Текст книги "Прекрасное далеко"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 45 страниц)

Действие пятое
УТРО

Мы сами должны стать теми переменами, которые хотим видеть в мире.

Махатма Ганди

Глава 70

Миссис Найтуинг ждет нас в церкви, сидя рядом с телом матери Елены.

– Те твари?.. – спрашивает Энн, и ее голос прерывается от сдерживаемого крика.

Миссис Найтуинг грустно смотрит на нас.

– Сердце не выдержало. Она не поддалась им. Так что… но наконец все кончилось.

Миссис Найтуинг пересчитывает нас взглядом – Фелисити, Энн, Фоулсон, я…

– А Сахира? – шепчет она. – И…

Я качаю головой. Она опускает взгляд, и больше мы ничего не говорим.

Ученицы сидят, сбившись в кучу. У них испуганные глаза. То, что они видели этой ночью, слишком далеко от чайных приемов и балов, реверансов и сонетов…

Миссис Найтуинг кладет руку мне на плечо.

– Я ничего больше не могла им сказать. Они и сами все видели, и им страшно.

– Иначе и быть не может.

Не слишком ли жестко прозвучал мой голос?

– Они не понимают, что здесь произошло.

Ей хочется, чтобы я воспользовалась оставшейся у меня магией и стерла из их умов все воспоминания о прошедшей ночи. Заставила их забыть, чтобы они могли жить как прежде. Чтобы они оставались все теми же Сесили, Мартами и Элизабет в привычном мире – девушками, которым не вынести груза истины. Чтобы мирно пили чай. Взвешивали каждое слово. Носили шляпки, защищаясь от солнечных лучей. Стискивали свои умы корсетами, чтобы из них не проскочила никакая неправильная мысль и не разрушила приглаженную иллюзию того, что они ведут себя как надо и мир вокруг них таков, как им нравится.

Это было бы роскошью, такое забвение. Вот только никто не придет и не прогонит из моего ума то, что мне не хотелось бы видеть, то, чего я не хотела бы знать. Мне придется жить со всем этим.

Я выворачиваюсь из-под руки директрисы.

– Да с какой бы стати?

И все равно я это делаю. Когда девушки засыпают, я прокрадываюсь в их спальни, одну за другой, и кладу ладонь на нахмуренные лбы, на которых просто нарисован страх перед тем, чему стали свидетельницами ученицы. Я наблюдаю за ними, пока не вижу, что морщинки разглаживаются, превращаясь в гладкие холсты под моими пальцами. Это нечто вроде исцеления, и я удивлена, как здорово излечивает меня саму это занятие. Когда девушки проснутся, они вспомнят лишь странный сон о магии и крови, и удивительных существах, и, возможно, об учительнице, которую они знали и чье имя забыли. Они могут на мгновение напрячься и постараться вспомнить, но потом скажут себе, что это был всего лишь сон и лучше его забыть.

Я сделала то, что просила миссис Найтуинг. Но я не стираю все воспоминания девушек полностью. Я оставляю им один маленький символический знак прошедшей ночи: сомнение. Ощущение, что, возможно, в мире есть нечто неведомое… Это не более чем крошечное семечко. И вырастет ли из него что-то полезное, я не могу сказать.

Когда приходит очередь Бригид, я нахожу ее бодрствующей в ее маленькой комнатке.

– Со мной все в порядке, милая. Я вовсе не хочу забывать, если ты не возражаешь, – говорит она, и я вижу, что на подоконнике ее окна уже нет рябиновых ветвей.

В Индии я однажды слышала древнюю народную поговорку. Она гласит, что, прежде чем мы сможем что-то рассмотреть как следует, мы должны пролить много слез, которые омоют путь.

Я плачу дни напролет.

