Текст книги "Прекрасное далеко"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

Глава 17

На следующее утро, в самый неприятный час, миссис Найтуинг собирает старших учениц в большом холле. Девушки дремлют на ходу, школьные формы застегнуты кое-как, волосы едва приглажены второпях. Многие трут глаза. Но мы не осмеливаемся зевать. Миссис Найтуинг собрала нас здесь не ради ранней чашки чая и нежных поцелуев. В воздухе витает угроза, близится нечто ужасное, и я боюсь, что нас все-таки заметили прошедшей ночью.

– Надеюсь, это не связано с костюмированным балом, – беспокоится Элизабет, и Сесили шикает на нее.

Через пять минут в холл врывается миссис Найтуинг – с таким мрачным выражением лица, что мы застываем, как замороженные. Она останавливается перед нами, заложив руки за спину, вскинув подбородок, и глаза у нее хищные, как у лисицы.

– Совершено весьма серьезное преступление, из тех, которые невозможно оставить безнаказанными, – говорит директриса. – Вы знаете, о чем я говорю?

Мы осторожно, с опаской качаем головами. Я чуть не теряю сознание от панического страха.

Миссис Найтуинг обжигает нас властным взглядом.

– Камни восточного крыла были осквернены, – говорит она, отчетливо произнося каждое слово. – Их разрисовали странными знаками… кровью!

Все девушки разом громко ахают. Я ощущаю и ужас, и возбуждение: восточное крыло! Кровь! Тайное преступление! Об этом будут отчаянно сплетничать по меньшей мере неделю.

– Прошу тишины! – рявкает миссис Найтуинг. – Знает ли кто-то хоть что-нибудь об этом преступлении? Если вы начнете покрывать друг друга, выбрав молчание, вы окажете кому-то дурную услугу!

Я думаю о прошлой ночи, о фигуре, мелькнувшей в темноте. Но я, само собой, не могу рассказать об этом миссис Найтуинг, потому что тогда мне пришлось бы объяснять, почему я бродила там, вместо того чтобы лежать в постели.

– Неужели никто не выйдет вперед? – продолжает напирать миссис Найтуинг.

Мы молчим.

– Очень хорошо. Если никто не желает признаваться, наказаны будут все. Вы возьмете ведра и щетки и будете все утро отмывать испачканные камни, пока они не заблестят, как новенькие.

– Ох… но, миссис Найтуинг, – вскрикивает Марта, заглушая тихий ропот. – Неужели мы действительно должны отмывать… кровь?!

– Боюсь, я потеряю сознание, – со слезами в голосе говорит Элизабет.

– Ничего подобного вы не сделаете, Элизабет Пул!

Ледяной взгляд миссис Найтуинг мигом осушает слезы Элизабет.

– Восстановление восточного крыла – очень важное дело. Мы ждали этого долгие годы, и никому не будет позволено остановить работы! Разве мы не хотим, чтобы школа Спенс выглядела наилучшим образом ко дню костюмированного бала?

– Да, миссис Найтуинг, – отвечаем мы.

– Подумайте, как вы будете горды, когда через многие годы вернетесь сюда, возможно, с собственными дочерьми, и сможете сказать: «Я училась здесь, когда все эти камни возвращали на место!» Мистер Миллер и его рабочие каждый день тяжко трудятся, восстанавливая восточное крыло. И вы можете подумать об этом, когда будете чистить камни.

– Ха! «Когда вы вернетесь с собственными дочерьми!» – фыркает Фелисити. – Уж можете быть уверены, я-то никогда сюда не вернусь!

– Ох, мне этого не вынести… прикасаться к крови!

Элизабет морщит нос. Вид у нее совсем больной.

Сесили осторожными круговыми движениями трет камень.

– Я совершенно не понимаю, почему нужно наказывать всех?

– У меня руки болят, – ворчит Марта.

– Тс-с! – останавливает ее Фелисити. – Слушайте!

На лужайке миссис Найтуинг яростно допрашивает Бригид, а мистер Миллер стоит рядом, сложив руки на груди.

– Это ты сделала, Бригид? Я всего лишь хочу услышать честный ответ!

– Да нет же, миссус, сердцем клянусь, это не я!

– Я не желаю, чтобы девушек пугали какими-то колдовскими знаками и разговорами о феях и прочем в этом роде!

