Текст книги "Прекрасное далеко"

Автор книги: Либба Брэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Глава 61

Фоулсон ждет меня, стоя рядом со своим лощеным экипажем. Он подбрасывает на ладони монетку, каждый раз аккуратно ловя ее. Когда он видит меня, он прихлопывает монету второй ладонью.

– A-а, вы только поглядите – орел! Не повезло вам, девица.

Он открывает передо мной дверцу кареты. Картик обходит экипаж, чтобы пристроиться на задке.

– Скажите, мистер Фоулсон, вы всегда будете вот так выполнять их приказы? И когда, скажите на милость, вас вознаградят за ваши усилия? Или все и дальше будет вот так же – они пируют и наслаждаются жизнью, а вы делаете за них всю грязную работу?

– Вознаградят в свое время, – отвечает Фоулсон, доставая из кармана повязку для глаз.

– Не сомневаюсь, вы именно поэтому находитесь здесь, вместо того чтобы сидеть рядом с ними. Им нужен какой-нибудь возница.

– Заткнитесь! – рявкает Фоулсон, однако я впервые вижу, как в его взгляде вспыхивает легкий огонек сомнения.

– Я предложу вам сделку, мистер Фоулсон. Помогите мне, и я возьму вас в сферы.

Он смеется.

– Когда мы заполучим магию, я и сам туда попаду, как только мне захочется. Нет, не думаю, что я сегодня стану заключать какие-то сделки, девица.

Он завязывает мне глаза – намного туже, чем необходимо. Потом обматывает веревкой мои запястья и к чему-то их привязывает – думаю, к ручке дверцы.

– Никуда не уходите! – говорит Фоулсон и хохочет так, что начинает кашлять.

Экипаж рывком трогается с места. Лошадиные копыта стучат по мостовой в быстром ритме, и я надеюсь, что Картик удержится на задке кареты.

Мы едем не слишком долго. Лошади останавливаются. Пальцы Фоулсона распутывают веревки на моих руках, но повязка на глазах остается. И еще он набрасывает мне на голову плащ.

– Сюда, – шипит Фоулсон.

Открывается какая-то дверь. Меня почти волокут вниз, вниз, поворот, еще поворот, и когда наконец повязка падает, я оказываюсь в комнате, по периметру которой стоят свечи. Мой брат сидит в кресле. Руки у него связаны, и выглядит он одурманенным. За его спиной стоит человек в плаще, держа нож у горла Тома.

– Том!

Я бросаюсь к брату, но откуда-то сверху гулко звучит голос:

– Стоять!

Я вижу галерею, обегающую все помещение. На галерее – мужчины в плащах, с закрытыми лицами. Они наблюдают за мной.

– Если вы прикоснетесь к нему, мисс Дойл, он умрет. Наш человек очень хорошо управляется с ножом.

– Джемма, не беспокойся, – бормочет Том. – Это моя иниси… ицини…

– Инициация, – громко произносит Картик, становясь рядом со мной. – Прекратите это!

– О, брат Картик! А мне говорили, что тебя уже нет среди живых, – громко звучит тот же голос. – Мистер Фоулсон, вы ответите за это.

Фоулсон стремительно бледнеет.

– Да, милорд…

– Отпустите моего брата! – кричу я.

– Разумеется, дорогая леди. Как только вы передадите нам магию.

Я смотрю на Тома, беспомощного под ножом палача.

– Я не могу этого сделать, – отвечаю я.

Том кричит, когда нож прижимается к его горлу.

– Перестаньте, – просит он сдавленным голосом.

– Пожалуйста, прошу вас, мне нужна ваша помощь! – кричу я. – В сферах, в Зимних землях происходит ужасное! Нам всем грозит опасность. Я уверена, тамошние твари намерены прорваться в наш мир!

Присутствующие разражаются вежливым смехом. Фоулсон, стоящий позади меня, смеется громче всех.

– Но я видела в сферах Амара! – продолжаю я. – Он ведь когда-то был одним из вас! И он предупредил меня о том, что надвигается на наш мир. «Опасайтесь рождения мая», так он сказал.

Смех затихает.

– Что он имел в виду?

– Я не знаю, – развожу я руками.

Том начинает приходить в себя. Я смотрю ему прямо в глаза.

– Я думала, это означает первое мая, но этот день пришел и ушел… Это может быть какой-то другой день…

Из тени выходит лорд Денби.

