Текст книги "Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди"
Автор книги: Михаил Никулин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)
– Иван Владимирович, нам надо, чтобы веревки хватило через Заводскую улицу, а дальше куда? – спрашивал Петя.
– Может, до райкома комсомола?.. Тогда надо третьи вожжи привязывать, – говорил Димка, принимаясь зубами и руками затягивать новый узел.
Иван Владимирович, следя за быстрой и правильной работой помощников, только теперь надумал, что сказать:
– Приказываю связать так, чтобы веревка получилась в два раза длиннее ширины улицы, чтобы конец ее один раз переносить через улицу, чтобы груз привязывать к средине… Понятно? Да? Я пошел приготовить…
И он решительно было шагнул вперед, но Дима Русинов так же решительно остановил его:
– Иван Владимирович, я Заводскую лучше знаю. Я знаю, где выемка. Там неопасно перейти…
С прежней убежденностью учитель отдал другой приказ:
– Русинову идти за мной, а Стегачеву и Букину остаться и ждать распоряжений.
Дима и сопровождавший его Иван Владимирович нырнули сквозь щель забора во двор, что примыкал к дому Момыкиных с правой стороны.
Петя и Коля остались сидеть за толстой кирпичной стеной момыкинского погреба, вблизи щели, через которую виднелся небольшой, вымощенный синевато-серым камнем квадрат Заводской улицы. Сейчас, когда некуда было спешить и нечего было делать, им вдруг отчетливо стали слышны все звуки, заполнившие собой пасмурный день. Через их головы, через крыши одноэтажных домиков рабочего поселка, с нагорных кварталов центра города пролетали пули. Прочертив свистящие полосы, они затихали где-то внизу, где виднелся залив, испещренный слитками волн, набегавших на песчаные отмели. Временами с могучим треском разрывался воздух и на Стрелке мыса, и выше Глинистого спуска. Над вокзальной площадью кружили самолеты, сбрасывая бомбы. Под Петей и Колей зябко вздрагивала земля.
– Похоже, что они уже на Фрунзенской, – прошептал Петя.
– Может быть, – округляя задумчивые глаза, ответил Коля. – А Чеховскую они наверняка заняли.
Ребята все еще не могли поверить, что город скоро будет сдан, хотя знали, что защищают его только потому, что люди еще не успели эвакуироваться. Ребята знали также, что тем, кто оборонял город, можно уйти отсюда только ночью и только морем.
Не калитки, не парадные двери связывали сейчас соседей по кварталу, а дыры развороченных заборов. Суровая озабоченность торопила многих женщин ко двору сталевара Момыкина. Они сносили сюда сумки с харчами, одежду, обувь…
Жена сталевара, стоя у крыльца, загорелой рукой размашисто пришивала к ранцу наплечные ремни. Синяя в белых горошинах косынка давно сползла с ее головы. Глаза ее, не отрываясь от работы, умели увидеть каждого, кто прибегал во двор.
– Гавриловна, обращалась она, – сапоги клади около абрикосины. Еще что принесешь, опять там же положишь…
– Катя, Катя Евсикова, ты это Ивану Владимировичу?.. Давай сюда, на крыльцо: тут у меня есть его уголок!
Кто такая была Катя Евсикова, эта гибкая и хрупкая девушка с пшеничного цвета волосами? Петя и Коля знали о ней очень немногое: будто во время эвакуации с Украины она потеряла сразу и мать, и двух меньших братьев и будто в горе самым надежным другом ее оказался Иван Владимирович. Сейчас Катя Евсикова жила у Серафимы Николаевны – завуча, но ребята уже слышали, что директор добивается, чтобы Ивану Владимировичу дали квартиру семейную… Старшие ученики не сомневались, что в новой квартире их математик будет жить только с Катей Евсиковой. Они не раз видели их вместе и не могли не заметить, какими преданными глазами смотрела она на него и каким помолодевшим становился он… Верили ребята и другому слуху – будто Катя Евсикова скоро станет преподавать в младших классах школы. Недаром же с некоторых пор и директор, и Серафима Николаевна, и сам Иван Владимирович называли Катю, когда она заходила в школу, не просто Катей, а Екатериной Антоновной… Но обо всем этом ни Петя, ни Коля сейчас не думали. Им было неловко наблюдать, как другие люди, в том числе и Катя Евсикова, спешили помочь самому важному делу, а они лишь сидели и ждали.