– Да, миссус.

Мистер Миллер хмурится.

– Это они, цыгане. Им нельзя доверять. Чем скорее вы их отправите отсюда, тем лучше мы все будем спать. Я знаю, у вас, леди, очень нежные чувства…

– Могу вас заверить, мистер Миллер, что в моих чувствах нет ни малейшей нежности! – огрызается миссис Найтуинг.

– И все равно, мэм, только скажите – и мы с рабочими позаботимся об этих цыганах, ради вас!

На лице миссис Найтуинг явственно читается отвращение.

– В этом нет необходимости, мистер Миллер. Я уверена, подобная глупая выходка больше не повторится.

Миссис Найтуинг пристально смотрит на нас, и мы мигом опускаем головы и трем камни изо всех сил.

– Как вы думаете, кто это сделал? – спрашивает Фелисити.

– Я думаю, а вдруг мистер Миллер прав и это цыгане? – говорит Сесили. – Они злятся из-за того, что им не дали работы.

– А чего еще ожидать от людей такого рода? – вторит ей Элизабет.

– Но это могла быть и Бригид, – говорит Марта. – Вы ведь знаете, какая она странная, и эти ее сказки…

– Представить не могу, чтобы Бригид среди ночи выбралась из постели, чтобы разрисовать камни. Она же целыми днями напролет жалуется, что у нее спина болит, – напоминаю я им.

Сесили окунает щетку в ведро с мутно-красной водой.

– А если предположить, что это просто хитрость с ее стороны? Что, если она на самом деле ведьма?

– Она так много знает о феях и всяком таком, – округлив глаза, говорит Марта.

Подозрения превращаются в игру. Фелисити тоже таращит глаза, копируя Марту. И наклоняется к ней.

– Ты подумай вот о чем: разве у хлеба, который она печет, нет привкуса детских душ? Я сейчас упаду в обморок!

И она прижимает ладонь ко лбу.

– Я серьезно говорю, Фелисити Уортингтон! – сердится Марта.

– Ох, Марта, да ты же никогда не бываешь серьезной! – поддразнивает ее Фелисити.

– Но зачем было помечать восточное крыло кровью? – спрашиваю я.

Сесили некоторое время размышляет над моим вопросом.

– Из мести. Чтобы напугать рабочих.

– Или чтобы пробудить злых духов, – предполагает Марта.

– А что, если это знак какой-то колдуньи… или самого дьявола? – шепчет Элизабет.

– Это может быть и для защиты, – говорит Энн, продолжая скрести камень.

Элизабет фыркает.

– Для защиты? От чего?

– От зла, – отвечает Энн.

Сесили щурится.

– Да ты-то откуда знаешь?

Энн внезапно осознает, что вступила на скользкую почву.

– Я… я читала о таком… в Би-библии.

Что-то особенное мелькает в глазах Сесили.

– Это ты сделала?

Энн роняет щетку в ведро, и грязная вода выплескивается ей на фартук.

– Н-нет… Я… я этого не делала!

– Тебе завидно, что мы счастливы, что разговариваем о чайных приемах и вечеринках? И ты хочешь все это разрушить!

– Нет! Не хочу!

Энн вытаскивает щетку из ведра и снова принимается за работу, но при этом бормочет что-то себе под нос.

Сесили хватает ее за плечи и поворачивает лицом к себе.

– Что ты сказала?

– Прекрати, Сесили! – говорю я.

Энн краснеет.

– Н-ничего.

– Что ты сказала? Мне бы хотелось это услышать!

– Мне тоже, – вторит ей Марта.

– Ох, Сесили, да что с тобой? – возмущается Фелисити. – Оставь ее в покое, слышишь?

– Я имею право знать, что она сказала у меня за спиной, – заявляет Сесили. – Ну же, Энн Брэдшоу! Повтори это! Я требую, чтобы ты повторила!

– Я сказала, что однажды ты об этом пожалеешь, – шепчет Энн.

Сесили хохочет.

– Я – пожалею? Да что, скажи на милость, ты можешь мне сделать, Энн Брэдшоу? Что вообще ты могла бы мне сделать когда-нибудь?

Энн смотрит на камни. И принимается тереть щеткой одно и то же место.

– Думаю, ничегошеньки, – продолжает Сесили. – Через месяц ты займешь надлежащее место прислуги. Ты для него предназначена. И давно пора понять и признать это!

