Текст книги "Крыло бабочки (СИ)"

Автор книги: МаККайла Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 81 страниц)

Омега проклинает Сиреникса на человеческом и не очень языке, яростно шипит, бьет его, пытается заехать по всем уязвимым частям тела, а он яростно заламывает ей руки, пригвождает к стенам и столам, целует в губы так, что она обмякает, и рвет, рвет на кусочки ее роскошное красное платье, которое уже висит лоскутами. Она уже давно изодрала его одежду и теперь нещадно царапает его тело, оставляя на нем длинные, кровоточащие порезы, которые тут же затягиваются.

Она кричит на него, вымещая всю злость, всю ярость, которая копилась в ней годами. Она выматывает его, специально выводит из себя, и Сиреникс не сдерживается, заходясь от гнева, шипит яростно, и они кричат друг на друга, проклиная, обещая убить на месте, говоря о взаимной ненависти, но глазами признаваясь в бесконечной любви.

Омега особенно сильно расходится, надеясь залепить Сирениксу очередную пощечину, но тот резко хватает за оба запястья и со всей силой – так, что даже Дафна вздрагивает, – впечатывает в стол. Омега еще пытается биться, трепыхается, словно раненая птица, но видя, как сверкают глаза Сиреникса, послушно обмякает, и змей входит в нее, входит без подготовки, без предварительных ласк, так, как делал всегда.

Омега кричит, не сдерживая яростных, чувственных стонов, Дафна видит, эта женщина по-прежнему пытается проклинать Сиреникса, а он, не отвечая, в ответ жестко имеет ее, продвигаясь все дальше и дальше. Их тела – помнит нимфа – лишь внешне напоминают человеческие. Потому что внутри они все равно остаются Древними. Омега высоко поднимает и широко раздвигает ноги, а затем резко сгибает их и обхватывает ими змея, крепко сжимая его бледные ягодицы, а сама, надрываясь, кричит, извиваясь под ним, столько страсти в ее стонах, столько магнетизма в их взаимном движении, настолько сильно они сливаются, становясь единым целым, что, Дафна, завороженная, подается вперед, потому что на себе ощущает их прекрасную, притягивающую и невозможную симфонию, которую они творят, прогибаясь и соединяясь.

Нимфа, будто в трансе, широко открытыми глазами наблюдает за тем, что происходит прямо перед ней, и понимает, понимает, что эти двое бесконечно созданы друг для друга. И от того невыносимее становится мысль, что она вклинивается в этот идеальный, скроенный задолго до ее появления союз, что она разбивает его. Ведь они любят, любят друг друга прямо здесь, на разбитом-поломанном столе, потому что знают, что другой возможности у них не будет. Этот призрачный, нереальный шанс, подаренный им судьбой. Они сами, догадывается Дафна, не особо в него верят, но пока есть время, отдаются со всей силой, страстью и любовью, на которую только способны.

И это настолько завораживает, что Дафна абсолютно перестает замечать реальность и растворяется вместе с ними в этом бесконечном, прекрасном и сумасшедшем действе. И чем дольше наблюдает, тем больше закрадываются в голову предательские мысли. Их не должны были разлучать. Слишком жестоко, слишком неправильно. И сейчас шанс для них. А она... В ней все больше крепнет уверенность, что если эта женщина потребует, если яростно зашипит на нее и будет проклинать, нимфа согласится с каждым ее словом, потому что в ней самой просыпается злость к Дракону. За то, что Он так сыграл судьбами двоих существ, разрушив союз, который закрепился между ними. Так не должно быть. И так не будет, потому что...

– Даже не смей! – Дафна не успевает вдохнуть в легкие воздуха, как ее с огромной силой выдергивают из кресла, хватая за волосы. Зависнув в воздухе, вытянув руку вверх и больно оттягивая нимфе светлые пряди, Омега сверлит ее разъяренным взглядом. – Даже не смей думать о том, что это неправильно. Я сама хочу убить тебя! – она тянется своей бледной, изящной рукой к шее Дафны, будто намереваясь задушить ту, но замирает всего в нескольких миллиметрах.