– Коля, ведь все равно придется конец веревки перетаскивать на ту сторону переулка. Давай я это сделаю.
Петя привстал на колени. Еще несколько секунд раздумья, и Коля, пожалуй, согласился бы с другом, но пули, что летали над крышами к заливу, стали вдруг снижаться. В окнах момыкинского домика, выходившего на Заводскую улицу, с треском посыпались стекла.
Жена сталевара строго сказала:
– А ну, гражданки, на крыльцо, к кирпичной стенке, а вы – ни с места!
Она погрозила ребятам. Петя и Коля на минуту притихли, а потом начали вполголоса спорить, кто же из них должен перетащить конец веревки на ту сторону улицы.
– Колька, но ты же по-пластунски не умеешь…
– Петечка, откуда же ты знаешь, что не умею?
– Ты же круглый, как бочонок… Выкатишься – за километр видно будет, а тут надо так. – И Петина тонкая ладонь изогнулась, как спина крадущейся кошки. – И потом, Коля, – уже ласково заговорил Петя, – ты не забывай, что твоя мама больная… А если случится плохое?
– Если случится плохое, вы с Димкой должны ей помочь. Или вы только на словах друзья-товарищи? – не сдавался Коля.
Прибежал Дима и заявил, что конец веревки потащит на ту сторону он, а когда Петя и Коля спросили его, почему он присваивает себе это право, Дима, улыбнувшись своей доброй и лукавой улыбкой, ответил:
– Во-первых, так приказал Иван Владимирович, а во-вторых, я живу на углу Огарева и Заводской… Тут каждый камень меня знает.
Он засунул кепку за узкий ремешок и, считая себя готовым к дороге, протянул руку к Пете за веревкой.
– Я тоже живу тут близко… Только ты уж собрался… – сказал Коля.
Петя нехотя передал Диме веревку.
Дима говорил правду, что на Заводской улице его каждый камень знал. Но за свою недолгую жизнь он никогда не слышал, чтобы над Заводской улицей посвистывали пули, чтобы на камнях переулка Огарева лежала убитая старуха… Он видел ее, когда провожал Ивана Владимировича в райком.
С концом веревки Дима через щель вылез на ту сторону забора и прилип к нему. Петя и Коля через эту же щель заметили, что Дима стоял бледный, часто дышал, но сдержанная усмешка не сходила с его лица.
– Друзья, а все-таки страшно, – сказал он, не оборачиваясь к товарищам.
Петя и Коля думали, что сейчас он ляжет и по-пластунски поползет к намеченной цели, но Дима, выждав тихую секунду, точно скрученная пружина, прыгнул от забора и, размахивая руками, сгорбившись, кинулся вперед. Когда застрочила пулеметная очередь, срывая с мостовой крошечные вихри пыли, Дима упал в поросший бурой травой кювет.
– Его убили? – вскакивая, спросил Петя.
– Упал, – глухо ответил Коля.
– Ну что ты говоришь?! По-разному можно упасть!
Побледневший Коля, глотая слова, посоветовал Пете:
– Потяни за веревку. Если живой, не отпустит.
Петя попробовал чуть дернуть за веревку. Дима, приподняв руку, помахал друзьям, а фашистам, что простреливали переулок, погрозил кулаком.
– Такого сразу не убьешь, – сказал Коля, и они с Петей стали смеяться, восхищаясь находчивостью Димы.
…Веревки хватило с излишком, чтобы дважды пересечь Заводскую улицу. Иван Владимирович и Дима, привязав ящик к самой середине веревки, отпускали ее, а Петя и Коля тем временем тянули за свой конец. Ящик, упираясь то одной, то другой стороной, медленно переплывал через улицу. Петя и Коля сразу поняли, что работа у них будет трудная, груз в маленьких ящиках оказался тяжелым. Им особенно приходилось напрягать свои силы, когда какой-нибудь из ящиков, медленно выплывая на середину переулка, тупым носом зарывался в неровность мостовой. Иногда близко около ящика пролетали пули, оставляя белые полосы и пятна на темно-серых камнях.
