Текст книги "Невозвращенцы (СИ)"

Автор книги: Михаил Черных

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 75 страниц)

Глава 39

Для бекляре-бека провинции Сарай-Бату Фаяза ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат утро всегда было временем работы. Дела требовали непрерывного догляда, да и портить всякой ерундой благодатные летние вечера, когда дневная жара от раскаленных солнцем камней сменялась прохладным ветерком, несущим в душный город аромат степных трав, совсем не хотелось.

– А еще, какие новости? – продолжал расспрашивать своего доверенного Фаяз ибн Сатар.

– Купцы сообщают, что козацкие поселения на много дней пути опустели воинами. Видимо, те зимние слухи, что они собираются походов на закат, на булгар оказались правдивыми. Вот только странно…

– Что?

– По донесениям моих шпионов, в поход на булгар они совсем не взяли осадных орудий, только кавалерия…

– И?

– Я мыслю, что это ловушка. Они не собираются идти на булгар, а вовсе наоборот.

– И куда же?

– На восток, на Итиль. Конечно, саму столицу им не взять. Да они и не собираются. Запрут войска в городах, а селения поменьше – очистят. Рабов, еды, стада, немного злата-серебра возьмут.

– После возвращения следует отправить купцов в Сарай-Сечь. Пусть, как обычно, выкупят по-дешевке полон. Еще что?

– Уже на десяток дне опаздывает караван уважаемого Кадима. Он должен посуху был при привести подати за прошлый год с окраинных северных родов.

– Еще?

– Прибежал мальчонка из деревни в одном конном полупереходе на юг. Говорят, разбойники, десятка два или три разорили кочевье.

– Найти их и посадить на толстые колья. Мальчишка пусть смотрит. После, заберешь его к нам.

– Зачем?

– Из мальца будет толк. Если уж он сумел выдержать такой путь… Что там у тебя еще? Дальше давай. Еще что важного?

– Передают, что бекляре-бек южного уезда…

– Все. Я устал. Остальное потом. Завтра.

– Тогда больше ничего нет.

– Ну и хорошо, – рассеянно ответил хозяин.

Он уже предчувствовал отличный вечер и ночь, которые проведет в компании своего нового приобретения. Молодой смуглокожей рабыни из Та-Кемет. Но, к сожалению, приятным ожиданиям не суждено было сбыться.

– Господин! Господин! Поднимитесь на стену! – прервал уже заканчивающийся разговор вбежавший в комнату стражник. – Россы!

Караван какого-то невезучего купца не дошел до города какого-то километра. Куда смотрела приграничная стража, но факт остается фактом. Сейчас этот богатый в прошлом караван был похож на раздираемую падальщиками загнанную добычу. Около двух или трех сотен бедно и разномастно одетых росских воинов сейчас уже быстро паковали в баулы и грузили добычу на заводных лошадей.

Судя по всему, это был тот самый разбойничий отряд, что гулял вокруг и разорял мелкие кочевья. Видимо небольшая ватажка решила не разбивать себе лбы о непреступные булгарские перевалы, и поискать себе добычу на стороне. Попроще.

Такая наглость должны быть наказуема. Причем, наказуема жестоко и немедленно. Дабы избежать дальнейшего разграбления подвластной ему территории, ведь это прямой удар по карману наместника, и не вводить в неудовольствие Улагчи-оглана, великого даругачи Улуса Джучи, (с создателем причины для недовольства разговор короткий: либо на кол посадят в следующий его приезд, либо просто пришлют шнурок шелковый – чтобы сам удавился), бей решил дать казакам честный бой. Да какой бой, растереть их в порошок силами столичного гарнизона! Ворота были открыты, и оттуда выкатилась элитная ордынская легкая и тяжелая кавалерия. Блестя на солнце зерцалами куяков, начищенными пластинами бехтерецев, юшманов и кольчуг, трепеща на ветру флажками на копьях и опереньем стрел, конная лава с улюлюканьем рванула на смешавшийся в кучу строй казацкой рати. Сзади, из ворот стали медленно выезжать простые, безбронные и в большинстве своем безоружные воины. Зато с сетями, арканами и телегами – собирать добычу и рабов.

