Текст книги "Прекрасное далеко"
Автор книги: Либба Брэй
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 45 страниц)
На глазах Пиппы снова выступают слезы. Она сжимает ягоды в руке, стискивает их так, что черно-синий сок сочится между пальцами и капает на землю, и я боюсь того, что она может сделать с нами сейчас.
– Пусть их идут. Нам не нужны неверящие, – говорит наконец Пиппа и раздвигает для нас завесу огня. – Уходите сейчас же. Убирайтесь.
Единственный путь к отступлению – сквозь огонь, и нет гарантии, что Пиппа не сожжет нас в уголь, когда мы будем проходить сквозь жаркую стену. Судорожно сглотнув, я веду Энн и Фелисити в огненный коридор.
Пиппа начинает петь – громко, яростно:
– «Ох, у меня есть любовь, настоящая, пылкая, и меня она ждет, она ждет, она ждет…»
Когда-то эта песенка звучала просто и весело, но теперь от нее у меня мороз пробегает по коже. Это песнь отчаяния. Девушки одна за другой присоединяются к Пиппе, их голоса набирают силу, и рыданий Фелисити уже не слышно за ними. Я не осмеливаюсь оглянуться назад до тех пор, пока мы не минуем ежевичную стену по дороге к саду… и Пиппа вместе со своими почитательницами остаются в кольце огня, как раскаленные добела угли, готовые превратиться в пепел.
Глава 57
Фелисити не желает разговаривать. Как только мы возвращаемся в школу, она поднимается наверх, цепляясь за перила лестницы так, словно это единственный предмет, способный удержать ее на земле. Мы с Энн не обсуждаем происшедшее. Ночь кажется тяжелой и жесткой, и никакие слова не могут ее изменить. Только когда Энн устраивается рядом с Сесили, чтобы заняться вышивкой, я решаюсь подняться в комнату Фелисити. Я нахожу ее лежащей на кровати, и Фелисити выглядит такой неподвижной, что я пугаюсь, не умерла ли она.
– Зачем ты пришла?
Ее голос – лишь тень прежнего.
– Пришла полюбоваться на развратницу?
Она поворачивается ко мне, у нее мокрое от слез лицо. В руке она сжимает перчатку Пиппы.
– Я ведь вижу по твоим глазам, Джемма. Так что не стесняйся, выкладывай! Да, я развратница. Мои привязанности неестественны.
Я открываю рот, но не могу найти слов.
– Говори! Скажи то, что тебе давно хочется сказать, то, о чем все подозревали!
– Я никогда ничего такого не подозревала. Правда.
Фелисити дышит тяжело. Из носа у нее течет. Пряди волос отсырели от слез и прилипли к щекам.
– Ну, а теперь ты все знаешь и презираешь меня.
Так ли это? Нет. Я просто очень смущена, растеряна. У меня есть вопросы, но я не знаю, как их задать. Всегда ли Фелисити была такой? Испытывает ли она подобное влечение ко мне? Я раздевалась перед ней. Она видела меня. И я ее видела, и отмечала ее красоту. Может быть, я тоже втайне от себя испытываю подобные чувства к Фелисити? Возможно, я такая же, как она? И как мне узнать, если это так?
Фелисити падает на кровать, задыхаясь от слез. Ее тело сотрясается от рыданий. Я протягиваю руку и прикасаюсь к ней, опуская ладонь на плечо. Мне бы нужно что-то сказать, но я совершенно не представляю, что именно. Поэтому говорю первое, что приходит на ум:
– Ты полюбишь снова, Фелисити.
Лицо Фелисити прижато к подушке, но она перекатывает голову вправо-влево:
– Нет. Не полюблю. Не так.
– Тише, тише…
– Так же – никогда!
Она снова заходится в рыданиях. Они накатывают яростными волнами. Но наконец поток иссякает. Фелисити лежит, мокрая от слез, обессилевшая, полностью выдохшаяся. Длинные вечерние тени ползут по стенам, подбираются к нам, укрывают нас тишиной, какую приносит только ночь. В неясном свете сумерек мы видим лишь очертания друг друга, сведенные к чистой сущности. Я ложусь рядом с Фелисити. Она сжимает мои пальцы в мокрой ладони. Она держит мою руку, и я не вырываюсь, и в этом есть что-то особенное. Мы лежим, привязанные друг к другу хрупким обещанием наших пальцев, а ночь становится все смелее. И наконец, окончательно расхрабрившись, она разевает пасть и проглатывает нас целиком.
