Текст книги "Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)
– Обязательно! – засмеялся старик, и от его хорошего стариковского смеха у Гаврика невольно вырвалось:
– Вот это жизнь!
– Жизнь впереди! Там она! – Старик указал на дорогу. – И не топчись, Гаврик, на месте! Трогай коров! Нечего им стоять!
Зазвенел колокольчик. Он, верно, звенел все время, потому что коровы рвали траву, но за кустами терна его звон услышали только теперь.
Когда коровы скрылись за противоположным склоном лощины и звон колокольчика потонул в попутной ветровой хмаре, майор, поднимаясь в машину, проговорил:
– До Иловской они дойдут. Там в МТС, на совещании, должен быть Василий Александрович. Он секретарь райкома. Пусть подскажет, как дальше. А выйти к ним я не мог, – признался майор.
Услышав это, шофер сразу повеселел, сбочил шапку и кинулся заводить машину.
– Василий Александрович уважает ребят, и уж раз он будет решать, то вам, товарищ майор, быть где меньшинство, а мне – где большинство! – сквозь гул мотора прокричал он.
* * *
В Иловской, переправившись через Дон, Иван Никитич получил от паромщика записку, в которой Василий Александрович писал ему:
«Мы с майором Захаровым и с другими товарищами обсудили Ваше положение: низом гнать стадо небезопасно, через самбекские высоты – тем более нельзя… Придется Вам сделать крюк: пойти в обход, через Желтый Лог. Кстати, я буду там на строительстве железнодорожного моста. Обязательно найдите меня. Стоянку сделаете на ферме колхоза «Передовик». Об этом я заранее договорюсь с председателем колхоза. Коровник у них уцелел, а коровами еще не обзавелись. По-товарищески жму Вам и Вашим помощникам руки. Оставляю свежие газеты, хотя не уверен, что найдете время их прочитать…»
Переночевав в Иловской, Иван Никитич, Миша и Гаврик ранним утром вывели стадо на холмистый гребень правобережья. В суете они не сразу заметили, что ветер унимался, менял направление. К половине дня проселок, которым они шли, взобрался на сивый холм и, перешагнув через него, неожиданно завилял, будто испугавшись широкого грейдера, в который ему неминуемо надо было влиться, как ручью в речку.
В отличие от проселочного запустения и глухоты на грейдере чувствовалась напряженная жизнь. На запад бежали военные грузовые «ЗИСы» с кладью. В иных машинах бронзовой накипью сверкала копченая рыба – донской лещ, тарань… В других по дну кузова танцевали маленькие бочонки. Что в этих бочонках была донская селедка, об этом старый плотник, Миша и Гаврик безошибочно догадывались по остро щекочущему запаху.
– Товарищ Опенкин, Иван Никитич! Вот и встретились! Заворачивай к нам!
По мягкой усмешке, появившейся на морщинистом лице старого плотника, ребята догадались, что он уже узнал человека, кричавшего ему из бурьянов; под бугорком в нескольких шагах от этого человека стоял легковой газик.
– Это же и есть Василий Александрович! Отгоняйте коров от грейдера, спутайте их и подходите ближе! – ускоряя шаг, звал ребят Иван Никитич.
Миша и Гаврик не спешили к курганчику. Они знали, кто такой Василий Александрович. Вспомнив, как дед готовился к встрече с секретарем Целинского райкома партии, они стали осматривать друг друга.
– Гаврик, у меня сзади шинель не измята? – спросил Миша.
Гаврик дважды обошел товарища и дважды поправил складки шинели под хлястиком. Затем уже Миша, осматривая Гаврика, снял с его полушубка колючие листья засохшего осота.
Василий Александрович показался ребятам человеком строгим. Крупное выбритое лицо его, стянутые к носу густые черные брови выражали недовольство, когда он говорил стоявшему рядом Ивану Никитичу:
– Они каждый раз твердили району: «Я могу», «Мы можем помочь немного этим и немного тем…» «А чем колхозники могут помочь? – спрашиваем их. – Что вы все «якаете»? Что вы отгораживаете колхозников от таких больших задач, как шефская помощь?!»