Миссис Найтуинг не заставляет меня спускаться и не позволяет никому, даже Фелисити и Энн, входить ко мне. Она сама приносит мне еду на подносе, ставит его на стол в полутемной комнате и уходит, не сказав ни слова. Я только и слышу, что шорох ее юбки по старым доскам пола, когда она шагает туда-сюда. Иногда я просыпаюсь очень рано, и мне кажется, будто я прихожу в себя после очень долгого и очень странного сна. Бархатный свет смягчает резкость линий в комнате, обливая все предчувствием некоей возможности. В такой благословенный момент я ожидаю, что день будет таким же, как многие дни прежде: я буду изучать французский язык, смеяться с подругами. Я увижу Картика, идущего через лужайку, и его улыбка наполнит меня теплом. И как только я начинаю верить, что все в порядке, свет неуловимо меняется. Комната обретает истинные очертания. Я пытаюсь вернуться к блаженному неведению, но поздно. Тупая боль истины наваливается на душу, прижимая ее к земле. И я окончательно и безнадежно пробуждаюсь.

Глава 71

Утро нашего отъезда обещает самый прекрасный весенний день из всех, что я видела.

Когда приходит наконец момент прощания, Фелисити, Энн и я растерянно стоим на лужайке перед школой и глядим вдаль, высматривая поднимающуюся на дороге пыль – сигнал о приближении экипажей. Миссис Найтуинг поправляет воротник пальто Энн, убеждается, что моя шляпка надежно приколота к волосам, а чемодан Фелисити должным образом застегнут.

Я ничего не чувствую. Я оцепенела.

– Ну что ж, – говорит миссис Найтуинг, наверное, в двадцатый раз за последние полчаса, – вы проверили, у вас достаточно носовых платков? У леди никогда не может быть слишком много носовых платков.

Она всегда останется все той же миссис Найтуинг, какие бы ужасы ни происходили вокруг, и сейчас я радуюсь ее силе, каков бы ни был ее источник.

– Да, спасибо, миссис Найтуинг, – говорит Энн.

– Ах, хорошо, хорошо…

Фелисити подарила Энн гранатовые серьги. Я подарила ей костяного слона, которого привезла из Индии.

– Мы будем читать о тебе в газетах, – говорит Фелисити.

– Да я ведь всего лишь одна из группы девушек, – напоминает Энн. – Актрис в этом спектакле много.

– Да, ну и что? Каждый должен с чего-то начинать, – произносит миссис Найтуинг.

– Я написала своей кузине, объяснила, чтобы она не ждала моего возвращения в их дом, – говорит Энн. – Она ужасно разозлилась.

– Да, но как только ты станешь звездой лондонской сцены, они тут же начнут выпрашивать у тебя билетик и рассказывать всем знакомым, что отлично знают тебя, – заверяет ее Фелисити, и Энн улыбается.

Фелисити поворачивается ко мне:

– Полагаю, когда мы встретимся в следующий раз, мы будем вполне достойными леди.

– Наверное, так, – отвечаю я.

И больше нам нечего сказать.

Со стороны младших девочек, столпившихся на лужайке, доносится веселый писк. Приближаются экипажи. Девочки чуть ли не сбивают друг друга с ног, торопясь к нам с этим сообщением.

– Довольно, довольно, – ворчит на них Фелисити и спешит спрятаться от шумной толпы в карете.

Сундук Энн тщательно обвязывают веревками. Мы обнимаемся, но не позволяем себе затянуть объятие. Наконец Энн садится в экипаж, чтобы отправиться на станцию, а оттуда – поездом в Лондон, в театр Гайети.

– До свидания! – кричит она и машет нам рукой из открытого окошка экипажа. – До завтра, и завтра, и завтра!

Я поднимаю руку, чуть заметно шевеля пальцами, и она кивает, и мы обе понимаем, что нам достаточно и такого прощания.

Через несколько часов и я буду в Лондоне, в бабушкином доме, готовиться к головокружительному мельканию балов и приемов, в котором и заключается сезон в светском обществе. Потом наступит та самая суббота, и я склонюсь в реверансе перед королевой, и так состоится мой дебют, а мои родные и друзья будут наблюдать за мной. Будут еще бесконечные ужины и танцы… Я надену чудесное белое платье, в моих волосах будет красоваться плюмаж из перьев страуса…

Но меня все это не интересует.