Глава 58
Поезд, пуская клубы дыма, спешит через холмы и долины к Лондону. Я оставила на ветках ивы лоскут – вместе с запиской Картику, сообщающей о том, что случилось с моим отцом, и обещанием вернуться как можно скорее. Я оставила записки и Фелисити с Энн. С тяжелым сердцем я пересаживаюсь из экипажа в поезд, из поезда в экипаж – пока наконец не добираюсь до нашей улицы.
Дом в Белгрейве мрачен и тих. Вызван доктор Гамильтон. Они с Томом шепчутся о чем-то в фойе, а мы с бабушкой сидим в гостиной, глядя в огонь, который нам совсем не нужен. В доме и без того жарко, но бабушка настояла на том, чтобы разжечь камин. В ее руке – носовой платок отца, похожий на гневный цветок. На снежно-белом фоне – маленькое яркое пятно крови.
Молча входит Том, плечи сгорблены. Он закрывает за собой дверь, и это его молчание совершенно невыносимо.
– Том? – тихо произношу я.
Он садится у камина.
– Туберкулез легких. Уже давно.
– Давно? – переспрашиваю я.
– Да, – кивает Том.
Значит, не я в этом виновата. Это пьянство, и опиум, и это его чертово нежелание жить. Эгоистичная жалость к себе, эгоистичное горе. Я думала, что могу изменить все с помощью магии, но это не в моих силах. Люди всегда останутся теми, кто они есть, и во всем мире не хватит магии для того, чтобы их переделать.
Бабушка снова и снова складывает носовой платок отца, стараясь в аккуратных квадратиках скрыть кровавое пятно.
– Это все проклятый индийский климат.
– Дело не в климате, – говорю я. – Хватит уже обманывать себя.
Том бросает на меня предостерегающий взгляд.
Бабушка продолжает бормотать, как будто ничего не слышит:
– Я ему говорила, что он должен вернуться в Англию. Индия – не место для англичанина. Слишком жарко…
Я вскакиваю.
– Да ни при чем тут эта чертова погода!
Я так поразила их, что они умолкли. Мне бы тоже замолчать. Попросить извинения за вспышку. Постараться все исправить. Обругать индийский климат. Но я не могу. Что-то прорвалось изнутри, и это уже не загнать обратно.
– Вы знаете, что он снова взялся за опиум? Что он не может это бросить? Что все наши добрые намерения по силе никогда не сравнятся с его желанием умереть?
– Джемма, прошу тебя! – рявкает Том.
– Нет, Томас. Ты хочешь для меня именно такой жизни? Хочешь, чтобы я стала похожей на тебя? Носила шоры и не говорила ни о чем серьезном, и пила слабенький чай с другими людьми, которые на все готовы, лишь бы не видеть правды, особенно о самих себе? Ну, так я не стану всем этим заниматься! И я не желаю больше лгать ради вас!
Бабушка прижимает большие пальцы к белой плоскости сложенного платка, заставляя его лежать ровно. Мне стыдно, что я так низко с ней обошлась, и еще более стыдно за то, что я ненавижу ее слабость. Когда я выскакиваю из комнаты, я слышу ее голос, тихий и неуверенный:
– Конечно, все дело в климате…
Том догоняет меня на лестнице и втаскивает в библиотеку. Отцовские книги строго смотрят на нас с полок.
– Джемма, это слишком жестоко!
Моя кровь уже угомонилась, гнев укрощен раскаянием, но я не порадую Тома, не дам ему это понять. Я беру какую-то книгу со стеллажа и, усевшись на неудобный деревянный стул, открываю ее. Это оказывается «Ад» Данте Алигьери.
– Здоровье отца – не единственная причина, по которой я вызвал тебя. Твое поведение на балу было… пугающим.