– Не знаю, что за мошенничество вы затеяли, мисс Дойл, но оно не пройдет.

Он опускает палец, и человек в плаще еще плотнее прижимает нож к горлу моего брата.

– Он умрет.

– И что, если вы его убьете? – спрашиваю я. – Что, собственно, вы этим приобретете?

– Ваш брат умрет!

Голос лорда Денби гремит, как гром. И тут вдруг словно внезапно рассеивается туман, и я впервые вижу все отчетливо – впервые с тех пор, как все это началось. Меня не напугать, только не им. Да и никто этого не сделает.

– И в результате вы вообще ничего не получите, – говорю я громко и уверенно. – Ничего такого, что защитило бы вас от моей силы. А я отпущу ее, сэры, как гончих ада, если с его головы упадет хоть единый волосок!

Палец лорда Денби замирает в готовности. Нож палача – тоже. Бесконечно долгое мгновение мы все ждем над краем пропасти.

– Вы просто женщина. Вы этого не сделаете.

Лорд Денби опускает руку ниже, и я уже не думаю. Я призываю магию, нож превращается в воздушный шар и выскальзывает из руки палача.

– Том, беги! – кричу я.

Том сидит, совершенно растерянный, и Картик хватает его и тащит прочь, а меня сотрясает от силы, которую я подавляла так долго. Она изливается из меня с новыми намерениями. И ничьи глаза не расширяются больше, чем глаза моего брата, когда я обливаю стены помещения пламенем. Над головами мужчин кружатся визжащие фантомы. И неважно, что все это – только иллюзия. Мужчины в плащах верят в нее.

– Прекратите! – во все горло кричит лорд Денби.

Пламя исчезает вместе с призраками. Лорд, пошатываясь, подходит к перилам галереи.

– Мы ведь разумные люди, мисс Дойл.

– Нет, о вас такого не скажешь. И потому я должна высказаться весьма прямо, сэр. Вы никогда больше не посягнете на моих родных, или же вам придется смириться с последствиями. Я понятно выразилась?

– Вполне, – выдыхает он.

– А как насчет сфер? – вмешивается Картик. – Вы забыли, что братство долго было их защитником? Не хотите ли пойти с нами в Зимние земли?

Мужчины пятятся, натыкаясь друг на друга. Никто не желает отправиться в такое интересное путешествие.

– Хорошо, – говорит лорд Денби. – Я соберу несколько пехотинцев для этой задачи.

– Пехотинцев? – не понимаю я.

Картик складывает руки на груди.

– Это люди вроде меня и Фоулсона. Такие, о которых никто не пожалеет и никто не спохватится.

– Да, возьмите с собой мистера Фоулсона, – говорит лорд Денби таким тоном, как будто предлагает нанять какого-то слугу. – Он умеет обращаться с ножом. Ты ведь отличный парень, Фоулсон, не так ли?

Мистер Фоулсон воспринимает заявление лорда так, словно получил удар, на который не может ответить. Он крепко стискивает зубы.

– Что ж, если выбирать мне, то я действительно выберу мистера Фоулсона, – говорю я. – Мы с ним понимаем друг друга. И он отлично управляется с ножом. Развяжите моего брата, если вам не трудно.

Мистер Фоулсон снимает с Тома путы. Он поддерживает моего ослабевшего брата, и они вместе идут к двери.

– Повязку на глаза! – ревет кто-то.

Я швыряю ленту на пол.

– Мне она не нужна. А если вам хочется ее надеть, так окажите любезность.

– Джемма! Какого черта тут происходит? Что ты такое сделала? – резко спрашивает Том.

Он наконец начинает приходить в себя, и необходимо действовать.

– Держите его покрепче, ладно? – говорю я Картику и Фоулсону, и они подхватывают Тома под руки.

– Эй, вы! Отпустите меня немедленно! – требует он, но он еще недостаточно силен, чтобы по-настоящему сопротивляться.

– Томас, – говорю я, снимая перчатки, – тебе будет гораздо больнее, чем мне.

– Что? – удивляется он.

Я основательно, бесцеремонно бью его кулаком в зубы, и он падает без чувств.

– А вы сильны, – одобрительно произносит Фоулсон, волоча моего брата к карете.

Я тщательно поправляю юбку и снова надеваю перчатки; рука у меня болит.