Возмущаясь, Василий Александрович посматривал через плечо, и ребятам показалось, что тот, кого он ругает, стоит за бугорком. Но за бугорком никого не было, и ребята, поздоровавшись, присели в стороне на траву.
– И мы, Иван Никитич, решили эту перегородку снять. Перенести обсуждение шефского вопроса в колхозы. И доказали «якающим», как умеют советские люди помогать своим товарищам, – продолжал Василий Александрович.
Из дальнейшего рассказа Василия Александровича Миша и Гаврик узнали, как после собрания колхозные шефы организовали обозы.
Поднялось все село: застучали топоры, молотки, засвистели пилы. Из своих дворов на бригадный люди несли кто лист кровельного железа, кто доску, дверь, раму. Тут же кричали связанные куры, гуси. Стемнело, но ночь не помеха.
Слушая этот рассказ, Миша и Гаврик вспомнили, что так же вот и целинский секретарь райкома организовывал для них шефскую помощь колхозников. Он тоже не спал и утром выехал посмотреть, все ли сделано, как нужно. И теперь уже независимо от того, сердился ли Василий Александрович или улыбался, он им все равно нравился. Им уже нравился теперь и его потрепанный газик с ободранным, примятым кузовом. Впервые внимательно присмотревшись к газику, ребята заметили, что из-под откинутого капота вытянулась вверх нога шофера. Самого шофера не было видно. И ребятам смешно было смотреть на то, как нога его в рыжем сапоге медленно поворачивалась в воздухе.
– Володя, что-то обоз не показывается на грейдере! – громко сказал Василий Александрович, оборачиваясь к машине.
Из-под капота послышался молодой голос:
– Василий Александрович, не беспокойтесь! Пока я своей старушке подправлю здоровье, он подъедет.
Миша и Гаврик переглянулись и молча «договорились», что шофер шутлив.
А из-под машины доносилось:
– Эх, старушка, старушка! Забраковали тебя фронтовики. А там знают, что забраковать. У тебя, к чему ни притронься, все болит!
– Подойдем к нему? – вставая, сказал Гаврик.
– Ключ, молот, швайку… принести из кабины? – подсказал Миша.
Ребята, наверное, нашли бы, чем и как надо помочь шоферу, и, наверное, пошли бы помогать ему, как они до этого не раз помогали и трактористам и шоферам, но до кургана с холодной ветровой струей донеслась песня. В ней переплетались простуженные женские голоса с певучими трелями баяна. Василий Александрович и Иван Никитич вытянулись, ребята догадались, что с бугорка они уже видят появившийся на грейдере обоз.
Скоро обоз стал виден и ребятам. Встречные грузовики давали ему дорогу. Мише и Гаврику казалось, что обоз двигается очень быстро, так как им приходилось одновременно следить и за Иваном Никитичем, и за Василием Александровичем, и за шофером и сгонять разбредавшихся коров. Они видели, что старый плотник, жуя морщинистые губы, считал подводы. А Василий Александрович, уже подсчитав их, гордо говорил:
– Вот, посмотрите, что сделали люди от всего сердца!
Шофер на секунду высовывал из-под капота кучерявую голову и, вытирая вспотевшие, запачканные маслом щеки, сожалеючи говорил:
– Из-за этой машины много хорошего не увидишь.
Ребята заметили, что переднюю подводу с развевающимся над нею флагом везли рыжие, хорошо вычищенные кони. В этой подводе густо сидели колхозницы и баянист. На следующих подводах лежали доски, железо, бревна… А на последней стояли плетеные садки.
– Миша, погляди, погляди – гусак из садка голову высунул!
– Гаврик, да там есть и куры.
Иван Никитич, восхищаясь, сказал:
– Хорошо, душевно организовано. Даже в гривы и в упряжь нашли время алые ленточки вплести!
– Ага! Заметили! Хорошо, значит? – услышали ребята торжествующий голос Василия Александровича, увидели, как он, сдвинув овчинную шапку, расставил ноги, как рыбак в лодке, и стал рассказывать: – На райисполкоме некоторые товарищи были против ленточек. «Люди, говорили они, под землей, в нищете живут, а мы к ним с баяном и с ленточками…» А мой земляк, рыбак, поддержал меня. Он сказал: «И баян нужен, и ленточки нужны. – Сказал: – Если помогать будете, помогайте весело, с песнями!»