«Ты же ни о чем понятия не имеешь, Том…» Я переворачиваю страницу, изображая страстный интерес.
– С того самого дня, как ты приехала в Англию, ты постоянно бунтовала и создавала трудности. Но ведь достаточно одного нарушения приличий, одного намека на скандал, чтобы твоя репутация и твои шансы на будущее погибли навсегда!
Гнев заново прорывается сквозь путы стыда.
– Моя репутация, – холодно произношу я. – А что, больше во мне ничего и нет?
– Репутация женщины – ее состояние, Джемма!
Я резко переворачиваю страницу, и та слегка надрывается.
– Это не так.
Том вынимает пробку из хрустального графина и наливает немного виски в высокий стакан.
– Так уж обстоят дела. Ты можешь меня ненавидеть за то, что я говорю тебе все это, но таково истинное положение дел. Разве ты не помнишь, что именно из-за этого погибла наша мать? Она могла бы спокойно жить в Англии, и отец был бы здоров, и ничего подобного не произошло бы, если бы она всего лишь жила в соответствии с проверенными временем законами общества.
– А может, как раз это и было невозможно? Что, если она не могла существовать в таком тесном корсете?
Что, если я точно такая же, как она…
– Кому-то могут и не нравиться правила, Джемма. Но любой обязан их придерживаться. Именно так и создается цивилизованное общество. Неужели ты думаешь, что я согласен со всеми установлениями своего госпиталя или со всеми решениями, которые принимает наше руководство? Неужели ты думаешь, что я не предпочел бы поступать по-своему?
Он делает глоток спиртного и морщится.
– Я не мог указывать матери, но я могу приказать тебе. Я не позволю тебе пойти по ее стопам.
– Ты не позволишь? – фыркаю я. – Вряд ли ты вправе распоряжаться моей жизнью.
– Вот тут ты ошибаешься. Поскольку отец болен, твоим опекуном становлюсь я, и я намерен очень серьезно отнестись к своим обязанностям.
Меня охватывает новый страх. Все последнее время я тревожилась из-за того, что могут со мной сделать Орден, братство Ракшана и твари Зимних земель. Я совсем забыла, что самые серьезные опасности, с которыми я могу столкнуться, таятся прямо здесь, в моем мире.
– Ты не вернешься в школу. Эта самая Академия Спенс была серьезной ошибкой. Ты останешься дома до самого дебюта.
– Но у меня там подруги…
Том надвигается на меня.
– Подруги? Мисс Брэдшоу, дешевая лгунья, и мисс Уортингтон, особа весьма сомнительной добродетели? Отличная компания! Ты здесь познакомишься с хорошими, правильными девушками.
Я вскакиваю.
– С правильными? Я их уже множество повидала, и могу тебе сказать, они такие же пустые, как твоя чайная чашка! А что касается моих подруг, так ты их просто не знаешь, так что, думаю, ты не вправе о них рассуждать!
– Я вправе потребовать, чтобы ты сменила тон! – шипит брат, оглядываясь на дверь.
«Конечно, тебе не хотелось бы, чтобы слуги знали о наших делах. Не хочется, чтобы им стало известно: у меня есть собственное мнение и я готова его высказать».
– Значит, тебя совсем не заботит твоя собственная семья? Тебя не заботит то, что мисс Брэдшоу поставила меня в дурацкое положение, да и тебя тоже… своим мошенничеством?
– Ее мошенничество! Не ты ли сразу проявил к ней интерес, как только услыхал, что она состоятельна?
Том наливает себе еще немного.
– Человеку в моем положении приходится думать о таких вещах.
– Ты был для нее всем миром, а ты так низко с ней обошелся! Неужели только такие леди, как я, обладающие всякими привилегиями от рождения, нуждаются в защите, а, Томас?
Глаза Тома округляются.
– Неужели ты готова встать на ее сторону, против меня, родного брата?
Кровь – не вода, так говорят. И еще – «кровь гуще воды». Вот только большинство жидкостей гуще, чем вода.
Узкие плечи Тома обвисают.
– Веришь ты мне или нет, Джемма, но я забочусь о твоем благополучии, – говорит он.
– Если ты о нем действительно заботишься, Томас, отправь меня обратно в школу.