– Смотри на меня! – шипит Омега, всматриваясь в лицо Дафны, которое выражает странные эмоции: не то испуг, не то восторг. – Смотри и слушай меня внимательно. Я доверяю его тебе. Он твой! Только ты можешь обуздать его. Я дарю его тебе! Не смей, даже не смей отказываться от него.

Дафна широко открывает рот, пытаясь вдохнуть воздух, но все вокруг леденеет, а Омега с нечеловеческой силой лишь поднимает ее выше и на огромной скорости впечатывает в стену. Из Дафны вырывается вскрик, когда спиной она больно бьется о твердый камень, а Омега тут же впивается в нее своими губами, такими холодными, а руками обнимает за талию, прижимаясь своим обнаженным телом к нимфе, что та буквально задыхается. Омега – холодная. Очень.

Кожа Дафны покрывается мурашками, а через несколько минут ее начинает бить озноб. Но Омега, она как наркотик. Ее чувственные губы чуть прикусывают нижнюю губу Дафны, слегка оттягивая ее, и нимфа даже расслабляется на секунду, но вдруг их резко отдергивают от стены, и сзади, сзади нимфы, прохладными руками касаясь ее обнаженного тела (Древние решают избавиться от ее одежды, чтобы не терять времени), ее обнимает Сиреникс, лаская ударившиеся о стену лопатки так, что Дафна буквально замирает.

Они висят посередине комнаты, и нимфа задыхается, зажатая между двух яростных, наполненных дикой, сексуальной энергией тел, которые ласкают все ее эрогенные зоны, вдвоем даря такое удовольствие, что внизу все сжимается мгновенно и терпеть становится невыносимо. Они покрывают ее тело поцелуями, кусают ее, впиваясь клыками, а Дафну колотит. От наступающего возбуждения и холода. Ее кожа бледнеет, но нимфа ничего не замечает, опьяненная тем, что ее касаются два Древних. Особенно нимфа дрожит, когда быстро и незаметно они меняются местами, и вот лед прижимается к ней уже сзади, а спереди примыкают такие знакомые и родные губы, а женская и мужская рука ласкают влажную промежность, где все так сильно сжимается, что Дафна просто не может выдержать. Она пытается закричать, но ее рот заполняет раздвоенный змеиный язык Сиреникса, который своими поцелуями будто стремится выпить нимфу, а Омега, странно обжигая бледнеющую кожу, прикладывается к ней губами, задерживаясь на пульсирующей точке на шее, левой рукой нежно скользя по животу Дафны, даря ей потрясающие ледяные прикосновения.

Дафна задыхается, не понимая, что такого сотворила, чтобы стать участницей такого потрясающего действия. Она пытается изогнуться, но змеиные языки дразнят ее, ледяные и просто прохладные пальцы ласкают прекрасные груди, губы прикладываются к затвердевшим соскам и чуть посасывают их, заставляя нимфу скручиваться пополам от сильнейшего возбуждения, но ей просто не дают пошевелиться, подвергая нежным и таким мучительным пыткам. Мысленно она просит, чтобы они не останавливались. Чтобы продолжали. Еще и еще. Ее уже давно бьет озноб, по обнаженному животу бегут мурашки, кожа начинает синеть, но Дафна просто не видит этого, потому что находится в магнетическом плену двух Древних, чьи ауры соединяются с ее, лаская ее душу, магию, проходясь по огню, воде, земле и воздуху, замораживая ее и вымывая все, что накопилось в ней.

Дрожа от холода и страсти, захлебываясь, Дафна млеет в их объятиях и понимает, что, познав секс с Древними, особенно самый первый, самый запоминающийся секс, уже никогда не сможешь ловить восторг от обычного человеческого. То, от чего сходят с ума другие люди, ей, Дафне, кажется простым и каким-то чужим. То ли дело пленительные, неподвластные ее разуму пытки и наслаждение, что дарят ей Древние.