Откидываясь на спину, ногами упираясь в кирпичную стену погреба, они яростно тянули за веревку, ни о чем постороннем не разговаривая.
– Я здорово вспотел. Снимем кепки, – предложил Петя.
– Снимем, Петя.
А через несколько минут уже Коля предлагал:
– Без пальто нам будет свободней поворачиваться.
– Я тоже об этом подумал, – сказал Петя.
Оставшись без кепок, без пальто, разгоряченные, они тянули через переулок пятый ящик. На крышке его пришло извещение от Димы. Карандашом было крупно написано:
«Срочно Стегачеву, Букину
…Осталось еще пять ящ… Нужна помощь? Мигом перескочу на вашу сторону.
С тов. приветом Дм. Русинов»
На диктовой дощечке, найденной тут же, около погреба, Петя написал ответ:
«Русинову.
Посмей только перескочить. Конец будет дружбе. Спроси у Ив. Вл., что в ящиках?
Стегачев, Букин»
* * *
Скоро во двор Момыкиных ворвались двое озабоченных людей, одетых в спецовки, а следом за ними вбежал молодой красноармеец с автоматом за плечом.
– Ага, вот они, ящики с патронами! – сказал он, как выдохнул, и напряженное лицо его на секунду распустилось в улыбке. – Жалко, что маловато. Ну, взяли!
– Скоро будет еще столько. Мы их вон откуда тягаем… – хотел показать Петя, но красноармеец уже грузил ящики с патронами на плечи своих боевых спутников. Не оборачиваясь он лишь заметил:
– От патронов не откажемся. Орлы, действуйте, как действовали!
И красноармеец со своими спутниками, сутулясь под тяжестью ящиков, побежали от момыкинского погреба.
Немного позже жена сталевара угостила Петю и Колю горячими пышками. Она готовила их на печке, сложенной посреди двора. Ребятам она сказала:
– Это прибегали с Глинистого спуска. Хлопцы там крепко держатся.
Она на несколько секунд задумалась и добавила:
– Я понесу им поесть. А вы, как освободитесь, подбросьте угля в печку.
На шестом ящике рукой Ивана Владимировича было написано:
«В ящиках то, что надо. А вам приказываю перетаскивать быстрей и лишних вопросов не задавать».
– Я согласен с Иваном Владимировичем, – улыбнулся Петя. – А ты, Колька?
– И я согласен, – ответил Букин. – Чего спрашивать, если сами знаем, что в них патроны.
Они отпускали веревку, которую из кювета тянул Дима, а рядом стоял Иван Владимирович, строгий, неподвижный. Казалось, что он сейчас только написал: «…перетаскивать… и лишних вопросов не задавать».
* * *
В Городе-на-Мысу этот день, октябрьский, пасмурно-синий, был свидетелем большого человеческого горя и напряженных усилий. Когда он стал склоняться к концу, Петя Стегачев, Коля Букин, Дима Русинов под командой все того же Ивана Владимировича были в самом крайнем к морскому порту квартале. Из-под сарая водной станции они скатывали под глинистый уклон лодку.
Иван Владимирович сказал ребятам:
– Чем больше будет на берегу лодок, тем больше людей сумеет вырваться из фашистской западни.
…И вот ребята, веслами подваживая узкую лодку то с одной, то с другой стороны, подтягивали ее все ближе к спуску на берег. Они кричали вниз, где в сутолоке шла погрузка на катеры:
– Товарищи, поберегитесь! Поберегитесь!
Да, это были Петя, Коля, Дима, но как не похожи они стали на самих себя, на тех ребят, что четыре часа назад прибежали во двор сталевара Момыкина и начали перетаскивать ящики с патронами через Заводскую улицу.
Теперь Петю Стегачева едва ли сразу узнала бы его мама: на пальто с серым барашковым воротником у него почти не осталось пуговиц; правая штанина его черных в полоску брюк была разорвана почти до колена, и когда ему приходилось бежать, она поднимала пыль на мостовой; кепка заметно посерела и вздулась на голове так, будто в нее накачали воздух.
За этот день Петя весь как-то вытянулся, выползая из пальто, из брюк, а Коля Букин осунулся и как будто стал ниже. Ему, усталому и неловкому, все теперь мешало поворачиваться, двигаться. Неспроста рукава у Колиного пальто были засучены, а полы подвернуты и заткнуты за пояс.
Дима Русинов внешне как будто меньше изменился, чем его друзья: он был все такой же аккуратный и легкий, все так же опрятно облегало его плечи и гибкую спину серое полупальто с хлястиком и накладными карманами. Оно было привычно распахнуто. За узким поясом, что стягивал темно-синюю сатиновую рубашку, виднелась кепка, которую он засунул туда еще утром, собираясь перебежать через Заводскую улицу, простреливаемую фашистскими пулеметчиками. Даже и чуб его, эта щеточка мягких волос, смешно торчащих над большим лбом, остался все тем же нескомканным и задорным…
И все же Дима не походил на того Диму, каким он был в начале дня. Брови его, сдвинувшись к остренькому небольшому носу, теперь уже не раздвигались, глаза глубоко ушли под лоб и наполнились, как и глаза его друзей, суровым удивлением.
Сегодня в родном Городе-на-Мысу Петя, Коля и Дима впервые столкнулись со смертью. У них на глазах была убита девочка. Она выскочила из калитки позвать сбежавшую собаку и была убита фашистскими автоматчиками, которых развозил по улице танк, прорвавшийся через оборону Проходя мимо, ребята увидели, что девочка лежала вниз лицом, сильно вытянув ноги. Она была в темно-синих рейтузах, в коричневых ботинках, сдвинутых каблук к каблуку. Ее маленькие полусогнутые руки легли ладонями на мостовую. Казалось, что она обопрется сейчас на них, по счету «раз» подтянет ноги к животу и по счету «два» уже будет на ногах. Но ребята не могли обмануть себя: они знали, что тому, кто ранен несколькими пулями в голову навылет, уже никогда не подняться. У девочки был сбит на сторону берет, и ее светлые волосы там, где текла кровь, казались густо пропитанными суриком.
Ребята тогда спешили вместе с Иваном Владимировичем на Кузнецкий спуск. Там обрывался телефонный провод, связывающий Глинистый спуск со Стрелкой. У них был контрольный полевой телефон, зашитый в большую подушку. Чтобы быть похожими на переселенцев, они тащили еще три подушки, матрац и одеяло. По дороге к Кузнецкому спуску они первый раз в жизни перетерпели такое унижение, какого не могли себе представить. Они наскочили на двух фашистских автоматчиков, и один из них сразу выставил автомат навстречу Ивану Владимировичу. Другой ударил их учителя кулаком по лицу.
Ребята еще не успели сообразить, каким образом они должны защитить учителя, как Иван Владимирович, приложив к шляпе ладонь, стал извиняться перед фашистскими автоматчиками. Он брал на себя всю ответственность за «переселение» и извинялся по-немецки, по-французски, а по-русски он только раз выкрикнул, не отворачиваясь от ударившего его немца:
– Стегачев, приказываю всем троим спешить на место!
На Кузнецкий спуск Иван Владимирович пришел позже ребят на какие-нибудь две-три минуты. Но эти минуты обошлись ему не дешево: у него вздулась губа, а в углу рта, под кончиком мягкого уса, темнел сгусток крови.
Учитель ворчливо поторапливал ребят:
– Приказываю влезть на дерево и освободить провод. Освободить его и на другом дереве… Ветки качаются и обрывают…
Иван Владимирович был руководителем школьного кружка связистов. Сейчас он занимался знакомым ему делом. В распахнутом черном пальто, закинув руки за спину, он ходил по чужим дворам и палисадникам, как по классной комнате. На плече у него висел контрольный телефон.
Петя шепнул друзьям:
– Иван Владимирович герой…
Дима, заметив, что с дрожащих ресниц Пети в любую секунду может сорваться слеза, предостерег:
– Протри глаза рукавом!
Пережитое унижение и достигнутая цель открыли ребятам, что ни боль, ни обида не должны отвлекать человека от боевой задачи. Их сегодня научил этому Иван Владимирович, который сейчас, связав провод и подключив полевой телефон, взыскательно говорил кому-то в трубку:
– Это триста пятнадцать! Триста пятнадцать!.. Да! Да!
И через несколько секунд, обращаясь к своим помощникам, сказал:
– Стегачев и Букин, приказываю за мной дальше!
В этот день, когда фашистами была разгромлена оборона Глинистого спуска и ребята стали помогать взрослым перебрасывать в гавань раненых, Петя Стегачев и Коля Букин, чтобы освободить проход через калитку, взяли убитого в перестрелке фашиста за ноги и оттянули его в сторону.
– Давайте носилки. Теперь… не мешает, – озабоченно сказал Петя старшим товарищам.
Начинало темнеть. Линия ружейного, пулеметного и гранатного огня заметно сползла к обрывистому берегу залива. Каждую минуту можно было по слуху определить, что она двумя клиньями – от металлургического завода и от центра города – все больше вдавалась в глубь прибрежных кварталов.
Иван Владимирович вдруг застегнулся на все пуговицы и, сказав своим помощникам, что скоро вернется, ушел. Спускать следующую лодку к берегу ребятам помогали какие-то незнакомые женщины. Они-то и закричали первыми:
– Люди! Убегайте, хоронитесь: ихние самолеты летят!
Около лодки, уже готовой поползти под уклон, остались Петя, Коля и Дима. Измученные, они с сердитым молчанием наблюдали, как фашистские бомбардировщики, девять штук, четко вырисовываясь черным клином на тусклой синеве уходящего дня, огибая западную окраину города, устремились к гавани. Два бомбардировщика, отделяясь, пошли на гавань. Бомбы еще не были сброшены, а уже с катеров, с баркасов, лодок и просто от берега люди рассыпающейся лавиной кинулись к городу. Они, наверное, кричали разно: одни могли звать детей, другие – отцов, третьи – кого-то предостерегать… Но для Пети, Коли и Димы, находившихся в двухстах метрах от гавани, на глинистой круче, все крики сливались в неразборчивое и разноголосое «ам-ма-а!». И только один голос, не сливаясь с другими, низкий и хрипловатый, но отчетливый и убежденный, ясно доносил до ребят слова:
– Товарищи, далеко не убегайте! Товарищи, сейчас же мы начнем грузиться!
Когда фашистские бомбы стали падать значительно левее берега, поднимая в заливе кипящие водяные бугры, этот же голос выкрикивал:
– Товарищи, переждите, пока фашисты потопят в заливе свои бомбы, – и сейчас же опять на погрузку!
– «Лаги»! Идут «Лаги»! – пронзительно и совсем неожиданно закричал Дима, первым увидевший наши истребители.
– Идут «Лаги»! – начали кричать Петя и Коля.
Над серой желтизной гирл Дона возникли пять темных точек, которые с каждым мгновением росли и удлинялись.
– Товарищи, «Лаги» летят! Вот они, защитники! – донесся с опустевшего берега все тот же хрипловатый убежденный голос.
«Где я слышал его?» – мучаясь догадкой, спрашивал себя Петя.
А человек с удивительно знакомым голосом, видя, что фашистские бомбардировщики, сбросив свой груз в море, пошли на запад, звал разбежавшихся из гавани:
– Товарищи, живей на погрузку!
Петя, увидев его на барже, к которой пришвартовывались катера и большие лодки, почти вздрогнул от удивления: на этом человеке была точно такая же одежда, в какой Василий Александрович приезжал к ним в последний раз, и ходил он по барже такой рыбацкой походкой, что Пете невольно вспомнились слова: «Прадед и дед мой так ходили – по-рыбацки ходили».
«А папы с ним нет», – с затаенным опасением подумал Петя.
…Вернулся Иван Владимирович и позвал ребят во двор водной станции. Учитель был здесь не один. Входя в ворота, ребята увидели, что на опрокинутой лодке сидел небольшой человек, не старый, бритый… Он переобувался, проворно и умело перематывая запотевшие портянки. Из-под белесых бровей он поглядывал на Ивана Владимировича усталыми, но веселыми глазами и говорил ему:
– Бывает, Иван Владимирович, что-нибудь придет так вовремя, что человеку в пору заплясать от радости… Вот так вовремя прилетели «Лаги». Смотрите, люди опять пошли на погрузку.
Он вскочил и начал пританцовывать, вгоняя ногу в узкий сапог.
– Это и есть Момыкин, – осторожным шепотом сообщил Коля Пете.
Ребятам, остановившимся около опрокинутой лодки, было интересно и удивительно видеть сталевара. Петя не знал Момыкина. Впервые он услышал о нем в начале дня, а уж потом эта фамилия повторялась десятки раз: «На Глинистом спуске группа Момыкина ни на шаг не отступает…», «Момыкин сам из огня не вылезает…», «Момыкин сам распорядился первыми грузить раненых…»
У Пети за день сложилось о Момыкине твердое представление. Он рисовался ему большим, мощным, суровым, немного похожим на матроса Жухрая из книги Николая Островского «Как закалялась сталь», немного на подрывника Гончаренко из «Разгрома» А. Фадеева. Момыкин же оказался самим собою – небольшим, незаметным и таким понятным…
Натянув сапоги, Момыкин наказал Ивану Владимировичу идти на Стрелку и что-то передать Елене Сергеевне. Потом он достал из кармана пышки и, угощая ребят, говорил:
– День у нас с вами выпал горячий. Пожевать времени не хватило: жена сунула мне эти пышки с утра, а я их носил до самого вечера. – Он засмеялся и покрутил головой.
От щедрот сталевара Пете досталась половина толстой белой пышки со следами ножа, похожими на гусиные лапы. Такую же пышку Петя съел утром во дворе Момыкина, а эту он незаметно спрятал в карман.
Сталевар сказал ребятам, что им надо сейчас же уходить домой, и объяснил, как безопасней пройти на переулок Огарева. Видя, что ребята медлят выходить со двора, он заговорил строже:
– Больше половины города мы с вами уже сдали. Обещаю, что прибрежные кручи будем держать твердо… Договорились?
Ребята молча покинули двор водной станции. В гавани под парами стояли два речных пароходика. Люди с криком и спорами грузились на них. Ребята заметили, что и те лодки, которые они спустили с кручи, исчезли с берега. По бледно-голубой окраске, по легким и узким корпусам они узнавали эти лодки среди невысоких волн залива. Одна из них со своими пассажирами ушла не так далеко от берега, а две другие уже начинали теряться в волнах и в сгущавшихся сумерках надвигающегося вечера.
– Друзья, – сказал Петя, – давайте спустим и эту, – указал он на лодку, которую они оставили около самого берега. – На ней тоже кто-нибудь сможет уехать на Большую землю.
И они принялись за работу…
…Мария Федоровна до полуночи ждала Петю, а потом стала собираться в Город-на-Мысу. Бой там затих, но пожаров разгоралось все больше. Уже одевшись, она никак не могла выйти со двора: все ей казалось, что обязательно пойдет не по той стежке и разминется с сыном.
Петя вернулся к утру. Мать, испуганная его необычным видом, кинулась к нему и, всплеснув руками, отступила:
– Ты почему такой? Что скажешь матери в свое оправдание?
– Мама, мы сдали город, – ответил Петя, и они оба горько заплакали.
– Петя, сынок, почему ты меня не жалеешь?.. Идти ночью, ярами…
– Мама, что они сделали в городе!.. Я, мама, столько видел… Мне в голову не приходило бояться: я все время думал, как бы обойти ихнего часового. Он стоит на выступе к морю, прямо против блокпоста. Ему видно и город, и залив, и наш берег. День наступит, сама его увидишь… Мама, мне сильно хочется спать.
Мать кинулась готовить постель. Взбивая матрац, она говорила:
– Сон тебе очень нужен… Да и мне он нужен…
* * *
Два дня Петя и Мария Федоровна никуда не выходили из дому. К ним тоже никто не заглядывал ни из города, ни из Первомайского колхоза. Что из города не приходили, в этом не было ничего удивительного: фашистская охрана расположилась на выступе к морю и преградила дорогу. В ясную погоду со двора Стегачевых хорошо было видно часового, стоявшего на блокпосту, и что наглядно напоминало, что город отрезан, что попасть в него и выйти оттуда трудно… Видимо, поэтому и старый садовник не появлялся. Но вот почему из первомайцев никто не показывался ни в саду, ни на берегу залива?..
– Кто-нибудь же есть в селе, – сказал Петя и решил пройти по саду через красноглинистый перевал, спуститься на его противоположный склон, чтобы взглянуть в котловину, где располагался Первомайский колхозный поселок.
– Петька, я умру от разрыва сердца, если ты не будешь осторожен. Через час будь дома. И сними ты, пожалуйста, галстук! – предостерегающе сказала Мария Федоровна.
Петя невольно задержался на пороге.
– Галстук придется снять. Но я сниму его вместе с Колей Букиным и Димой Русиновым. Раньше, мама, я не сниму его. Я лучше пока не буду выходить из дому. Узнаем потом, что там, в Первомайском, а сейчас давай прятать от фашистов то, что надо.
Мария Федоровна растерянно промолчала. Она была рада, что Петя остается дома. И все же после разговора с Петей о галстуке ее не оставляли растерянность и тревога, которые к середине дня усилились.
…Петя под дровяным сараем рыл яму. Он старался сделать подкоп под каменную стенку, чтобы то дорогое, что он с матерью спрячет, не отсырело от дождя, и чтобы фашистам трудней было найти его. К концу своей нелегкой работы, вспотевший, со сбитой на затылок кепкой, он все чаще появлялся в коридорчике. Отсюда он забирал то свертки, то ящички, уже приготовленные матерью, и уносил их под сарай.
Мария Федоровна, возившаяся в передней с картинами, с книгами, разбросанными по полу, всякий раз задавала ему один и тот же вопрос:
– Петя, ну, а это нужно прятать?
Она показывала сыну книгу, этюд к картине или журнал.
– Нужно, – коротко отвечал Петя.
– А это?
– И это нужно.
– Но ведь не все же мы должны прятать? Что в этом этюде опасного!.. Что на нем? Берег залива, лодки, катер… В них рыбаки, они вернулись с тони… Скажем, что отец все это видел вот из этого окна. Наблюдал – и нарисовал, с натуры рисовал…
– Я хорошо помню, что говорил папа про этот этюд…
– Что он говорил?
Петя прошел в сарай, вернулся оттуда и только тогда ответил матери, все еще в нерешительности стоявшей посреди комнаты с этюдом в руках:
– Он сказал: «Петя, мне кажется, что я хоть наполовину, а добился того, чего хотел. Ведь правда, что мои рыбаки не только местные труженики, но и хозяева – залива, солнца и берегов… Присмотрись к ним, говорит, хорошенько. Они – колхозные рыбаки!»
Мария Федоровна видела, как Петя, подражая отцу в произношении последней фразы, чуть стянул черные брови к носу и, сжав кулак, в ту же секунду разжал его и широко растопырил пальцы.
– Он еще сказал, что этюд этот очень не понравится фашистским молодчикам. В книгах, на картинах они не любят видеть простых людей хозяевами жизни на земле. Такие книги и картины они на кострах сжигают. Все, что у папы, все надо спрятать!
Петя снова вышел. Мария Федоровна несколько секунд стояла как бы в забытьи, слепо устремив взгляд на развернутый этюд. Ее поразило, как дорог Пете был отец, как бережно он хранил в памяти каждое его слово. Да и выговаривал он эти слова по-отцовски – твердо, с застенчивой усмешкой. Петя показался ей значительно взрослее не только того Пети, которого она знала всегда, но и взрослее того Пети, который, вернувшись из города, заплакал и сказал: «Мама, мы сдали город!..» Ей было неловко, – как это она сама не догадалась, что надо спрятать все книги, которые покупал отец. Разве можно было оставлять хотя бы одну книгу Ленина и Сталина?.. Разве можно было оставлять книги Плеханова, Крамского, Стасова, Фадеева, Серафимовича? В каждой из этих книг было то, что сближало людей, учило их быть хозяевами жизни на земле. Значит, фашисты их сожгут. Петя сейчас оказался опытней и тверже ее. Это было хорошо, но это же и пугало Марию Федоровну. Сын мог сделать шаг, опасный для его жизни. Она знала – Петю, как и его отца, сдерживать надо осторожно, иначе он выйдет из повиновения.
– Петя, – обратилась она к сыну, когда он снова пришел за связанными и приготовленными книгами, – ты, сынок, все-таки посмотри, что там, в Первомайском, делается. Пойди как есть, в галстуке, – виновато улыбнулась мать. – Ты только воротник пальто приподними – и все…
– Мама, давай уж кончим дело.
– Хорошо. Но после обязательно сбегай туда.
– Обязательно, мама, схожу и сделаю так, как ты сказала. – И Петя ушел с ласковой, снисходительной улыбкой.
«За ним надо следить да следить. Он сделает необдуманный шаг. Он может погибнуть», – подумала Мария Федоровна, подошла к окну и заметила, что Петя был не один. Ему в работе помогали его товарищи, которых она хорошо знала, – Коля Букин и Дима Русинов. Как же они пришли сюда из города?.. Конечно, они пробрались сюда ярами, ползком. Мария Федоровна заметила, что одежда у ребят на локтях и на коленях была в глине, да и шапки были натянуты значительно глубже обычного. Дима о чем-то оживленно рассказывал, рисуя у Пети перед глазами то петли, то вьюном извивающиеся линии. А когда он вытянулся в столбик, закатил под лоб глаза и оттопырил губу, Мария Федоровна безошибочно угадала, что Дима объясняет Пете, как им с Колей удалось прошмыгнуть по ярам мимо зазевавшегося фашистского часового.
Пока Дима обрисовывал случившееся, Коля Букин стоял с кругло открытым ртом, собираясь что-то добавить. Но он не успел этого сделать – минуло время, – оба друга махнули кулаками сверху вниз и засмеялись, глядя Пете в лицо. Весело посмеялся и Петя, и все трое принялись за работу. Однако что-то их беспокоило. Мария Федоровна заметила, что ребята поочередно отрывались от работы, выбегая за сарай и возвращаясь оттуда с недоуменным видом. Но вот, пересекая двор, в сарай стремительно ворвался Зорик, Колина лопоухая собака, у которой одна щека была белая, а другая густо-рыжая. Зорик был доволен, что нашел здесь своих друзей и знакомых, и радостно бросался на них.
Обласкав собаку, ребята работали теперь не отвлекаясь.
Через час Петя зашел на кухню и, уходя оттуда, крикнул матери в гостиную:
– Я привязал тут Зорика. Ты дай ему, мама, поесть и не отпускай. Я пошел к ребятам.
* * *
Петя вернулся к товарищам, и они сейчас же все трое вышли из сарая. Мария Федоровна, проследив, как они, разговаривая, медленно скрылись за угол, накинула на плечи черную стеганку и направилась во двор, как будто за дровами. Даже наедине с собой она чувствовала неудобство оттого, что ей приходится выслеживать сына, но боязнь внезапной беды толкала ее на это.
В семи-восьми метрах от калитки Стегачевых начинался глубокий яр. Извилистыми и крутыми уступами он спускался к песчаной отмели залива. Яр был старый. Кое-где его красноглинистые обочины обросли низкими кустарниками терна. Там, где кустарник своими цепкими корнями укрепил почву, образовались нависшие над обрывом площадки. На одной из них Мария Федоровна заметила ребят. Они разговаривали о чем-то важном, потому что каждую минуту кто-нибудь из них оборачивался то в одну, то в другую сторону.
Мария Федоровна незаметно спустилась на другую такую же площадку, расположенную немного выше той, на которой стояли ребята. Она присела на камень в то самое время, когда Коля и Дима спорили. Уже через минуту она знала причину их разногласий. Коля настаивал, чтобы Дима тоже, как они с Петей, снял пионерский галстук. Дима отказывался.
– Кухтин Семка уже без галстука. Сделал тачку на роликах и фашистам подвозит ранцы за кусочки сахара, – с сердитой обидой в голосе объяснял Дима. – Говорю ему: «Рано ты, Семка, проголодался. Мог бы потерпеть немного…» Так он мне: «Ты, говорит, тоже проголодаешься и снимешь галстук». А я ему: «Брешешь! Не дождешься…» Вот и не буду снимать!
– Димочка, ты как будто под сараем договорился с нами об одном, а теперь, значит, говоришь другое?.. Ты, Димочка, хочешь так: ветерок отсюда – ты туда, ветерок оттуда – ты сюда.