Он делает глоток из стакана.
– Нет. Я последую совету лорда Денби, и ты останешься здесь, где я смогу присматривать за тобой.
Я отбрасываю книгу в сторону.
– Лорд Денби! Я так и знала! Это все делишки братства Ракшана, ведь так? Они намерены взять надо мной власть!
Том обвиняющее тычет пальцем в мою сторону.
– Вот как раз об этом я и говорил! Как ты себя ведешь? Ты только послушай саму себя – ты же лепечешь о таких вещах, в которых ровно ничего не понимаешь!
– Ты станешь отрицать, что вступил в братство Ракшана? Если нет, скажи, как называется твой клуб!
– Я не обязан ни в чем перед тобой отчитываться. Это клуб для джентльменов, а ты не мужчина, хотя я не сомневаюсь: ты натянула бы брюки, если бы могла.
Я пропускаю мимо ушей его колкость.
– Но у тебя булавка Ракшана!
Я показываю на значок с черепом и мечом на его лацкане.
– Джемма, – рычит Том, – это просто булавка! В ней нет ничего дурного!
– Я тебе не верю.
Том вертит стакан, и граненое стекло отражает свет, рассыпая по стене радужные блики.
– Можешь хоть верить, хоть нет, но это правда.
– Тогда как называется твой клуб?
Брат не в силах удерживать фальшивую улыбку.
– Вот что, Джемма, послушай. Это только мое дело.
Да, это Ракшана. Я уверена. Они намереваются удерживать меня в качестве пленницы до тех пор, пока я не отдам магию, и ради этой цели они завербовали моего собственного брата.
Том засовывает свободную руку в карман.
– Джемма, мы с тобой должны быть заодно. Я не могу позволить себе роскошь настоящей любви. Я должен просто удачно жениться. А теперь я должен еще и приглядывать за тобой. Это моя обязанность.
– Как благородно! – огрызаюсь я.
– Ну, сочтем это за благодарность.
– Если тебе так нравится страдать, то и страдай на здоровье, только не за мой счет. И не за счет бабушки, или отца, или еще кого-нибудь. Ты отличный врач, Том. Почему тебе не довольно этого?
Том стискивает зубы. Вечная мальчишеская прядь волос падает ему на глаза, скрывая их.
– Потому что не довольно, – отвечает он с редкой для него искренностью. – Только это, и никаких других надежд? Просто тихая респектабельность, без истинного величия или героизма в жизни, просто хорошая репутация – и ничего больше? В общем, ты видишь, Джемма, ты не одна в нашей семье, кто не в состоянии управлять собственной жизнью.
Он залпом допивает виски. Но его слишком много, и Том с трудом подавляет кашель. Он не позволит себе проявить слабость. Даже такую, как простой кашель.
Я отхожу к окну. Снаружи ждет какой-то экипаж. Это не наша карета, но я знаю, чья. Черные занавески на окнах, общий похоронный вид. Вспыхивает спичка, загорается сигарета. Фоулсон.
Том подходит и встает за моей спиной.
– А, мой кучер… У меня сегодня вечером очень важная встреча, Джемма. Очень надеюсь, что ты не сожжешь дом, пока я буду отсутствовать.
– Том, – говорю я, спускаясь за ним по лестнице в фойе. – Пожалуйста, не ходи сегодня в тот клуб. Останься здесь, со мной. Мы могли бы поиграть в карты.
Том смеется и надевает пальто.
– Карты! Как это волнующе!
– Отлично. Нам незачем играть в карты. Мы можем…
Мы можем что? Что у нас общего с братом, чем мы занимались вместе, кроме редких игр в детстве? Нас соединяет немногое, всего лишь общее несчастное прошлое. Том ждет предложения, но мне нечего сказать.
– Ну что ж, ладно. Я ухожу.
Он хватает шляпу, этот глупый символ благопристойности, и оглядывает себя в зеркале у двери. Мне ничего не остается, кроме как рискнуть и выложить всю правду.