Пусть терзают, пусть потрошат. Но только не останавливаются. Ее трясет от холода, дыхание затрудняется, Дафна пытается вдохнуть побольше воздуха, как вдруг чувствует, что по ее телу скользят уже не пальцы, а такая знакомая, привычная... Змеиная кожа. Переливающиеся бока трутся об нее, Сиреникс и Омега сжимают ее в своих плотных кольцах, и Дафна задыхается от ледяных прикосновений белой змеи. А потом, когда кажется, что выше наслаждения уже не найти, Омега быстро проникает своим хвостом Дафне в рот.

Та резко открывает его, максимально широко, задыхаясь от шока, но даже не успевает передохнуть, потому что тут же Сиреникс входит в нее снизу, тоже хвостом, но как обычно. А через секунду Дафна чувствует адскую боль, потому что они рвут ее изнутри, продираясь сквозь все органы, потроша и протыкая, выворачивая наизнанку. Дафна пытается судорожно вздохнуть, но не может даже пошевелиться из-за невероятной боли.

Слишком, слишком больно. Из глаз брызжут слезы, а тело сотрясается в судорогах. А они продолжают рвать ее своими хвостами, идя навстречу друг другу, и наконец-то находят свою цель где-то в районе ее живота, соединяясь, сильно соединяясь изнутри, а Дафна пытается закричать, но не может, потому что рот занят, потому что снизу она вся влажная, а внутри ее сжигает невыносимая боль.

А еще по животу и груди расползается холод, ледяными ладонями скользя под кожей. Холод любезно обрабатывает ее тело, вымораживая внутренности, и Дафна не может сфокусировать взгляд, который становится каким-то... Бессмысленным. Возникает резкая сонливость, дыхание замедляется и становится пугающе поверхностным, кожа синеет и холодеет, постепенно снижается пульс.

Дафна леденеет изнутри, находясь на грани потери сознания. Но отключиться ей не дает боль и два змеиных хвоста, находящихся внутри ее разодранного, растерзанного тела. Два хвоста, которые, соединившись, рождают внутри невероятную, потрясающую, разрывающую живот конвергенцию льда и воды, отчего Дафна пытается согнуться, обхватить себя руками, но не может, потому что скована.

Ей сносит крышу, ее разум сейчас на самой грани, ее порой сотрясает в судорогах, а в следующий миг она бессмысленно смотрит перед собой, ничего не различая. Но если это то, что делает ее живой, то какая, в общем-то, разница. А еще почему-то хочется плакать. От безграничного счастья, от невыносимой боли – своей и чужой, физической и душевной. От самого прекрасного и разрывающего на части секса что-то теплое рождается внутри, что-то происходит, поднимается, раздуваясь, наполняя тело Дафны.

Ее пламя. Но уже не свечи. Трепещущее, легкое, но сильное и цепкое золотистое пламя столбом сполохами вырывается из нее, согревая тело, залечивая его, и Дафна резко фокусирует взгляд, распахивая глаза, тут же на секунду прикрывая их, потому что реальность играет слишком резкими красками. Ее пламя, мчащееся вверх, объединенное еще с тремя столбами, – элементами воздуха, земли и воды... Все это рождается внутри нее, соединяясь с конвергенцией сил Омеги и Сиреникса, и Дафна, сотрясаясь, изливается в самом сильном оргазме, который только у нее был за всю жизнь. По ее животу разливается приятное тепло, и она выдерживает, выдерживает последние секунды пленительной пытки, удивительного тройственного союза, произошедшего внутри нее, а затем змеи одновременно резко выдергивают свои хвосты из ее тела и не дают нимфе упасть вниз, опутывая своими кольцами, а Дафна, залитая золотым пламенем, наконец-то заходится в отчаянном крике, которым сопровождается восстановление ее тела, происходящее благодаря ее собственным силам и силам Древних.

Наконец они разжимают кольца, плавно опуская Дафну на пол, обнаженную, полную жизни, магии и потрясающей, внутренней силы. А еще... Еще какой-то странной, фантастической свободы. Той самой, что способна окрылить. Той самой, что позволяет расправить плечи.

Омега и Сиреникс тоже принимают человеческий облик. Не моргая, они смотрят друг на друга, а затем на Дафну, и на секунду нимфе кажется, будто они испытывают растерянность и смущение, не зная, что сказать. Но вдруг Омега, долго и пронзительно смотрящая змею в глаза, улыбается. Счастливо и ослепительно. Она подается навстречу Сирениксу и жадно целует его, замирая и нежно проводя бледными пальцами по его щеке. А он сжимает ее руку, и Дафна, какая-то разгоряченная и раскрасневшаяся, обессиленная и в то же время полная сил, смотрит на это взаимодействие, на эту внезапную ласку и понимает, что цель достигнута.

Они прощаются, теперь навсегда, но самое главное, что от Сиреникса Омеге передается ледяное сияние, исчезая внутри нее. На миг глаза змея вспыхивают кипенным, а затем становятся водянистыми, и цвет, приобретенный им от Омеги, исчезает навсегда. И уже больше никогда в его глазах не зажжется холодный, вымораживающий душу свет. Наконец белая змея отрывается от Сиреникса, как-то нехотя, всего на секунду задерживаясь пальцами у его щеки, а затем все же убирает руку и встает. Теперь от улыбки на лице не осталось и следа.

Дафна тоже встает и, чувствуя, как Сиреникс считывает ее душу, расслабляется. А Омега еще раз всматривается в лицо змея и, поворачиваясь, обращается к нимфе:

– В нем больше не осталось любви ко мне. И больше никогда она не возникнет в нем. Я сделала, что Он хотел от меня. Теперь он твой. Береги его и, слышишь, не смей, не смей думать, как...

– Не посмею, – глаза Дафны светятся спокойствием и внутренней силой. Она делает все в точности так, как учил ее Сиреникс, и говорит на языке, который доступен ему с того самого момента, как его создал Великий.

А внутри бьются вопросы. Неужели... Неужели та любовь, которую она наблюдала здесь, любовь, в которую ее допустили, позволив стать третьей участницей... Неужели та любовь пропала окончательно и безвозвратно? Дафна смотрит на Сиреникса и видит, что его взгляд полностью сосредоточен на ней, что его больше не разрывает на части, а Омега... Омега сдерживается. С трудом сдерживается от того, чтобы не сорваться, не закричать. Глазами она пожирает Сиреникса, который теперь по воле Создателя абсолютно равнодушен к ней.

И у Дафны выворачивает душу от понимания того, что Омега сделала для нее, для него, для них, подарив им шанс на счастье и на новую, свободную жизнь, пожертвовав своими чувствами. И нимфа делает то, чего от себя никак не ожидает, вернее, то, что раньше она бы сделать не осмелилась.

Дафна обнимает обнаженную Омегу, прижимаясь своей теплой щекой к ее, чувствуя, как эта потрясающая, чувственная женщина трясется от ненависти к ней и от любви к Сирениксу, которая не находит своего отклика. Змей делает шаг к ним, но Омега шипит на него, взглядом давая понять, что лучше не стоит. Сиреникс склоняет голову набок, а затем, обнимая Дафну сзади, прижимается к ней, и вновь нимфа оказывается между двумя телами. Она стоит между ними барьером, а затем, осторожно призывая свои силы, аккуратно перемещается в другой угол комнаты, позволяя этим двоим сомкнуть объятия и постоять рядом, совсем как люди.

Внезапно Омега надрывно кричит, превращаясь в белую змею, а за ней трансформируется и Сиреникс. Их пасти прижимаются друг к другу, а их хвосты сплетаются, сплетаются, и на миг – совсем крошечный – их снова заполняет та самая всепоглощающая любовь, которой просто нет места в этом мире. На этот раз это точно их самый последний, самый трагичный, притягательный прощальный поцелуй. Все вокруг них накаляется, их силы объединяются, и вдруг возникает резкая белая вспышка, от которой Дафна прикрывает глаза, а когда уже снова распахивает их, то понимает, что вот теперь да. Теперь все. Абсолютно. Омега забрала абсолютно все остатки любви Сиреникса к ней, впитав все в себя. Уже находясь в человеческом облике, она снова оказывается в том же виде, что и пришла к ним. В длинном платье, элегантных перчатках до локтя, умеющая подать себя и в то же время с трудом сдерживающаяся.

– Теперь все, – шипит на прощание Омега, – Не забывай моих слов, Дафна. А тебя... – она с печальной нежностью смотрит на Сиреникса. – Тебя я люблю.

И ожившая планета тут же растворяется в воздухе. Дафна даже ничего не успевает сказать на прощание. Она без сил оседает на пол, а рядом с ней тут же оказывается обнаженный Сиреникс. Без слов они переплетают пальцы и смотрят друг на друга, и Дафна видит то, чего не видела раньше. То, что наконец-то раскрылось. То, что, возможно, вылезло бы со временем, но Омега ускорила процесс. В Сирениксе действительно не осталось любви к белой змее. Теперь его взор был направлен только на нимфу, и она еще не могла понять, как реагировать.

– И что... Что теперь? – спрашивает она у змея, задумчиво рассматривающего разгромленный кабинет.

– Тебе пора поплыть в Бескрайнем, как я, – коротко бросает Сиреникс.

Дафна, чуть приподняв брови, соглашается. Он резко обхватывает ее за талию и растворяется в воздухе.

А едва сдерживающаяся Омега появляется в офисе бабочки. Ведь совсем скоро белая змея снова станет планетой, и все вернется на свои места. Правда, в этот раз будет легче. Ведь Дракон обязательно исполнит свое обещание. И просто выжжет ее чувства своим Огнем. Ей нелегко будет лишиться этого. Но так, несомненно, будет легче.

Просто их всепоглощающей любви нет места в этом мире.

====== Глава 41. Животный заповедник ======

Когда Омега появляется в кабинете Баттерфликс, та неизменно сидит в своем кресле, просматривая документацию и фирменной ручкой делая какие-то пометки. С волосами, закрученными в тугой узел – идеальную прическу, из которой не выбивается ни одной прядки, в строгом деловом костюме, в изящных очках, бабочка как нельзя лучше вписывается в эту атмосферу педантичности и формализма. Цивилизованная Баттерфликс, добровольно запершая себя среди этих людей, и буйная Омега, не готовая смириться с таким приспособлением.

Она шипит и одной рукой смахивает аккуратную стопку бумаг со стола, а сама водружается на их место, на самый краешек, закидывая одну ногу на другую, с любопытством и негодованием смотря на невозмутимую бабочку.

Сдержанна, спокойна, холодна. Омеге до безумия хочется сорвать эту маску, она почти рычит, глядя на то, что бледно-зеленые глаза Баттерфликс не выражают ровным счетом ничего, а губы, накрашенные прекрасно оттеняющей их помадой, слегка сжаты. Откладывая ручку в сторону и снимая очки, убирая их в дорогой футляр, бабочка, сложив руки в замок, смотрит на Омегу.

– Неожиданно.

Она совсем не удивлена. Она словно лед, живое его воплощение, в то время как Омега мечется и готова убивать. Ярость, клокочущая внутри нее, настойчиво требует выхода, и белая змея издает разъяренный вопль, а все вокруг покрывается льдом. Баттерфликс же терпеливо ожидает, пока Омега закончит демонстрацию своих возможностей, и лишь затем спрашивает:

– Он надолго возродил тебя?

– Совсем скоро я снова стану планетой, – Омега невидящим взглядом смотрит сквозь стены.

– Похоже, твоя гордость задета, – слегка склоняет голову Баттерфликс. – Ведь Дракон сделал выбор в пользу... Недостойной. Человека. Слишком мелко, на мой взгляд, не находишь?

При этих словах застывшая в прострации Омега внезапно вскидывается и со злобой глядит на бабочку. Как же, как же ей хочется растрясти эту бесчувственную глыбу и снова выпустить дремлющую в этой Древней страсть. Но Баттерфликс будто специально закрыла себя и абстрагировалась от всего на свете.

– Недостойной?.. – шипит Омега. – Нас здесь двое, и я скажу тебе, что недостойна здесь только одна. Ты. Дафна достойна. Более чем. Она тянется к нам, она уважает нас, она восхищается нами и хочет на нас походить. Она уже, – змея чуть прогибает спину, запрокидывая голову и слегка приоткрывая чувственные губы, – походит на нас. Она знает свое место и свои возможности. Слушает, что говорит ей Сиреникс, и запоминает. Быстро учится. Она признает наше превосходство. От нее не исходит недовольство. Она достойна. Ты же... – Омега презрительно фыркает. – Опустилась ниже некуда. Зачем, зачем ты подстраиваешься под этих, этих... Людей. Зачем? Зачем опускаешься до их уровня, добровольно запираешь себя в этих узких рамках, носишь человеческую личину. Ты падаешь в пропасть. Ты совсем не похожа на ту, что была раньше.

– Времена, если ты не заметила, меняются, – сдержанно произносит Флай Аквела. – А если уж говорить о том, кто достоен... Боюсь, мнения у нас на этот счет разные. Я приспосабливаюсь. Подстраиваюсь под новый мир, стараясь извлечь максимальную выгоду и выжить все, что могу. Ты и другие, подобные тебе, просто не сможете здесь существовать. Ты ведь еще мыслями там, когда мы спокойно ходили по этой земле, когда не было никого. Ни людей, ни других существ. Но – посмотри вокруг – все изменилось. Он выбрал их. Не нас, а их. Почему? Я не могу сказать, но это Его решение, а у нас есть выбор. Или навсегда исчезнуть, блуждая в дебрях собственного разума, или жить дальше.

– Знаешь... – Омега сверлит ее взглядом. – При таком раскладе предпочту первый вариант. Никогда не смирюсь с тем, что они теперь будто бы выше нас.

– Говорю же, у нас разные подходы. Это не смирение. Это умение выживать.

– Это как опуститься до уровня ничтожных.

– Это умение переступить гордость, которая губит таких, как ты, и взглянуть на мир по-другому. У тебя – с точки зрения людей – абсолютное зрение. Но как мне кажется, твой взгляд давно замылен.

Омега чуть ли не зубами скрипит от досады. Она пытливо считывает Баттерфликс, пытаясь понять, что изменилось. Змея до сих пор помнит эту своенравную, гордую бабочку, которую встретила еще в ту эпоху, когда по единой земной тверди двигались только они – величественные, несокрушимые и прекрасные Древние. Без единого изъяна, цельные, завершенные. Это было еще до того, как она повстречала Сиреникса. Белая змея плыла себе в водах, ползла по земле, и куда бы она ни шла, везде после нее промерзала почва, оседал снег и вода покрывалась льдом. Царство зимы неизменно следовало за Омегой, и она, королева без короны, вершила свои дела, двигаясь только вперед, шипя и презрительно глядя на себе подобных.

Иногда они попадались в ее льды, словно в сети. Порой замерзали в огромных глыбах и сотни лет тратили на то, чтобы разморозить себя. Иногда просто блуждали по вечным снегам, оставляя цепочки диковинных следов. Редко кто выбирался с территории, по которой проползла змея, без каких-либо трудностей.

Бабочка стала исключением.

Казалось, для нее не существовало никаких преград. Махая огромными, прекрасными крыльями, бабочка летела, и ничто в этом мире не могло ее остановить. Омега повстречала ее, когда была в неважном расположении духа. Бабочка летела прямо на нее и не думала сворачивать. Омега с разъяренным шипением выдохнула из себя морозный воздух – тот самый, что оборачивается толстым льдом вокруг своих жертв. Но на бабочку ничего не подействовало. Она прошла сквозь лед, словно Дракон через горную гряду, и полетела дальше. Омега разозлилась и поползла вслед за бабочкой, надеясь заморозить ее хотя бы на десяток лет. Много дней и ночей двигались они бок о бок: летела бабочка и ползла змея, и никто из них не знал усталости. Неутомима была змея. Никак не поддавалась бабочка.

И в конечном итоге змея сделала то, что никогда бы не стерпела от себя. Она, зашипев, позвала бабочку. И бабочка откликнулась, повернувшись к ней. Змея спросила:

– Почему на тебя не действовала моя сила?

– Потому что она слишком слаба, и ею меня не взять, – ответила бабочка, высокомерно и горделиво смотря на змею, так, будто она ниже всех Древних, которые встречались ей за всю вечную жизнь.

Омега вспылила. Такой взгляд могла дарить только она, никогда никто не посмел бы опустить белую змею, и тогда сотворила Омега одно из самых мощных своих заклятий. Но оно не взяло бабочку. Змея не могла стерпеть поражения, слишком гордая, чтобы проигрывать, она зашипела и кинулась на бабочку, щелкнув клыками и высунув длинный язык с капающим с него ядом.

Они сражались долго, и никто не мог взять верх. Никто не уступал. Сильна была Омега, но не слабее – бабочка, и в конце концов они разошлись в разные стороны, оставшись ни с чем. Но Омега навсегда запомнила гордый взгляд Баттерфликс, навсегда запомнила эту Древнюю, которая несла в себе женское начало, и с неприязнью признавала за равную себе.

Воскрешенная Им, Омега знала, что бабочка скитается где-то в этом мире. И нашла ее быстро, там, где совсем не ожидала увидеть. И прибыла навестить, чтобы посмотреть, какую роль уготовил той Дракон. Но проделать этот путь, чтобы в результате увидеть, как Древняя, ставшая превращением, спокойно, словно человек, сидит в кресле и проверяет ненужные листы с ненужными надписями, занимается работой, совершенно не достойной ее, бабочки? Где та сила, тот взгляд и та суть, с которой Омега столкнулась тогда, в глубокой древности? Куда все это подевалось?

– Он замылен у тебя. Ты называешь это иначе. Но ты смирилась, ты бежишь, не желая это признать. Тебе же стыдно признать, как низко ты пала, – шипит Омега.

– Возможно, смирением это тоже можно назвать, соглашусь с тобой. Но не только. Как я уже сказала, это приспособление и выживание в новых условиях. Мир меняется, и так было всегда. Мы постоянны, в этом наша сила и преимущество.

– Для тебя огромное значение приобрели деньги – след существования людей. Ты перенимаешь их привычки!

– Деньги – это то, в чем многое измеряется в нынешнем мире. Я стремлюсь извлечь из него все, на что он может сгодиться, – Баттерфликс молча созерцает кипящую от возмущения Омегу и с легкой досадой понимает, что перед ней – одна из тех Древних, кто действительно не смог смириться с тем, что случилось. Белая змея действительно готова избрать добровольное отшельничество, блуждая в уголках собственного разума и пребывая в том времени, когда они правили балом. С этой проблемой столкнулись многие Древние – статичные, неизменные, совершенные, гордые, упивающиеся своей исключительностью существа. Баттерфликс никогда не относилась с особым уважением к людям, никогда не принижала собственное положение, но знала, раз Дракон поставил на них – значит, с этим нужно считаться. Принять новые правила и строить свою жизнь дальше. Ведь, в конце концов, в этом мире она приспособилась гораздо лучше многих представителей человеческого вида.

– Ты изменилась, – считывает ее Омега и недовольно фыркает, от чего совершенное лицо ее человеческой личины некрасиво преображается, но потом на нем снова застывает ледяное величие.

– Мы не меняемся, – Баттерфликс не моргает.

– Так докажи это! – в глазах Омеги – вызов. Она предлагает бабочке сразиться. Один на один, Древняя против Древней, вновь помериться силами, как когда-то. Омега чуть наклоняет голову, открывая взору Баттерфликс свою бледную шею, в которой не бежит кровь, не стучит пульс.

Омега полностью расслабленна. Открыта, откровенна, готова к диалогу. Она насмешливо созерцает невозмутимую Баттерфликс, словно разрешая той сделать первый шаг. Омегой движет любопытство, она любит выводить из себя, подначивать, испытывать. Когда ее противник разъярен, он становится самим собой. Злость и любые другие отрицательные чувства возносят любое существо на пьедестал отчаяния и откровенности. Когда кто-либо злится, он двигается со всей жизнью, что течет в нем, его движения бесконтрольны, и тогда он лучше всего поддается чтению. Ярость – прекрасная возможность изучить своего противника до мельчайших деталей.

И Омега специально провоцирует. Что Сиреникса, что Баттерфликс. Но то, что делает Баттерфликс, удивляет и будоражит лучше всего. Потому что в следующую секунду Омега оказывается опрокинута на стол, а ее подбородок сжимает сильная рука с аккуратным маникюром.

Она пытается дернуться, но не выходит. Бабочка давит ее своей магией, прижимает вниз. А другой рукой держит за талию. Омега вздрагивает и дергается еще раз, но неожиданно в испуге замирает, сталкиваясь с жестким взглядом Баттерфликс. Взглядом, приковывающим к месту.

Внутри Омеги рождается восторг и еще больше разгорается любопытство. Ей удалось вывести бабочку из себя, но чтобы до такого... А Баттерфликс тем временем срывает с Омеги ее платье, которое жалкой тряпкой исчезает прямо в воздухе. Змея остается лишь в шикарных туфлях и неизменных перчатках, а в ее глазах заключен восторг. Она с восхищением следит за тем, как холодно и быстро начинает действовать бабочка, как припадает губами к ее грудям и целует их так, что Омега блаженно вздыхает, прикрывая глаза, чувствуя, как все внутри рвется наружу, чтобы испытать волнительное ощущение соединения.

Переполненная своей любовью к Сирениксу и его к себе она до отчаянного, до необычного слаба и податлива. Она бросила вызов Баттерфликс лишь для того, чтобы увидеть, не угасла ли ее суть. И увидела: не угасла. Наоборот, она, кажется, будто бы приумножилась.

Восхищенная, как-то внезапно присмиревшая Омега даже не брыкается, не вырывается, как обычно делает эта буйная и дикая женщина, она смотрит в жесткие глаза Баттерфликс и вся сжимается, когда бабочка во время своих дразнящих ласк отрывается от чистого и холодного тела, чтобы взглянуть Омеге в лицо.

Цивилизованная Баттерфликс по-прежнему скрывает свою гордую натуру внутри, и это никуда не делось. И ей – только ей одной – Омега готова уступить. Не Сирениксу, от любви к которому внутри нее возникает необычайная нежность и взвивается яростная, клокочущая ненависть. С Сирениксом Омега готова тягаться и бороться, драться за лидерство, чтобы потом на несколько мгновений обмякать в его объятиях, а затем снова брыкаться, заставляя завоевывать ее снова и снова.

Баттерфликс же стала единственной, кого она не победила. За кем белая змея гналась, кого преследовала. Кто интересовал ее. И с кем вся ее суть желала познать единение. Омега готова бесконечно дразнить эту ледяную и сдержанную красоту, чтобы потом уступить, поддаться ей.

Баттерфликс ласкает страстно, но твердо, с той самой сдержанностью и жесткостью, которая составляет ее суть. С тем своенравием, которое так злило Омегу. И одна женщина бьется под другой, но не потому, что сопротивляется, а потому, что не может сдерживаться. Бабочка целует ее живот и ноги, словно оттягивая самое притягательное на потом.

Но по-настоящему ее чувственность, ее скрытая сила проявляется, когда Баттерфликс тремя пальцами нежно ласкает холодные мягкие складочки, а затем проникает внутрь, где невероятно влажно, и двигается там, постепенно увеличивая темп, а Омега, упираясь руками в стол, эротично стонет, и обе они наполняют кабинет странным, волнительным магнетизмом, который волнами исходит из двух Древних, совокупляющихся в таком неподходящем месте.

Бабочка – это сила. Закованная в жесткие рамки, обработанная, имеющая четкое направление сила, которая прямым ударом поражает в нужное место и дарит прекраснейший экстаз, от которого Омега сходит с ума, замораживая все вокруг. Она бьется змеей, не меняющей своего обличия, бьется под чуткими руками Баттерфликс, которая жестко руководит, и Омега не против, совершенно не против такого расклада. Она отдается этой женщине, следуя странному, непонятному зову внутри, позволяет брать ее снова и снова. Порой Омеге удается подняться и поцеловать Баттерфликс в губы, чтобы слиться с ней, но потом змею снова жестко опрокидывают на стол и продолжают то же самое множество и множество раз. Кажется, что у них никогда не иссякнут силы, и это правда.