Глава 72

Прибывает карета, чтобы отвезти нас во дворец Сент-Джеймс. Даже наша экономка не в силах скрыть волнение этим вечером. Впервые она смотрит прямо на меня, а не куда-то в пространство рядом.

– Вы прекрасно выглядите, мисс.

– Спасибо, – вежливо отвечаю я.

Портниха только что сделала последние стежки на платье. Мои волосы подняты высоко на голове и украшены тиарой и тремя страусиными перьями. На мне длинные белые перчатки выше локтя. И еще отец подарил мне первые настоящие бриллианты – изящное ожерелье, которое сверкает на коже каплями росы.

– Чудесно, чудесно! – твердит бабушка, пока ей не показывают счет. – Ох, чего ради я согласилась на эти розы и бусы? Должно быть, я была не в себе!

Том целует меня в щеку.

– Ты просто прекрасна, Джемма! Ты действительно готова ко всему?

Я киваю.

– Думаю, да. Надеюсь, что готова.

У меня что-то дрожит в животе.

Отец предлагает мне руку. Он очень худ, но обаятелен.

– Мисс Джемма Дойл Белгрейвская, полагаю?

– Да, – отвечаю я и кладу пальцы на его локоть, а мой локоть согнут под должным углом к телу. – Если позволите.

Мы ждем вместе с процессией других девушек и их отцов. Все мы нервничаем, как только что вылупившиеся цыплята. Одна девушка тревожится, не слишком ли у нее длинный шлейф. Другая так вцепилась в отцовскую руку, что я боюсь, как бы он не остался калекой. Я пока что не вижу Фелисити, хотя мне очень хочется ее увидеть. Мы вытягиваем шеи, чтобы рассмотреть сидящую на троне королеву. Сердце у меня бьется слишком быстро. «Спокойнее, Джемма, спокойнее. Дыши глубже».

Мы продвигаемся вперед мучительно медленно, по дюйму, а придворный выкликает имя каждой из девушек. Одна девушка слегка пошатывается, и по длинному ряду ползет испуганный шепоток. Никому не хочется выделиться подобным образом.

– Смелее! – говорит отец и целует меня.

Я жду своей очереди, чтобы в одиночестве войти в зал дворца Сент-Джеймс. Двери открыты. Вдали, там, где кончается очень длинный красный ковер, сидит самая важная женщина в мире, ее величество королева Виктория. Она выглядит сурово в черном шелковом платье с белыми кружевами. Но ее корона сверкает так, что я не в силах отвести взгляд. Я должна быть представлена королеве Виктории. Я подойду к ней как девица, а вернусь уже как светская женщина. Вот такова сила этой церемонии.

Я чувствую, что теряю сознание. Ох, я точно заболею… «Чушь и ерунда, Джемма! Ты видывала и худшее. Выпрямись. Прямая спина, подбородок вскинут. Королева – просто женщина…» И в самом деле, так оно и есть – передо мной просто женщина, которой довелось стать королевой и которая держит в своих морщинистых руках все мое будущее.

Мне точно станет плохо. Я это знаю. Я просто упаду плашмя и остаток жизни проведу в бесчестии, в каком-нибудь тихом уголке на юге Англии, в компании четырнадцати кошек всех размеров и расцветок. И даже когда я состарюсь, я по-прежнему буду слышать за спиной людской шепоток: «Ой, смотрите, это она… та самая, которая упала перед королевой…»

Придворный произносит мое имя, громко и отчетливо:

– Мисс Джемма Дойл!

Мне предстоит пройти самую длинную дорогу в жизни. Я задерживаю дыхание и иду по красному ковру, который, кажется, удлиняется с каждым шагом. Ее величество – как торжественный монумент из плоти и крови. Она так похожа на свои портреты, что это пугает. Наконец я добираюсь до нее. Это то самое мгновение, которого я так ждала и так боялась. Со всей доступной мне грацией я опускаюсь в реверансе, как оседающее суфле. Я низко кланяюсь моей королеве. Я не осмеливаюсь дышать. А потом я ощущаю, как она сильно хлопает меня по плечу, понуждая подняться. Я медленно пячусь от нее и наконец занимаю свое место среди девушек, только что ставших светскими женщинами.

