355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Никулин » Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди » Текст книги (страница 34)
Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:24

Текст книги "Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди"


Автор книги: Михаил Никулин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)

Мише, оставшемуся в одиночестве позади стада, было не так уж трудно. Правда, чтобы поспеть за коровами, ему приходилось шагать все шире, но это не особенно его беспокоило. Находя время проследить за скачущими кустами колючего жабрея, он думал, что, может, этот куст катится оттуда, где остались Никита Полищук, Катя Нечепуренко… А может, этот вот куст, что, как подбитая серая птица, перескочил через остов подрезанного косой татарника, прикатился оттуда, где живет Александр Пахомович, где живут Пелагея Васильевна, тетка Зоя… И невольно Миша позавидовал ветру. Сколько хороших людей он может облететь, у скольких сразу может побывать в гостях!

Иногда волны ветра, потеряв дорогу, с налету наскакивали одна на другую. Вихревой всплеск рвал корку рыхлой земли. Мелкие, как черная дробь, комочки земли стегали Мишу по шинели, по рукам и по лицу, секли телят по их нежно-глянцевитым носам. Телята отворачивались, кидались в сторону.

– Гей-гей! Знаю, что больно, а идти надо! – громко разговаривал Миша, стараясь вогнать телят в серединку коровьего стада, где на них не так бы дуло.

Очередная волна злого ветра перервала потертую веревку, и ведро, сорвавшись с коровьего седла, с трескучим звоном покатилось по земле.

Миша подобрал ведро, в котором лежали налыгачи, и понес его в руке. Для короткой дороги груз легкий, но в длинном пути он был большой помехой, особенно при таком ветре.

Иван Никитич хорошо слышал донесшийся с подветренной стороны бубнящий звон ведра, и Миша видел, как он на миг развел руками, – дескать, ничего не поделаешь, привязывать некогда… Заметил Миша, что и Гаврик качнул головой из стороны в сторону.

«Гаврик сознает…» – подумал Миша, и ведро с налыгачами показалось ему пустяком, а вот сдерживать коров куда трудней.

Лопата, подаренная Никитой, вывалилась из седла значительно позже, когда ветер гнал уже не листья и сухие травы, а одно облако пыли за другим, когда небо и простор степи постепенно перемешивались в мутный, нависающий со всех сторон сумрак, когда коровы с шибкого шага срывались в бег.

Миша все время зорко следил за висевшей сбоку седла лопатой. Но что-то отвлекло его на минуту, а может, и того меньше. Взглянув снова на седло, он уже не увидел лопаты и испуганно кинулся назад. Бежал он несколько секунд и бежал на ветер… Лопата действительно оказалась близко. Но ветер тем временем выкинул очередную дерзкую причуду и, должно быть, испугал телят, потому что они поскакали вперед, а за ними побежали коровы. К довершению беды в этом месте скошенное поле шло под откос, втекая в глубокую, узкую лощину.

Срываясь в лощину, Миша увидел совсем близко размахивающих перед коровами палками и шапками Ивана Никитича и Гаврика. Он подумал: не лучше ли из хвоста стада перемахнуть в голову, чтобы помочь деду и Гаврику в их трудном положении. В это время двое телят бросились в сторону и побежали по дну лощины, переходившей в покатый овраг с густым шиповником и диким терном по склонам.

Миша погнался за телятами, которые, ища затишья, нырнули в кусты.

Сколько ни оглядывались бежавшие впереди стада Иван Никитич и Гаврик, Миши с телятами они не увидели.

Миша не скоро нашел телят, спрятавшихся в глубине кустарника. Он несколько раз пробовал выгнать их из колючих зарослей, но телята, испуганно тараща глаза, не шли.

Встревоженный, Миша выбежал на вершину ската. Лесополоса, черневшая далеко от него, затягивалась мутно-серой завесой пыльного тумана. В широком просвете жнивья, дрожащего на ветру, не было ни коров, ни старика с Гавриком.

Миша понял, что на короткое или на долгое время, но он остался один. Тревогу сменило беспокойство взрослого человека, которому никто уже и ничего не подскажет. Он вернулся к телятам и прежде всего сказал им:

– Лупоглазые, гнать вас нельзя… Разбежитесь кто куда. Вы же глупые дети. Не знаете – по такому положению без меня пропадете. Может и волк сожрать. Почем знаете, что его тут нет?..