– Пиши, – сказал Фаяз ибн Сатар, наблюдавший со стены за разворачивающимся сражением, склонившемуся тут же рабу-писцу. Раб взял уже многократно скобленный лист пергамента, обмакнул перо в простые чернила и приготовился внимать и записывать слова господина. Позже, когда господин окончательно определится, на вечном, идущем на вес золота фиолетовом или белом пергаменте, лучшими на свете та-кеметские чернилами летопись будет записана набело. А пока – хватит и такого.

Была у бекляре-бека еще и такая вот тайная страсть. Он вел подробнейшую летопись всего происходящего, надеясь обрести вечность в памяти грядущих поколений. А еще лучше – и признание современников.

– Слушаешь меня?

– Да, господин.

– Итак. Пиши. Год, месяц, число. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя? Ведь жили мы в мире и согласии, и обид не чинили братьям своим северным, хотя и погрязли они в невежестве и дикости. Но призрев доброту и слова данные, клятвы вечные, пришли россы, в подлости своей известной, к стенам города нашего Сарай-Бату. Хм… Если все пройдет удачно, то можно этих наловить, и еще один караван росских рабов, как и в прошлом году, отправить в Рим. Да и великому хану поклониться за защиту… Эй! Ты что пишешь? Это не пиши. Сотри это.

– Да господин, – писец равнодушно кивнул, взял скребок и счистил последние слова.

– Была их, тысяча… Ммм?… Нет. Было их пол тьмы – пятьдесят сотен. Грабили и убивали они, угоняли в рабство, пожирали и уничтожали все вокруг как саранча, не зная преград и разума. Но дабы защитить детей своих, жен и храмы наши… Жрецам надо тоже часть добычи отдать, нечего гневить Всеотца. Это тоже не пиши…Храмы наши. Открыты были неприступные врата Сарай-Бату. И ринулись на врагов своих храбрые воины наши! Было их всего… Хм… Интересно, а что лучше? Написать что нас было много меньше? Но тогда потомки могут посчитать нас слабыми, раз войско у нас было маленьким… Нет. Лучше так. Исправь – россов была тьма. И было их всего десять сотен против ста сотен росов! Но сражались нукеры так храбро, что убил каждый из этих доблестных воинов по пять мерзких россов, и еще по столько же пленил. Но в доброте своей, не стали мы убивать полоняных врагов своих, долго кормили и веселили их, а на следующий год отпустили их по домам. И плакали они уходя, и клялись они клятвами страшными, что не подымут сабли больше на добродетелей своих. Записал?

– Да, господин.

– Перепиши и принеси мне. И ведь самое главное, не словечка не солгал я! Ну почти. И убивать мы полон не будем, и покормим их, каждые четыре дня будем кормить! А уж что-то, а в рабстве они и наплачутся, и сабли больше не поднимут никогда! Ну что они там так долго?

Неизвестно, знал ли Фаяз ибн Сатар росскую пословицу «не говори гоп, пока не перепрыгнешь», да вообще – нехорошая это примета, праздновать победу раньше времени. Как будто дожидаясь этих слов бекляре-бека, росская кавалерия, до этого медленно удиравшая от резво догонявших их ордынцев резко прыснула влево и вправо. А там, скрытые до этого плотной конной массой, а для верности еще и лежавшие на земле или прятавшиеся до поры до времени в небольшом овраге, встали плотной стеной пешцы. Щиты, длинные копья, тяжелые, почти крепостные арбалеты и сотни луков… И было их на глаз не три сотни разномастно и плохо вооруженных, какой была напавшая ранее толпа, а многие тысячи лучших казацких бойцов, кованных годами, как булатный клинок, непрерывными схватками на границе. Это была не банда, не сбитая наскоро из нескольких куреней ватажка, это было войско, способное повергнуть в прах небольшое государство. И пришли они не смердов да неудачливых купцов на дороге потрясти, а брать приступом Сарай-Бату.