– А как по фамилии рыбака-то этого? – заинтересованно спросил Иван Никитич.
…Люди, сидевшие на передней подводе обоза, уже заметили Василия Александровича. И стали махать сидевшим на задних подводах, чтобы забирали влево. Обоз круто повернулся, беря направление на холмик, на котором стояли Василий Александрович и Иван Никитич.
– Василий Александрович, а мы думали, что вы зоревать уехали. На заре лучшие сны снятся! – громко и шутливо заговорили колхозницы, вылезая из передней уже остановившейся подводы.
– Кто это «мы»? – прихрамывающей походкой обходя лошадей справа, спрашивал баянист. – Я ж вам говорил, что Василий Александрович откуда-нибудь сбоку нам наперерез выскочит! Так оно и случилось! – И, гордо поправляя висевший на плече баян, он присоединился к людям, обступившим секретаря райкома.
Ребята следили за тем, как Василий Александрович, здороваясь, почти каждого называл по фамилии.
– Товарищ Коптева, я обязательно учту, что на заре самые лучшие сны снятся! А вам, товарищ Беланов, надо было спорить с ними на что-нибудь существенное. Не догадались? Жалко, – сочувственно улыбался он, медленно проходя со всеми мимо подвод обоза. Он только не спешил ответить суховатому человеку с подстриженными усиками, с бегающими глазами, одетому в поддевку с косыми накладными карманами, из которых он почти не вытаскивал рук.
– Василий Александрович, мы, значит, везем… Василий Александрович, я старался сделать, как указывали, чтоб деревянного стройматериала было больше… Товарищи, тише! Я ж хочу доложить…
– Товарищ Тартакин, а мы же вот идем и смотрим. Докладывать не стоит, – ответил Василий Александрович и, поддерживая чей-то веселый разговор, пошел дальше.
Миша и Гаврик побежали согнать коров и телят, которые успели разбрестись в разные стороны. Они вернулись, когда Василий Александрович и колхозники, осмотрев обоз, снова собрались около передней подводы.
Секретарь райкома негромко говорил:
– От райкома партии спасибо вам, товарищи, за все, что собрали для колхозников, больше вас пострадавших от войны. Спасибо за любовную организацию и в большом, и в мелочах. Спасибо за товарищеское единодушие, за хорошее настроение, с каким отправляете этот обоз.
Василий Александрович замолчал. По лицу его заметно было, что он собирался сказать еще что-то такое же…
Но мысль его неожиданно остановилась на чем-то радостном, большое лицо заулыбалось.
– А и в самом деле обоз готовили с хорошим настроением.
И вдруг он остановил себя, решительным движением достал из кармана газету и, разворачивая, заговорил:
– Спрашивается, а почему нам не быть веселыми, если, слушайте вот, товарищи, как наша армия сбрасывает фашистов в Днепр…
К ребятам тихо подошел шофер и зашептал, вручая им ведро:
– Товарищи шефы, пожалуйста, из той вон глинистой ямы принесите хоть полведерка воды – немного подолью в радиатор и руки помою.
Захватив стоявшее около машины ведро, Миша и Гаврик убежали за водой. Возвращаясь из глинистой ямы, они увидели, что обоз стоял на прежнем месте. Около передней подводы, где развевался флаг, было людно и весело: баянист играл плясовую, а колхозницы плясали.
Василий Александрович, стоявший здесь вместе с Иваном Никитичем, от души поощрял колхозниц:
– Товарищи, хорошо вы пляшете! Просто хорошо!
Протиснувшись к самому кругу, Миша и Гаврик увидели, как колхозница, которую секретарь райкома называл товарищем Коптевой, подтягивая широкий ремень на ватной кофточке, шутливо крикнула, кивнув в сторону секретаря райкома:
– Василий Александрович, «хорошо» чужими ногами не считается! А своими ногами считается! Вот так! – И, перехватив себя руками в поясе, подскочила, ударила каблук о каблук и завертелась около самого баяниста.
– Кто сказал «хорошо чужими ногами»? – услышали ребята допытывающийся голос Василия Александровича.
