я тебе воина сильного, не далее как вчера он меня в сабельном бою одолел. Ему доверяй как себе, если что – он тебя выручит и вытащит. И еще – одарил бы ты меня сверх меры, если бы вещуна с собой привез.

– Стало быть языка, боярин, требуешь взять. Сделаю, что в силах будет.

– Вот и добро, – боярин встал, подошел к двери и крикнул. – Эй, купца зовите.

Вскоре на пороге светелки появился тучный, разодетый купец.

– Здрав будь, боярин!

– Вот, Жировит Лис, это и есть твой отец…

Наступило морозное утро. На подорожном яме в пяти днях пути на север от Великого Новгорода начал собираться санный обоз. Забегали младшие, важно вышагивали и покрикивали на них приказчики. Вот из дверей трактира во двор вышел разодетый в дорогую шубу купец, наметанным взглядом окинул сборы, прикрикнул для порядка и вернулся в дом. Через пару лучин он вышел в сопровождение старика, которого уважительно называл «батюшка», и которого со всем почтением усадил в изукрашенные, заваленные мягкой рухлядью сани. Через еще пару лучин, расплатившись серебром за постой с довольным трактирщиком, поезд покинул ям. Хорошо отдохнувшие за ночь в тепле лошади легко несли сани по заснеженному льду реки, поднимая за собой тучу снежной пыли. Сидящий в богатых санях старик позвал своего более молодого сына.

– Эй, Жировит, скоро следующий ям?

– Да как раз к вечеру будем, батюшка.

– Заговариваешься? Даже когда никто не слышит – все равно меня так называешь? Это хорошо.

– Князь зело требовал, – ответил купец.

– Ну и ладно.

В санях стало тихо, только стучали копыта лошадей и скрипел под полозьями снег. Вот из-за облаков выглянуло солнце и вокруг все заблестело и засеребрилось. Сидящий рядом Жировит чертыхнулся и натянул шапку посильнее на глаза, Петр же просто их закрыл, и, поудобнее устроившись в непривычно теплой для него бобровой шубе, погрузился в воспоминания.

О его приключениях можно было бы написать отдельную книгу. Родился Петр Луков в небольшой, каких много по всей Руси, деревушке Ерахтур, под Пензой, в семье крестьянина в 1925 году. Отец его, инвалид Империалистической, умер вскоре после рождения сына. Мать умерла в 33-ем, и самый младший из семьи Луковых подался в беспризорники. В 33-ем ситуация с беспризорностью в стране была не такой, как в двадцатых и, пробегав по Пензе всего два месяца, Петра отловили и отправили в третью трудовую коммуну им. Ленина. Не смотря на тяжелую, зачастую впроголодь, жизнь, мальчик рос крупным, поэтому при записи в детдом он накинул себе пару лет.

После детдома Петр, очарованный приезжавшими к ним ветеранами и военнослужащими, а так же весьма их зажиточным, по сравнению с остальной массой народа, видом, пошел в армию с твердым желанием остаться там на долго. 22 июня 1941 года 18 летний (по документам) младший сержант Петр Луков встретил в дороге, идущей в сторону западной границы СССР, а именно печально известного потом Белостокского выступа, недоезжая до города Лида. Рота, в которой служил Петр, находилась в составе подразделений 21 стрелкового корпуса.

Потом все вспоминалось как страшный сон, после которого так хотелось проснуться, а не получалось. О начале войны им сообщили рано утром 23 июня, и политрук прочел речь о том, что победоносными шагами наша армия идет по чужой территории и что вскоре мы будем с братским немецким народом, освободившимся от ига фашиствующих капиталистов праздновать победу в Берлине. А потом был кошмар. Сначала их батальон попал под атаку немецких пикирующих бомбардировщиков, а потом, наполовину уничтоженные, испуганные и необстрелянные части попали под атаку немецкой мотопехоты на мотоциклах и бронетранспортерах и легких танков.