Наша работа наконец закончена, мы выплескиваем из ведер омерзительную воду и тащимся к школе, измученные и грязные. Разговор перешел на предстоящий бал и костюмы, которые мы наденем. Сесили и Элизабет хотят быть принцессами. Им не терпится начать выбирать шелк и атлас, из которого им сошьют чудесные платья. Фелисити твердит, что она будет валькирией. Я говорю, что мне хотелось бы выступить в роли Элизабет Беннет, героини мисс Остин, но Фелисити заявляет, что это самый скучный костюм за всю историю костюмированных балов и что, само собой, никто и не поймет, кого я изображаю.

– Мне хотелось посоветовать Сесили прыгнуть в озеро, – бормочет Энн.

– И почему ты этого не сделала? – спрашиваю я.

– А что, если она наврет миссис Найтуинг, будто это я разрисовала камни? Что, если миссис Найтуинг ей поверит?

– «Что, если, что, если», – с раздраженным вздохом передразнивает ее Фелисити. – А что, если бы ты хоть раз восстала против нее?

– У них вся власть, – жалуется Энн.

– Да потому, что ты сама им ее отдала!

Энн отворачивается от Фелисити, задетая.

– Я и не ожидала, что ты поймешь.

– Да, – рявкает Фелисити, – ты права. Я никогда не пойму твое вечное желание просто лечь и умереть. Если ты хотя бы не попробуешь бороться, мне будет ничуть тебя не жаль!

Время у нас расписано, как у солдат. За уроком музыки – урок французского языка, потом – перерыв на ленч, и нам подают скучнейшую вареную треску. Потом урок танцев. Мы заучиваем движения кадрили и вальса. Поскольку сегодня день стирки, нас отправляют в прачечную, чтобы мы отдали прачке свое белье и платья, а заодно и заплатили ей за работу. Потом мы переписываем предложения из «Николаса Никльби» мистера Диккенса, совершенствуя каллиграфию. Миссис Найтуинг шагает между ровными рядами столов, делая замечания о красоте петель и завитков букв. Если мы сажаем на лист кляксу – а при том, что чернила стекают с перьев и пальцы у нас устали, это неизбежно, – мы должны заново переписывать всю страницу. Когда директриса объявляет о конце урока, у меня косят глаза, а пальцы, похоже, никогда больше не смогут разогнуться.

Когда опускается вечер, мы окончательно измотаны. Я никогда не была так рада виду кровати. Я натягиваю тонкое одеяло до подбородка, и как только голова касается подушки, я погружаюсь в сон, запутанный, как лабиринт.

Леди в лавандовом платье кивает мне, выглядывая из густого лондонского тумана. Я следую за ней к книжной лавке. Она вытаскивает с полок книги, пока наконец не находит ту, которая ей нужна. Она кладет ее на стол, открывает и начинает рисовать, покрывая страницы непонятными линиями и значками, которые напоминают мне карту. Она с бешеной скоростью чертит по странице, но нас перебивает стук лошадиных копыт. Глаза леди расширяются от страха. Окно вдруг затягивает морозными узорами. Холодный туман вползает сквозь трещины в двери. Дверь внезапно распахивается. Гнусный монстр в оборванном плаще принюхивается – это ищейка из Зимних земель.

– Жертва… – завывает монстр.

Я просыпаюсь и обнаруживаю, что сбросила все до единой книги с полки. Они грудой лежат на полу.

Энн сонным голосом окликает меня:

– Джемма, почему ты устроила такой шум?

– Я… у меня был кошмар. Извини.

Она переворачивается на другой бок и снова засыпает. Сердце все еще бешено колотится, я начинаю перебирать книги. «Джейн Эйр» совершенно изодрана. Я горюю над ней, как будто пострадала я сама, а вовсе не мисс Эйр. «Книга джунглей» мистера Киплинга тоже изорвана. «Гордость и предубеждение» мисс Остин слегка потрепана, но в общем осталась цела. Но единственной книгой, полностью избежавшей надрывов и царапин, оказалась «История тайных обществ», и я должна порадоваться, что хоть что-то выжило после моего ночного налета.