– Кто знал, тот и сказал! – отвечала ему Коптева и зазывно приглашала: – Бабочки, давайте пополнение, чтобы шире круг!
Миша и Гаврик, теснимые назад, помня, что позади оставили ведро с водой, опасливо поглядывали друг на друга. Танцующих в кругу становилось все больше.
– Гаврик, может, скоренько отнесем ведро шоферу и вернемся? – прошептал Миша.
– Как хочешь, – схитрил Гаврик.
Миша тоже не мог решиться уйти отсюда: он видел, что Василий Александрович, продолжая настойчиво допытываться: «Кто сказал, что хорошо чужими ногами?», выходил на круг.
– Василий Александрович, по такому делу пиджачок придется снять. Мешает развернуться! Бросайте его мне на руки! С большой охотой подержу! – услышали ребята голос Ивана Никитича.
Круг стал расширяться, и вдруг под чьими-то ногами хлюпнула вода и зазвенело ведро.
– Слышал? – спросил Миша Гаврика и с беспечным весельем добавил: – Гаврик, шире круг!
– Миша, так мы ж потом можем десять раз сбегать за этой водой! – ответил Гаврик, но не вовремя, потому что шофер, взяв его легонько за локоть, сказал:
– Товарищ шеф, слышал я по голосу, что мое ведро где-то зазвенело. Найди его, пожалуйста, а уж за водой, видать, я сам схожу. Шефы, должно быть, разные бывают. – И, распорядившись, чтобы Гаврик принес ему ведро к машине, удалился.
– Миша, что будем делать? – спросил посрамленный Гаврик.
– Плясать, – сердито вытаскивая из толпы Гаврика за полушубок, ответил Миша.
Схватив валявшееся ведро, Миша и Гаврик, стараясь не попасться на глаза шоферу, опять побежали к глинистой яме. Как ни торопились они вернуться и еще посмотреть на танцующих, но опоздали. С пригорка им стало видно, что обоз уже на сотню метров отъехал от того места, где недавно было весело и людно. Остались только Иван Никитич, Василий Александрович, колхозница Коптева, что бойчей других танцевала, и Тартакин.
Тартакин стоял в стороне, засунув руки в карманы. Миша и Гаврик обратили внимание, что Тартакин и теперь был таким же скучным, каким он был и тогда, когда все веселились и плясали.
Василий Александрович, Иван Никитич, Коптева сейчас смеялись, глядя на то, как четыре колхозницы, отделившись от обоза, гонялись за белым петушком и золотистой курочкой, которые, ухитрившись вылезти из садка, быстро убегали от обоза.
– Так можно и кур проплясать!
– А ты пляши в другой раз с оглядкой! – смеялись колхозницы.
«Ка-гай! Ка-гай!» – откуда-то из-за холма кричал гусь.
Мише и Гаврику гусиный крик «ка-гай! ка-гай!» показался очень похожим на «ка-тай! ка-тай!». Получалось, что гусь ободрял убегающих петушка и курочку. Наверное, нечто похожее представилось и Василию Александровичу.
– Товарищи, прошу, не надо больше! – шутливо погрозил он смеющимся ребятам. И будто сейчас только угадывая, что это были Миша и Гаврик, кинулся к ним, обнял и, заглядывая в глаза то одному, то другому, говорил: – Друзья мои, а ведь степь и черная буря уже остались позади! Теперь-то ясно, что таким товарищам, как вы, можно поручить и самостоятельное дело. И мы уже договорились с Иваном Никитичем, чтобы дать вам такое дело.
…Когда Миша и Гаврик, вручив шоферу ведро с водой, повернулись, чтобы незаметно взглянуть на Василия Александровича, к их удивлению, он уже сидел в кабине газика и что-то писал. Отрываясь от страниц блокнота, он через открытую дверцу разговаривал с Тартакиным.
– Жгите сорняки! Ведь они мешают и минерам, и трактористам! Жгите, пока они сухие, пока не пошли дожди! – говорил он.
Миша и Гаврик заметили, что Василий Александрович стал снова похож на того Василия Александровича, что ругал «якающих» и косо поглядывал через плечо. И снова ребята обратили внимание, что Тартакин, слушая секретаря райкома, смотрел куда-то в сторону. Казалось, что окружающее его мало интересовало, а то, что говорили ему, было для него не ново.
