Текст книги "Прекрасное далеко"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 45 страниц)

Глава 73

В пятницу мы с Томом провожаем отца в Бристоль, где ждет корабль британских военно-морских сил «Виктория», готовый доставить отца домой, в Индию. В порту полным-полно хорошо одетых путешественников; это мужчины в отлично сшитых костюмах, леди в шляпах с широкими полями, скрывающими лица от скудного английского солнца, которое как раз сегодня одаривает их ярким светом. Причал сплошь заставлен сундуками, связанными по два, на них стоят печати, определяющие их судьбу. Они подобны утверждению, что жизнь есть постоянное сердцебиение, что она продолжается везде одновременно, а мы – всего лишь маленькие частицы ее вечных отливов, приливов и течений. Я гадаю, где сейчас Энн. Возможно, она стоит в центре сцены театра Гайети, готовая вступить на тропу, ведущую в неизвестность, но где она может быть той, кем пожелает. Мне бы очень хотелось повидать Энн в ее новой жизни.

Отец обсуждает с бабушкой мое решение. Бабушка, само собой, возмущена, но все решено. Я поеду в университет. А после того буду получать скромное содержание, достаточное для жизни, и это устроил Том, приложивший все усилия, чтобы убедить бабушку: я не погибну и не кончу свои дни на улице. Но если я хочу достичь полной независимости, мне придется работать. А это и вовсе неслыханно. Это черная метка для семьи! Но мне кажется весьма волнующей перспектива иметь собственные деньги, заработанные самостоятельно. В любом случае это цена свободы.

Отец надел свой любимый белый костюм. Правда, сидит он не так хорошо, как следовало бы; отец слишком похудел. Но все равно он производит впечатление. Мы стоим на причале, прощаясь, а люди спешат мимо взволнованным потоком.

– Удачного тебе путешествия, отец, – говорит Томас.

Они обмениваются неловким рукопожатием.

– Спасибо, Томас, – говорит отец, кашляя.

Ему приходится переждать приступ, прежде чем к нему возвращается голос.

– Увидимся на Рождество.

Том таращится на собственные ноги.

– Да. Конечно. До Рождества.

Я обнимаю отца. Он удерживает меня чуть дольше обычного, и я чувствую его ребра.

– Спасибо, что пришла меня проводить, малышка.

– Я тебе напишу, – говорю я, пытаясь не разреветься.

Он с улыбкой отпускает меня.

– Что ж, буду с нетерпением ждать твоих писем.

Гудок парохода предупреждающе ревет. Стюарды повышают голоса, в последний раз призывая пассажиров поскорее подняться на борт. Отец ступает на трап и медленно поднимается на палубу корабля вместе с прочими отъезжающими, машущими руками тем, кто остается на берегу. Он встает у поручней, высокий, со вскинутой головой. Солнце, этот величайший магический фонарь, бросает иллюзорный свет на лицо отца так, что я не вижу ни морщин, ни бледности, ни печали. Я не вижу теней, залегших под глазами, не вижу исхудавших щек. Это та самая иллюзия, с которой я пока что не готова расстаться.

Когда корабль медленно отходит от берега, устремляясь в ослепительное море, я вижу отца таким, каким мне хочется его видеть: здоровым, и сильным, и счастливым, с яркой улыбкой, обещающей прекрасные новые дни… и неважно, что они принесут с собой.

Венчание мадемуазель Лефарж состоится в последнюю пятницу мая. Я возвращаюсь за день до этого, в четверг, и несу чемодан в старую спальню. Деревья покрылись густой листвой, и мне не видны из окна ни озеро, ни лодочный сарай. Какое-то цветное пятно мелькает в ветвях ивы под окном. Я резко распахиваю его и высовываюсь наружу. Это обрывок красной ткани. Сигнал Картика, оставленный для меня. Я высвобождаю лоскут и засовываю за пояс юбки.