Я аккуратно возвращаю книги на полку, корешками наружу, кроме «Гордости и предубеждения», потому что мне нужно утешение давнего друга. Мисс Остин составляет мне компанию в свете лампы, мы вместе до самого утра, когда я наконец засыпаю, и мне снится мистер Дарси, который так хорош, как только может мечтаться любой девушке.

Глава 18

– Я просто поверить не могу, что я, Энн Брэдшоу, увижу Лили Тримбл в ее величайшей роли!

– Да, в общем, ты ее увидишь, но не как Энн Брэдшоу.

Я прикладываю к простой соломенной шляпке темно-зеленую ленту. Она не делает меня красавицей, но я выгляжу вполне достойно.

– Мне очень жаль, что ты не можешь пойти туда под собственным именем, Энн.

Она кивает, уступая.

– Это неважно. Я ее увижу, и это все, что меня интересует.

– Ты уже обдумала свою иллюзию? – спрашиваю я.

– О да!

Энн сияет.

– Очень хорошо. Значит, попробуем?

Я беру Энн за руки. Энн еще удерживает в себе малую толику магии, и та соединяется с новой порцией, которую я передаю подруге. Я ощущаю, как сила перетекает из моих рук в руки Энн и обратно, как нас связывает невидимая нить.

– Ладно, продолжай, – улыбаясь, говорю я. – Превращай себя в кого хочется. Мы подождем.

– Это займет всего минутку! – взволнованно восклицает Энн, щеки у нее пылают. – Обещаю!

– Все это плохо кончится, не сомневаюсь, – ворчит Фелисити, когда я спускаюсь.

Она пытается получше завязать бант на шее. Я касаюсь банта кончиками пальцев – и он становится пышным и нарядным.

– Ты ведь сама постоянно твердишь, что в магии нет прока, если мы не можем пользоваться ею здесь, – напоминаю я.

– Я не имела в виду поездки на спектакли и новые шляпки, – огрызается Фелисити.

– Для Энн это очень много значит.

– Не понимаю, как посещение дневного спектакля может изменить ее жизнь, – продолжает брюзжать Фелисити. – Вместо того чтобы стать простой гувернанткой, она станет гувернанткой, которой довелось побывать в театре.

– Я пока что не знаю, – говорю я. – Но это – начало.

– Привет!

Мы оборачиваемся на голос Энн, но на лестнице над нами стоит вовсе не она. Это кто-то совсем другой – молодая особа, лет двадцати на вид, с пышными темными локонами, чуть вздернутым носиком и глазами сапфирового цвета. В этом существе нет ни малейшего намека на нашу Энн. На ней платье, которое могло бы сойти с обложки журнала парижской моды. Оно сшито из шелка персикового цвета, с отделкой из черного муара, с широким кружевным воротником. Рукава у плеч пышные, но чуть ниже они плотно охватывают руку. На голове красавицы бархатная шляпка сливочного цвета, с одним-единственным пером. Ансамбль завершает изысканный зонтик.

Она замирает на верхних ступенях лестницы в красивой позе.

– Как я выгляжу?

– Просто безупречно, – отвечает ошеломленная Фелисити. – Глазам не верю!

Энн смотрит на меня.

– Джемма?..

Она ждет моего ответа. Но… дело не в том, что она не хороша; она очень хороша. Просто это уже не Энн. Я ищу те черты, которые так милы мне в моей подруге: пухловатое лицо, застенчивая улыбка, осторожный взгляд – но все это исчезло. Энн заменило вот это странное существо, совершенно мне незнакомое.

– Тебе не нравится, – говорит она, прикусив губу.

Я улыбаюсь.

– Просто ты выглядишь уж слишком по-другому.

– В том и смысл! – заявляет Энн, подхватывает юбку и кружится. – Ты ведь уверена, что никто меня не узнает?

– Я и сама не узнала, – заверяю я.

Тут лицо Энн затуманивается.

– Но как долго продержится иллюзия?

– Не могу сказать, – отвечаю я. – По меньшей мере несколько часов. Может быть, даже весь день… ну, в любом случае, достаточно для нашей затеи.

– Мне бы хотелось, чтобы так осталось навсегда, – говорит Энн, касаясь затянутой в перчатку рукой своего нового лица.

К нам надменной походкой приближается Сесили, с широкой улыбкой на лице. На ней прекрасное жемчужное ожерелье с изящнейшей камеей.