– Немедленно трубите большой сбор! Подымайте всех, оружайте, и на стены. Где начальник стражи? – кубарем скатившись со стены, начал раздавать приказы ибн Сатар.

– Он возглавил атаку ваших нукеров, господин.

– О! Ослиный сын! Надеюсь, он вернется для того, чтобы я смог самолично отрубить ему руки и ноги за такое…

Громкий грохот, слышный даже через стены, возвестил о том, что шансы на возращение кавалерии и возглавившего ее начальника стражи стали отличаться от нуля на совершенно незаметную величину. Не успев сбросить набранный для атаки разбег, подпираемые задними, передние ряды тяжелой кавалерии во главе с неуемно храбрым командиром влетели в подготовленную ловушку. Смяв пару передних росских шеренг, прижимаемые сзади своими, а с боков – напором своих казацких визави, ордынские кавалеристы попали в очень тяжелое положение. Кавалерия сильна своей скоростью, натиском, рывком и таранным ударом, а стоящая на месте, плотно сжатая своей же массой она просто цель для арбалетов, луков и копий пехоты.

Большая часть тяжеловооруженных всадников, элиты войска Сарай-Бату, перестала существовать как боевое подразделение за несколько минут. Причем большинство ордынских рыцарей даже не было убито россами. Хорошая броня и воинское мастерство все же что-то да значит, зачастую заменяя смерть ранением. Однако выпасть из седла снесенным ударом дубины, или уклоняясь от копья, или потеряв сознание, и попасть прямо на землю, из которой рос сейчас движущийся лес лошадиных ног, было не многим лучше. Ордынские лошади, разъяренные ранами от летящих со всех сторон стрел, завершали то, что не доделало росское оружие.

Меньшая часть кавалерии, в основном державшиеся в задних рядах лучники, по большому счету вообще непонятно за чем бросившиеся в бой, успели остановиться и правильно оценить положение дел. Описывалось это положение очень простыми словами, которые большой частью в более поздние века отнесут к пласту «ненормативной лексики». Центр завяз, слева и справа тяжелая и развернувшая легкая росская конница охватывали фланги, стараясь отсечь оторвавшихся от крепости и замкнуть мешок. Удачливые ордынцы приняли верное решение, развернулись и нахлестывая коней бросились назад, под защиту стен… Чтобы через несколько мгновений втиснуться в толпу выезжавших из города вспомогательных сил, которые теперь уже совсем стали не нужны, а наоборот – только мешали спасаться.

Драгоценные мгновения утекали, как гроши между пальцев у сидящего в кабаке пьяницы. Первому, казалось обезумевшему от битвы, россу, до ворот оставалось уже меньше перестрела, когда испуганный Фаяз ибн Сатар отдал приказ закрыть ворота, обрекая тем самым своих оставшихся за стеной воинов на неминуемую гибель. Ведь в полон, столпившихся под прикрытием лучников, бьющих со стен и башен, воинов не уведешь, а отпускать, то есть увеличивать гарнизон защитников – просто глупо. Разменяв остатки ордынской кавалерии на несколько десятков своих лучников, выбитых из карусели стрельбой со стен, россы отошли.

Зиму Максим провел в трудах, аки пчелка. Сначала ему пришлось спешно и осторожно покинуть Сарай-Бату. Потом, после стычки с неизвестно откуда взявшимися в центре ордынских земель бандитами, продемонстрировавшими в бою слаженность и выучку на уровне ханской гвардии (кто и когда отпускает таких бойцов со службы на сторону?), приходилось уже просто удирать не глядя, причем по самым безлюдным местам. Благо степь – это сухопутное море, и дорог в ней такое же неизведанное число. Если не пользоваться проторенными удобными путями, то легко можно затеряться.