Вспомнив про волка, Миша обеспокоенно посмотрел на лежавшую у ног лопату и поскорее принялся за сборы в дорогу. Он достал из ведра два налыгача и хитро обошел вокруг телят раз и другой. Всем своим видом и поведением он старался показать телятам, что вовсе не собирается выводить их в страшно свистящую на ветру степь. Потом с наветренной стороны он подошел к телятам поближе, чтобы они принюхались к нему и поняли, что он свой. А уже после без особого труда одним налыгачом коротко связал их шея с шеей, но так, чтобы петли не душили. Другой налыгач он приспособил вместо вожжей.

– Теперь, хлопцы, нас ничто не разлучит, – сказал он и погладил телят, а потом заговорил сам с собою: – Телята телятами, а ты, Мишка, тоже живой… Есть захочешь, а деда с Гавриком и с харчами пока нету.

На всякий случай он нарвал уже созревших ягод шиповника, выломал тоненькую хворостину, ведро повесил на лопату и вскинул его за плечо.

– Отдохнули, а теперь в путь, – сказал Миша телятам, но для того, чтобы они ясней поняли его намерения, пришлось их легонько стегнуть хворостиной.

Телята прыгнули вбок и, кося выпученными глазами, столкнулись мордами, занося хвосты в разные стороны.

– Будто без скандала нельзя, – недовольно заметил Миша и стегнул посильнее.

Телята, выскочив из кустов, пытались бежать назад, но на голом месте порыв ветра сбил их с этого направления, и Мише теперь уже только нужно было сдерживать их ретивый бег в подветренную сторону. Это оказалось не так просто: рослые, сильные телята крепко натягивали вожжу. Через несколько минут Миша почувствовал боль в плече, пальцы правой руки занемели. Было еще одно, пожалуй, главное неудобство: во-первых, трудно было наблюдать, куда вели еще не везде заметенные пылью коровьи следы, и, во-вторых, Миша не успевал замечать рытвины, кусты татарника и то спотыкался, то оступался. А ведь Иван Никитич недаром предупреждал, что в пешем пути надо больше всего беречь ноги!

Остановив телят, Миша зашел им в голову. Отворачиваясь от пыльного наскока ветра, он частью длинного налыгача, заменявшего вожжу, перепоясал свой полушубок, опять погладил телят и спорым шагом повел их дальше.

За жнивьем потянулись дымчато-сивые выпасы. В дрожащей зыби полыни внезапно исчезли следы коров, похожие на жирные печатные скобки из примеров по арифметике, а вместе с ними у Миши пропала надежда на то, что дед Иван Никитич думает о нем и может в любую минуту помочь в беде.

Хотя ни оврагов, ни речки на пути не попадалось, но ветер мог испугать стадо, сбить его в сторону. «Пойми их, коров, что им может влезть в голову?» – поскреб в затылке Миша. И он опять вспомнил о Никите: «Этот хлопец, наверное, немного знает, когда и о чем думают его лошади…»

Наморщив лоб, Миша вспомнил Ивана Никитича, который не раз толковал, что нельзя забывать про главное.

Миша знал, что главное – доставить телят домой, потому что там все беспокойно ждали их. Иногда Мише представлялось, что деда и Гаврика он уже не встретит до самого дома. Может случиться, что его застанет в пути снежный буран. Придется ночевать в степи…

Что он будет делать?

Заранее, до того, как посыплет непроглядная метель, он подыщет глубокую лощинку или ярок. На обочине с подветренной стороны он выкопает Никитиной лопатой углубление с навесом для себя и для телят.

Чем же он будет кормить телят? Пустяки. Он нарвет им травы, а напоит из ведра, в которое наберет талого снега.

«Этим хлопцам ведь мало надо, – покосился он на послушно идущих за ним телят. – А трудности им тоже не мешает знать, зато потом!..»

И Миша ясно представил себе это «потом».

…Солнечный день. Вот он спускается по косогору в суглинистую котловину с широкой пробоиной к морскому заливу. Издали видит своих колхозников. Все женщины. Стоят на улице, которую узнаешь лишь по наваленным с боков камням. Среди женщин – мать. Она ждет, когда Миша приблизится, чтобы что-то сказать. Она, наверное, скажет: «Бабы, глядите! Это ж мой Мишка!» Ей кто-нибудь из женщин ответит: «Подумай только – и сам живой, и телят в целости привел!»