– Ох, Фелисити, ты только посмотри! Разве оно не великолепно? Это мама прислала. Мне не следовало бы его надевать до первого выезда в свет, но я не смогла устоять. О, добрый день! – здоровается она, только теперь заметив Энн.

Фелисити спешит вмешаться.

– Сесили, это моя кузина, мисс…

– Нэн Уошбрэд, – холодно произносит Энн.

Мы с Фелисити чуть не взрываемся хохотом, но тут же соображаем, что это анаграмма имени Энн Брэдшоу.

Чары отлично скрывают Энн. Сесили, похоже, очарована «старшей двоюродной сестрой Фелисити» и говорит с ней так, словно перед ней – герцогиня.

– Вы будете пить с нами чай, мисс Уошбрэд? – с придыханием спрашивает она.

– Боюсь, нет. Мы отправляемся посмотреть на мисс Лили Тримбл в «Макбете».

– Я большая поклонница мисс Тримбл, – заявляет Сесили.

Врунья!

Энн напоминает мне кошку, загнавшую мышь в угол.

– Какое чудесное ожерелье!

Она дерзко касается жемчужин и хмурится.

– О, они липкие!

Сесили в ужасе хватается за шею.

– Не может быть!

Энн одаривает ее взглядом одновременно сожалеющим и самодовольным.

– Знаете, дорогая, я неплохо разбираюсь в драгоценностях, и должна с сожалением вам сказать, что ваше ожерелье – подделка.

Лицо Сесили багровеет, и я пугаюсь, что она сейчас зарыдает в голос. Она снимает ожерелье и внимательно рассматривает его.

– Ох, боже! Ох! А я уже всем его показала! Теперь все сочтут меня за дуру!

– Или за обманщицу, – говорит Энн, и в ее голосе появляется легкий оттенок жестокости. – Знаете, я недавно слышала историю о девушке, которая выдавала себя за знатную особу, а когда ее обман раскрылся, ее репутация была погублена. Мне бы не хотелось, чтобы с вами случилось нечто подобное.

Сесили, ужаснувшись, сжимает ожерелье в ладони, стараясь спрятать.

– И что мне теперь делать? Я погибну!

– Ну, что вы, что вы, – Энн легонько похлопывает Сесили по плечу. – Вы не должны так тревожиться. Я могу его забрать у вас. А вы скажете матушке, что оно потерялось.

Сесили прикусывает губу и всматривается в жемчуг.

– Но она так рассердится…

– Это все же лучше, чем выглядеть в глазах других глупышкой… или кое-кем похуже.

– Действительно, – бормочет Сесили. – Спасибо за добрый совет.

И она неохотно отдает ожерелье Энн.

– Я его спрячу подальше, вы можете быть уверены, никто об этом не узнает, – заверяет ее Энн.

– Вы очень добры, мисс Уошбрэд.

Сесили смахивает слезу.

– В вас есть что-то такое, что вызывает желание помочь, – мурлычет Энн, и ее улыбка сияет, как солнце.

– Но это была удивительно хорошая подделка, – говорю я, когда мы остаемся одни. – Как ты догадалась, что жемчуг фальшивый? Я бы поклялась, что он настоящий.

– Он и есть настоящий, – говорит Энн, застегивая драгоценность на своей шее. – Это я – удивительно хорошая подделка.

– Да, Энн Брэдшоу! – восклицает Фелисити. – Ты просто великолепна!

Энн улыбается.

– Спасибо.

Мы беремся за руки, чтобы насладиться единством. Наконец-то Энн перехитрила эту отвратительную Сесили Темпл. Воздух вокруг становится как будто прозрачнее и свежее, как после дождя, и я уверена, что мы движемся к счастливому будущему.

Мадемуазель Лефарж сообщает, что экипаж прибыл. Мы представляем ей «Нэн» и сдерживаем дыхание, ожидая ответа учительницы. Увидит ли она настоящую Энн сквозь завесу иллюзии?

– Как поживаете, мисс Уошбрэд?

– С-спасибо, хорошо, – отвечает Энн чуть дрогнувшим голосом.

Я крепко сжимаю ее руку, потому что боюсь, как бы недостаток уверенности не ослабил иллюзию. Энн должна верить в нее безоговорочно.