– На двенадцатый километр железной дороги почему не послали людей в помощь ремонтникам? – спросил Василий Александрович.
– Район не давал такого распоряжения, – удивленно повел плечом Тартакин.
– Товарищ Опенкин, – обратился секретарь райкома к старому плотнику, – у этого председателя и у его завхоза носы всегда повернуты в одну сторону – раз указаний нет, значит, можно ничего не делать. Двенадцатый километр у них под боком. Там нужна срочная помощь ремонтникам, чтобы быстрей исправить железную дорогу, а они объезжают его, как вражескую засаду.
Иван Никитич кашлянул, но ничего не ответил.
– Колхозу еще раз спасибо за обоз, – смягчаясь, проговорил секретарь райкома.
– А председателю? – скупо усмехнулся Тартакин.
– Воздержусь, – ответил Василий Александрович и стал писать.
– Я знал, что воздержитесь. Даже когда мы с завхозом на райисполкоме бьем фактически – отчитываемся по мероприятиям… Вы все к нам с недоверием…
Выговаривая слово «мероприятия», он поворочал в своих карманах туго сжатыми кулаками.
Василий Александрович продолжал писать, а Тартакин скучно говорил ему:
– Ваше распоряжение – в три дня собрать для пострадавших от войны трактор – мы выполнили… До срока выполнили ваше задание по саженцам для разоренных войной. Фактического не переспоришь. Как энтузиасты, мы с завхозом все время наступали на пятки: он – тракторной бригаде, а я – садоводческой.
Василий Александрович медленно повернул голову, чтобы лучше видеть стоящего сзади Ивана Никитича, и спросил его:
– Товарищ Опенкин, ты когда-нибудь видел наступающих на пятки энтузиастов?
– Не довелось, – ответил старый плотник, сдерживая усмешку.
Секретарь райкома так весело засмеялся, что шофер, отнеся этот смех на свой счет, озабоченно проговорил:
– Все! Окончательно все! Помою руки и буду заводить!
Тартакин обиженно замолчал. Глядя на него, Василий Александрович сурово задумался и сказал:
– Товарищ Тартакин, иди догоняй обоз, а по дороге все время тверди себе, что не «я» и не «мы» помогаем пострадавшим от войны, что помогают колхозники колхозникам, советские люди своим товарищам. А наше дело – организовать… А вот когда за плохую организацию с тебя или меня спросит партия, тогда уже надо отвечать «я». Поймешь это – больше сделаешь. И жить тебе будет интересней. И вот при таком, как сегодня, случае, может, не удержишься, чтобы не поплясать. Все!
Ничего не ответив, Тартакин пошел догонять обоз. Шофер начал заводить машину. Как бы спохватившись, Василий Александрович поманил к себе ребят.
Подойдя к машине, ребята увидели в руках секретаря райкома чистый лист из блокнота. На нем быстро он рисовал круги и точки, протягивал между ними прямые и косые линии.
– Миша, Гаврик, мы тут с Иваном Никитичем кое о чем договорились, составили на сегодня план действия… Вот где мы сейчас находимся, – объяснил он. – Вот дорога на ферму колхоза «Передовик», куда я сейчас поеду и куда пойдут с коровами Иван Никитич и товарищ Коптева. Товарищ Коптева пока посмотрит там за коровами, а мы с Иваном Никитичем сейчас же выедем сначала на строительство моста, а потом на станцию Желтый Лог. Сегодня ночью мост будет готов. Из районной строительной бригады можно будет послать в ваш колхоз каменщиков, плотников.
Слушая Василия Александровича, Миша и Гаврик понимали, что сейчас он чертил еще одну дорогу, чертил и бегло поглядывал то на одного, то на другого. Им стало понятно, что по этой дороге пойдут они.
– Мы пойдем в район, в Петровское, – проговорил Миша с таким усилием, как будто только что взобрался на крутую гору.
– А какое нам задание? – немного побледнев, спросил Гаврик.
– В райисполкоме получить наряд на лошадей. Тут в записке все есть, но самое главное…
Василий Александрович, нажимая на карандаш, поводил им по той точке, рядом с которой было написано: «Желтый Лог».