Приехав на Сичь Максим некоторое время отъедался и поправлялся, в стычке его слегка задело в руку стрелой-срезнем, а также изучал местную специфику. В реальности многое оказалось совсем не таким, как представлялось по рассказам. Максим представлял себе Сичь этаким схроном татей, где неопрятно одетые бандиты только и делают, что пьют, гуляют и дерутся.

На самом же деле, ничего такого не было. Красивые, пусть и одноэтажные города, опрятно и богато одетые люди. Нигде не пьяных, ни буянов. Поддерживалось это все соответствующими законами. Видимо, учитывая местную специфику, по другому быть и не могло. Законы Сичи были намного более суровыми, чем Росская правда. За все тяжкие преступления существовало только одно наказание – смерть. Такими преступлениями на Сичи считались воровство, смертоубийство козаком козака, побои козаку в нетрезвом состоянии, связь с чужой женщиной, мужеложство, дезертирство, утаивание части добычи и пьянство во время походов. Суд был обычно скор и беспощаден, судьями были козачьи набольшие. За другие, не такие серьезные преступления, наказания были различными. В основном, в том или ином виде порка, кнутами или палками, или какое другое позорное наказание. За отказ вступить в войско, т. е. за кормление не мечом, а плугом, провинившегося с семьей в последнее время изгоняли с Сичи, а раньше – казнили.

Смертные казни тоже разнились: за убийство козака козаком убийцу клали живым в вырытую яму, а сверху на него опускали гроб с убитым и закапывали. Если же погибший предпочитал огненное погребение, убийцу сжигали заживо вместе с жертвой. Помимо этого популярность у казаков пользовалось забивание у позорного столба камнями и палками, утопление и отрубание головы.

Поправившись и более-менее разобравшись, Максим развил бурную деятельность. Политическая ситуация вполне способствовала желанию и возможности половить рыбку в мутной воде. Прошлым летом, отправившись на первый взгляд в совершенно обычную поездку по степи, пропал без вести, а позже стало известно, что был убит кошевой атаман Богдан Непийкрепко – его обоженное до неузнаваемости тело было выставлено на всеобщее обозрение в одном из пограничных ордынских селений. Что забыл правитель и командир всего козацкого войска глубоко на территории Орды, неизвестно, однако факт остается фактом. До Рады – всекозацкого веча, которая проходила в первый день весны, на которой и избирался на два года новый кошевой атаман, козацкое войско было обезглавлено и по сути свой, представляло разрозненный набор бандитских шаек.

Таким образом сейчас каждый богатый и известный атаман имел шанс на двадцать четыре месяца стать правителем всей Сичи. А с кошевым считаются даже кичащиеся свой длинной родословной князья – не каждый из них имеет дружину и в десятую часть войска, так что приз был серьезным. Серьезным была и борьба, где в ход шли всякие методы. Что такое предвыборная кампания Максимус знал не понаслышке – этого говна он еще в родном мире навидался. И опыт не прошел даром. Где лаской, где подкупом долей в добыче, где просто шантажом, поправляющийся Глеб оказался весьма информированным для обычного десятника, Максимус смог наклонить часу политических весов к угодному ему атаману.

Конечно, даже сам Максим не переоценивал своего вклада в победу «своего» атамана. Но в любой вечевой системе уже давным-давно расписаны все более или менее влиятельные силы, и работа ведется в сведении этих сил в одну. Поддерживающего тебя а не противника. Молодой волхв стал пусть и очень маленькой, но новой силой, его вторжение было неожиданным и поэтому весьма эффективным. Для этого года.

Наконец сабля, простую на вид, но по преданию, принадлежавшая самому Яромиру, обрела на два года нового хозяина. Получив на бархатной подушке вожделенный символ полновластного диктатора Сичи и повесив его на стену, атаман представил малой раде, собранию атаманов, своего нового советника – молодого дитя-волхва с ромейским именем Максимус.