– Том, я знаю, что мои слова покажутся тебе бредом одного из твоих пациентов в Бедламе, но прошу, выслушай меня. Ты не должен сегодня вечером идти на эту встречу. Я уверена – тебе грозит опасность. Я знаю, что ты вступил в братство Ракшана…
Том пытается возразить, но я вскидываю руку, останавливая его.
– Я это знаю. Твой джентльменский клуб – совсем не то, что ты воображаешь. Это братство существует уже многие века. И им нельзя доверять.
Том мгновение-другое колеблется. И я могу лишь надеяться, что докричалась до него. Однако он разражается смехом и аплодирует.
– Браво, Джемма! Это, без сомнения, самая фантастическая история из всех, что ты придумала. Боюсь, что это не мне, а сэру Артуру Конан Дойлю грозит опасность. Потому что ты можешь превзойти его в искусстве интриги!
Я хватаю его за руку, но он вырывается.
– Поосторожнее с этим пальто! Мой портной, конечно, хороший человек, но уж очень дороги его услуги!
– Том, прошу тебя! Ты должен мне верить! Это не выдумка. Ты им не нужен; им нужна я. У меня есть то, что они хотят заполучить, нечто такое, за что они готовы отдать все на свете! И они взялись за тебя только затем, чтобы добраться до меня!
В глазах Тома вспыхивает жестокая боль.
– Ты точно такая же, как отец! Сомневаешься в каждом моем шаге. В конце концов, почему бы кому-то не пожелать общаться с Томасом Дойлом, вечным разочарованием собственного отца?
– Я не говорила, что…
– Нет, но ты именно так думала.
– Нет, ты ошибаешься…
– Конечно, я всегда ошибаюсь. В том-то и проблема. Ну, только не сегодня. Сегодня я стану частью чего-то большего, нежели я сам. И они сами попросили меня, Джемма. Я им нужен. Я не ожидаю, что ты порадуешься за меня, но ты могла бы хотя бы позволить мне порадоваться самому.
– Том… – умоляюще произношу я, глядя, как он выходит за порог.
Горничная придерживает дверь, стараясь не смотреть на спорящих хозяев.
– И в последний раз повторяю, я не знаю, что ты имеешь в виду, говоря обо всех этих Ракшана. Я о них никогда не слышал.
Он резко оборачивает шарф вокруг шеи.
– Желаю тебе хорошо провести вечер, Джемма. И, пожалуйста, не читай эти твои книги, ты ими уже объелась. От них у тебя в голове рождается слишком много фантазий.
Том быстро уходит к экипажу. Фоулсон подает ему руку, помогая войти, но его злобная ухмылка обращена ко мне.
Глава 59
Отцовская комната освещена одной-единственной маленькой лампой, стоящей возле кровати. Отец дышит тяжело, но он спокоен. Доктор Гамильтон дал ему морфина. Странно, что какой-нибудь наркотик может одновременно быть и средством пытки, и средством успокоения.
– Привет, малышка, – сонно произносит отец.
– Привет, отец.
Я сажусь рядом с ним. Он протягивает мне руку, и я сжимаю ее.
– Доктор Гамильтон недавно ушел, – говорит отец.
– Да, я знаю.
– Да…
Он на мгновение закрывает глаза, потом вдруг резко их распахивает.
– Я думал… мне показалось, я вижу того тигра. Его спину.
– Нет, – тихо отвечаю я, вытирая щеки. – Здесь нет тигра, папа.
Он показывает на дальнюю стену.
– Ты разве не видишь вон там его тень?
На стене нет ничего, кроме расплывчатой тени поднятой руки отца.
– Я его застрелил, ты же знаешь.
– Да, папа.
Отец вздрагивает. Я натягиваю одеяло ему до плеч, но он отбрасывает его, охваченный лихорадкой.
– Он был вон там, видишь? Я не смог бы жить… с такой угрозой… Я думал, я его убил, но он вернулся. Он нашел меня.
Я отираю ему лоб влажной салфеткой.
– Тс-с…
Его блуждающий взгляд находит меня.
– Я умираю.
– Нет. Тебе просто нужно отдохнуть.
Горячие слезы обжигают щеки. Почему мы вынуждены постоянно лгать? Почему правда слишком ослепительна, чтобы душа могла ее выдержать?