– Странно, но мне почему-то кажется, что мы уже встречались прежде, – говорит мадемуазель Лефарж. – В вас есть что-то знакомое, только я никак не могу это уловить.

Я стискиваю ладонь Энн, усиливая нашу связь. «Ты – Нэн Уошбрэд. Нэн Уошбрэд. Нэн Уошбрэд».

– Меня часто принимают за кого-то другого. Однажды даже сочли меня за одну бедняжку из школы-интерната, – отвечает Энн.

Фелисити, не выдержав, хохочет.

– Простите, – говорит она, взяв себя в руки. – Я просто вспомнила шутку, которую мне рассказали на прошлой неделе.

– Что ж, я рада нашему знакомству, мисс Уошбрэд, – говорит мадемуазель Лефарж. – Не пора ли нам? Экипаж ждет.

Я замечаю, что сдерживала дыхание, и выпускаю воздух из груди.

– Страшно было? – шепчу я, когда кучер открывает перед нами дверцы экипажа.

Энн усмехается.

– Но она поверила! Она совсем ничего не почувствовала. Наш план работает, Джемма!

– Да, верно, – соглашаюсь я, касаясь ее руки. – И это только начало. Но давай не будем терять головы.

– О, какое прекрасное ожерелье! – замечает мадемуазель Лефарж. – Прекрасные жемчужины!

– Благодарю вас, – отвечает Энн. – Их подарил мне кое-кто, неспособный оценить их по достоинству.

– Какая жалость, – посмеивается наша учительница.

Невероятно возбужденные, мы едем на поезде в Лондон. Нас воодушевляет обладание такой могущественной тайной. Мне немного неловко от того, что мы обманули мадемуазель Лефарж, она мне очень нравится, но это необходимость. Мысль о том, как легко мы можем обеспечить себе свободу, волнует меня до глубины души. Свобода… теперь она у нас есть. Как ни удивительно, но я обнаруживаю, что, когда пользуюсь магией, чувствую себя гораздо лучше – я как будто оживаю, пробуждаюсь. У меня только что не кружится голова.

– Чем вы собираетесь сегодня заняться в Лондоне, мадемуазель Лефарж? – спрашиваю я.

– У меня назначено несколько встреч, – отвечает она со счастливым вздохом. – Это связано со свадьбой.

– Вы должны рассказать нам все-все, – настаивает Фелисити.

Мы забрасываем мадемуазель Лефарж вопросами. У нее будет веер? А кружева на платье? А вуаль? Будет ли ее платье расшито апельсиновыми цветами, на счастье, как это сделала королева Виктория?

– Ох, нет, ничего особенно пышного! – возражает мадемуазель Лефарж, поглядывая на свои пухлые руки, лежащие на коленях. – Это будет простое деревенское венчание в церкви школы Спенс.

– А вы останетесь в школе? – спрашивает Энн. – После того, как выйдете замуж?

– Это будет зависеть от мистера Кента, – отвечает француженка таким тоном, словно сама она уже ничего решить не может.

– А вы бы хотели остаться? – не отстает от нее Фелисити.

– Мне хотелось бы после замужества начать какую-то новую жизнь. Вообще-то инспектор интересовался моими мыслями на этот счет, ему хочется знать, как я сама представляю будущее. Это не совсем соответствует общепринятому, но мне очень нравится.

– Это просто чудесно! – говорит Энн.

Она улыбается с мечтательным видом, и я понимаю, что мысленно она уже видит себя хлопочущей на кухне, подающей мужу завтрак перед уходом на работу, целующей его на прощание… Я пытаюсь представить себя в роли замужней дамы. Понравилось бы мне это? Или я сразу же начала бы отчаянно скучать? Стало бы это мирным приютом или настоящим проклятием?

Мои мысли обращаются к Картику – к его губам, к его рукам, к тому, как он однажды поцеловал меня. Я представляю, как мои пальцы касаются его губ, ощущаю его ладони на своей шее. Теплая боль рождается в нижней части живота. От нее во мне разгорается нечто такое, для чего у меня нет названия, и я внезапно как будто оказываюсь в видении. Мы с Картиком стоим в каком-то саду. Мои руки раскрашены хной, как у индийских невест. Картик обнимает меня и целует под дождем из цветочных лепестков. Он нежно спускает с моих плеч сари, обнажая их, его губы скользят по коже, и я чувствую, что между нами вот-вот должно все измениться.