Я сделала все, чего от меня ожидали. Я склонилась в реверансе перед королевой, я выполнила условия дебюта. Именно это я страстно предвкушала долгие годы. Так почему же я чувствую себя неудовлетворенной? Все счастливы. Их ничто в мире не заботит. А может, как раз в этом и дело? Как это ужасно – не иметь никаких забот, никаких стремлений… Мне это не подходит. Я слишком сильно чувствую и хочу слишком многого. А меня ждет клетка, хотя и золотая, – но я не смогу жить ни в какой клетке, если уж на то пошло.

Рядом со мной внезапно появляется лорд Денби.

– Мои поздравления, – говорит он. – И с вашим дебютом, и со всем остальным. Я узнал от Фоулсона, что вы были великолепны.

– Спасибо, – отвечаю я, делая свой первый глоток шампанского.

От пузырьков у меня щекочет в носу.

Лорд Денби понижает голос:

– Я узнал, что вы вернули магию тем землям, что она теперь поселилась там как источник сил для всех.

– Это верно.

– Но почему вы уверены, что это верный курс, что там не злоупотребят ею в конце концов?

– Я не уверена.

На его лице отражается ужас, но тут же он вновь принимает самодовольный вид.

– Так почему бы в таком случае не позволить мне помочь вам в этом вопросе? Мы могли бы стать партнерами – вы и я?

Я отдаю ему полупустой бокал.

– Нет. Вы не понимаете, что такое настоящее партнерство, сэр. И потому мы не можем быть друзьями, лорд Денби. Вот в этом я совершенно уверена.

– Мне бы хотелось потанцевать с сестрой, если вы не против, лорд Денби, – говорит Том.

Он сияет улыбкой, но при этом у него стальной взгляд.

– Разумеется, старина. Вы отличный человек, – говорит лорд Денби и допивает остатки моего шампанского, и это самое большее, что он может от меня получить.

– Ты в порядке? До чего же невыносимый осел! – говорит Том, когда мы выходим на танцевальную площадку. – Подумать только, я когда-то им восхищался!

– А я ведь пыталась тебя предостеречь, – говорю я.

– Что, мне предстоит пережить отвратительный момент вроде «А я тебе говорила!»?

– Нет, – обещаю я. – А ты еще не нашел свою будущую жену?

Том поводит бровями.

– Я тут встретил несколько многообещающих кандидаток на место миссис Томас Дойл. Конечно, они должны будут решить, что я очарователен и неотразим. Полагаю, ты не станешь помогать мне в достижении цели капелькой твоей…

– Боюсь, нет, – отвечаю я. – Тебе придется самому ловить удачу.

Он поворачивает меня в танце немножко слишком резко.

– Ты совсем не понимаешь шуток, Джемма.

Позже этим же вечером я нахожу отца до того, как он удаляется с другими мужчинами выпить бренди.

– Отец, мне бы хотелось с тобой поговорить, если можно. Наедине.

Он некоторое время смотрит на меня с легким подозрением, но, похоже, его опасения сразу тают. Он не помнит, что случилось, когда мы в последний раз говорили наедине, он забыл тот вечер, когда состоялся бал в школе Спенс. И мне совсем не нужна магия, чтобы стереть эти воспоминания; он сам от них отказался.

Мы уходим в какую-то затхлую гостиную, где от драпировок пахнет застарелым сигарным дымом. Нам следовало бы поговорить откровенно о многих вещах: об ухудшающемся здоровье отца, о битве, которую я выдержала, о друзьях, которых я потеряла. Но мы не станем говорить об этом. Этого никогда не будет, и разница с прошлым лишь в том, что я теперь это знаю. Я должна сама вести свои битвы, и именно это я выбираю для себя.