…Из толпы, вырываясь, гордо заявляет Иван Никитич: «Чепуха на постном масле! Мы вон с Гавриком и на минуту надежды не теряли».

Гаврик спросит: «Не страшно было?»

Миша скажет что-нибудь про волков… Что же такое сказать, чтоб было похоже на правду и немного испугало Гаврика.

…Ветер дул с прежним злым упорством. Ведро раскачивалось, звеня дужкой о сталь лопаты. Телята, мягкими лбами подталкивая Мишу сзади, мешали придумать, что же сказать Гаврику про волков.

* * *

Ивану Никитичу и Гаврику за широкой лесополосой, на травянистой целинной прогалине в соседстве с озимым полем, наконец удалось остановить коров.

Запыленные, потные, размазывая ладонями грязь на щеках, старик и Гаврик сошлись поговорить о беде и придумать выход из трудного положения. Злость сводила морщинистые, сухие губы Ивана Никитича, обросшие щетиной, перекрашенной пылью из седой в мутно-желтую. Часто дыша, старик спросил Гаврика:

– Ты случайно не скажешь, кто придумал такой ветер?

– Я не придумывал, – отвернулся Гаврик.

– Знаю…

Старик немного постоял с закрытыми глазами. Сухое лицо его, разрисованное грязными полосами, болезненно передернулось, и он с угрозой заметил:

– Поговорить с ветром как следует, да все равно не поймет. Гаврик, придется нам поясами спутать коров.

И старик стал расстегивать ремень, который держал брюки на его худобокой, костлявой пояснице.

– Снимай и ты свой, – сказал он Гаврику.

Когда пугливые коровы были спутаны ременными поясами, старик сухо спросил:

– Гаврила, какая будет нам цена, если заявимся в колхоз без Михайлы и без телят?

Гаврик сразу тихо ответил:

– Малая.

– Так что же развесил уши? Чего стоишь? Беги в ту лощину!

Гаврик кинулся в лесополосу. Сквозь визг раскачивающихся веток до него долетели напутственные слова Ивана Никитича:

– Кричи! Зови! Помни, что я жду!

Впервые за долгую дорогу Гаврик получил задание по сердцу и по характеру… Наверное, так же вот на фронте, как дед, командир требует от разведчика достать «языка». Разведчик давно ушел, а его ждут, ждут… Не спит командир, не спят товарищи разведчика. С чем он вернется?.. Вернется или нет?.. Командир не ест, товарищи-разведчики тоже не едят… До еды ли им?

«Товарищи, в нитку вытянусь, разорвусь, а все сделаю, как положено быть!» – думает Гаврик и бежит, отворачиваясь от ветра то в одну, то в другую сторону.

И вдруг из-за невысокого кургана, совсем близко от лесополосы, показался Миша с телятами. Он шел спокойно с ведром через плечо, и завидев Гаврика, небрежно засвистал:

– Фю-ить! Фю-ить!

Гаврик и обрадовался, и огорчился. Он недовольно подумал – не лучше ли вернуться к старику и сказать ему, что он погорячился по пустякам и может полюбоваться на своего Михайлу и на телят.

Миша догадался, что дед с коровами за лесополосой, иначе Гаврик кинулся бы к нему с печальными новостями. Догадался Миша и о том, куда Гаврик так быстро бежал и почему стоит теперь с опущенными плечами, с понурой головой.

Подойдя к Гаврику, Миша с восхищением заговорил:

– Гаврик, а здорово у вас с дедом получилось! Я же видел, что коровы понеслись на вас в атаку! Подумал: стопчут, прорвут фронт!.. Вот вы герои!.. А мне с этими хлопцами, – указал он на телят, – не трудно было… До чего послушная скотинка, – засмеялся Миша и, передавая вожжи Гаврику, сказал: – Веди ты, а я следом.

Гаврик, улыбаясь, посмотрел на лесополосу.

– Понимаешь, Миша, нам надо бы немного постоять, да старика жалко… Он там теперь весь кипит. Нет, уж лучше пойдем. Только ты, Миша, немного приотстань… Вроде ты уже лишился сил, а я тут как тут, – прищурившись, попросил Гаврик.