– Самое главное, – продолжал он, – что вам надо из Петровского прибыть в Желтый Лог или сегодня же, или завтра утром. В колхозе вас очень ждут с коровами. Нужно спешить. Но ведь было бы совсем хорошо, если бы удалось и лошадей заодно привести. Постарайтесь наряд получить до восьми часов. С девятичасовым поездом доедете до моста. Опоздаете на рабочий, подождите, пока придет паровоз с платформами за камнем…
Василий Александрович попытался было объяснить, как надо идти в Петровское и к кому там обращаться.
– Василий Александрович, да чего же объяснять: и записка есть, и план действия, – взмолился Гаврик.
– И к плану действия карта. Вы ж нам ее дадите? – протягивая руку, спросил Миша.
Василий Александрович весело посмотрел на Ивана Никитича. Старый плотник улыбался.
– Кто у них будет старший? – спросил секретарь райкома.
– Дедушка, пусть лучше старшим будет Миша, – зардевшись от смущения, предложил Гаврик.
– Они у меня, Василий Александрович, оба испытанные. Но пусть уж будет так, как советует Гаврик, – записочку отдайте русявому, Михайле Самохину, – ответил Иван Никитич и пошел с Коптевой распутывать коров.
Через минуту Миша и Гаврик, не предполагавшие, что они вдруг останутся вдвоем, с улыбкой радости и некоторой растерянности глазами провожали убегавший газик, за которым уходили коровы, торопливо подгоняемые Иваном Никитичем и колхозницей Коптевой. И хотя этот потрепанный газик чем-то напоминал ощипанного, задиристого петуха, он был люб и дорог Мише и Гаврику. Ведь на нем ездил сам Василий Александрович, предоставивший им право действовать самостоятельно.
* * *
Миша и Гаврик шли в Петровское неторопливым, но озабоченным шагом.
– Лучше там подождем, лучше раньше прийти, – рассуждал Миша.
– Будем делать точно так, как дедушка в Целине, – пояснил Гаврик.
Свернув с грейдера на проселок, они почувствовали себя значительно свободней: там они все время шли на глазах у встречных, им приходилось прислушиваться к сигналам машин и то и дело подаваться в сторону, а здесь было безлюдно и спокойно.
– Миша, давай еще раз прочитаем записку Василия Александровича.
– Сколько же раз читать? Мы ее наизусть знаем. А то один раз достал, другой, третий… В четвертый раз полезешь в карман, а там пусто! – недовольно проговорил Миша.
– Можно один раз достать, в другой полезть, а в кармане пусто. Надо умело доставать и умело класть, – убеждал Гаврик: ему хотелось лишний раз прочитать записку, в которой его и Мишу секретарь райкома называл товарищами из колхоза «Первый май».
– Обижаться на старших не приходится, – со строгой усмешкой заметил Миша, и они пошли, занятые каждый своими мыслями.
Из мутных, низких облаков на мгновение прорвалось солнце, и Миша определил, что сейчас около четырех часов. Оглянувшись на грейдер, он сообразил, что до Петровского осталось идти не больше пяти-шести километров. В шесть часов они будут в райисполкоме. До отхода рабочего поезда на Желтый Лог у них останется целых три часа, а за это время можно десять раз получить наряд на лошадей. Все складывалось наилучшим образом, и он, добрея, сказал:
– Гаврик, пройдем еще километра два и опять почитаем записку.
Гаврик промолчал. Он думал о том же, о чем думал и Миша, но мысли эти его не веселили. Получить наряд, прийти на станцию, три часа ждать поезда и все это время слушать вопросы Миши: «Гаврик, ты куда пошел? Гаврик, ты что надумал? Ты, смотри, никуда не отлучайся!..»
Как-то все выходило просто и даже скучно. А Гаврик не любил дела, где не требовалось усилий, где нужны были только аккуратность и дисциплинированность.
Миша неожиданно остановил его, опасливо шепнув ему на ухо:
– Видишь?
Сбоку дороги, за кустами высокого татарника, у которого высохли стебли, а макушки пламенели колючими цветами, лежал мотоцикл, помеченный черным крестом, а около него сидел человек, вытянув ноги и опустив голову так, что она казалась подвешенным к шее грузом. В руке его дымилась папироса.