– Отец, – начинаю я дрожащим голосом, – я просто хочу, чтобы ты выслушал меня.

– Весьма зловещий тон, – говорит он и подмигивает, пытаясь перевести все в шутку.

Ему нетрудно будет забыть все то, что я намерена сказать. Держись, Джемма…

– Я очень, очень благодарна тебе за этот вечер. Спасибо.

– Не за что, дорогая…

– Да, спасибо… но я не стану выезжать на какие-то еще приемы. Я не хочу продолжать сезон.

Брови отца сосредоточенно сдвигаются.

– В самом деле? А почему нет? Разве ты не получила все самое лучшее?

– Да, и я весьма за это благодарна, – повторяю я, и сердце отчаянно колотится о ребра.

– Тогда к чему вся эта ерунда?

– Я понимаю… это звучит бессмысленно. Но я только что начала понимать самое себя.

– Тогда, может быть, обсудим это в другой раз?

Он пытается встать. Как только он поднимется на ноги, разговор будет окончен. А другого дня не будет. Я это знаю. Я знаю отца.

Я кладу пальцы на его руку.

– Прошу тебя, папа… Ты ведь сказал, что выслушаешь меня.

Он неохотно опускается в кресло, но уже потерял интерес к разговору. И вертит в руках часы. У меня мало времени на то, чтобы изложить свои доводы. Я могла бы устроиться у его ног, как в детстве, и он бы погладил меня по волосам… Когда-то это успокаивало нас обоих. Но сейчас не время для утешений, а я уже не ребенок. Я передвигаю кресло так, чтобы сидеть напротив отца.

– Я хотела сказать, отец, что мне не подходит такая жизнь. Все эти приемы и бесконечные балы и сплетни. Я не желаю тратить свои дни, умаляя себя, лишь бы уложиться в рамки этого маленького мирка. Я не могу жить как лошадь в шорах.

– А ты невысокого мнения о свете.

– Я не имею в виду ничего дурного.

Отец раздраженно вздыхает.

– Я не понимаю тебя.

Дверь гостиной открывается. Музыка и шум голосов врываются, нарушая тишину, но дверь вновь милосердно захлопывается, и бал превращается в отдаленный гул по другую ее сторону. У меня на глазах выступают слезы. Я тяжело сглатываю.

– Я и не прошу, чтобы ты меня понял, отец. Я прошу, чтобы ты просто все принял.

– Принял что?

«Меня. Прими меня такой, какая я есть, папа…»

– Мое решение жить своей жизнью, такой, какую я считаю подходящей для себя.

Становится так тихо, что мне хочется вернуть обратно свои слова. «Прости, отец, за дурную шутку… Мне бы хотелось новое платье, ладно?..»

Отец откашливается.

– Это не так просто, как ты говоришь.

– Я знаю. Я понимаю, что могу совершить ужасную ошибку, отец…

– Мир не прощает ошибки так уж просто, моя девочка.

В голосе отца звучат горечь и печаль.

– Что ж, если мир меня не простит, – тихо говорю я, – тогда я научусь прощать сама себя.

Он понимающе кивает.

– А как же ты выйдешь замуж? Или ты не намерена вступать в брак?

Я думаю о Картике, и слезы готовы пролиться.

– Однажды я кого-нибудь встречу, как матушка нашла тебя.

– Как же ты на нее похожа… – говорит отец, и я впервые не морщусь при этих словах.

Он встает и начинает ходить по комнате, заложив руки за спину. Я не знаю, что теперь будет. Уступит ли он моему желанию? Скажет ли, что я дурочка и что все это невозможно, и не велит ли мне вернуться в бальный зал, где все кружится в атласе и веерах? Неужели я обречена остаться в этом мире? Пожалею ли я о нашем разговоре завтра? Отец останавливается перед большим портретом мрачной женщины. Она сидит, положив руки на колени, лицо непроницаемо, как будто она ничего не ждет и, скорее всего, согласна с этим.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе историю о тигре? – спрашивает отец.

– Да, отец. Рассказывал.