– Придумал ловко, – одобрил предложение Миша и, учась хромать, побрел вслед за Гавриком и телятами.

Иван Никитич, горько задумавшись, стоял, поддерживая спадающие без пояса брюки, и, глядя в землю, так задумался, что казалось, раздайся среди этого ветреного, сумасшедшего дня оглушительный гром он, пожалуй, не очнулся бы от своих мыслей. Завидев уже с минуту стоявших на поляне Гаврика и Мишу с телятами, он раскинул руки, побежал было к ним, но запутался в шагу и, морща от смеха свое маленькое лицо, разрисованное грязными полосами, с чисто детской непосредственностью заявил:

– Ведь вот беда-то!.. Поломалась праздничная встреча! И подумать только – все из-за проклятого пояска.

Миша спросил шутливо:

– Дедушка, вы пояс-то потеряли? Возьмите вот налыгач.

Иван Никитич отмахнулся.

– Что я тебе, Михайла, телок или корова? Ты лучше распутай чалую и принеси поясок. Сделай милость, потрудись, выручи старика из беды. Его еще по царскому режиму обделили жирами, а теперь к старым костям они не клеются. И какой бы портной ни шил штанов, все равно проваливаюсь в них, как в яму!.. Беда! – весело, тоненько смеялся старик.

Из-за ненастья на ночлег остановились рано в той кошаре, о которой им напоминал дежурный из сельсовета. Для коров здесь нашелся вместительный сарай. В нем еще не выветрился стойкий запах, присущий овечьим становищам. Была тут и землянка, но деревянную опору крыши кто-то недавно вывернул, и она трухляво осунулась в глубокую рытвину.

Неудобств для ночлега тут было два: первое надо было поить коров, а от колодца, находившегося больше чем в двухстах шагах, кто-то забрал корыто; второе – ночевать в сарае, где не было ни сена, ни соломы, – легко простудиться.

Ветер к концу дня нагнал с юго-востока не только клубящийся мрак пыли, но и надвинул низкий заслон плоских и синих, как кованое железо, облаков. Просвет между небом и голым полем становился все меньше и уже. Казалось, что ветер начинал злиться на тесноту и, пытаясь вырваться на волю, кидался в этот просвет, как в узкую пропасть.

Иван Никитич сказал:

– Ребята, у нас одно должно быть на уме: для себя и для коров надо здорово потрудиться. Труд – он во всем хороший помощник. Придется вам одним всю скотину поить из ведра. Стоять и ждать она там не будет… Носите воду по очереди в сарай. Один сторожует, другой носит. А я пойду туда…

Иван Никитич показал на скирду, маячившую среди сумрачного степного моря. Потом старик повязал вокруг своей костлявой фигуры два налыгача, натянул поглубже треух и, кашлянув, пошел от сарая.

Ребята сейчас же заспорили о том, кто должен первый пойти к колодцу за водой. Казалось, что они заспорили из-за пустяка. Но, по их мнению, это был вовсе не пустяк. Каждому хотелось напоить красно-бурую корову, и не только за то, что она самая красивая, но и за то, что, прислушиваясь к звону ведра, она замычала и, вскинув голову, позвонила в колокольчик.

Миша с лукавой усмешкой настаивал на том, что Гаврик не сумеет на ветру донести воду до сарая.

Гаврик, как умел, горячо защищался.

Кончился спор тем, что Миша загадочно проговорил:

– Ну, иди. Посмотрю, с чем вернешься.

– С тем же, с чем ты! – крикнул Гаврик, убегая к колодцу, откуда вернулся забрызганный с ног до головы. Сердито отшвырнув пустое ведро, он молча посапывал.

С притворным недоумением взглянув на Гаврика, Миша спросил:

– Ты под… душем был?

– Какой дурак в полушубке под душ становится? – сердито ответил Гаврик.

– Я тоже так думаю.

Ты не думай, а пойди-ка сам. Вернешься – дураков знаешь сколько будет? – Гаврик показал два пальца.

– Соображать надо, – ответил Миша и, постучав себя по лбу, с усмешкой убежал к колодцу.

Когда на обратном пути он проходил мимо Гаврика, тот увидел, что ведро доверху наполнено дымчато-серой травой.

– Полынку, конечно, легче принести… А где же водичка? – с издевкой спросил Гаврик.