– Вы никогда не видели моего брата в таком состоянии, мистер Фоулсон, и не возили его в своей карете. Поверьте, так будет лучше для вас.

Когда Том наконец приходит в сознание – каким бы уж там сознанием он ни обладал, – мы сидим на набережной. Уличные фонари бросают на Темзу пятна света; пятна переливаются, как акварель. Том в полном беспорядке: воротник торчит, как сломанная кость, перед рубашки забрызган кровью. Он прижимает к покрытому синяками лицу влажный носовой платок и осторожно поглядывает на меня. Каждый раз, когда я ловлю его взгляд, он быстро отворачивается. Я могла бы призвать магию, чтобы помочь ему, стереть все воспоминания о сегодняшнем вечере и о моей силе из его памяти, но я решаю не делать этого. Я устала прятаться. Скрывать свою сущность ради спокойствия других. Пусть знает правду обо мне, а если ему это окажется слишком тяжело, я по крайней мере увижу это и пойму.

Том осторожно трогает подбородок.

– Ох…

– Что, сломан? – спрашиваю я.

– Нет, просто болит, – отвечает брат.

Нижняя губа у него кровоточит.

– Хочешь поговорить? – спрашиваю я.

– Поговорить о чем?

Он смотрит на меня, как перепуганный зверек.

– О том, что только что произошло.

Он убирает платок.

– А что тут обсуждать? Меня схватили, увезли в какое-то тайное место, связали и угрожали смертью. Потом моя сестра-дебютантка, которая вообще-то должна быть в школе, учиться делать реверансы, вышивать и заказывать по-французски устриц, выпускает на свободу некую силу, которую невозможно объяснить рациональными законами науки. Мне бы к утру следовало покончить с собой.

Он пристально смотрит на темную реку, крадущуюся через самое сердце Лондона.

– Это ведь было реальным, все это?

– Да, – отвечаю я.

– Но ты ведь не собираешься… э-э…

Он как-то неопределенно взмахивает рукой, что, я полагаю, означает «выпускать на свободу эти магические силы, которые меня так пугают».

– Не сейчас, – говорю я.

Том морщится.

– А ты можешь избавить меня от этой ужасной головной боли?

– Извини, нет, – лгу я.

Он снова прижимает влажный платок к щеке и вздыхает.

– И как давно ты… ну, вот такая? – спрашивает он.

– Ты уверен, что хочешь это узнать – все это? – спрашиваю я. – Ты действительно готов к правде?

Том несколько мгновений размышляет, и когда наконец открывает рот, его голос звучит уверенно:

– Да.

– Это началось в день моего рождения в прошлом году, в тот день, когда умерла мама, но, полагаю, на самом деле это началось гораздо раньше…

Я рассказываю брату о своей силе, об Ордене, о сферах и о Зимних землях. Единственной тайной, которую я удерживаю при себе, остается правда о том, что матушка убила малышку Каролину. Я не знаю, почему я об этом умолчала. Возможно, почувствовала, что Том пока не готов об этом узнать. Может быть, и никогда не будет готов. Люди могут пережить лишь определенное количество откровенности. Но иногда люди могут весьма вас удивить. Я говорила с братом так, как никогда прежде, я доверилась ему, позволив и реке слушать мою исповедь на пути к морю.

– Это весьма необычайно, – говорит наконец Том. – Так им действительно была нужна ты, а не я.

– Мне очень жаль, – говорю я.

– Это неважно. Мне противны их манеры, – говорит Том, пытаясь скрыть, насколько задета его гордость.

– Есть и такое место, где будут рады тебе, если ты готов это принять, – напоминаю я. – Возможно, ты предпочел бы что-нибудь другое, но там – люди, которые разделяют твои интересы, и ты со временем можешь оценить и полюбить их.

Потом, меняя тему, я говорю:

– Том, мне необходимо кое-что знать. Как ты думаешь, я могла навлечь на отца болезнь, когда пыталась заставить его увидеть, понять… с помощью магии…

– Джемма, у него туберкулез, и это – результат его горя и пороков. Ты тут ни при чем.

– Клянешься?

– Клянусь. И… пойми меня правильно – ты иной раз ужасно раздражаешь!

Он трогает пострадавшую челюсть.

– А удар у тебя, как у мужчины. Но не ты – причина болезни отца. Это его собственная вина.