Волхвов на Сичи уважали. «Они святое слово Богов наших читают и людей темных добру научают». Уважали их и за то, что большинство волхвов приезжало на Сичь «сдавать экзамены» по боевой подготовки – а подраться козаки любили все как один. Других тут просто не держали. Новоизбранный кошевой, выполняя данное обещание, предоставил слово Максиму. Тот произнес проникновенную речь, над которой корпел последние месяцы, которая, однако, не заставила козацких набольших немедленно броситься в бой: бездумно горячие головы атаманами становились редко и ненадолго. Ответственность за других быстро выбивала всю романтику.

Посыпались вопросы, на которые Максим ответил только после клятвы всех атаманов о неразглашении – секретность превыше всего. Данная процедура не прибавила волхву популярности, и все повисло на волоске. Однако несогласные получили богатые подарки от Максима (поручительство великого князя было разменяно и частично израсходовано, но на откуп оно теперь и не требовалось), что несколько изменило их мнение. В итоге большинством голосов план был признан весьма заманчивым и принят к исполнению.

Для начала, всему войску было объявлено, что в начале лета будет организован поход на запад, на Булгар. Средний командный состав, куда выбивались люди умеющие не только весело рубить врагов и бесстрашно умирать, но и немного думать, обратил внимание на то, что для броска на булгар не происходит никакой подготовки, а в частности, не заготавливается никаких осадных приспособлений – ни лестниц, ни таранов, ни даже самый примитивных штурмовых шестов, держась за которые можно взбежать по стене. Задав вполне закономерные вопросы они поучили совершенно секретные ответы, что на самом деле, поход будет направлен на восток, на Итиль.

Невероятную правду войско узнало только после начала похода, когда передать сведения возможным шпионам было уже невероятно. Неприятным для рядовых, но по достоинству оцененным атаманами Максимовым нововведением стал тотальный информационный вакуум как для всех окружающих, так, частично, и для войска. Ни один гонец не отправлялся из войска домой, а все прибывшие извне – присоединялись к войску. И это касалось не только воинов и гонцов. Всех. Знакомые купцы в принудительном порядке присоединялись к обозу, союзные степные рода насильно сдергивались с пастбищ и вливались в ряды легкой козацкой кавалерии, все остальные встречные… Шедшие впереди широким фронтом текущего козацкого войска передовые дозоры перехватывали одиноких пастухов и гонцов, после чего люди, оказавшиеся в не том месте в не то время безжалостно умерщвлялись. «Безопасность должна быть безопасной», поэтому исключений не делалось не для кого. Разводить политес не было времени, а добыча, ждущая козаков в Сарай-Бату, окупала все издержки в виде еще одной пачки кровников.

Благодаря тактике выжженной земли вокруг пути движения, россам удалось невероятное – пройти войском половину ордынской провинции, подойти к столице и остаться незамеченным.

Небольшие отряды пересекли реку далеко слева и справа от города, очистили на несколько дней пути левый берег Бату от населения и замкнули пока невидимое кольцо блокады. Вот тогда, с провокации, и началось сражение за Сарай-Бату.

Перед штурмом, первым для себя боем, как это не банально, но Максимус очень сильно волновался. Конечно, на людях он старался держать на лице соответствующую мину, но в глубине души, как запертая в клетке птица, бился страх. Страх сделать что-то не так, страх потерпеть неудачу, страх в будущей битве оказаться хреновым стратегом и воином, страх свалиться с лошади и оказаться смешным, страх… Страхов было много, не было только самых главных – страха смерти и увечья. Ведь до первого боя это все кажется таким нереальным, немыслимым, чем-то таким, что просто не может произойти с тобой. И так думает перед боем каждый. Понимание и другие страхи приходят после. Если выживешь…

От страхов спасала только безумная ярость и ненависть, поселившаяся в душе у Ммаксима. Утолить ее могла только кровь, много крови ордынцев…

Большинство страхов оказались совершенно необоснованными. Все произошло именно так, как рассчитывал Максим. Как и предполагалось, «не выдержала душа поэта». Видя, как грабит не он, а грабят его, да еще желая быть достойным внуком своего великого пращура, Фаяз ибн Сатар, бекляре-бек славного города Сарай-Бату, приказал открыть ворота и выпустить на врага свои лучшие войска.