– Отдохнуть… – бормочет он, снова погружаясь в наркотическую дрему. – Тигр идет сюда…
Будь я похрабрее, думай я, что правда не ослепит нас навсегда, я спросила бы его о том, о чем хотела спросить еще с того времени, когда умерла матушка: почему его горе оказалось сильнее, чем его любовь? Почему он не может найти в себе ничего такого, что дало бы ему силы бороться?
И неужели ради меня не стоит жить?
– Спи, папа, – говорю я. – На сегодня забудь о тигре.
Оказавшись одна в своей комнате, я умоляю Вильгельмину Вьятт снова показаться мне.
– Цирцея забрала кинжал, – говорю я. – Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста!
Но она не откликается на зов, и я засыпаю… и вижу сон.
В тени большого дерева малышка Мина Вьятт рисует восточное крыло школы Спенс. Она заштриховывает тень у пасти горгульи. Сара Риз-Тоом закрывает солнце, и Мина хмурится. Сара опускается рядом с ней на корточки.
– Что ты видишь, когда смотришь во тьму, Мина?
Мина застенчиво показывает рисунки, спрятанные в ее блокноте. Охотники Зимних земель. Умершие. Бледное существо, живущее в скалах. И наконец – Дерево Всех Душ.
Сара мягко проводит пальцами по рисунку.
– Оно очень сильное, правда? Потому-то они и не хотят, чтобы мы о нем узнали.
Мина бросает быстрый взгляд в сторону Евгении Спенс и миссис Найтуинг, играющих на лужайке в крокет. И кивает.
– Можешь показать мне дорогу? – спрашивает Сара.
Вильгельмина качает головой.
– А почему нет?
«Оно схватит тебя», – пишет она.
Внезапно я оказываюсь в лесу Зимних земель, где на голых деревьях висят проклятые. Лианы сжимают их шеи, ноги опутаны растениями. Какая-то женщина сопротивляется, и острые ветки впиваются в ее тело, удерживая на месте.
– Помоги мне, – сдавленно шепчет она.
Туман рассеивается, и я вижу бледнеющее лицо жертвы.
Цирцея.
Глава 60
Два невыносимо долгих дня я заперта в нашем доме в Лондоне, не имея возможности послать весточку Картику, Энн или Фелисити. Я не знаю, что происходит в сферах, и просто заболеваю от тревоги. Но каждый раз, когда я набираюсь храбрости для того, чтобы призвать магию, я вспоминаю предостережение Цирцеи о том, что магия изменилась, что мы поделили ее, что она может перейти к чему-то темному и непредсказуемому. Я ощущаю, как в углах комнаты скапливаются угрожающие тени, тени того, над чем у меня нет власти, и подавляю силу, отгоняю ее от себя и, дрожа, забираюсь в постель.
Не видя никаких возможностей сбежать, я уступаю необходимости вести жизнь затянутой в корсет леди из лондонского общества. Мы с бабушкой ездим с визитами, пьем жидкий чай, и он при том никогда не бывает настолько горячим, чтобы нравиться мне. Леди проводят время, пересказывая друг другу сплетни и слухи. Это заменяет им свободу – сплетни и пустое времяпрепровождение. Их жизни жалки и полны опасений. Я не желаю жить так. Мне бы хотелось как-нибудь отличиться. Высказать мнение, которое, возможно, окажется не слишком вежливым или даже неверным, но зато будет моим собственным. И даже если меня решат за это повесить, я предпочла бы чувствовать, что иду на виселицу по своей воле.
По вечерам я читаю отцу. Ему немного лучше – он может сидеть за письменным столом, изучая карты и книги, – но он уже не будет таким, как прежде. И решено, что после моего дебюта отец отправится в более теплые края. Мы все согласны, что это взбодрит его.
– Жаркое солнце и теплый ветер – вот что ему нужно, – говорим мы с натянутыми улыбками.
И то, что мы не в силах сказать самим себе, просачивается в каждую щель дома, пока, кажется, он не начинает шептать нам в тишине, твердя правду: «Он умирает. Он умирает. Он умирает».