Их спас лес. Остатки батальона – всего удалось собрать около роты, много раненых, в отсутствии приказов и связи, решили отсидеться в обороне и подождать наступающих сил. Но разведчики, в число которых входил и Петр приносил неутешительные новости. По дороге, на восток нескончаемым потоком шли войска со свастикой на бортах танков и грузовиков, а на западе уже все реже и реже были слышны залпы орудий – все это порождало очень неутешительные мысли. 27 июня капитан, взявший командование на себя, решил пробираться на восток, к своим. Десять дней они незамеченные шли через лес, пересекая открытые пространства по ночам.

Но 7 июля удача закончилась, и днем они напоролись на фашистский стрелковый взвод. В скоротечном бою их удалось уничтожить, даже взять несколько трофеев, но было тяжело ранено два человека и трое убитых. Раненых, кончено, не бросили, но темп продвижения еще более замедлился, тем более то округу наводнили немецкие части, а на востоке гремела канонада – они подходили к линии фронта. На следующий день они вступили в бой уже с полнокровной ротой. Два часа они вели почти равноценный бой, тем более что фрицы особо в атаку не лезли. На третьем часу они поняли, почему именно – окопавшиеся немцы навели на них фронтовую авиацию и отступающим предстояло пережить еще один авианалет. Два штурмовика сваливались на крыло и с леденящим кровь воем пикировали на позицию советских солдат. А сразу после это фашисты пошли в атаку.

Обратно в лес, в западном направлении, вернулось всего лишь чуть больше отделения.

Всю ночь они двигались на север, уходя от преследования, а на утро устроили привал в каком-то овраге. Как это часто бывает при преследовании, погоня, в составе двух отделений, обогнала дичь и вышла к какой-то деревушке. Советские солдаты, решили пойти по следам фашистских, чтобы в удачный момент попробовать расправиться с захватчиками. Никто из них не знал, что еще ночью оба отряда, ничего не заметив, прошли через место такого типа, которое через 60 лет назовут «Объект Аномалия».

Днем отряд фрицев вышел к небольшой деревушке и занялся тем, чем всю историю мира занимаются цивилизованные европейцы, придя на Русь – а именно грабежом, убийствами и насилием. Для начала они долго искали в деревне коммунистов и евреев, не найдя – за укрывательство расстреляли старосту и его семью. Потом согнали всех стариков в одну избу и сожгли их там заживо. Затем споро стали искать по домам ценности и насиловать женщин.

Наблюдавший все, что даже сейчас кое-кто называет «спасением советских народов от большевизма» и «принесением европейской цивилизации», оставшийся старшим, не считая раненого и без сознания ротного комиссара, Петр ели-ели сдерживал своих, трещавших зубами от ненависти, бойцов. Одного даже пришлось оглушить ударом пистолета по затылку, которому показалось, что это его деревня.

– Мы убьем их ночью, в лесу. А сейчас – нам не справиться, – сказал Петр.

Однако до вечера произошло еще кое-что. Внезапно, несмотря даже на выставленных по уставу часовых, из-за того конца деревушки выскочил диковинный конный отряд – сабель двадцать. Пять фашистов, находившиеся на улице, мгновенно оказались порублены на куски. Но из окон домов фрицы открыли автоматно-винтовочный огонь, и большинство бойцов отряда вылетели из седел навсегда. В живых остался только их командир, который стоял на площади и ждал своего последнего боя с оголенной саблей. Ему из винтовки прострелили ногу, а когда он даже полусидя пытался отмахиваться саблей – еще и руку, и уволокли в избу – допрашивать. Неясно, что стало известно после его допроса, но фрицы решили остановиться на ночевку в деревне.