На реке какое-то судно заунывно гудит. Гудок звучит горестно и знакомо, это зов в ночи – зов того, кто потерялся и не может вернуться.

Том откашливается.

– Джемма, есть кое-что такое, что я должен тебе сказать…

– Да, слушаю, – отвечаю я.

– Я знаю, что ты обожаешь отца, но он – не тот рыцарь в белых доспехах, каким ты его вообразила. И никогда им не был. По правде говоря, он на свой лад обаятелен и мил. Но он эгоистичен. Он ограниченный человек, решившийся довести себя до смерти…

– Но…

Том хватает меня за обе руки и осторожно сжимает их.

– Джемма, ты не можешь его спасти. Почему бы тебе не смириться с этим?

Я вижу свое отражение в поверхности Темзы. Мое лицо расплывчато, оно никак не может приобрести четких очертаний…

– Потому что если я откажусь от этого…

Я тяжело сглатываю раз, другой.

– Мне придется признать, что я совершенно одинока.

Снова звучит унылый гудок, уносясь к морю. Рядом с моим отражением появляется отражение Тома, такое же неустойчивое.

– Каждый из нас совершенно одинок в этом мире, Джемма.

В голосе брата не слышится горечи.

– Но у тебя могут быть друзья, если ты того хочешь.

– Вы там всю ночь сидеть собираетесь? – окликает нас Фоулсон.

Они с Картиком стоят, прислонившись к карете, как пара железных подставок для дров у камина, ограждающих огонь.

Я предлагаю Тому руку и помогаю подняться.

– Значит, эта твоя магия… Полагаю, вряд ли ты можешь превратить меня в барона, или графа, или еще в кого-нибудь в этом роде? Лучше всего, конечно, обзавестись герцогским титулом. Ничего нарочито величественного… ну, если только тебе самой не захочется.

Я убираю с его лба вечно бунтующую прядь волос.

– Не испытывай свою удачу.

– Хорошо.

Он усмехается, и ранка на губе снова открывается.

– Ой!..

– Томас, я намерена жить по-своему, так, как мне это подходит, без твоего вмешательства, отныне и навсегда, – говорю ему я, когда мы идем к карете.

– Я не стану указывать, как тебе жить. Только не надо превращать меня в тритона или крикливого осла, или, сохрани нас небеса, в какого-нибудь члена партии консерваторов.

– Слишком поздно. Ты уже – крикливый осел.

– Боже, да ты теперь станешь вообще невыносимой! – жалуется Том. – Я просто боюсь тебе возразить!

– Ты и не представляешь, как меня это радует, Томас!

Фоулсон шагает навстречу, чтобы открыть дверцу кареты, но я его опережаю.

– Я сама, спасибо.

– И куда мы теперь? – спрашивает Том.

Он протискивается мимо меня в глубину кареты и совершенно не интересуется, куда денутся остальные. Порядок восстановлен.

– Туда, где ты нужен, – отвечаю я. – Мистер Фоулсон, если вам нетрудно, отвезите нас в общество Гиппократа.

Фоулсон складывает руки на груди. Но на меня не смотрит.

– Почему вы это сделали? Почему заступились за меня?

– Потому что им я доверяю немного меньше, чем вам. И, кажется, я готова поверить вам еще чуть больше.

– Они не оставят меня в покое, – тихо произносит Фоулсон.

Картик фыркает.

– Вы верите, что сейчас стоит сделать главную ставку? Я больше не позволю себе угрожать. У них нет власти надо мной. И это – ваш шанс совершить серьезный поступок, мистер Фоулсон. Не предавайте меня. Не предавайте ее, – многозначительно добавляю я.

– Никогда, – отвечает он, глядя себе под ноги.

И я понимаю, что даже у мистера Фоулсона есть своя ахиллесова пята.

Мы подъезжаем к обществу Гиппократа, мистер Фоулсон энергично колотит в дверь, пока она не распахивается.

– В чем дело? – резко спрашивает седовласый джентльмен.

За ним толпятся еще несколько человек.

– Прошу вас, сэр… это мистер Дойл. Нам нужна ваша помощь.

Джентльмены высыпают наружу в облаках сигарного дыма. Не отводя ладони от побитого лица, Том с трудом выбирается из кареты, с помощью Картика и Фоулсона, а я следую за ними.

– Ох, ничего себе, старина! – восклицает седовласый джентльмен. – Что случилось?

Том поглаживает пострадавшую челюсть.