Над восстановлением восточного крыла трудится новая бригада рабочих. Башня обретает красивые очертания. Нет уже развалин, но нет и законченного целого. Это нечто среднее, и я ощущаю родство с этим строением. Дверь в сферы пока что закрыта, она дает нам всем время подумать, присмотреться. Когда я вернусь из университета, мы все – племена сфер, мои друзья, Фоулсон, Найтуинг и я, и все, кому есть что сказать, – начнем вместе работать над тем, чтобы создать нечто вроде конституции, документ и руководство по управлению сферами.

Хотя в том, что касается меня, все это не имеет особого значения. Похоже, способность входить в сферы – такая же естественная часть меня, как непослушные рыжие волосы и веснушки. И потому в прекрасный последний четверг мая я сижу в своей старой спальне в школе Спенс и вызываю дверь света.

Сферы теперь – совсем не то вызывающее благоговение место, каким они были в мои первые дни здесь; но это уже и не обитель страха. Они стали чем-то новым, что мне следует познать и у чего следует поучиться.

Горгону я нахожу в саду; она устанавливает серебряную арку, что ведет к гроту. Арка помята, но не сломана.

– Высокая госпожа! – окликает горгона. – Мне бы не помешали лишние руки.

– Конечно, – киваю я и хватаюсь за другую сторону арки.

Мы изо всех сил вдавливаем арку в мягкую землю. Наконец она встает ровно, лишь раз покачнувшись.

– Я хочу повидать Филона, – говорю я.

– У меня слишком ослабели ноги за долгие годы заключения, – говорит горгона, прислоняясь к дереву. – Но мой дух силен. Идем, я отвезу тебя туда.

Она ведет меня к реке, к тому кораблю, который многие века был ее тюрьмой.

Я отшатываюсь.

– Нет. Я не могу просить тебя снова превращаться в этот отвратительный корабль.

Горгона вскидывает брови.

– Я всего лишь собиралась встать к рулю.

– А, ну да… – глупо бормочу я. – Поехали.

Горгона держится за штурвал, как настоящий капитан, прокладывая путь к обители лесного народа. Мы проплываем сквозь золотой туман, и он покрывает меня похожими на драгоценности пылинками. Несколько золотых крапинок садится и на горгону. Она стряхивает их. Вдали показывается берег. Он уже не укрыт такой пышной зеленью, как прежде. Разрушения, причиненные тварями Зимних земель, были слишком велики. Обгоревшие деревья стоят как длинные тонкие мачты, а сама земля плотная и жесткая, как сухая кожа. Многие лесные жители погибли. Но дети по-прежнему смеются и играют на берегу. Их дух не так-то легко побороть.

Несколько малышей застенчиво приближаются к горгоне. Их сжигает любопытство при виде огромной зеленой фигуры, шагающей по их родной земле. Горгона быстро оборачивается к ним, и змеи на ее голове шипят и разевают пасти. Дети с визгом уносятся прочь, они в восторге, хотя им и страшновато.

– Разве это было так уж нужно? – спрашиваю я.

– Я ведь уже говорила тебе. Я лишена материнского инстинкта.

Мы находим Филона, наблюдающего за строительством хижин. Но не только лесной народ поднимает балки и стучит молотками по крышам. Бок о бок с ними – неприкасаемые, нимфы, несколько меняющих облик. Бесси Тиммонс подносит воду, сильная и уверенная. Одна из меняющих облик девушек следует за ней, восхищаясь силой Бесси. Я даже заметила существо из Зимних земель, оно намазывает на крышу поблескивающую смолу. В лесу роятся души всех видов; я вижу существ невообразимых форм, и людей тоже. Аша предлагает воды горгоне, и горгона пьет и возвращает стакан с просьбой налить еще.

– Жрица! – Филон приветствует меня, хлопая в ладоши. – Ты пришла, чтобы занять свое место среди нас?

– Нет, – отвечаю я. – Я пришла только для того, чтобы попрощаться на некоторое время.

– А когда ты вернешься?