Добровольцы, которым за смертельно опасную игру с ордынцами была обещана дополнительная часть добычи сверх положенной доли, привели вражескую кавалерию прямо на копья пехоты. Теперь дело было за малым. Следовало на спинах бегущих ворваться в город, закрепиться в воротах и продержаться до тех пор, пока с поля на прибежит пехота. Если это все так получится, то можно будет обойтись без долгой осады и кровопролитного лобового штурма. Тем более, чтобы обрести требуемую скорость передвижения и усыпить ордынских шпионов, готового осадного снаряжения с собой не везли.

– Вперед! – воскликнул кошевой атаман. Его крик повторили сотники, потом десятники, а потом и простые воины.

Темная масса, такая же безобидная на вид, как лежащий на склоне гор снег, сдвинулась, постепенно набирая скорость. И так же, как разогнавшаяся лавина, она была готова снести любую преграду перед собой. Среди них, недалеко от переднего ряда – что было привилегией опытных воинов и атаманов, поскакал и Максимус.

Страшно было смотреть, как накатывается ордынская конная лава, но по сравнению с козацкой… Поучаствовав в этом бою Максим разом понял, что не зря в его мире для Европы во все времена казаки были этаким пугалом. Дикая храбрость, дикая ярость и никакой пощады ни себе, ни врагу ни до, ни во время, ни после битвы.

В первых рядах казацкой лавы летели самые лучшие, самые опытные воины. Те, которых было 1–2 человека на сотню, у которых храбрость и мастерство давно уже сплавились в крепчайший харалуг воинского искусства. Большинство из них, еще до столкновения, успевали метнуть во врага тяжелые метательные ножи, иногда и с двух рук, а после успеть выхватить саблю. При встречном бое, когда скорости мчащихся друг к другу конных рядов складываются, брошенный умелой рукой такой клинок пробивал тело навылет, невзирая на любую кольчугу. Таким образом, еще до столкновения, первые ряды вражеского строя начинали нести потери, ломался строй, и летели под копыта первые трупы, охлаждая боевой пыл пока еще живых. Мгновение неуверенности, и вот потоки сталкиваются. Опытные бойцы передних рядов отлично знают, что в таком бою, в начале, пока еще идет взаимопроникновение, не следует обязательно убивать своего противника. «Режь горло или запястье, коли в бок или в смотровую щель шлема, руби ногу или голову и вперед, вперед, вперед! Идущие за тобой станичники следующего ряда, чуть менее опытные, дорежут и добьют твоего врага, или пропустят его дальше, к новикам или молодым бойцам. Что бы и щенки матерели. А твоя цель – впереди! После, когда бой распадется на множество единичных поединков, тогда можно будет блеснуть лихой удалью и покуражиться своим мастерством, а пока – только вперед!»

Что ж, сегодня во всей своей красе битва не удалась. Тяжелый встречный таранный удар приняла на себя пехота, а для кавалерии осталась самая сладкая работа – догонять и сечь спины бегущих.

Первого врага Максим обнаружил очень скоро. Видимо, безлошадный и безоружный, был посчитан передними козаками совсем не опасным и нарочно пропущен в средние ряды. Парень чуть повернул коня, и почти мгновенно догнал свою жертву. Замахнулся… Усиливаемая земной тягой сабля пошла вниз…

Внутри у Максима что-то дрогнуло, но вбитые глубоко в память мышц и связок рефлексы не дали удару смазаться. Сабля с виду легко, как кисточка, черканула по спине спешенного, бегущего в сторону ворот конника. Но мазок этой кисти раскрылся широкой, кровавой раной. Ноги врага все еще бежали, мозг пытался выдавать какие-то команды, чтобы спастись, но тело уже почувствовало смертный холод, за которым долгая дорога через реку Смородину, или куда там попадают души ордынцев после смерти.