На третий день я почти схожу с ума от тревоги, и тут бабушка сообщает, что мы приглашены на прием в саду в честь Люси Фэрчайлд. Я твержу, что плохо себя чувствую и мне нужно остаться – потому что я, может быть, сумею удрать на вокзал и сесть на поезд в школу Спенс, пока бабушки не будет дома, – но она и слышать ничего не желает, и мы приезжаем в какой-то сад в Мэйфайре, сияющий самыми прекрасными из всех возможных цветов.
Я замечаю Люси, сидящую в одиночестве на скамье под ивой. Чувствуя, как подступает к горлу невыносимая тяжесть, я сажусь рядом с ней. Она не обращает на меня внимания.
– Мисс Фэрчайлд, я… мне хотелось бы объяснить поведение Саймона на том балу, – говорю я.
Она достаточно хорошо воспитана, чтобы оставаться на месте. Она точно так же справляется со своими чувствами, как управляет лошадью.
– Слушаю вас.
– Тем вечером могло показаться, что мистер Миддлтон слишком фамильярен со мной, но это совсем не так. По правде говоря, когда моя сопровождающая отошла ненадолго, какой-то джентльмен, совершенно мне незнакомый и чересчур много выпивший, повел себя неподобающим образом…
«Поверь мне… прошу, поверь мне…»
– Я очень испугалась, естественно, я ведь была совсем одна, – продолжаю я лгать. – К счастью, мистер Миддлтон заметил, в каком положении я очутилась, и, поскольку наши семьи давно дружат, он тут же предпринял необходимые действия, не успев подумать о последствиях. Но такой уж он человек. Я подумала, что вам следует знать истинные обстоятельства, прежде чем вы начнете судить его.
Медленно, очень медленно с лица мисс Фэрчайлд сползает выражение отчаяния. Робкая надежда вызывает улыбку на ее губах.
– Он вчера прислал мне невероятно прекрасные розы. И забавную шелковую шкатулочку с двойным дном.
– Для хранения ваших тайн, – говорю я, скрывая усмешку.
Глаза мисс Фэрчайлд вспыхивают.
– Да, Саймон именно так и сказал! И заявил, что без меня он – ничто. – Она прижимает пальцы к губам. – Наверное, мне не следовало делиться с вами столь личными переживаниями…
Меня это задевает, да, но совсем не так сильно, как могло бы. Саймон и Люси – люди одного склада. Им нравится все приятное, милое, не вызывающее беспокойства. Я бы не вынесла такой жизни, но для них она – в самый раз.
– Нет, все в порядке, вы поступили правильно, – заверяю ее я.
Люси трогает брошь, подаренную Саймоном, – ту самую, которую он когда-то дарил мне.
– Я понимаю, что вы с ним были довольно… близки…
– Я не та девушка, которая ему нужна, – говорю я и с удивлением понимаю, что это не ложь. – И осмелюсь сказать, что никогда не видела его более радостным, чем в те мгновения, когда он рядом с вами. Надеюсь, вы вместе обретете истинное счастье.
– Если только мне следует его прощать.
Гордость снова вспыхивает в Люси.
– Да, но это полностью зависит от вас, и только от вас, – говорю я. – Он в вашей власти.
И это куда большая правда, чем может понять Люси. Потому что я не могу изменить то, что уже произошло. Та часть пути, которую мы миновали, осталась позади, и впереди – лишь новые повороты.
Люси встает. Наша встреча подошла к концу.
– Спасибо, мисс Дойл. С вашей стороны было очень любезно поговорить со мной.
Она не подает мне руку, да я этого и не ожидаю.
– Было очень любезно с вашей стороны выслушать меня.
Вечером Том снова отправляется в свой клуб. Я пытаюсь его отговорить, но он вообще отказывается разговаривать со мной. Бабушка уехала к кому-то из своих подруг, поиграть в баккара. Поэтому я сижу в одиночестве в своей комнате, пытаясь придумать какой-нибудь план возвращения в школу Спенс и в сферы.
– Джемма…
Я едва не ору, когда из-за занавесей выходит какой-то мужчина… но когда понимаю, что это Картик, я переполняюсь радостью.
– Как ты сюда попал?