– Ну, я… я…

– Когда мы возвращались домой с ужина, на нашу карету напали грабители, – объясняю я, вытаращив глаза. – Мой дорогой брат спас нас от тех, кто мог… ну, в общем…

– Я… я?

Том резко оборачивается в мою сторону. Я взглядом умоляю его: «Только не испорти все!»

– А, ну да… я так и сделал. Мне не понравилось, что они нас задержали.

Мужчины разражаются восклицаниями, на Тома сыплются вопросы.

– Да что вы говорите!.. Фантастическая история!.. Как же такое могло случиться?.. Давайте поскорее осмотрим вашу челюсть…

– Да это так… так, ерунда, – бормочет Том.

Я обнимаю брата за плечи.

– Не надо так уж скромничать, Томас. Знаете, он их раскидал просто одной левой. У них ни малейшего шанса не было выстоять против такого храброго и благородного человека.

Я вынуждена подавить смех, рвущийся наружу.

– Прекрасное проявление храбрости, старина, – говорит один из джентльменов.

Том стоит, моргая от яркого света, совсем как старый пес, которого впустили в дом во время дождя.

– Ты разве сам не помнишь, Томас? Ох, боже… боюсь, тот удар по голове был куда сильнее, чем нам показалось. Нам надо было отвезти тебя прямо домой, уложить в постель и вызвать доктора Гамильтона.

– Доктор Гамильтон как раз здесь, – говорит доктор Гамильтон.

Он выходит вперед, держа в руке бокал с бренди, в зубах зажата сигара.

– Одной левой? – переспрашивает седовласый джентльмен.

Другой джентльмен, в толстых очках, хлопает Тома по спине.

– Вот это настоящий мужчина!

Какой-то джентльмен помоложе пожимает руку Тома.

– Теплый бренди – это как раз то, что вам нужно, чтобы снова крепко встать на ноги.

– И в самом деле, – говорит Том. – Я бы с удовольствием выпил.

При этом он умудряется выглядеть одновременно и застенчиво, и горделиво.

– Вы должны рассказать нам все подробно, приятель, – говорит доктор Гамильтон и уводит Тома в маленький, но очень уютный клуб.

– Ну, – начинает Том, – мы возвращались домой, и мой кучер по глупости решил срезать путь возле доков и заблудился. И вдруг я слышу крик: «Помогите! Помогите! Ох, пожалуйста, помогите!..»

– Не может быть! – изумляются джентльмены.

– Я увидел троих… а потом полдюжины типчиков самого мерзкого вида, настоящих разбойников, с совершенно пустыми глазами…

Не только я наделена даром воображения. Но сегодня вечером я позволю Тому насладиться славой, какую бы досаду это ни вызывало у меня. Какой-то добрый джентльмен уверяет, что о моем «героическом брате» позаботятся как следует, и я уверена, что после нынешней истории почетное место в обществе Гиппократа ему обеспечено.

– Том, – окликаю я, – мистер Фоулсон отвезет меня в школу Спенс, хорошо?

– Хм-м… Ну да, конечно. Возвращайся в школу.

Он машет мне рукой.

– Ох, Джемма…

Я оборачиваюсь.

– Спасибо.

Он усмехается, и его губа тут же снова начинает кровоточить.

– Ох…

Фоулсон направляет карету прочь из Лондона. Картик сидит рядом со мной. Лондон проплывает мимо нас во всех своих убожестве и величии: к концу дня каминные трубы осыпают высокие дома сажей, эти трубы как будто балансируют на крепких плечах зданий; я вижу юристов в тщательно вычищенных шляпах, женщин в оборках и кружевах… А на берегах Темзы речные бродяги процеживают грязь и тину, ища сокровища, которые могут быть скрыты на дне, – монетку, приличные часы, потерянный гребень для волос, что угодно, хоть какой-нибудь осколочек удачи, который изменит их судьбу.

– Бойся рождения мая, бойся рождения мая, – ритмично повторяю я. – Какое это может иметь отношение к Цирцее? Она же тогда не знала, что я приду к ней.

Я еще несколько раз повторяю все ту же фразу, так и эдак поворачивая ее в уме, и тут мне в голову приходит нечто новое.

– День рождения. Предостережение может относиться к дню рождения. Когда родился Амар?

– В июле, – отвечает Картик. – А ты – двадцать первого июня.

– Мило, что ты это помнишь, – говорю я.

– Мы тогда впервые встретились.

– А ты когда родился? – спрашиваю я, только теперь сообразив, что я этого не знаю, что никогда этим не интересовалась.

– Десятого ноября, – отвечает он.

– Значит, к тебе это не относится, – говорю я, потирая виски.

Далекие сирены кораблей звучат ближе. Мы рядом с портом. Что-то знакомое чудится мне в этом месте. Я уже тогда это почувствовала, когда мы с Картиком приходили встретиться с Тоби.

– На причалах грусти, – говорю я, вспоминая строфу из стихотворения Йейтса, которое нашла в книге Вильгельмины.

Там еще была иллюстрация: комната, картина на стене… на картине – корабли. А что, если это была не картина, а окно?

– Фоулсон! – кричу я. – Останови карету!

– Нет, только не здесь, – кричит он в ответ.

– Но почему?

– Ключ – это самое дурное место, какое только можно найти. Тут полно проституток, бандитов, убийц, наркоманов и прочего такого народа. Уж я-то знаю. Я здесь родился.

У меня холодеет внутри.

– Как ты его назвал?

Фоулсон повторяет четко, как будто говорит с глупым ребенком:

– Ключ! А вы сумасшедшая, если думаете, что я тут остановлю такой дорогой экипаж.

Глава 62

– Мне это не нравится, – бормочет Фоулсон.

Он поднимает воротник в попытке защититься от липкой сырости. Мы пробираемся в темноте по скользким булыжникам. Фоулсон сжимает в руке складной нож, как защитный талисман. С реки доносится отвратительная вонь.

– Вы уверены, что это место называется именно Ключом? – спрашиваю я.

Здешние дома – если их вообще можно так назвать – узкие и кривые, как зубы нищенки.

– Так мы всегда его называли. Из-за складов и причалов. Ну, просто звучит похоже. «У причала» – многие так произносят, что похоже на «У ключа». Вот и прицепилось название. Да еще там все заперто, на складах, все под ключом… ну, тоже имеет значение.

– Да уж, спасибо за урок, Фоулсон, – бормочет Картик.

– Это ты о чем? – ворчит Фоулсон.

Я перебиваю их:

– Джентльмены, давайте не терять голову. У вас еще будет время сцепиться, попозже. Я надеюсь.

Мы шагаем по темным улицам, которые то и дело извиваются и поворачивают куда-то. Как и предупреждал Фоулсон, здесь в тенях скользят весьма сомнительные фигуры, и мне не хочется рассматривать их получше.

– Таможня совсем недалеко, – говорит Фоулсон.

– Бригид рассказывала, что когда Вильгельмина приехала в Лондон, она на целую неделю потерялась где-то рядом с таможней. Что, если это место было ей хорошо знакомо? Если здесь она чувствовала себя в безопасности, как это ни странно звучит?

Мы огибаем еще один угол, и еще один, пока наконец не выходим к нескольким обветшавшим зданиям, смотрящим на старые причалы. Я слышу, как перекликаются суда; отсюда открывается отличный вид на реку.

– Это здесь, – говорю я. – Я знаю это место по видениям. Ну же, Вильгельмина. Не подведи меня сейчас!

И я вижу ее перед собой, все в том же лавандовом платье.

– Вы ее видите? – тихо спрашиваю я.

– Видим кого? – не понимает Фоулсон, выставляя перед собой нож.

– Я не вижу, – говорит Картик. – Но видишь ты. Мы пойдем за тобой.

Вильгельмина идет мимо целого ряда строений, пригодных только для того, чтобы сровнять их с землей, и исчезает за стеной.

– Это здесь, – говорю я.

– Вы что, чокнулись?

Фоулсон отступает назад.

– Может, я и в самом деле сумасшедшая, мистер Фоулсон, – отвечаю я. – Но я не узнаю этого, пока не войду. А вы можете идти со мной или нет, как хотите.

Картик пинает полусгнившую дверь, и я вхожу в разрушающееся, давно заброшенное здание. Здесь темно и пахнет плесенью и соленой водой. В углах скребутся крысы; от шороха их быстрых когтей у меня по спине пробегает дрожь. Картик рядом, он тоже держит наготове нож.

– Черт знает что, – бормочет Фоулсон себе под нос, и я ощущаю его страх.

Мы поднимаемся по почти развалившейся лестнице. Какой-то человек, скорее мертвый, чем живой, лежит на верхней площадке. От него несет спиртным. Стены облупились под воздействием сырости и грибка. Картик осторожно шагает по темному коридору, я иду следом. Мы минуем открытую дверь, за которой я вижу еще нескольких лежащих. Голова женщины приподнимается и снова падает на грудь. Из комнаты воняет мочой и отбросами, и этот запах невероятно силен. Он забивается в нос, я задыхаюсь, и в конце концов поневоле начинаю дышать ртом. Это все, что я могу сделать, потому что мне хочется лишь одного: с визгом удрать отсюда.

– Прошу тебя, Вильгельмина! – снова шепчу я, и она появляется впереди, светясь в темноте.

Она проходит сквозь последнюю в коридоре дверь, и я дергаю ручку, но она заржавела и не поддается. Картик нажимает на дверь плечом, но она не шевелится.

– Отойдите в сторонку, – говорит Фоулсон.

Он открывает лезвие ножа и ковыряется в замке, пока тот не щелкает.

– Говорил же он, что я умею обращаться с ножом.

– Действительно умеете, мистер Фоулсон. Спасибо.

Я распахиваю дверь; она скрипит так, словно обозлилась спросонок. В комнате темно. Немного света проникает сюда лишь через маленькое окошко, сквозь которое видны Темза и суда – то, что на иллюстрации в книге я приняла за картину. У меня не остается сомнений: это комната из моего видения.

– Что это за местечко? – спрашивает Фоулсон, кашляя от сырости.

– Как раз это мы сейчас и выясним, – говорю я. – У вас есть спички?

Фоулсон достает из кармашка жилета маленький коробок и подает мне. Я чиркаю спичкой, добавив к царящей в комнате вони еще и запах серы. Спичка вспыхивает, и я замечаю стол и фонарь, покрытые паутиной. В фонаре – огрызок свечи. Я зажигаю ее, поднимаю фонарь – и комната заполняется светом.

– Будь я проклят! – выдыхает Фоулсон.

Стены. Они сплошь покрыты словами. А в центре одной – рисунок, изображение Дерева Всех Душ, и на его ветвях висят тела.

Надписи поблекли от времени, но я читаю, что могу. «Я вижу во тьме. Она превратилась в дерево. Они – единое целое. Ее благородная сила разложилась».

– «Она обманула нас всех», – читает вслух Картик. – «Чудовище».

– «Самая любимая из всех нас больше не любима. Моя сестра пропала», – читаю я и в ужасе смотрю на рисунок. – Евгения…

Фоулсон осторожно подходит ко мне сзади.

– Вы говорите, что Евгения Спенс теперь… что?

– «Правда в Ключе». Вот что говорила Вильгельмина. И я готова все узнать.

Я прижимаю ладони к стене и обращаюсь к Вильгельмине:

– Покажи мне!

Свет фонаря становится ярче, стены раздвигаются – и вот я уже в Зимних землях, в ту самую ночь, когда случился пожар. Резкий ветер несет черный песок и снег. Огромная тварь-охотник в черном плаще, длинном, как мантия королевы, крепко держит Евгению Спенс за руку. Она стоит на коленях и швыряет свой амулет моей матери.

– Ты должна запечатать сферы! Сейчас же! Поспеши!

Моя матушка послушно тащит Сару к восточному крылу, а Евгения начинает читать заклинания, чтобы запечатать сферы.

Охотник нависает над ней.

– Ты не можешь вот так легко запереть нас здесь, жрица! Хотя ты и не принимаешь нас, мы от этого не перестали существовать.

Он с силой бьет Евгению по лицу, и она падает. Ее кровь проливается на лед и снег, как лепестки умирающего мака.

И она пугается.

Приближается еще один охотник.

– Убей ее! – рычит он, обнажая острые зубы.

– Ну да, если мы это сделаем, мы получим ее личную магию, но не магию Храма! И нам не попасть будет в их мир, – огрызается первый охотник. – Нет, мы не принесем тебя в жертву. Не сейчас. Ты нам поможешь пробить брешь в другой мир.

Евгения с трудом поднимается на ноги.

– Я никогда этого не сделаю. Вам меня не сломать. Моя преданность нерушима.

– Ну, то, что кажется нерушимым, бывает иной раз весьма хрупким, – улыбается охотник. – К дереву!

Охотники тащат Евгению к Дереву Всех Душ. Оно выглядит далеко не таким величественным, каким видела его я. Одна из тварей Зимних земель режет руку Евгении. Она кричит от боли, а потом от ужаса, когда осознает, что они намерены с ней сделать. Но они не обращают внимания на ее крик. Твари держат ее руку так, чтобы кровь жрицы лилась на корни Дерева Всех Душ, и через несколько секунд ветви дерева оплетают все тело Евгении.

– Когда прольется ее кровь, она должна слиться с деревом!

Ветви и корни продолжают свое дело, пожирая Евгению, и она становится частью дерева, ее душа впитывается в него.

– Отпустите меня, прошу… – молит она шепотом.

Я вижу Евгению, заключенную в дереве, наблюдаю, как ее сознание с годами распадается. Я вижу, как она впервые просит тварей о жертве и как тончайшая полоска красного цвета прорезается в клубящихся тучах Зимних земель.

Существа в благоговении склоняются перед Евгенией.

– Мы растеряны, нам нужен вождь. Нам нужна мать. Ты поведешь нас?

Ветви дерева тянутся к тварям и обнимают их, как защищающие руки. И голос Евгении плывет из дерева, как тихая колыбельная:

– Да… да…

Туман сгущается. Дерево снова говорит:

– В тот мир пришла та самая, владеющая великой силой. Она даст нам все, что нужно.

– Мы прольем ее кровь на дерево! – восторженно гремит охотник.

– Но сначала я должна подготовить путь к нашему возвращению, – говорит дерево.

Картина меняется. Я вижу мюзик-холл. Вильгельмина Вьятт пишет на грифельной доске: «Вы должны восстановить восточное крыло и снова войти в сферы. Орден должен восторжествовать, одержать победу».

Слезы радости льются по щекам Вильгельмины, когда она получает весточку от горячо любимой Евгении. Она показывает написанное мисс Мак-Клити, и тут же все начинает крутиться. Да и как бы мог Орден не обратить внимание на послание Евгении?

Но Вильгельмина умеет видеть во тьме, и вскоре она все узнает. Я возвращаюсь в эту комнату и вижу, как Вильгельмина царапает на стенах свое отчаянное послание. А когда знание становится совершенно невыносимым для нее, она втыкает под кожу иглу и погружается в забвение. Я вижу, как она пытается предостеречь Орден письмами и мольбами, но кокаин и страхи делают ее неуравновешенной; она пугает жриц Ордена, и они прогоняют ее. А когда она пишет книгу, предпринимая последнюю попытку докричаться до них, – они видят в ней предательницу и лгунью.

Безвозвратно погрузившись в наркотики, Вильгельмина все же делает еще одно, последнее усилие. Она прячет кинжал в рамку грифельной доски и сбегает однажды холодной ночью. Ее ум растерзан, она видит призраков – охотников и прочих тварей Зимних земель – в каждом темном углу. Мимо по улице проезжает экипаж, но в ее восприятии это тоже некий дух. Она бежит к причалам, а там поскальзывается, ударяется головой о пирс – и падает в Темзу. И когда речные бродяги вытаскивают ее из воды, тьма, которой так боялась Вильгельмина, уже поглощает ее, но девушку это больше не заботит. Она медленно погружается в неведомые глубины, и я следую за ней.

Судорожно вздохнув, я выныриваю из видения. Картик стоит рядом и гладит меня по волосам. Вид у него встревоженный.

– Ты была в трансе несколько часов. Как ты себя чувствуешь?

– Часов… – повторяю я.

У меня болит голова.

– Что ты видела?

– Мне нужен воздух, – говорю я. – Мне нечем дышать. Давайте выйдем.

Мы выбираемся из вонючего здания, влажный воздух реки ударяет в лицо, и я снова чувствую себя хорошо. Я рассказываю все.

– Никто не убивал Вильгельмину, – говорю я, глядя на лодки, подпрыгивающие на воде. – Это был несчастный случай. Она поскользнулась, ударилась головой и утонула. Глупо, как глупо…

Я могла бы то же самое сказать и о себе. Я могла бы отказаться от всего этого…

Нет, не сейчас. Я ведь все еще могу это остановить. Самое время.

– Мистер Фоулсон, – говорю я, – мы должны немедленно мчаться в школу Спенс. Как быстро вы можете нас туда доставить?