Так Максимус взял жизнь первого своего врага. Он ожидал чего угодно, отвращения, страха, омерзения, но пришло совсем другое чувство. Наслаждение. Невероятное наслаждение. Приятнее всего на свете, чего только Максим успел испытать за свою насыщенную впечатлениями жизнь. Приятнее выпивки! Приятнее женщины! Казалось, этим легким движением Максим взял и выпил чужую жизненную силу. Какой-то неизвестный до сего момента червячок глубоко внутри него закричал «Еще! Еще крови!» Максим не стал ему отказывать и бросился вперед.

Он потерял счет убитым и выпитым жизням. Сил было столько много, что, казалось, он мог смести целый город одним небрежным движением пальцев. Для того, чтобы взятая в бою сила не разорвала его изнутри на мелкие клочки, ее следовало сбросить. И Максим сбрасывал. Рубил, колол и снова рубил. А сил все прибавлялось и прибавлялось. Впереди уже замаячили ворота города.

– Ааа!!! – в приступе безумной ярости и жажды крови Максим бросился вперед. «Вот уже ворота! Последний рывок и они окажутся в городе! Вперед! Ну же! Еще чуть-чуть…» И внезапно солнце вспыхивает черными искрами, и падает ему на голову.

Очнулся Максим много позже. Открыл глаза. Над ним высоко колыхался и вертелся тряпичный полог. Шатер. Колыхался он наверное от ветра, а вертелся… Вертелся он от его больной головы. Максим закрыл глаза, но кружение никуда не делось. Оно все нарастало и нарастало, пока не достигло своего пика. Максим рванулся на бок, и тягучей желчью его вырвало на землю. Упав обратно на спину, он прошептал: «Пить…». Чья-то сильная, загрубевшая от мозолей рука с нарочитой осторожность приподняла его с лежака и поднесла к губам деревянную кружку. Наклонила и в рот, частью стекая по подбородку, полилась умопомрачительной вкусноты жидкость. Простая свежая родниковая вода.

– Благодарю. – Максим рухнул обратно на лежак, повернул голову и в своем спасителе узнал атамана Кузнеца. – Что со мной?

– Опамятовал ты друже вовсе. Видать первый раз ты в сече…

– Да нет. Это не так. Я и в поле…

– Да поле не то! В поле каждый бывав. А в лютой битве… Ты совсем опьянев был. Бывает – что от вида чужих потрохов под копытами своего коня, новик под себя блюет – то дело видано, и неча стыдного тута нет. Бывает, редко совсем, но бывает – в беспамятстве валится. И гибнут многие новики именно потому, для этого мы и в походы ходим, чтоб малых приучить к виду руды вражьей. А еще бывает, як дикие волки, врезавшиеся в стадо овец, пьянеют от пролитой руды, и бросаются на врага, не видя нича вокруг.

– И?

– Вот и ты, как первого своего разрубил… Сабля отличная у тебя. Киевская?

– Святоградская. Мастер делал. Молодой, но уже рукастый.

– И удар неплох.

– Благодарю. Так что же было дальше? – Максим отмел все неуклюжие попытки атамана уйти от ответа.

– А? Ну… Потом ты как на кашу то посмотрел, и вперед бросился. Рубился подобно берсеркам северным, да только нее то сие было. И силы не было в ударе, и раны на тебе вон, не затянулись… Мне кошевой наказ дал, чтоб ты ни в коем разе живота не лишился. Вот я за тобой скакал, да удары отводил. Некоторые не успел, вот ты и лежишь тут, – собеседник отвел глаза в сторону.

– И все?

– Нет. – атаман мысленно плюнул и прямо посмотрел на Максима. – Ты рванулся вперед, к открытым воротам. Наши уже далеко позади остались, да и с боков подпирать стали… Я тебя сзади и ошеломил. Коня за узду поймал и назад увел.

Помолчали. Кузнеца предупреждали, что их гости и советчик с гонором непомерным, и забежать его по слухам сам князь не велел. Однако ничего страшного не случилось. Максимус не вскочил, но набросился на своего спасителя с кулаками или шашкой, а повел себя правильно и совершенно естественно.