– Корова скажет, где водичка, – ответил Миша, сгребая полынь.

– Самому нечего сказать, так ты на корову указываешь.

Едва Гаврик успел проговорить эти слова, как корова вытянула шею, коротко промычала и, позванивая колокольчиком, стала жадно глотать из ведра.

«Почему же я не догадался накрыть воду полынью?» – с досадой подумал Гаврик и спросил об этом Мишу.

Радуясь своему успеху, веря, что, несмотря на ветер, коровы будут напоены, Миша позволил себе сказать лишние неосторожные слова:

– Гаврик, ты не догадался накрыть воду травой потому, что хвастун…

Заметив, что Гаврик сразу же побледнел, а брови его, изломившись, мелко задрожали, Миша почувствовал себя неловко. Он уже пожалел, что начал разговор по душам не вовремя, что этот разговор мог окончиться ссорой, а ссора – помешать делу.

– Гаврик, давай поить коров, а об этом потолкуем когда-нибудь после.

– Не когда-нибудь, а как только напоим коров. – И Гаврик, рванув из рук Миши ведро, убежал к колодцу.

Теперь ребята работали быстро и почти с ожесточением. Встречаясь в сарае, молча передавали друг другу ведро и кидались на ветер, как в холодную воду разбушевавшегося моря. Но вот, выглянув из сарая, Миша заметил, что ветер сильно качнул Гаврика в сторону. Заплетая ноги, он упал, опрокинув под себя ведро с водой, но тут же, погрозив ветру кулаком, опять ринулся к колодцу.

– Эх, и парень! – восхищенно проговорил Миша и со вздохом добавил: – Жалко, что обидчивый.

За работой Миша теперь думал об одном: хоть бы Гаврик не вспомнил о начатом разговоре!

Гаврик же, бегая от колодца к сараю и обратно, успел признать за собой многие недостатки – забывчивость, вспыльчивость, крикливость, не упустил даже признаться себе, что иногда умел сбрехнуть. Вспомнился случай. До войны мать каждый день кипятила сливки, чтобы вечером, вернувшись из бригады, покормить Нюську кашей со сливками. Гаврик постиг несложную науку – из алюминиевого ковшика понемногу отпивать, не разрывая зажаренной пенки. Мать, покачивая головой, не раз высказывала подозрение. А он, Гаврик, хмурясь строго спрашивал:

– Мама, за кого ты меня считаешь?

…Но Гаврик никак не мог признать себя хвастуном. Это было сверх его сил, и он ждал разговора с Мишей.

Телят они напоили последними. Заметив это упущение, Миша сказал:

– Гаврик, а ведь «хлопцев» надо было напоить первыми.

– Ты лучше начинай с другого. Рассказывай, почему я хвастун.

Ребята стояли в сарае, в нескольких шагах друг от друга. Коровы, довольные уютным затишьем, вылизывались, ложились отдыхать. Нужно было приступить к дойке, но деда еще не было, а он сказал, чтобы до его возвращения коров не доили. Миша был рад, что дед где-то задерживался… он не хотел, чтобы Иван Никитич застал его и Гаврика в ссоре.

– В кусты не прячься. Говори, – настаивал на своем Гаврик.

Подавив вздох, Миша сказал:

– Помнишь, давно, весной, ходили сусликов ловить капканами? Помнишь, сидели в ярочке? Ветер был почти такой же, как нынче. Бабка Нестериха несла мимо воду из дальней криницы. Сверху воды она насыпала зеленого пырея. Я у тебя тогда спросил: «Зачем это она травы насыпала сверху воды?» Ты засмеялся: «Это она борщ готовит на курьерской скорости». Я нынче вспомнил про бабку Нестериху, а ты нет… Признаешь самокритику?

Миша, рассказывая про бабку Нестериху, краснел, глядел в землю, а когда поднял взгляд, чтобы посмотреть товарищу в глаза, Гаврик, показывая ему спину, быстро вышел из сарая. Миша пошел за ним. Гаврик стоял за углом. Стрельнув в Мишу холодным взглядом, он сейчас же направился навстречу деду.

– Гаврик, я тоже тогда смеялся над бабкой Нестерихой! Мы оба были хвастуны! – громко проговорил Миша.