– Позаимствовал лошадь в школе Спенс, – объясняет он. – Ну, вообще-то просто украл. Когда ты не вернулась…
Я закрываю ему рот губами, и он умолкает. Мы целуемся.
Потом мы лежим рядом на кровати, моя голова – на его груди. Я слышу, как стучит его сердце, сильно и уверенно. Пальцы Картика гладят мою спину. Вторая рука сплелась с моей рукой.
– Я не понимаю, – говорю я, наслаждаясь теплом его пальцев, блуждающих вверх-вниз вдоль моего позвоночника. – Почему бы ей не показать мне, как спасти Евгению?
– А не может быть так, что Вильгельминой руководит Цирцея?
Картик целует меня в макушку.
– Но зачем бы ей предавать Орден и Евгению? – возражаю я. – В этом нет смысла. Ни в чем нет смысла.
Я вздыхаю.
– Правда в ключе. Эта фраза то и дело повторяется в моих снах, в видениях, она же – в книге Вильгельмины. Но что это значит?
– А там вместе с кинжалом не было какого-нибудь ключа? – спрашивает Картик. – Может быть, в ножнах?
– Нет. И я подумала, может быть, ключ – это сама книга? Но я в этом не уверена. Я думаю…
Я вспоминаю рисунки, которые были в книге Вильгельмины «История тайных обществ». Исчезающий предмет. Стражи ночи. Башня. Я расшифровала их все, кроме одного – того, где изображалась комната с висящей на стене картиной.
– Ну? – подталкивает меня Картик.
Его рука блуждает по моей груди.
– Думаю, это может быть какое-то место.
Я тянусь губами к его губам. Он ложится на меня, и я радуюсь, ощущая его тяжесть. Его руки скользят по моему телу, а мои крепко обнимают его. Его язык осторожно пробирается между моими губами.
Раздается стук в дверь. Я в ужасе отталкиваю Картика.
– Занавески! – шепчу я.
Он прячется за тканью, а я быстро привожу себя в порядок и сажусь на кровати, держа в руке книгу.
– Входите, – откликаюсь я, и входит миссис Джонс. – Добрый вечер.
Я переворачиваю книгу, которую схватила вверх ногами. И чувствую, как щеки заливаются краской. А сердце колотится где-то в ушах.
– Вам пришла какая-то посылка, мисс.
– Посылка? В такой час?
– Да, мисс. Посыльный только что ее доставил.
Она подает мне коробку, завернутую в коричневую бумагу и небрежно перевязанную бечевкой. На пакете ничего не написано, к нему не приложена визитная карточка.
– Спасибо, – благодарю я. – Я, пожалуй, лягу спать. Я очень устала.
– Как пожелаете, мисс.
Дверь захлопывается с легким стуком, и я запираю ее на задвижку, громко выдыхая.
Картик подходит ко мне сзади и обнимает за талию.
– Лучше это вскрыть, – говорит он, и я так и делаю.
В пакете – нелепая шляпа Тома и записка.
Дорогая мисс Дойл!
Вы владеете кое-чем, имеющим для нас огромную ценность. А мы в настоящее время завладели тем, что имеет огромную ценность для Вас. Я уверен, что мы сможем прийти к разумному соглашению. Только не поддавайтесь искушению использовать против нас магию. При первом же намеке на это мы все поймем, и Ваш брат умрет. Мистер Фоулсон стоит на углу у дома. Не заставляйте его ждать.
Братья Ракшана захватили Тома.
Они хотят получить магию, и если я им откажу, они убьют моего брата. А если я попытаюсь сейчас призвать силу, чтобы спасти Тома? Но сила уже не только моя, и я могу причинить больше вреда, чем пользы. Нет, сегодня в моем распоряжении нет ничего, кроме собственного разума, а он, похоже, не слишком способен работать. Но все равно мне больше не на что надеяться.
– Я пойду с тобой, – настаивает Картик.
– Тебя просто убьют, и все! – возражаю я.
– Значит, сегодня самый подходящий день для смерти, – говорит он, и от этого у меня все сжимается внутри.
Я прижимаю палец к его губам.
– Не говори так!
Он целует мои пальцы, потом целует в губы.
– Я иду с тобой.