– Но я не рассказал тебе всего, – говорит он. – Я ничего не говорил о том дне, когда застрелил этого тигра.

Я вспоминаю момент в его комнате, после того как ему дали морфин. Тогда я подумала, что это просто бессмысленное бормотание. Потому что это совсем не та история, которую я знаю, и этой новой истории я боюсь. Отец не ждет моего ответа. Он намерен рассказать все до конца. Он выслушал меня; теперь мне предстоит выслушать его.

– Тигр тогда ушел. Он больше не появлялся поблизости. Но я стал одержимым. Тигр, видишь ли, подобрался слишком близко. Я не мог больше чувствовать себя в безопасности. Я нанял лучшего в Бомбее следопыта. Мы шли по джунглям несколько дней, преследуя тигра до самых гор. Мы нашли его, когда он пил воду из небольшого источника. Он посмотрел на нас, но ничуть не обеспокоился. Он совершенно не обратил на нас внимания и продолжал пить. «Сахиб, давайте уйдем, – сказал следопыт. – Этот тигр не причинит вам зла». Конечно, он был прав. Но мы прошли такой долгий путь. В моей руке было ружье. Тигр стоял прямо перед нами. Я прицелился и выстрелил, разом уложив его. Я продал шкуру одному человеку в Бомбее за сумасшедшие деньги, и он назвал меня храбрецом. Но не храбрость погнала меня на охоту; это был страх.

Отец барабанит пальцами по каминной полке перед мрачным портретом.

– Я не мог жить под такой угрозой. Я не мог жить, зная, что тигр где-то там, бродит на свободе. Но ты, – продолжает он, и в его улыбке я вижу и печаль, и гордость, – ты столкнулась с тигром лицом к лицу и осталась в живых.

Отец кашляет, и его грудь тяжело поднимается от усилий. Он достает из кармана носовой платок, быстро вытирает губы, потом снова аккуратно прячет платок в карман, чтобы я не заметила пятен, которые наверняка появились на нем.

– Теперь и для меня пришло время встретиться с тигром лицом к лицу, посмотреть ему прямо в глаза и выяснить, кто из нас останется в живых. Я подготовлю твою бабушку к грядущему скандалу.

– Спасибо, папа.

– Да ладно уж, – говорит он. – А теперь, если ты не против, мне хотелось бы потанцевать с моей дочерью по случаю ее светского дебюта.

Он предлагает мне руку, и я ее принимаю.

– С большим удовольствием, отец.

Мы вливаемся в огромный круг танцующих. Кое-кто отходит в сторону, устав до головокружения; их место занимают другие. Девушки изо всех сил стремятся показать новый статус – статус настоящей леди, они выставляют себя напоказ и превозносят себя, пока наконец не начинают всерьез видеть самих себя совершенно новым взглядом. Отцы сияют, глядя на дочерей, считая их самыми безупречными цветами, нуждающимися в защите, а матери внимательно следят за ними, уверенные, что все великолепие этого момента – исключительно их заслуга. И все вместе мы создаем иллюзию, что нам необходимо продолжать жить именно так. Но однажды, когда иллюзия перестанет одурманивать или успокаивать нас, мы отшвырнем ее, разбросаем ее сверкающие кирпичики – и у нас не останется ничего, кроме яркого света честности. Этот свет – освобождение. Оно необходимо. Оно пугает. Мы стоим перед ним, обнаженные и опустошенные. И когда свободы становится слишком много, когда глаза не могут выносить ее ослепительный свет, мы строим новую иллюзию, чтобы с ее помощью закрыться от безжалостной правды.

Но девушки! Их глаза лихорадочно блестят от мечты о том, кем они могут стать. Они говорят себе, что сегодняшний день – начало всего. И кто я такая, чтобы говорить им, что это не так?

– Джемма! Джемма!

Ко мне сквозь толпу протискивается Фелисити, нанятая сопровождающая пытается не отстать от нее, а величественные престарелые леди провожают неодобрительными взглядами. Прошел всего-то какой-нибудь час после ее дебюта, но Фелисити уже доводит их до истерики. И я в первый раз за многие дни улыбаюсь.