Гаврик не обернулся. Мише ясно стало, что Гаврик ушел встречать деда только потому, что не хотел остаться с ним, не хотел разговаривать. И Миша впервые задал себе вопрос: «А может, Гаврик ненадежный друг?»

Иван Никитич шел к кошаре не один, с ним шла женщина. Хворостиной она подгоняла волов, которые, отворачивая морды от ветра, тянули арбу, нагруженную соломой. Когда солому привезли и дружно сложили в угол кошары, Иван Никитич, заметив плохое настроение у Миши, спросил его:

– Михайла, ты не заболел?

Миша обрадовался этому вопросу, потому что сама собой представлялась возможность скрыть до поры до времени истинную причину плохого настроения.

– Голова, дедушка, от ветра немного побаливает. Я сейчас усну, и она пройдет.

Постель Мише стелила та самая чернобровая колхозница, что утром, едучи с подругой за соломой, собиралась их с Гавриком «купить» у Ивана Никитича. Ветер помешал ей в работе, и она охотно согласилась помочь старику устроить теплый ночлег для ребят.

– Мишка, а может, поспишь, а потом поедешь со мной?.. Замечаешь, как хорошо умею стелить постель?

– Да я бы не против… Только с дедом в цене не сойдетесь, – отшутился Миша.

– Хитер, гражданин! А борода вырастет, какой будешь? – И она, хлопнув Мишу по плечу, укрыла его плотным слоем соломы и ушла к деду.

Миша закрыл глаза. После беспокойной дороги, после всех забот длинного дня, ему было приятно отдыхать в теплом гнезде, и его бросало в дремоту.

И все же он старался побороть сон, потому что хотел слышать, как Гаврик будет разговаривать со стариком. Мише во что бы то ни стало хотелось знать настроение Гаврика, понять, что он думает о нем.

– Дедушка, – говорил Гаврик, – я уже расчистил место для костра… Дедушка, ямку я вырыл… Может, я разведу костер?

Иван Никитич с недоброжелательным удивлением остановил его:

– Что-то, Гаврик, якаешь ты нынче густо?.. Будто провинился в чем.

Гаврик замолчал, а дед подобревшим голосом добавил:

– Сделал, что надо, теперь посиди, пока Наталья Ивановна коров подоит…

Миша с удовлетворением улыбнулся и догадливости умного деда и тому, что Гаврик получил от него по заслугам.

Ветер, обрушиваясь на сарай, с воющим свистом окатывал его каменные стены и с визгом проносился мимо в непроницаемо-темную степь, над которой пыльный сумрак теперь смешался с сумраком беззвездного неба. Но в сарае от этого казалось необычайно тихо и уютно, и Миша заснул под звонкий дождь молока, струями падавшего в ведро, под уговаривающий простуженный голос Натальи Ивановны, чужой отзывчивой женщины:

– Стой, корова… Стой смирно… Знаю, что делаю…

Первый раз Миша проснулся оттого, что во сне ему не удалось найти потерянной лопаты. Страшный вопрос: «Что же делать? Что сказать теперь Никите?» – заставил его искать помощи, и он обратился за ней к Гаврику… Видимо, Мише только показалось, что он громко крикнул, потому что у костра, озаренного пламенем, спокойно разговаривали Наталья Ивановна со стариком, а Гаврик слушал, держа лопату меж колен.

Дед, посмеиваясь, говорил:

– Не будь лесополосы, куда бы нас с Гавриком ветер загнал – уму непостижимо! А то все-таки барьер, затишье…

– Рук да рук просит степь, а тут проклятый фриц войну затеял. В колхозах одни бабы остались… Много ли наделаешь?

Миша сквозь приоткрытые глаза видел, как Наталья Ивановна, сбив левой рукой серый шерстяной платок, правую протянула к огню. В свете костра ее лицо и темная большая ладонь казались кирпичными, и седые волосы, литым снопом закинутые назад, розово серебрились.

– Полностью с ветром справятся они, – указала она на Гаврика. – Единоличные заботы не будут им помехой. А то ведь что еще бывает…

Наталья Ивановна повернулась к старику:

– Нынче по дороге набрела на Мавру хворую… Хворая-хворая, а приплелась по такой погоде молоденьких ясеней нарезать. Катушок для свиней у ней в неисправности. Ножичком чик – и на кучу, чик – и на кучу… Не сдержалась, толкнула я ее.