Я качаю головой:

– Пока что не могу сказать. Мне пора занять свое место в мире – в моем собственном мире. Я собираюсь отправиться в Нью-Йорк.

– Но ты – часть сфер, – напоминает Филон.

– А сферы всегда будут частью меня. Так что приглядывай тут за всем. Нам нужно будет о многом поспорить, когда я вернусь.

– Почему ты решила, что мы будем спорить?

Я внимательно смотрю на Филона.

– Нам нужно будет обсудить положение дел в сферах. Я не питаю иллюзий, будто все здесь будет идти гладко.

– Но уже и другие племена прослышали обо всем, – говорит Филон. – Они придут и присоединятся к нам.

– Это хорошо.

Филон зарывается рукой в обожженную листву на земле и дует на нее. Листья взвиваются смерчем и трепещут в воздухе, и наконец создают образ Дерева Всех Душ. Этот образ держится всего мгновение.

– Магия снова вернулась в эту землю. И со временем она усилится стократно.

Я киваю.

– Возможно, мы иногда будем навещать тебя в твоем мире. Твоему миру не помешает немножко магии.

– Мне бы это понравилось, – отвечаю я. – Но вы будете вести себя достойным образом? Не станете ради шутки уводить смертных?

Губы Филона изгибаются в загадочной улыбке.

– А ты тогда погналась бы за нами?

– Наверняка, – подтверждаю я.

Странное существо протягивает руку.

– Тогда давай лучше останемся друзьями.

– Давай останемся.

Горгона составляет мне компанию и дальше, до Пограничных земель.

– Но, боюсь, остаток пути мне предстоит проделать одной, – говорю я.

– Как пожелаешь, – с поклоном отвечает горгона.

Змеи танцуют на ее голове, создавая веселый ореол. Горгона отпускает меня. Когда я вхожу в Зимние земли, я ее уже не вижу, но все равно ощущаю ее присутствие.

Крошечные цветы появились на ветвях дерева. Их вызывающе яркие пятна красуются на потрескавшейся коре. Дерево снова цветет. И земля вокруг не та, что была прежде. Она выглядит странно, она новая, незнакомая. Она пульсирует другой магией, рожденной потерями и отчаянием, любовью и надеждой.

Я прижимаюсь щекой к Дереву Всех Душ. Под корой бьется сердце, ровно и сильно, и я слышу это биение. Я обнимаю дерево, насколько хватает рук. И там, куда падают слезы, кора начинает сиять серебром.

Ко мне робко подходит малышка Вэнди. Она осталась в живых. Она бледная, худая, зубы у нее стали острее.

– Оно так прекрасно! – говорит Вэнди, восхищенно ощупывая дерево.

Я отступаю назад, вытираю глаза.

– Да, это так.

– Иногда, когда ветер шевелит его листья, я как будто слышу твое имя, – продолжает Вэнди. – Оно звучит как вздох. И это самый прекрасный в мире звук.

Налетает легкий порыв ветра, ветви покачиваются, и я тоже это слышу – мягко и низко, как тихая молитва: «Джем-ма… Джем-ма…» – а потом ветки тянутся ко мне, и листья нежно касаются моих холодных щек.

– Вэнди, боюсь, я теперь не смогу помочь тебе перейти на ту сторону бытия, ведь ты ела те ягоды, – говорю я. – Тебе придется навсегда остаться в сферах.

– Да, мисс, – говорит девочка, но в ее голосе не слышно печали. – Да, мы с Бесси остаемся, так уж вышло. Могу я тебе кое-что показать?

Она берет меня за руку и ведет в долину, где так недавно шла битва. Среди пятен заледеневшего снега я вижу пробившиеся из земли растения. Их корни глубоко зарылись под лед; стебли тянутся к свету, несмотря ни на что.

– Скажи мне, что ты видишь? – просит Вэнди.

– Вокруг пробиваются чудесные ростки, – говорю я. – Как ранней весной. Это ты их посадила?

Вэнди качает головой.