Ночью Петр, вместе с еще одним солдатом тихонько сняли сразу после смены полусонного, разомлевшего от перепития крепкого деревенского самогона, часового и отволокли его в лес. В результате быстрого и далеко не нежного допроса, хорошо что один из солдат немного знал немецкий, выяснилось следующее. Фрицы остановились в деревне по нескольким причинам. Во-первых – они не смогли связаться по рации с своим командованием (как бойцы порадовались – хваленое немецкое качество оказалось на поверку совсем не таким), во-вторых – пленник долго молчал, а когда его разговорили – то смогли добиться от него только слов о каком-то князе, который их всех покарает, ну в третьих – естественно, очень удобное и комфортное место для ночевки. Деревню фрицы решили запалить утром и двинуться дальше на восток.

Утвердительно кивнув бойцу, которого утром ему пришлось оглушить, и выслушав за спиной сдавленный затихший хрип «языка», Луков приказал выдвигаться к деревне. Они успели снять еще троих часовых очистить от убийц две избы и заодно освободили пленника, когда появилось обещанное пленником воинство. Именно воинство, а не войско, как будто сошедшее с картины Сергея Эйзенштейна,[29]29
  Имеется в виду фильм С. Эйзенштейна «Александр Невский», который вышел на экраны в 1938 г.


[Закрыть] которую так любили все в его полку. Оставшиеся захваченные фашистами 3 дома были мгновенно взяты штурмом, а фрицы – в плен.

После некоторых осторожных объяснений и понимания ситуации лично возглавлявшего воинство Великого князя Суздальского все очень быстро решилось в пользу советских солдат. На следующий день состоялся суд над пленными фрицами в результате которого их приговорили к «души долгой муке». Любопытствующим солдатам, желающим принять непосредственно участие в «муке души» фрицев, показали что это такое. Живых и мертвых фашистов отвезли к ближайшему болоту и живых и мертвых побросали в топь. Сначала, солдаты отнеслись с советской долей скептиса (Бога нет, душа – поповские байки, тем более что в основном все солдаты были молодые) к словам о «долгой муке душ, без тризны погребенных», но потом, лет через десять посещая своих бывших сослуживцев, Петру рассказали о призраках, обитающих на болоте и воющих по ночам. А каждого прохожего они умоляют о прощении.

Часть солдат, большинство бывшие крестьяне, осталось в той самой деревни, быстро осело и превратилось в обычных черных людей, чему они были очень рады. Часть пошло в дружину князя и сложило головы в походах. Петр тоже пошел в дружину, но благодаря своим личным качествам ему посчастливилось оказаться у князя в качестве лично посланника. Вернуться назад им не разрешили.

Самой смешной оказалась история комиссара. Комиссар у них был еще молодой, хоть и старше их. И был он настоящим человеком – не из стукачей, не трус, отправляющий солдат на убой ради красного словца или круглой даты, в общем – не из той породы, которой на войне в бою, бывало, свои аккуратно стреляли в спину. Живой плакат – «Военный комиссар – отец и душа своей части». Когда же он очнулся среди живых князей, бояр и господ он не стал скрывать свои взгляды. Он добился разговора с Великим Князем и шел туда с видом смертника. Князь его внимательно выслушал, а наговорил комиссар много едких и колючих слов, и отложил свое решение вопроса на время, поместив комиссара под стражу. Далее он взял комиссара с собой в Святоград, где комиссара выслушали высшие волхвы. Они долго совещались, как со смехом потом рассказывал комиссар, он думал – «какой смерти лютой его предать», но решение оказалось настолько парадоксальным, что он первое время ходил как мешком по голове стукнутый. А решение было такое – «дело новое, неизведанное – может, что и получиться, пусть покажет себя», и поставили комиссара старостой в самую-самую бедную деревню, где дома даже по-черному топились – «раз ты так любишь бедняков». Лет пять назад Петр был на тризне и комиссара – свою смерть он встретил в кругу детей, внуков и правнуков в самой богатой деревни волости, которую даже называть стали «Комиссарово». А то, что добиться этого он смог, отступив от заветов Маркса и Энгельса, и больше полагаясь на живой ум и сметку история его простит.