– Благодарствую. Ты мне жизнь спас. Долг на мне теперь.

– Да будет тебе, – с облегчением вздохнул атаман. – Али мы не соратники?

– Да. Соратники.

– Ладно. Ты лежи. Сил набирайся. А я пойду – делов то куча.

– А! Что же ты сразу не сказал? Что там? Мы взяли город?

– Нет. Не успели.

– Как?

– Да вот так! – зло скривился атаман. – Затворились они. Успели. Испугались они видно зело. Да так зело, что даже своих за стенами бросили, мы их стрелами посекли. Но как ты хотел – не вышло.

– И что теперь делают казаки?

– Ну… Часть пошла окрест пограбить, часть город в охрану взяла.

– А…?

– Не волнуйся. Мы полон взяли богатый. Там и набольшие городские есть, воины богатые да родовитые. За них выкуп дадут хороший. Вызволим мы твоих полонян. Заменяем на наших…

Атаман ушел. Максим полежал еще немного на расстеленных коврах и шкурах, потом, кряхтя, поднялся. Раны оказались не такими уж и страшными. Порезы, ушибы – ничего серьезного. Куда хуже было общее истощение организма. Тот адреналиновый выброс, давший ложное ощущение мощи, чуть не сжег его, и теперь телу требовался должный отдых. Но, к сожалению, дать его сейчас Максим был не в праве. Следовало немедленно заняться стратегическими вопросами – ведь весь поход строился на одном допущении, что взять город удастся с налета. «А что делать теперь?»

Откинув полог шатра, положенному ему по статусу, как советнику, пошатываясь, Максим вышел наружу. Шатер стоял недалеко от центра обустраевомого казацкого стана. Шатры поставлены, телеги расставлены по периметру, образуя довольно серьезную преграду. Несмотря на свою простоту, эта оборона не много уступала ромейскому укрепленному лагерю. Конница не может пересечь ее, не растаскивая сцепленных концов, а стрелки и копейщики, засевшие за и под телегами, не дадут сделать это быстро или неожиданно. Конечно, это не каменные стены, и от правильной осады это не панацея, но не возить же с собой разборный форт? Чай не ромейские тут расстояния.

Максим перевел свой взгляд дальше. На поле боя сейчас прибирались молодые казаки. Сносили в сторону для огненного погребения своих павших, волокли раненных, обирали трупы врагов и сносили добычу в общий дуван, ловили бесхозных лошадей. А еще дальше, в лучах заходящего солнца, виднелась стена ненавистного Сарай-Бату. На фоне зарева золотых куполов храмов Всеотца, тускло блестели на стенах шлемы и наконечники копий стражи и ополчения.

– Скалитесь поди? Думаете, что пограбим и убежим поджав хвост? Ниче, мы еще вашу мотню на кулак вденем! И сожмем хорошенько! – Максим погрозил этим самым кулаком в направлении города, зло сплюнул и пошел к центру лагеря. Вече не следовало выпускать из глаз. А то и вправду решат уйти.

«Хреново быть провидцем» – вот что первое пришло в голову Максиму, когда он зашел в шатер кошевого. Все было еще хуже, чем ожидалось. Никогда еще казаки не нападали на столицу провинции, никогда не ходили в поход без осадной справы, никогда их поход еще не сопровождался такой тайной, никогда еще… Да много чего еще они делали в этот раз впервые, поэтому на совете царили совершенно непривычные для похода настроения. Не было естественной лихой казацкой храбрости, не было желания броситься на стены с голыми руками и взять крепость вопреки всему. Ничего этого не было. Все волновались об оставленных далеко за спиной без защиты своих деревнях и куренях, беспокоились об степных соседях, которые могли прознать об уходе войска и учинить набег, да и вообще – так далеко они забирались впервые за много веков. Пройди еще столько же, и окажешься либо дома, либо у стен столицы Орды.