Я прихожу в себя. Дыхание у меня тяжелое, я горю с головы до ног. Но, похоже, никто не замечает моего странного состояния, и я изо всех сил стараюсь поскорее взять себя в руки.

– А я никогда не выйду замуж, – заявляет Фелисити с плутовской улыбкой. – Я буду жить в Париже и стану натурщицей у какого-нибудь художника.

Она старается поразить нас, и мадемуазель Лефарж сначала поддается на провокацию.

– Но, мисс Уортингтон…

Однако она тут же спохватывается.

– Разве вам не хочется иметь мужа и детей, мисс Уортингтон?

Она говорит так, будто на этом поезде мы совершаем путешествие от возраста юных девушек к возрасту молодых леди, которые должны уметь поддерживать беседу на любую тему. И эта ее уверенность почти так же сильна, как магия.

– Нет, не хочется, – отвечает Фелисити.

– Но почему нет? – продолжает спрашивать мадемуазель Лефарж.

– Я… мне хочется жить одной. Мне бы не хотелось когда-нибудь угодить в ловушку.

– Совсем не обязательно попадаться в ловушку. Жизнь может быть очень богатой и насыщенной, если в ней есть и долг, и радость.

– Что-то я такого не замечала, – бормочет Фелисити.

Мадемуазель Лефарж задумчиво кивает.

– Полагаю, тут все дело в том, чтобы выбрать хорошего мужа, такого, который станет вам другом, а не хозяином. Мужа, который будет заботиться о жене, каждый день проявляя доброту в мелочах и поддерживая супругу своей уверенностью. Но и жена в свою очередь должна быть ему настоящим другом.

– Из меня не получится хорошая жена, – говорит Фелисити так тихо, что ее почти не слышно за стуком колес.

– А что вы собираетесь сегодня купить? – спрашивает Энн, на мгновение отказавшись от роли искушенной Нэн, чтобы задать вполне девчачий вопрос.

– Ох, да так, разные мелочи. И, боюсь, ничего столь изысканного, как ваше ожерелье.

Энн снимает жемчуга с шеи и протягивает их мадемуазель Лефарж.

– Мне бы хотелось, чтобы вы это взяли.

Мадемуазель Лефарж отводит ее руку.

– Нет-нет, это уж чересчур, вы слишком добры.

– Нет, – возражает Энн, краснея. – Вам ведь все равно нужны будут какие-то украшения.

– Нет, я просто не могу, – стоит на своем мадемуазель Лефарж.

Я беру ее за руку и представляю в свадебном платье, с жемчугами на шее.

– Возьмите их, – тихо говорю я, и мое желание на крыльях магии проносится между нами и проникает в мадемуазель Лефарж.

Она моргает.

– Вы уверены?

– О да! Ничто не доставит мне большего удовольствия! – улыбается Энн.

Мадемуазель Лефарж застегивает ожерелье на шее.

– Как оно выглядит?

– Великолепно! – хором отвечаем мы.

Энн, Фелисити и мадемуазель Лефарж принимаются беспечно болтать. Я смотрю в окно вагона на холмы, проносящиеся мимо. Мне хочется спросить у них о моем будущем: станет ли мой отец здоровым, моя семья – спокойной? Переживу ли я первый выезд в свет? Смогу ли утвердиться в сферах и оправдать надежды, особенно собственные?

– Можете вы мне сказать? – шепчу я.

От теплого дыхания на стекле появляется легкий туман. Он быстро тает, как будто я и слова не произносила. Поезд замедляет ход, холмы исчезают за клубами темного дыма. Проводник объявляет станцию. Мы прибыли, начинается настоящее испытание.

Мадемуазель Лефарж передает нас миссис Уортингтон, ожидающей на платформе. Миссис Уортингтон похожа на дочь, у нее светлые волосы и холодные серые глаза, но все это немножко не такое. В ней нет дерзкой чувственности Фелисити, и от этого ее красота выглядит хрупкой. Все мужчины замечают ее прелесть. Когда она идет к нам, они оглядываются на нее, и иной раз смотрят чуть дольше, чем позволяют приличия. У меня никогда не будет такой красоты, которая открывает все дороги.

Миссис Уортингтон тепло приветствует нас:

– Сегодня будет чудесный день. И как приятно снова тебя увидеть, милая Нэн! Надеюсь, вы хорошо доехали?