«Ты, говорит, толкаться не имеешь полных правов! Можешь доставить до народного судьи».

«Только, говорю, мне и дела, чтобы с тобой прогуливаться до нарсудьи и назад… С колхозом ясени я сажала! По военному времени я тебе и судья…» Ну, и со злости потрясла ее слегка за воротник…

Наталья Ивановна, посмеявшись, повернулась к Гаврику и сказала:

– Тебе и Мишке катушки не будут бельмом на глазу. Вы сделаете больше… Сделаете, потому что в труде возрастаете, смелости набираетесь…

– А мы? – спросил старик и посмотрел на Наталью Ивановну так, что засыпающему Мише долго пришлось ломать голову над обидным вопросом: «Ну почему такие люди, как дед, стареют?»

Второй раз Миша проснулся от громкого разговора, который забросил с надворья неунимающийся ветер. Дед поворачивал запряженных в арбу волов, они отворачивались от ветра и тянулись из темноты глазастыми мордами к свету, под сарай. Сдерживая их, Иван Никитич кричал:

– Наталья Ивановна, поспешай, родимая! Скотина в беспокойстве!

– Иду! Иду! – отвечала Наталья Ивановна и, вручая что-то Гаврику, наставляла его: – Мишку, хитреца этого, не будите. Сон – хорошее лекарство. Это тебе, а это ему дашь утром. Понял?

Тяжеловато покачиваясь, она выбежала из сарая и вместе со скрипом арбы пропала в ветреной темноте.

Проводив Наталью Ивановну, старик вернулся в сарай, потоптался около костра, над которым висело прокопченное ведро, и сказал:

– Гаврик, есть мне что-то не хочется. Ты посторожи, а я немного вздремну.

И он почти бесшумно свалился на солому.

Миша заметив необычное поведение старика, почему-то подобрел, вылез из соломы, подошел к костру, сел и спросил:

– Гаврик, ты еще серчаешь?

– Не серчаю, а скучаю, – пробурчал Гаврик в землю.

Закрыв глаза, покачиваясь, Миша сказал:

– А я пришел мириться.

Лицо Гаврика покраснело пятнами.

– Я – хвастун. А все равно твой друг! На вот! Оба съешь! На!

Миша округлившимися глазами удивленно глядел на Гаврика, который дрожащими руками совал ему два серых куска пирога, начиненного тыквой.

– Бери, а то бунт устрою!

Дед заворочался, кашлянул, и ребята на секунду затихли.

– Гаврик, – послышался из соломы скрипучий, сонный голос Ивана Никитича, – ты что там, коровам стишки читаешь?.. Читай, только потише!

Через минуту ребята уже мирно беседовали у огня. Гаврик держал левую руку на плече у Миши, а правой, ударяя друга по коленке, говорил:

– Миша, ну назвал бы ты меня как-нибудь иначе, а не хвастуном.

Сожалея, Миша отвечал:

– Гаврик, да я так назвал тебя, потому что сам стал хвастаться.

– Ну, ешь пирог за мое здоровье!

– А ты, Гаврик, за мое!

Этот откровенный разговор помирившихся друзей могли слушать только коровы и телята да степной ветер, трепавший соломенную крышу сарая так сильно, что она от гнева то и знай шипела: фу-ши-и! фу-ши-и!

* * *

Проснулись ребята от трескучего и хлопающего шороха, который издала крыша кошары, несколько раз приподнятая ветром и с большой силой брошенная на прежнее место. Ивана Никитича в кошаре не было, а коровы, привязанные к стоякам, испуганно прислушивались к лютовавшей непогоде.

– Гаврик, нынче дует еще сильней. Где же дедушка? Мы с тобой спим, а он один беспокоится.

– Это верно, – вздохнул Гаврик, и они начали обуваться.

Ветер, еще со вчерашнего утра заглушивший все звуки осенней степной жизни, откуда-то донес едва уловимый и оттого показавшийся жалобным свисток паровоза.

– Ты слышал? Далеко он или нет? – обрадовался Гаврик.

– По такой погоде не поймешь… Ну, если пойти, то придешь к железной дороге, – охотно пояснил Миша.

Гудок подсказал ребятам, что они с коровами недалеко от людей и не должны пугаться непогоды; гудок вселил в них веру, что старик скоро и обязательно благополучно вернется в кошару. Они повеселели и стали подшучивать друг над другом.