– Фашист? – сдвигая густые брови, обернулся Гаврик к лощинке, где виднелись круглые камни.
– Что остановились? Я, можно сказать, только и мечтал о вас!
Человек, сидевший около мотоцикла, вскочил и пошел навстречу ребятам, на ходу протирая глаза. Миша и Гаврик сразу повеселели, узнав дядю Гришу, механика МТС.
– Не управляюсь, ребята! До войны ездил на машине «Техпомощь», а теперь из бригады в бригаду хожу на своих на двоих, – указал он на ноги. – Конечно, и это техника, но для меня она отсталая… Учтите, что в МТС больше десятка бригад. Научился на ходу дремать.
От ветра и бессонницы глаза дяди Гриши стали узенькими и красными.
– Для пользы МТС надо вам, ребята, немного потрудиться, если вы идете в Петровское.
– А что надо сделать? – спросил Гаврик.
Вот тот мотоцикл откатить в МТС, а самое главное – передать эти подшипники, – указал дядя Гриша на отвисшие карманы своей ватной поддевки. – И всего сказать там: «От дяди Гриши. Он их нашел в сорняках на передовой, где подбитые машины».
– Я бы мог… – заговорил Гаврик, но, увидя, какое сердитое лицо стало у Миши, внезапно замолчал.
– Чего «я бы мог»?.. Можешь, так откати. МТС разорена, разбита, а ты ей хоть этим помоги. Я бы и не просил, да иду в другую сторону.
– Дядя Гриша, сам я не могу. Я не старший, – сказал Гаврик, покосившись на Мишу.
Механик понял, что старший в дороге Миша, и заговорил с ним:
– Товарищ старший, что у вас за срочное дело? – И, узнав от смущенного Миши, куда они идут и чья у них в кармане записка, проговорил: – Ничего не поделаешь, мотоцикл придется спрятать в траве. А шарики, товарищ старший, все-таки возьмите. Передайте в райисполкоме, а оттуда их срочно отправят в МТС.
Пересыпав шарикоподшипники из своих карманов в карманы Миши и Гаврика, механик вдруг заторопился к мотоциклу, закатил его в густой бурьян.
– Жалко, если заберет его тот, кому он меньше нужен, – на прощание заметил механик и зашагал к грейдеру той походкой, какой ходят озабоченные люди.
Спрятавшись за кустами татарника, ребята заспорили о том, надо ли катить мотоцикл в МТС.
– МТС в стороне от Петровского. Нам некогда заходить туда, – говорил Миша.
– А что я буду делать, когда ты наряд будешь получать? – спросил Гаврик.
– Будешь ждать…
– А что будем делать на станции целых три часа?
– Сидеть и ждать поезда…
– Сидеть и сидеть до победы? – кисло усмехнулся Гаврик и тут же, беспомощно разведя руками, не бел лукавства прибавил: – Ну, да старшие знают, что надо делать. Пошли.
Они молча прошли несколько десятков шагов, и Миша, разомлевший от раздумья, как бы винясь в своем бессилии выбрать правильное решение, заговорил:
– Гаврик, ты не знаешь, как мне трудно быть старшим. Деда нет, и я боюсь, что у нас что-нибудь получится не так, как нужно… Вот я и боюсь тебя отпускать…
– А ты не отпускай, а дай задание: Гаврику Мамченко прибыть на станцию в восемь ноль-ноль и ждать… Потребуй пионерского слова…
Миша устало вздохнул, но глаза его посветлели.
– Гаврик, попробуем мотоцикл прокатить, сколько можем…
Они вытащили из бурьянов мотоцикл на дорогу и медленно покатили его. У мотоцикла был сломан руль, и катить его по заросшему травой проселку оказалось не просто: он, как скользкая рыба, вырывался из рук и тотчас валился набок.
– Миша, снимем пояса и привяжем: ты свой – к передней раме справа, а я свой – слева, к заднему сиденью! – с обычным увлечением говорил Гаврик.
– Попробуем связать его, чтоб не очень крутился, – отвечал Миша.
Мотоцикл, равномерно поддерживаемый поясами, некоторое время послушно катился, хотя и медленней, чем шли ребята без него.