– Джемма! – восклицает Фелисити, хватая меня за руку.

Она говорит так быстро, что слова наталкиваются друг на друга в длинной взволнованной цепочке.

– Ты прекрасно выглядишь! Как тебе нравится мое платье? Элизабет немножко споткнулась – ты видела? Королева была изумительна, правда? Я так боялась! А ты?

– Ужасно, – отвечаю я. – Я вообще думала, что упаду в обморок.

– Ты получила телеграмму от Энн? – спрашивает Фелисити.

Да, этим утром я получила чудесную телеграмму от Энн, с пожеланием всего доброго. Там было написано:

«РЕПЕТИЦИИ ПОТРЯСАЮЩЕ ИНТЕРЕСНЫЕ ТОЧКА ГАЙЕТИ НЕЧТО НЕВЕРОЯТНОЕ ТОЧКА ОГРОМНОЙ УДАЧИ ТЕБЕ С РЕВЕРАНСОМ ТОЧКА ТВОЯ ЭНН БРЭДШОУ»

– Да, – говорю я, – она, наверное, потратила на телеграммы все свое будущее жалованье.

– Когда закончится сезон, я поеду с матушкой и Полли в Париж и там и останусь, – сообщает Фелисити.

– А как насчет Горация Маркхэма? – осторожно спрашиваю я.

– Ну, – начинает Фелисити, – я к нему явилась… Сама. И сказала, что не люблю его и не хочу выходить за него замуж и что из меня получится никудышная супруга. И знаешь, что он ответил?

Я качаю головой.

Глаза Фелисити округляются.

– Он сказал, что и сам тоже не хотел бы жениться на мне! Ты можешь такое вообразить? Я была ранена в самое сердце!

Я тихо смеюсь, и меня саму это удивляет. Я чувствую себя как-то странно, мне хочется плакать…

– Значит, Париж. И чем ты будешь там заниматься?

– Ну, Джемма! – восклицает Фелисити таким тоном, как будто я ничегошеньки не понимаю и никогда не пойму. – Там ведь собирается вся богема! И теперь, когда я получила наследство, я могу заняться живописью, жить где-нибудь в мансарде. Или, возможно, я даже стану натурщицей!

Она наслаждается тем, как скандально это звучит. Потом ее голос опускается до шепота:

– И я слышала, там много таких, как я. Может быть, я действительно снова найду любовь!

– Ты станешь украшением Парижа, – говорю я.

Фелисити широко улыбается.

– Поехали с нами! Мы могли бы чертовски весело жить там вместе!

– Я думаю, лучше отправиться в Америку, – отвечаю я, и в этих словах оформляются мои еще смутные планы. – В Нью-Йорк.

– О, это потрясающе!

– Да, – соглашаюсь я, сама несколько взбодряясь от такой перспективы. – Потрясающе.

Фелисити крепче сжимает мой локоть.

– Не знаю, слыхала ли ты последние здешние новости, так что поспешу опередить других. Мисс Фэрчайлд приняла предложение Саймона. Они обручены.

Я киваю.

– Так оно и должно было быть. Я желаю им счастья.

– А я ей желаю удачи. Попомни мои слова, Саймон еще до тридцати лет облысеет и ужасно растолстеет.

Она хихикает.

Начинается новый танец. И толпа снова оживляется. Танцевальная площадка заполняется по мере того, как чудесная мелодия вливает в бал новую жизнь. Держась за руки, стоя рядом в облаках шелка и цветов, мы с Фелисити наблюдаем за танцующими, которые движутся в едином ритме. Они кружатся вокруг себя, как Земля вокруг своей оси, терпеливо вынося тьму, ожидая Солнца…

Фелисити стискивает мои пальцы, и я ощущаю легкий отзвук магии сфер, пульсирующий в ее руке.

– Что ж, Джемма, мы сумели все это пережить.

– Да, – говорю я, отвечая на ее пожатие. – Мы сумели пережить.