– О да, просто замечательно, – отвечает Энн.

Они углубляются в вежливую беседу. Мы с Фелисити переглядываемся.

– Она действительно поверила, что Энн – твоя кузина! – злорадно шепчу я. – Она не заметила разницы!

Фелисити фыркает.

– Она и не должна была заметить.

На улице нам встречаются знакомые миссис Уортингтон, и она останавливается, чтобы обменяться парой слов. Мы стоим рядом, нас не замечают, не видят, не слышат. В нескольких футах от нас проходит группа женщин, они всячески стараются привлечь внимание. Они несут на себе складные плакаты-«сэндвичи» с сообщением о забастовке. «Пожар на фабрике Бердона. Шесть человек убиты ради денег. Правосудие должно свершиться – мы требуем достойной заработной платы и достойного обращения!» Женщины заговаривают с прохожими, просят проявить сочувствие. Хорошо одетые люди, направляющиеся в театры и клубы, поспешно отворачиваются, на лицах написано отвращение.

Девушка лет пятнадцати отходит от группы, она держит в руках жестянку из-под консервов. Ее перчатки – чистая насмешка. Они сплошь покрыты дырами. Сквозь прорези видны костяшки пальцев, красные и обветренные.

– Пожалуйста, мисс… не поделитесь ли медной монеткой?

– А что случилось? – спрашивает Энн.

– Мы работаем на фабрике Бердона, мисс, шьем чепчики, и хуже места просто не найти, – отвечает девушка; у нее под глазами залегли глубокие тени. – Случился пожар, погибли наши подруги, мисс. Ужасный пожар. Двери фабрики всегда запирают, чтобы мы не могли выйти. И разве у них был шанс спастись?

– Бесси Тиммонс и Мэй Саттер, – шепчу я.

Глаза девушки округляются.

– Вы их знали, мисс?

Я быстро качаю головой.

– Я… наверное, мне попались их имена в газете.

– Они были хорошими девушками, мисс. Мы бастуем, чтобы такого не повторилось. Мы хотим, чтобы нам честно платили и хорошо с нами обращались. Нельзя, чтобы наши подруги погибли понапрасну.

– Я уверена, что, где бы ни находились теперь ваши подруги, они гордятся вами, – говорю я и опускаю в банку шиллинг.

– Спасибо вам, мисс!

– Идемте, девушки! – окликает нас миссис Уортингтон, наконец-то собравшаяся двинуться дальше. – Зачем вы разговариваете с этими жалкими особами?

– Они бастуют, – отвечаю я. – Их подруги погибли в пожаре на фабрике.

– Какой ужас! Я не желаю слышать о подобных вещах.

Мимо проходит какой-то джентльмен, исподтишка поглядывая на миссис Уортингтон. Она отвечает самодовольной улыбкой.

– Им бы следовало обзавестись мужьями и заботиться о семьях.

– А что, если они не могут? – резко спрашивает Фелисити. – Что, если у них нет мужей, зато есть дети, которых нужно кормить, и покупать дрова, чтобы топить печь? Что, если они могут рассчитывать только на себя? Или… или они не хотят выходить замуж? Разве они недостойны милосердия сами по себе?

Я с изумлением вижу огонь в глазах Фелисити, хотя сомневаюсь, что эта вспышка вызвана стремлением изменить общество. Я уверена, это просто способ разозлить мать. Мы с Энн не решаемся вмешаться в стычку. И смотрим в землю.

– Милая, бедные будут всегда. И я не слишком-то представляю, что я могу для них сделать. Мне довольно и собственных обязательств.

Миссис Уортингтон поправляет меховую горжетку, натягивая ее вокруг шеи, как мягкую кольчугу, защищающую ее мягкий мир.

– Идемте же! Давайте не станем говорить о столь неприятных вещах в такой замечательный весенний день. О, кондитерская! Не зайти ли нам туда и не посмотреть, что там найдется вкусного? Я знаю, девушки любят сладости.

Она улыбается с видом заговорщицы.

– Я ведь и сама когда-то была юной девушкой!

Миссис Уортингтон входит в дверь кондитерской лавки, а Фелисити зло смотрит ей вслед.

– Ты навсегда останешься глупой девчонкой, – с горечью шепчет она.