– Миша, ближе к развилку дело пойдет под уклон. Там только сдерживать его придется, – успокаивал Гаврик.
Но вышло совсем наоборот – тут-то как раз мотоцикл, как озверелый, стал кидаться из стороны в сторону. Приходилось и поддерживать его поясами с боков, и тянуть назад. При всяком несогласованном движении он ускользал и падал на траву.
– Видишь, прячется. Сразу понять можно, что фашистская машинка, – говорил Гаврик, стараясь рассмешить взмокревшего от усилий Мишу.
– Мне, Гаврик, от твоих слов не легче, – отвечал Миша, оглядывая пасмурные горизонты степи и с неудовольствием замечая, что они все больше приближаются и темнеют, предвещая внезапное наступление осеннего вечера.
– Миша, дотянем до развилки?
С большим трудом дошли до развилки. Отсюда завиднелись развалины длинных каменных построек МТС. Они находились в большом отдалении от села, прильнувшего к причудливо петлявшей речке Миус.
– Слышишь, за развалинами где-то работает двигатель? Слышишь – пах-пах-пах! Это ж мастерские МТС! – горячо заговорил Гаврик, желая проверить друга, не согласится ли он катить мотоцикл до самой МТС.
Но Миша ответил ему таким строгим голосом, каким он никогда еще не разговаривал.
– Ты, Гаврик, брось мне эти «пах-пах-пах»! – зло передразнил он друга. – Приказ тебе будет такой: забирай все шарикоподшипники и отправляйся в МТС. Живой или мертвый ты должен в восемь ноль-ноль быть на станции. Придешь и будешь свистом давать знать, где ты, чтобы легче тебя найти!
Гаврик хотел сказать, что если он будет мертвым, то свистать не сумеет, но, заметив, как дрожали у Миши его длинные руки, когда он пересыпал шарики из своих карманов в карманы Гаврика, решил воздержаться от шуток. Глядя на то, как Миша без его помощи, закусив губу, несколькими свирепыми рывками затянул мотоцикл в бурьяны, там его замаскировал, Гаврик заколебался, не зная, идти ли ему в МТС, и он спросил об этом товарища.
– Нет, ты пойдешь туда, передашь шарики и скажешь, что мотоцикл оставили спрятанным прямо против развилки. Катить его нам на старое место некогда, а дядя Гриша не будет знать, куда он девался!
– А если что-нибудь у меня будет не так? – засомневался Гаврик.
– Ты мне без «что-нибудь». Ждать меня будешь на станции столько, сколько надо! Хоть сто часов!
Миша рассек кулаком воздух, повернул на правый проселок, который вел к белобоким домикам села Петровского, но неожиданно вернулся.
– Гаврик, – уже миролюбиво заговорил он, – ты знаешь, что нас в МТС не посылали ни Василий Александрович, ни дедушка?..
– Знаю, что действуем самостоятельно, – ответил Гаврик.
– Да, и мне, Гаврик, так хочется, чтобы у нас все вышло хорошо. Понимаешь, чтобы не сказали: «В Сальских степях они действовали неплохо, а остались одни – не получилось. Дед Опенкин еще не научил».
И Миша, с трудом угадывая, какой бы совет дал сейчас Гаврику Иван Никитич, продолжал:
– Гаврик, ты не запались от спешки. Поберегай ноги. Вспотеешь – не напейся холодной воды… Чего-то еще хотел сказать – забыл. Иди…
Гаврику странно было думать о том, что последние напутствия Миши были очень похожи на наставления матери. Но когда так ему говорила мать, Гаврик считал это привычным и понятным. А вот наставления Миши сильно обеспокоили его. Казалось, что словами Миши ему сразу сделали наказ и дед Иван Никитич, и Василий Александрович, и Пелагея Васильевна, и все колхозники… Он бежал и останавливался, зная, что так, по мнению Миши, он сбережет силы и легче преодолеет длинную дорогу. Он на минуту загляделся было на широкую пойму извилистого Миуса, на лучи скупого облачного заката, на меловые холмы побережья, но, вспомнив наказ Миши, побежал дальше, успокаивая себя тем, что как-нибудь в другой раз он посмотрит на эту красивую картину.