– Я только одно вот это сделала, – говорит она, показывая на высокое растение с сочными, плоскими красными листьями. – Я зарыла руки в землю и как будто почувствовала там магию, она ждала… Я стала о ней думать – и тогда оно выросло. А потом оно как будто охватило собой все вокруг, и начали расти другие, сами по себе. Это ведь такое начало, да?

– Да, – подтверждаю я.

Долина тянется далеко, и вся она заполнена смесью пятен цвета и льда. Искалеченная земля стремится к возрождению. И это действительно очень хорошее начало.

Какой-то мужчина робко подходит ко мне, сжимая в руках шляпу. От страха он дрожит с головы до ног, а взгляд у него ищущий.

– Прошу прощения, мисс, но вот мне сказали, что вы-то и можете мне помочь уйти в следующий мир.

– Кто это тебе сказал?

Глаза мужчины округляются.

– Ох, ужасная особа, у нее вся голова в змеях!

– Тебе незачем ее бояться, – говорю я, беру мужчину за руку и веду его к реке. – Она ручная, как домашняя киска. Она бы тебе руки облизала, дай ты ей такую возможность.

– Ну, нет, не выглядит она такой уж безобидной, – содрогнувшись, шепчет мужчина.

– Да, только вещи вообще не всегда таковы, какими кажутся, сэр, и мы должны научиться составлять о них собственное мнение.

Те, кто нуждается в моей помощи, появляются со всех сторон. Одному хочется сказать жене, что он любит ее, как никогда прежде; другая сожалеет о том, как поступала со своей сестрой, о зависти, которую питала к ней до самого конца; еще одна, совсем юная девушка, лет восемнадцати, очень испугана – она не может так легко расстаться с прошлым.

Она вцепляется в мою руку.

– А правда ли, как я слышала, что мне не обязательно переходить на другую сторону? Что есть и другие места, где я могла бы жить?

Глаза у нее огромные, отчаянная надежда смешивается со страхом.

– Это правда, – отвечаю я. – Но всему есть своя цена. Ничто не дается просто так.

– Но что будет со мной, когда я перейду реку?

– Не знаю. И никто не знает.

– Ох, а вы мне не подскажете, какую дорогу выбрать? Пожалуйста!

Ее глаза наполняются слезами.

– Это все так трудно…

– Да, трудно, – подтверждаю я, сжимая ее руку, потому что это все, что я могу сделать.

В конце концов она решает уйти – но только если я провожу ее через реку на корабле, который ведет горгона. Для меня это первое путешествие такого рода, сердце отчаянно колотится. Мне хочется знать, что лежит по другую сторону того, что я уже видела. Чем ближе мы подходим к дальнему берегу, тем ярче он светится, и мне приходится отвернуться. Я слышу лишь понимающий вздох девушки. Я чувствую, что корабль стал легче, и осознаю, что она ушла.

Мы возвращаемся обратно, у меня тяжело на сердце. В мягком плеске волн мне слышатся имена тех, кто потерян: моей матушки, Амара, Каролины, матери Елены, мисс Мур, мисс Мак-Клити… и еще я потеряла часть самой себя, которую не вернуть.

Картик. Я резко моргаю, стараясь подавить слезы.

– Почему все должно кончаться? – тихо спрашиваю я.

– Наши дни сочтены в книге судеб, высокая госпожа, – негромко отвечает горгона; впереди виден сад. – Именно это придает им такую сладость и смысл.

Когда мы возвращаемся в сад, в оливковой роще дует легкий ветерок. Он приносит аромат мирра. Ко мне приближается мать Елена; на ее белой блузке ярко светится медальон.

– Мне бы теперь хотелось увидеть мою Каролину, – говорит она.

– Каролина ждет тебя на другой стороне реки, – отвечаю я.

Мать Елена улыбается мне.

– Ты неплохо поработала.

Она прижимает ладонь к моей щеке и что-то говорит по-цыгански; я не понимаю ее слов.

– Это что, благословение?

– Я всего лишь сказала: мир ждет тех, кто готов его увидеть.

Корабль покачивается на волнах, готовый переправить мать Елену через реку. Она напевает что-то вроде колыбельной. Свет окутывает старую цыганку таким сиянием, что скоро я уже не понимаю, где свет, а где она. А потом она исчезает.

«Мир ждет тех, кто готов его увидеть». Мне кажется, за этими словами кроется нечто большее. А возможно, так оно и есть.

Возможно, это надежда.

Глава 74

Мне приходится подождать некоторое время, чтобы поговорить с миссис Найтуинг наедине. В пять минут четвертого дверь ее кабинета распахивается, позволяя мне войти в убежище нашей директрисы. Я вспоминаю тот день, когда впервые приехала в школу Спенс, в черном траурном платье, убитая горем, не имея ни единого друга в целом мире. Как много случилось всякого с тех пор…

Миссис Найтуинг складывает руки перед собой на письменном столе и пристально смотрит на меня поверх очков.

– Вы хотели о чем-то поговорить со мной, мисс Дойл?

Старая добрая Найтуинг, такая же неизменная и надежная, как сама Англия…

– Да, – киваю я.

– Ну, я очень надеюсь, что вы не займете у меня слишком много времени. Мне необходимо заменить двух учительниц, поскольку мадемуазель Лефарж выходит замуж, а мисс Мак-Клити… Сахира…

Миссис Найтуинг умолкает. Ее глаза краснеют.

– Мне очень жаль, – тихо говорю я.

Она прикрывает глаза, губы чуть заметно дрожат. А потом все проходит, как уносится темное облако, лишь грозившее дождем.

– Так чего же вы хотели, мисс Дойл?

– Я была бы весьма благодарна вам за помощь в том, что касается сфер, – говорю я, выпрямляясь.

Щеки миссис Найтуинг заливаются самым настоящим румянцем.

– Я не представляю, какого рода помощь я могла бы вам предложить.

– Мне нужно, чтобы кто-то присматривал за дверью и охранял ее, когда я уеду.

Она кивает.

– Да. Безусловно.

Я осторожно откашливаюсь.

– И вы можете сделать еще кое-что. Это касается школы. И девушек.

Директриса вскидывает бровь, и я чувствую себя как под ружейным прицелом.

– Вы могли бы дать им настоящее образование. Вы могли бы научить их думать самостоятельно.

Миссис Найтуинг словно каменеет, живут только глаза, и они подозрительно прищуриваются.

– Вы ведь шутите?

– Напротив, я никогда не была более серьезной.

– О, да, их матери придут в восторг, услышав подобное! – ворчит миссис Найтуинг. – Можно не сомневаться, они наперегонки бросятся в нашу школу!

Я грохаю кулаком по письменному столу, заставляя подпрыгнуть чайную чашку и саму миссис Найтуинг.

– Да почему девушки не могут пользоваться такими же правами, как мужчины? Почему мы должны так сурово себя ограничивать? Почему должны постоянно осаживать друг друга, не давая сказать ничего серьезного, и постоянно путаться в страхах, стыде, тайных желаниях? Если мы сами не будем считать себя достойными лучшего, разве мы можем ожидать чего-то от жизни? Я ведь уже видела, на что способны всего несколько девушек, миссис Найтуинг. Они могут в случае необходимости заставить отступить целую армию, так что, уж пожалуйста, не говорите мне, что это невозможно! На пороге – новый век. Так что наверняка мы могли бы отказаться от нескольких вышивок в пользу лишней книги и более серьезных идей.

Миссис Найтуинг сидит так неподвижно, что я пугаюсь: не остановилось ли ее сердце от моего взрыва? Наконец она открывает рот, но ее обычно властный голос звучит как неуверенный скрип:

– Я тогда потеряю всех учениц, они уйдут в школу мисс Пеннингтон.

Я вздыхаю.

– Нет, не потеряете. К ней уйдут только самые безмозглые.

– Весьма невежливо, мисс Дойл, – выговаривает мне миссис Найтуинг.

Она аккуратно поправляет чайную чашку, чтобы та стояла ровно в центре блюдца.

– А вы? Вы отказываетесь от светского сезона ради американского университета. Вы действительно готовы повернуться спиной ко всем привилегиям и достоинствам светской жизни?

Я думаю обо всех леди в тесных корсетах и с напряженными улыбками, заглушающих голод слабым чаем, изо всех сил старающихся уложить себя в рамки такого тесного мирка, отчаянно боящихся, что с их глаз соскользнут шоры и они увидят то, что предпочитают не видеть.

– Привилегии – не всегда достоинства, – говорю я.

Миссис Найтуинг осторожно кивает.

– Я готова помочь вам, как могу, со сферами. Можете на меня положиться. Что касается всего остального, то это требует куда более серьезных размышлений, и пока я к ним не готова. В небе светит солнце, и у меня на руках школа, полная девушек, ожидающих от меня наставлений и заботы. У меня есть обязанности, есть долг. Вы хотели поговорить о чем-то еще или это все?

– Это все. Искренне вас благодарю, миссис Найтуинг.

– Лилиан, – говорит она так тихо, что я едва ее слышу.

– Спасибо вам… Лилиан, – повторяю я, пробуя на язык вкус ее имени, как вкус экзотического соуса.

– Не за что, Джемма.

Она перекладывает какие-то бумаги на столе, прижимает их серебряной шкатулкой, но тут же снова передвигает на другое место.

– Вы еще здесь?

– Ну да, – бормочу я, быстро вставая.

Спеша к двери, я чуть не налетаю на стул.

– А что это вы говорили насчет школы мисс Пеннингтон? – спрашивает миссис Найтуинг.

– Только самые безмозглые уйдут к Пенни.

Директриса кивает.

– Ну да, это то самое слово. Ладно. Хорошего вам дня.

– Хорошего дня.

Она не поднимает глаз, не провожает меня взглядом. Я успеваю сделать лишь пару шагов, когда слышу, как она повторяет: «Только самые безмозглые уйдут к Пенни». И за этим следует невероятно странный звук, он начинается низко и тут же набирает высоту. Это смех… Нет, не смех, хихиканье. Это искреннее хихиканье, веселое и озорное, доказывающее, что мы никогда полностью не утрачиваем детства, какими бы женщинами мы ни стали.

На следующий день рассвет приходит розовый и полный надежд, он нежно обещает перейти в великолепный день конца весны. Раскинувшиеся позади школы Спенс зеленые луга оживают, взрываясь гиацинтами и какими-то яркими желтыми цветами. Воздух напоен ароматами сирени и роз. Аромат густой, плотный. От него у меня щекочет в носу, голова становится легкой. Над голубым горизонтом лениво клубятся облака. Мне кажется, я никогда не видела более чудесного пейзажа, даже в сферах. Мадемуазель Лефарж выпал для венчания удивительный денек.

Добрых полчаса перед венчанием мы с Фелисити проводим в саду, в последний раз вместе собирая цветы. Фелисити рассказывает о брючном костюме, который она клянется сразу же заказать в Париже.

– Ты только подумай, Джемма! Никогда больше не надевать все это ужасное белье и корсет! Это настоящая свобода! – говорит она, резко срывая маргаритку как бы для того, чтобы подчеркнуть свои слова.

Я осторожно извлекаю розу из ее зеленого гнезда, сплетенного из листьев, и кладу в свою корзинку.

– О тебе будут говорить во всем городе; это уж точно.

Фелисити небрежно пожимает плечами:

– Пусть их говорят. Это моя жизнь, не их. Я уже получила наследство. И, может быть, со временем по моему примеру леди в брюках станут самым обычным зрелищем.

Я не настолько храбра, чтобы прямо сейчас отказаться от юбки, но в общем понимаю, что Фелисити будет носить брюки с полной уверенностью. А она, злорадно усмехнувшись, хватает из своей корзинки горсть разных цветов и швыряет в меня. Чтобы не остаться в долгу, я отвечаю тем же. Она бросает еще горсть, и вскоре начинается настоящая перестрелка.

– Эй, ты собираешься вести себя прилично? – спрашиваю я, но при этом смеюсь.

Смеюсь по-настоящему.

– Только если ты того пожелаешь, – хихикает Фелисити, запуская в меня еще одним пучком цветов.

– Перемирие! – кричу я.

– Ладно, перемирие.

Мы все осыпаны цветами, а вот наши корзинки почти опустели. Мы пытаемся спасти, что можем. Цветы помяты, но пахнут они божественно. Я поднимаю с земли розу и подношу к губам.

– Оживи, – шепчу я ей, и цветок разгорается ослепительным розовым сиянием.

Фелисити усмехается.

– Ты ведь знаешь, что это ненадолго, Джемма. Цветы умирают. Такова их природа.

Я киваю.

– Но она не умрет прямо сейчас.

С холма доносится звон церковных колоколов, призывая нас. Фелисити стряхивает налипшую на юбку пыль, быстро проводя по ткани обеими руками.

– Чертово венчание, – бормочет она.

– О, ты лучше порадуйся! Как я выгляжу?

Она бросает на меня короткий оценивающий взгляд.

– Как миссис Найтуинг. Вот почему вы с ней подружились.

– Вот спасибо, – вздыхаю я.

Фелисити снимает с моих волос лепесток. Потом склоняет голову набок, изучая меня. Уголки ее губ слегка приподнимаются.

– Ты выглядишь точь-в-точь как Джемма Дойл.

Я решаю принять это за комплимент.

– Спасибо.

– Что, идем? – говорит Фелисити, предлагая мне руку.

Я беру ее под руку, и мне становится хорошо и спокойно.

– Идем.

Это чудесное скромное венчание. Мадемуазель Лефарж просто ослепительна в костюме из светло-синего крепа, такого же оттенка, как сапфиры. Мы, девушки, конечно же, предпочли бы видеть на ней платье, достойное королевы, что-нибудь из кружева и лент, со шлейфом длинным, как Темза, но мадемуазель Лефарж решила, что женщина ее возраста и положения не должна напускать на себя важность. И в итоге оказалась права. Костюм сидит на ней безупречно, а инспектор сияет так, словно ему досталась последняя женщина на планете. Они произносят клятвы, и преподобный Уэйт предлагает нам всем встать.

– Леди и джентльмены, позвольте представить вам мистера и миссис Стэнтон Хорнсби Кент!

– Не понимаю, зачем отказываться от собственной фамилии? – ворчит Фелисити, но финальные аккорды органа, слегка фальшивящего, заглушают ее слова.

Мы следуем за счастливой парой к выходу из церкви, к ожидающей молодоженов карете, которую предоставила им миссис Найтуинг. Бригид энергично сморкается в носовой платок.

– Вечно я плачу на свадьбах, – говорит она, громко шмыгая носом. – Но разве это не чудесно?

И мы вынуждены согласиться с ней.

Инспектору и его молодой супруге не удается сбежать от нас так вот просто. С криками «Желаем счастья!» мы осыпаем их бутонами. Молодожены просто купаются в нежных душистых цветах. Но вот уже карета уносит их по пыльной дороге прочь от церкви, а мы бежим вдогонку, бросая лепестки и наблюдая, как их уносит пьянящий ветер, обещающий лето.

Солнце обливает спину теплом. Пыль, поднятая колесами кареты, еще вьется над дорогой; кое-кто из младших девочек не прекращает погони. У меня на руках – ароматные пятна, оставленные цветами. Они напоминают, что прямо сейчас я не где-нибудь между мирами. Я твердо стою здесь, на пыльной дороге, что вьется через сад и лес, убегая на вершину холма, а потом вниз, к тракту, по которому люди отправляются туда, куда они решили поехать.

И мне не хочется покидать это место.