– Гаврик, сапог может думать и делать что-нибудь назло человеку? – с шутливой досадой спросил Миша, которому никак не удавалось обуть левую ногу.

– Твой сапог может думать. И знаешь, о чем он сейчас думает?.. «Какой у меня плохой хозяин: с вечера у колодца залез по уши в грязь, а посушить меня поленился».

Миша, заметив, что Гаврик не может намотать портянку, сказал ему:

– Гаврик, твоя портянка удивляется, что голова у тебя кучерявая, а недогадливая.

Они оделись, натянули треушки и уже собирались выйти из кошары, как вдруг на пороге появился Иван Никитич.

– Готовы? – усталым, но бодрым голосом спросил он. – Это очень кстати. Пока вы зоревали, я сходил в разведку и нашел лучшее место для стоянки. Давайте собираться. По такому ненастью нельзя нам со скотом быть в глубине степи. Может прямая дорога стать кривее кривой.

Начали укреплять на корову седло, привязывать к нему дорожную амуницию и провиант. За делом Иван Никитич, отвечая своим помощникам на их вопросы, объяснил, что новая стоянка будет в поселке – шесть-семь километров отсюда.

– Там безопасней переждать день-другой, – заключил он свой рассказ, и, осмотрев седло, кошару, ребят и убедившись, что все готово к дороге, сказал: – Михайла, веди телят. Будешь нам прокладывать путь. Пусть коровы видят, куда пошли телята. Поведешь вон той лощинкой. Берегись яра.

Слова Ивана Никитича, предостерегающие Мишу об опасности и о трудности пути, были как нельзя по сердцу Гаврику, и он нетерпеливо спросил:

– Дедушка, а может, с телятами я пойду?!

– Гаврик, ты хочешь быть там, где трудней? – догадливо спросил старик. – Тогда оставайся со мной. А ты, Михайла, в добрый час!

Иван Никитич и Гаврик молчаливо наблюдали из кошары, как Миша, попав с телятами в ветровой ливень, то крутился на одном месте, то за натянутым налыгачом и за телятами кидался вправо-влево… Дважды он падал, но не выпустил налыгача и, поднявшись, начал хлестать телят хворостиной.

– Правильно! Не понимают добром – лихом заставь подчиниться! – показывая жилистый кулачок, прокричал Иван Никитич и, видя, что Миша, сломив упорство телят, быстро пошел с ними вперед, решительно распорядился: – Гаврик, живо, тронулись и мы!

Коровы тоже несколько мгновений кружились около кошары, но, понукаемые палками, криками, взмахами рук, пошли за телятами.

…Шесть-семь километров, – какими они могут быть длинными и утомительными в такую непогоду! Что ни десять шагов, то какое-нибудь недоразумение. Вот у Миши телята запутались в налыгачах, а у Гаврика ветер сорвал с головы треушку и погнал ее в сторону… А вот из кустов шиповника выскочил длинный приземистый хорек и, прочертив под самым носом стада огненно-рыжий пылающий след, с разбегу свалился с глинистой кручи яра. Одни коровы опасливо кинулись вперед, к телятам, другие – назад, прочь от кустов… И долго потом в ветряной хмари слышались встревоженные голоса Ивана Никитича и Гаврика:

– Гаврик, забегай, забегай справа!

– Дедушка, держите пегую!

Но разбежавшиеся коровы были согнаны и снова неохотно двинулись за идущим впереди Мишей.

На полпути до места новой стоянки, там, где лощина круто раздалась в стороны и заметно осела, образовав котловину между суглинистыми берегами, остановились покормить коров. Здесь было тепло, видимо, не глубоко под почвой была вода, потому что на дне котловины зеленел сочный низкий пырей и кое-где качались редкие кусты поблекшего камыша.

Иван Никитич, заметно повеселев, велел Гаврику распутать красную корову, а Мише снять с телят налыгачи. Видя, как телята кинулись к матерям, старик громко сказал:

– Всем отдыхать и всем завтракать!

Завтракать уселись в затишье под отвесным обрывчиком. Завели непринужденный разговор.

– Дедушка, а это еще те оладьи, что пекла тетя Зоя. Дедушка, и почему она живет в каменном доме? – с жадной пытливостью, перескакивая с одной мысли на другую, говорил Гаврик.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю