Текст книги "Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 38 страниц)
Гаврик ясно не отдавал себе отчета в том, что в его душе созревало чувство ответственности. Это чувство помогло ему сейчас же уйти из мастерских МТС, несмотря на то, что там было на что посмотреть: двигались приводные ремни, вертелись токарные станки, а за дверью сердито шипела автосварка…
Высокий мастер с очками на закопченном носу звал Гаврика в столовую, но он не согласился пойти туда.
– Некогда?.. Тогда возьми с собой пару картофельных котлеток с лучком…
Мастер прищурил глаза и положил Гаврику на плечо свою промасленную ладонь, на которой могло поместиться, Гаврик это видел, десять шарикоподшипников.
Мастер сказал Гаврику, что при спорой походке он непременно к восьми часам будет на станции. От мастера Гаврик узнал, что в восемь часов мастерские дают сменный гудок и он хорошо слышен даже на станции. Не веря в спорость своего шага, он пробегал по сто, по пятьдесят метров и опять шел медленно. Было уже темно. С северо-запада вместе с ветерком донеслась песня. Гаврик вспомнил, что, когда он смотрел на пойму Миуса и на закат, на той стороне речки он видел работающих женщин.
«Огородная бригада… Домой пошли», – подумал он и понял, что до развилки, где они с Мишей расстались, оставалось совсем недалеко. А гудок на МТС, к его счастью, все еще не гудел…
* * *
У Миши в Петровском все сложилось трудней, чем он предполагал. Тот товарищ, которому писал записку Василий Александрович, выехал в колхозы, выехали и его заместители.
– Что бы тебе немного раньше прийти-то. Из райзо тоже все ушли, секретарша тоже ушла. Ну, да дорогу к ней я тебе покажу. Придется, парень, побегать тебе на совесть, – говорил Мише сторож райисполкома – толстый старик с подстриженной бородкой, казавшейся седым клочком на его большом, круглом лице. – А может, придется и переночевать.
– Дедушка, ночевать мне тут ни за что нельзя. Дело у нас срочное, колхозное… И Василий Александрович так пишет, и дедушка Иван Никитич так приказывал…
Для Миши это была длинная речь, стоившая ему немалых усилий: он говорил сбивчиво и потел, как в бане.
– Тогда спеши к секретарю, к моей внучке, к Иринке Савчук. Она поможет тебе. Скажешь, что и я особо прошу ее, – говорил старый Савчук, ведя за собой Мишу по длинному коридору на улицу. – Если Иринка пошлет тебя к товарищу Приходько, знай, что Приходьков у нас целый батальон наберется… Так ты ищи Антона Ивановича Приходько.
Мише пришлось исколесить половину села, пока он нашел секретаршу, потом Антона Ивановича Приходько и снова вернулся к секретарше.
В спешке и темноте все дороги неровны. К тому же Мише все время приходилось думать о Гаврике, и он часто спотыкался. Мишу тревожила мысль, что он забыл сделать товарищу какое-то нужное предупреждение и никак не мог вспомнить, какое именно.
Секретарша собиралась ставить последнюю точку и печать на наряд. Усталый Миша, считая свое дело завершенным, еще более стал беспокоиться о Гаврике.
Секретарша дважды спросила Мишу, где его товарищ?
Миша не услышал ее вопроса.
– Ты, мальчик, должно быть, много денег выиграл и не знаешь, как с ними быть?
Миша не мог признаться, что в это время он с упреком думал о себе: «И как это я не предупредил Гаврика, что носок у его правого сапога ощерился?.. Чтобы по бурьянам и по камням не вздумал ходить!»
* * *
Темнело. Загорались над Миусом одинокие звезды и прятались под покровом низко клубившихся облаков, когда Гаврик пришел на станцию. Убедившись, что Миши там не было, он прошел мимо станционных построек и заметил, что невдалеке тяжелым нагромождением возвышались стянутые сюда подбитые танки. Гаврик взобрался на самый высокий из них и через железнодорожные пути, через эстакады и длинные амбары смотрел на пешеходные стежки, что тянулись из Петровского на станцию.
Уже пришел и ушел девятичасовой рабочий поезд. Проводив его, Гаврик опять взобрался на танк и стоял там, с тревогой ожидая Мишу.
Гаврик свистал, но свист его заметно менялся, постепенно переходя от бодрого и веселого к задумчивому и, наконец, к грустному… И вдруг, как это и должно было случиться, уже потерявший надежду Гаврик услышал особенный ответный свист, какой мог сорваться только с губ Миши. Миша свистал так, что было ясно – дела у него хороши и на сердце весело.
– Гаврик, а я тебя уже давно вижу! Я сразу догадался, что на башне это ты!
– Миша, а я знал, что ты непременно подойдешь к танкам! – крикнул Гаврик, пытаясь скатиться с башни на землю.
– Постой! Постой! – остановил его Миша. – Я тоже хочу взобраться. Нам надо посидеть там вместе.
Они уселись на башне танка. Рассказали друг другу о том, как трудно было каждому в дороге.
– Заботы большие были, – вздохнул Миша.
– Действовали самостоятельно, – сказал Гаврик и тоже облегченно вздохнул.
Они осмотрели пробоину фашистского танка, сошли с него и направились на станцию искать дежурного.
* * *
Станция уцелела от войны, но все здесь живо напоминало о недавнем хозяйничании фашистских захватчиков. Эстакады, маленький перрон, похожий на все перроны степных станций, железнодорожные пути – все было погружено в темноту облачной и ветреной октябрьской ночи. Лишь в самой большой комнате, где раньше пассажиры покупали билеты, тускло светила керосиновая лампа. От ее света в комнате становилось неприглядней и неуютней: сразу видно было, что помимо голых, грязных, потрескавшихся стен, тут ничего не осталось…
Осеннему степному ветру легко было находить входы и выходы – дверей не было, а крыша и потолок зияли широкой пробоиной. Сквозняк вкривь и вкось гонял по комнате свои извилистые холодные струи, пугая пламя лампы.
Ожидавших было мало, десять – двенадцать человек. Эго были женщины-колхозницы. Мише и Гаврику узнать в них колхозниц не представляло особого труда по одежде, удобной и для дождливой, и для морозной погоды, для работы топором, лопатой и за рулем трактора и комбайна.
Колхозницы стояли около самой стены, где меньше дуло. Миша и Гаврик, переступив порог, стали присматриваться, нет ли здесь человека в железнодорожной форме, чтобы спросить его, скоро ли придут платформы за камнями, и потом уж найти дежурного, добиться у него разрешения проехать до разбомбленного моста.
Одна колхозница рассказывала, как по книге читала:
– Теперь каждая баба для бригады капитал. А, думаете, не правда?
Но никто с ней не спорил и не собирался спорить, и она продолжала:
– Колхозница запрет детишек в чертовом доте, а сама в поле – окопы, траншеи зарывать, сорняки косить, жечь… Наш-то председатель долго решал – посылать или не посылать за картошкой. Таки послали нас двух и вот хлопца на придачу… Да ты, Трушка, случаем не замерз? – неожиданно спросила она.
Миша и Гаврик увидели мальчика в дубленом длинном полушубке, в высокой, конусом, шапке, нахлобученной на уши. Он был значительно меньше Миши и Гаврика, но в торчащей шапке и в высоко подпоясанном полушубке, с мешком за поясом он походил на молчаливого старичка.
– Это соседкин. Четвероклассник, – пояснила словоохотливая колхозница. – Маленьким, что в первом и во втором, построили флигелек, учатся, а те, что постарше, помогают: одни – в поле, другие – дома.
– Теперь и с малых большой спрос, – заметила другая колхозница. – Вот те, видать, сами себе план составляют, – указала она на Мишу и Гаврика.
А Миша и Гаврик с озабоченным видом подходили то к одной, то к другой боковой двери, пробуя их открыть. Они искали железнодорожника, искали самого старшего на этой станции.
– Не дергайте, закрыто. Если нужен дежурный, то идите вдоль линии, подальше идите, – объясняла словоохотливая колхозница. – Увидите костер, – там много людей… камни грузят на платформы…
Миша и Гаврик вышли на перрон и, медленно удаляясь от станции, еще некоторое время слышали разговаривающую, как читающую книгу, колхозницу. Она рассказывала о Трушке, что он сын ее соседки, что у соседки помимо него маленьких еще двое, что Трушка поможет колхозу привезти картошку, а колхоз выделит ему за труды. Семье и будет подспорье…
– Самбекские, – заметил Миша.
– Самбекские или из Курляцкого. Как мы, в дотах обогреваются, – проговорил Гаврик.
Они миновали штабеля новых шпал и под защитой кустарника пошли вслед за неярко поблескивающими из темноты рельсами, похожими на два прямых ручейка, скованных бесснежным морозом. Из-за кустов они не видели платформ, работающих людей, но слышали гудящий стук перегруженных автомашин, глуховатый звон камней и требовательные простуженные голоса.
– Спешат, – сдержанно заметил Гаврик.
– Сердиты. Сейчас под руку к ним с разговорами нельзя, – сказал Миша.
Впереди из-за смутно темнеющих голых веток защитных насаждений внезапно показался устало шагавший пожилой человек. Он был в черной шинели железнодорожника. В руке у него раскачивался зажженный фонарь.
– А мы к вам, дядя… спросить, – заговорил Миша и, на ходу пристроившись к железнодорожнику, стал объяснять ему, зачем он им нужен.
Железнодорожник спокойно ответил:
– Паровоз вот-вот прибудет с места за этими платформами, что на втором пути. Если придет поезд с теплушкой, первыми посажу вас. А не будет теплушки, не мечтайте уехать. Так-то, товарищи из колхоза «Первый май»!
Он ускорил свой усталый, шаркающий шаг, тем самым показывая, что сказал все и не нужно мешать ему думать о чем-то своем.
Миша и Гаврик в недоумении остановились.
– Дядя, нам никак нельзя оставаться, – сказал Миша.
– Мы все равно уедем, хоть на камнях, – сказал Гаврик.
Железнодорожник обернулся.
– Я думал, в Первомайском колхозе все люди самостоятельные… Но двое нашлось таких: им все равно, что железная дорога, что хала-бала.
Миша и Гаврик увидели, что при слове «хала-бала» фонарь его описал замысловатую дугу.
– Гаврик, пойдем на тот камень… видишь, белеет, – подавляя вздох, проговорил Миша. – Перемотаем портянки. Может, до Желтого Лога пешком придется.
Они уселись на большой плоский камень.
– И запасы харчей проверим, – усмехнулся Гаврик.
– Проверим. Месяц как раз выглянул, бесплатно посветит.
Они выложили харчи на опустевшую сумку.
– Неужели эти котлеты из МТС? Тогда, Гаврик, тебе их обе съесть.
Хлебосольный Гаврик, отмахиваясь, возражал:
– Нет, тебе, потому что ты старший!
– А старшие отвечают за младших, чтобы в дороге не зачахли!
– А кто дороже – старший или младший? – приставал Гаврик и, считая себя победителем в споре, уже подносил Мише котлету. – Вот она, сама лезет в рот.
Сбоку послышался тонкий, робкий смешок. Это смеялся тот самый худенький мальчик, которого Миша и Гаврик видели в ожидалке опустошенной станции. Это был Трушка, спутник словоохотливой колхозницы в поездке на Украину, за картошкой для колхоза.
– Кто дороже и кому есть котлеты – про то старший знает! – твердо установил Миша, взял из рук Гаврика котлету и отдал ее Трушке.
– Ох, и хитрюка ты, Мишка! – кинулся Гаврик к Мише, и друзья несколько секунд барахтались на земле.
– Хлопцы, вы тоже за картошкой? – спросил осмелевший Трушка.
– Нет, мы по колхозному делу и за коровами и… за конями, – ответил Гаврик.
– Сами? – удивляясь, поинтересовался Трушка и, узнав, что ребята сами получали наряд на коней и сейчас сами направляются в Желтый Лог, с печальной завистью проговорил: – Вот бы мне с вами, хлопцы, за конями… Это ж не за картошкой… А мой отец, хлопцы, в кавалерии.
Миша и Гаврик сочувственно взглянули на Трушку, ничего ему не ответили. Проголодавшись за день, они молча ели.
Из «ожидалки» стали выходить колхозницы. Появился на перроне уже знакомый ребятам пожилой железнодорожник с фонарем в руке. Послышался предостерегающий свисток паровоза. Он прилетел оттуда, где при свете костра работали люди. Ребята вскочили, накинули на плечи сумки и, готовясь погрузиться в поезд или отправиться в путь пешком, стояли и ждали.
Вот уже стали слышны вздохи приближающегося паровоза, и наконец показался из-за кустов и паровоз.
Заглядывая ребятам в глаза, Трушка сказал:
– Хорошо бы нам до моста вместе. Хоть на тормозе. Я терпеливый на холод. Мамка всегда так говорит…
Паровоз шел, двигаясь задним ходом. И ребятам видно было, что он не притащил с собой теплушки.
– Гаврик, подождем еще минутку, а потом…
Железнодорожник с фонарем, – он здесь, наверное, был и дежурным, и сцепщиком, – цепляя платформы к паровозу, нараспев спрашивал машиниста:
– Иван Николаевич, как там, на линии?
– Работенка горячая. Принажмут – завтра можем открыть путь, – тоже нараспев отвечал машинист с паровоза.
– Наших районных руководителей там не видел?
– Секретарь, Василий Александрович, и сейчас там. Просил посадить на паровоз двух твоих пассажиров – ребят из Первомайского колхоза. Где они?
– Сейчас были, а куда делись, не знаю, – ответил железнодорожник.
– Тут мы! – с темного перрона закричал Миша.
– Оба налицо! – дал знать о себе Гаврик.
Не отставая от них, торопился к густо фыркающему паровозу и маленький Трушка. Но тут, как назло, раздался резкий голос словоохотливой колхозницы:
– Трушка! Трушка! Вот горе мое! Да где ж ты запропал? Ехать же надо!..
Она стояла на тормозной узкой площадке и всплескивала руками. А Трушка, прячась за Мишу и Гаврика, крутил головой, вздыхал, не зная, откликаться ему или промолчать, пока не погрузится с ребятами на паровоз.
Железнодорожник и сошедший с паровоза машинист, присвечивая фонарем, читали записку Василия Александровича.
– А третий откуда взялся? – строго спросил железнодорожник, наводя фонарь на Трушку.
– Он тоже по колхозному делу. Пропустите его, – попросил Миша.
– Он из Курляцкого, разоренный… С теткой, что, слышите, кричит, ищет его, – торопился пояснить Гаврик.
Машинист согласился взять на паровоз и Трушку.
– Раз согласился взять всех троих, значит, все трое и поднимайтесь. Это вам не хала-бала, а железная дорога. Скоро начнет действовать на полный ход, – говорил железнодорожник поднимавшимся на паровоз Мише, Гаврику и Трушке и, успокаивая разволновавшуюся колхозницу, крикнул: – Гражданка, Трушка невредим! Отправляем его с почестью – на паровозе. Ну, а тебе до моста придется на тормозе!..
– Родной, да где ты его видишь, Трушку-то? – спросила колхозница.
На этот раз с паровоза ответил ей сам Трушка:
– Тетенька Мотя, я тут – на самой вышине!
Колхозница еще что-то радостно прокричала, но паровоз засвистел, сердито фыркнул и, набирая скорость, побежал в степную темноту.
* * *
От моста на газике Василия Александровича Миша и Гаврик доехали до Желтого Лога. С Иваном Никитичем они встретились на каком-то захламленном сваленными и разбитыми вагонами пустыре, окутанном сумраком пасмурной ночи.
Иван Никитич ждал ребят и при встрече был разговорчивым. Чтобы не казаться нежным к своим походным друзьям, он разговаривал с ними как ссорился:
– Ну, и справились с задачей. А как же иначе? Вам доверие оказали и колхоз, и секретарь райкома. Еще бы вы не выполнили задания! Да случись так, мне бы тогда только и оставалось сквозь землю от стыда провалиться!
Зная, что ребята измучены деловыми заботами и длинной дорогой, старик, желая доказать, что он тоже не сидел сложа руки, показывал своим помощникам оборудованное помещение – бесколесный товарный вагон, в котором ярко горел большой каганец.
– Не каганец, а целый каган сделали из паровозной масленки… Дедушка, а как там ночуют коровы и телята? – спрашивал Миша, глядя на чугунок, вмазанный в кирпичный настил на полу вагона.
На этой наспех сложенной Иваном Никитичем печке, пуская тонкие, как паутинки, струи пара, подогревалось какое-то варево, а на жестяном столе (кусок вагонной кровли на кирпичных стойках) лежали ложки.
– Михайла, коровы и телята опередили нас на целых двенадцать километров: они под хорошим присмотром Надежды Васильевны Коптевой ночуют на ферме колхоза «Передовик». Кормом обеспечены, ждут нас… И нам надо во всем быть проворней. Садитесь к столу и с места в карьер угощайтесь, а потом зажмуряйтесь и спите.
Иван Никитич устроился на соломе, сел, подвернув под себя ноги, как это делают чабаны у костра. Старик проглотил несколько ложек похлебки, отодвинулся от стола, достал из кармана наряд на лошадей, посмотрел на него через очки и, удостоверившись, что он в полном порядке, сказал:
– Ешьте на доброе здоровье и ложитесь, а я сейчас вернусь.
Он проворно встал и вышел. Когда открывал дверь, ребята увидели, что над крышей вагона на секунду повис небольшой клочок неба с редкими звездами. Ветерок кинул прохладную волну прямо с запада. Оттуда же донесся до ребят шум паровоза, лязг буферных тарелок, строгие мужские голоса. Один голос настойчиво говорил, что «не пройдут», а другой утверждал, что «пройдут, надо только тянуть с уменьем и осторожностью».
– Станцию очищают, – проговорил Миша, намекнув Гаврику на слова машиниста: «Теперь, ребята, узкое место – Желтый Лог. Все силы надо положить чтобы скорей очистить эту станцию».
– А у нас узкое место – кони. Наверное, дед пошел за ними. Успеха ему! – сказал Гаврик.
– А нам спокойной ночи, – устало усмехнулся Миша.
Они убрали со стола, разделись и, прижавшись друг к другу, затихли.
Проснулись ребята, когда было так светло, как бывает светло в конце октября в поздний час утра.
Открыв глаза, Миша и Гаврик огляделись – Ивана Никитича в вагоне не было.
– Миша, а мы опять проспали! Может быть, дедушка уже получил коней и они стоят тут где-нибудь, – сказал Гаврик и босой кинулся к двери.
Миша, видя, что товарищ его, высунувшись за дверь, недоумевающе поводил плечами, выразил догадку:
– А по-моему, дедушка нашел себе работу там, где, слышишь, целую ночь штурмовали и теперь штурмуют. Одевайся, Гаврик, и пойдем на поиски деда.
Ребята оделись, натянули треушки и вышли искать старика. За дверью вагона они сразу остановились, высматривая Ивана Никитича среди работающих на путях.
Но в трудовой сутолоке не так просто было найти его.
Миша и Гаврик пошли по путям, присматриваясь, как укрепляют шпалы, подбивая их кирками, как стягивают гайками рельсы, как нагружают автомашины, тачки и подводы кирпичом, жестью, железным ломом – остатками начисто разбитой бомбами и снарядами станции. Они видели, как синевато-белыми, как ртуть, ослепительными снопами вспыхивало там, где начинали работать аппараты автогенной сварки.
Маневровый паровоз перевозил на запасные пути изрешеченные снарядами и осколками товарные вагоны.
Два гусеничных трактора упорно тянули платформу под некрутой откос. У платформы уцелело только два колеса, и потому казалось, что она прилегла, вцепилась в землю и ни за что не хотела двигаться на свалку.
Все было интересно, все хотелось посмотреть, а кое о чем и подумать… Но где же дед Иван Никитич? Однако искать его не пришлось. Вскоре он сам нашелся. Из-под откоса, куда трактористы стягивали искалеченную платформу, послышался такой знакомый, такой особенный голос, что ребята узнали бы его и в море людских голосов:
– Гражданка, я к женщинам с нижайшим почтением! Но в помощницы вы мне не того!..
За вежливыми словами своего деда Миша и Гаврик уловили раздражение.
– Поглядите на него! Да чего ты, дед, кипишь? Что я твоему коню сделала?
– Пока ты ему, гражданочка, ничего особенного не сделала, только самую малость рельсою ногу царапнула, а могла искалечить. Что я тогда сказал бы колхозникам, если они ждут этих коней, как самых дорогих гостей?! Давайте, гражданка, без объявления войны обойдемся.
Миша и Гаврик уже бежали к Ивану Никитичу.
Они видели, что в левой руке он держал за повод одну лошадь, а правой вырывал другую лошадь у плечистой женщины. Вид у деда был воинственный. Но и женщина, хотя несмело, упиралась, не выпуская повода. Обращаясь к трактористам за сочувствием, она кричала:
– Вы только поглядите на него! Может, угадаете, какая деталь у него сломалась! Сам взялся помогать, а теперь забастовал. Вот и пойми этого дедка…
– Гражданка, давайте по-хорошему разойдемся, – с тихой настойчивостью предупредил Иван Никитич.
Женщина выпустила повод и, растерянно глядя на трактористов, проговорила:
– Как же я теперь выполню задание бригадира?
– Вы, гражданка, займите на возвышении свой пост и распоряжайтесь, а я с помощниками, как обещал, работу завершу, – заявил Иван Никитич, вручая по одной лошади подбежавшим к нему Мише и Гаврику.
Женщина, выйдя из рабочего строя, поднялась на пригорок и, чувствуя неловкость, присматривалась к Ивану Никитичу и к его помощникам.
А Иван Никитич уже вышел с ребятами из котловины и разговаривал с ними так оживленно, как будто был в своей плотницкой.
– Михайла, Гаврик, мы тут поработаем, пока фураж привезут, – и станционное начальство просило, и председатель райисполкома, и полковник, к какому мы с Василием Александровичем ходили за лошадьми. Учтите, что мастеровых людей в наш колхоз уже послали… Гражданка, – обратился он к женщине, – какие же два рельса мы потянем сейчас? Не молчи: на путях старшая ты, а на тяге – я, Михайла и Гаврик.
Женщина указала на первые попавшиеся на глаза ржавые рельсы. Она это сделала больше для того, чтобы посмотреть, как будут работать старик с ребятами.
На обеих лошадях хомуты, постромки, соединенные прочным вальком. На вальке «кочет» – железный крюк.
В руках у Ивана Никитича тонкий трос. На концах его – крюк и петля. Петлю он набрасывает на «кочет», а крюк продевает сквозь отверстие в рельсе.
У старого плотника есть время отвечать ребятам на их вопросы.
– Дедушка, правда же, что кони наши?
– Кони, Михайла, наши, колхозные!
– Дедушка, по наряду лошадей надо получить три, а их только две? – спрашивал Гаврик.
– Третья, Гаврик, сейчас в командировке за фуражом.
Однако валек и рельс уже соединены тросом. Пришла очередь стягивать рельс под откос. Миша первый должен повести лошадь.
– Разговорам конец! – строго сказал Иван Никитич. – Михайла, поведешь не прямо вниз, а наискосок, чтоб рельс на коня не накатился. Я закричу: «Верни» – и ты поворачивай в гору. Трос на секунду ослабнет, и я крюк из рельса вон! И дальше пусть рельс сам катится на свалку и не морочит нам больше голову!
– Глядите, дедок репетицию устроил, – обратилась женщина к трактористам.
– Чего ж репетицию смотреть? Сейчас спектакль начнется, – ответил тракторист, щуря глаз, чтобы не попала в него струйка дыма от папиросы.
Первый рельс пошел под откос не так плавно и не так удачно: Миша взял несколько неверное направление. Второй рельс спустили быстрее, но на повороте Гаврик был тороплив и споткнулся. А уж третий и последующие рельсы, из которых Иван Никитич выхватывал крюк точно в тот момент, когда Миша и Гаврик останавливали лошадей, поворачивая их в гору, легко заскользили под откос, ворочая то задним, то передним концом, как рыба хвостом. Набирая скорость, рельсы со звоном падали уже на сваленный в котловину железный лом…
В деле, которым занимались Иван Никитич, Миша и Гаврик, с каждой минутой устанавливалось все больше порядка, размеренности. Казалось, по звону сваленных рельсов, повторяемому через равные промежутки, как по звону часов, можно было определять время.
Тракторист, швырнув в сторону давно погасшую папиросу, загадочно улыбнувшись, сказал женщине, показывая на Ивана Никитича:
– Этого деда, гражданка, надо понять. Он любит работу с музыкой, чтоб кровь загоралась… Смотрите, и ребят этому научил. Видать, что ребята с ним вместе не одну щепотку соли съели.
– Я, признаться, деда сразу не поняла. Побегу начальство попрошу, чтобы задержали его на моем участке, – обеспокоенно проговорила женщина и побежала через пути к красному товарному вагону, который выкатили на перрон, сняли с колес и украсили нарядными плакатами, мелко дрожащими на ветру. Этот вагон сейчас заменял собой вокзал.
* * *
Через час Иван Никитич с ребятами работали уже по другую сторону полотна железной дороги.
Мише и Гаврику здесь было еще интересней и веселей: с перрона, откуда они теперь убирали щебень, битые кирпичи, видно было все, что на путях делали бойцы, железнодорожники и колхозники. На перроне им попадались командиры и станционное начальство. Перед их глазами маневрировал паровоз, не давал минуты покоя товарным вагонам. Этот паровоз, по мнению Миши и Гаврика, подавал какие-то особые свистки: казалось, что он сердито кричал на вагоны: «Уйди! Задавлю!». И вагоны все дальше и дальше отступали от главных путей станции.
Миша и Гаврик уже не водили лошадей, а ездили с грузом в просторной пароконной повозке, которую получили вместе с бедаркой и третьей лошадью.
Иван Никитич устроился в затишье лесной полосы, рядом с тюком сена и с мешком ячменя. Здесь стояла бедарка со всеми пожитками, недавно перенесенными сюда из вагона, и распряженная лошадь. Старый плотник у кого-то достал небольшой топорик и, сердито похаживая вокруг бедарки, придирался к ее недостаткам, стучал, критически покачивал головой.
Миша и Гаврик работали на глазах у Ивана Никитича. Провозя мимо него груз или возвращаясь с порожней повозкой, они каждый раз затевали с ним донельзя короткий разговор, какой можно услышать на дорогах, когда встретившимся нет времени остановиться.
– Дедушка, – окликал Ивана Никитича Гаврик, – а как зовут вот этого коня?
– А этого, дедушка, как? – спрашивал Миша.
– Понял, что нужно! На обратном пути получите ответ.
Ребята проехали, а Иван Никитич, повозившись еще около бедарки, достал из кармана документы на лошадей и вооружился очками.
Когда ребята снова появились на глаза, старый плотник, досадливо потрясая бумажкой, отвечал им:
– Михайла! Гаврик! Нет, вы только подумайте!.. Все в этих описях есть – и особые приметы, и рост, и лета, – а как их зовут, не проставлено!
– Дедушка, а может, мы вот этого, буланого, с короткой шеей, назовем Тигром? – спросил Миша.
– Смело можете назвать!
У Ивана Никитича, всю ночь проработавшего на путях и побывавшего в райисполкоме и райвоенкомате, было теперь много знакомых. Они подходили к нему, разговаривали и уходили.
– Дедушка, а кто этот, что в фуражке с красным верхом? – кричал с подводы Гаврик.
– Сам начальник станции!
– Дедушка, а чего он приходил?
– Благодарил за помощь дороге. Спросил: «Может, вагоном вас и лошадей отправить домой?»
– А вы ему что? – нетерпеливо спрашивал Гаврик, любивший ездить по железной дороге.
– «Премного благодарим, – говорю. – Время, говорю, военное, не станем загружать дорогу. Ведь у нас, говорю, и коровы есть…»
В очередной рейс подъезжая на порожней повозке к станции, Миша и Гаврик впереди увидели старенький газик и очень обрадовались ему. Это был газик Василия Александровича. Из приоткрытого капота машины торчала приподнятая нога в знакомом рыжем сапоге.
– Миша, а где же Василий Александрович?
Минуя лесозащитную полосу, ребята увидели и Василия Александровича. Он стоял около бедарки, засунув руку за борт защитного, сшитого в талию пиджака, и слушал Ивана Никитича.
Миша и Гаврик сразу догадались, что старый плотник о них что-то рассказывал секретарю райкома. Не случайно Василий Александрович, заметив приближавшуюся повозку, более охрипшим, чем вчера, голосом весело сказал:
– А вот и они сами. Подъезжайте сюда и укладывайтесь в дорогу!
Ребята помогали Ивану Никитичу запрягать в бедарку коня, укладывать сумки. Потом они сорванными пучками бурьяна, как вениками, выметали кирпичный сор из ящика повозки, укладывали тюки сена, а уж после всего этого стали стряхивать с себя красную кирпичную пыль.
Василий Александрович своими большими, задумчиво улыбающимися глазами наблюдал, как ребята собирались в дорогу.
– А как вы думаете?.. Конечно, сознательным живется беспокойней, – говорил он ребятам. – Но зато красивей! Вы об этом непременно на свободе подумайте!
Лошадь была запряжена, фураж уложен. Подобрав вожжи, Иван Никитич сидел уже в бедарке, собираясь сказать Василию Александровичу: «Мы совсем готовы. Разрешите ехать?»
Зная, что старик торопится, Василий Александрович подумал, посмотрел еще раз на ребят, взобравшихся на повозку, и сказал:
– Иван Никитич, я был сейчас только на ферме – коровы целы, сыты. Признаюсь, не утерпел и машиной добежал до самого вашего колхоза. Ждут вас там!.. Но ведь ждут завтра? Задержимся здесь еще на несколько минут. Вот-вот должен показаться поезд. Первый поезд на освобожденной миусской земле. – Василий Александрович обернулся к ребятам: – Они ж помогали очищать ему путь?! Посмотрим на него и разъедемся по своим делам.
Пока Василий Александрович наказывал Ивану Никитичу, как лучше использовать в колхозе посланных с моста шефов-мастеров, из-за покатой возвышенности показался поезд. На станции его ждали: на путях никого не осталось, и путевой профиль стал широким, как река. Военные, железнодорожники, колхозники окрестных сел густо заполнили небольшой перрон. Около третьего пути стояли несколько вооруженных бойцов, а впереди них железнодорожник с флажком в вытянутой вперед руке.
Миша и Гаврик слышали, как Василий Александрович и Иван Никитич один за другим значительно проговорили: «Воинский». Ребята встали с тюков сена и, стоя в повозке, не отрывали глаз от поезда. Он был уже недалеко. Степная окрестность станции наполнялась нарастающим гулом. Было ясно, что поезд не остановится здесь.
Миша и Гаврик на платформах поезда начинали различать танки, зенитные пушки, автомашины. И вот они уже угадывали часовых, одетых в полушубки, обутых в валенки. Чем меньше становилось расстояние между поездом и станцией, тем яснее было ребятам, что непосредственная встреча с поездом будет очень короткой.
– Гаврик, что-то надо делать, – обеспокоенно зашептал Миша.
– Ура! – донеслось со станции, и ребята увидели, что над перроном стайкой грачей закружились подброшенные шапки.
– Миша, видишь, что надо делать! – разгоряченно ответил Гаврик, и они, подбросив шапки, стали кричать: «Ура! Ура!» Оглянувшись, они увидели, что овчинная шапка Василия Александровича и треух старого плотника уже лежали на земле, а сами они не переставая кричали: «Ура! Ура!»
Поезд уже поравнялся со станцией. Клочья пара полетели на перрон, на крыши товарных вагонов, покорно бежавших за паровозом.
Еще кружился клочок бумаги, подброшенный поездом в воздух, а самого поезда уже не было.
С перрона доносились веселые голоса:
– Кричал я машинисту, чтобы передал фронтовикам привет… А услыхал он или нет – за это не ручаюсь!
– А дорога прочная!
– И дорога прочна, и мост крепок! Можем спокойно ехать по своим делам! – откликнулся Василий Александрович и повернулся к Ивану Никитичу, давая ему понять, что и в самом деле теперь уже надо уезжать.
Но Иван Никитич не спешил прощаться, он стоял около бедарки и, неловко усмехаясь, смотрел на валявшийся на земле треух.
– Ошибку маленькую я допустил, – проговорил он, – мне надо было быть машинистом, а я в плотники пошел… Придется переквалифицироваться.
Все засмеялись. Василий Александрович попрощался и пошел к газику. Иван Никитич снова сел в бедарку.
