Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 49 страниц)
В сентябре пошли монотонные, нудные, моросящие дожди. Прояснивалось редко. Но осень еще только угадывалась. Листья на деревьях были зеленые, свежие, дороги просыхали быстро, выскальзывающее временами из-за туч солнце, как горячим утюгом, проглаживало их, и, даже когда выпадали по-настоящему прохладные дни, еще не верилось в то, что пришла осень, и ходили в рубашках с закатанными выше локтей рукавами.
В один из таких сентябрьских дней Михаилу Путивцеву пришла телеграмма от старшего брата:
«Приеду двадцатого поезд десятый вагон седьмой».
Комбриг Путивцев получил благодарность «за успешное выполнение правительственного задания». В Москве ему вручили путевку в санаторий РККА на берегу Черного моря, а дорога туда лежала через родные края.
Пантелей Афанасьевич стоял у раскрытого окна вагона и смотрел на приазовскую, выгоревшую за лето степь. Только вдоль железной дороги кустились заросли чертополоха и лебеды, влажно-зеленые от недавно прошедшего дождя. Желтизной отсвечивала стерня. Еще дальше чернел свежевспаханный клин чернозема.
Поезд замедлил свой бег – начались пригороды. Над высокими подсолнухами с тяжелыми, опущенными книзу шляпками кружились стремительные воробьи. На бахчах лежали арбузы. Один, расколотый, с ярко-красной сахаристой сердцевиной, валялся у самой дороги.
В Германии арбузов не было, а в Москве Пантелей тоже не успел отведать. При виде этого расколотого арбуза у Путивцева пересохло в горле.
В сиреневой кисейной дымке показались трубы металлургического завода. Мимо проплыла водокачка – поезд подходил к станции. Сам город находился в железнодорожном тупике, и поезда дальнего следования в него не заходили.
– Подъезжаем, – сообщил проводник. – Вам помочь? (Путивцев был в форме с орденом Красного Знамени на груди.)
– Что вы, товарищ… Я сам.
Пожелав попутчикам счастливого пути и взяв чемодан, Путивцев стал пробираться к выходу. В раскрытую в тамбуре дверь увидел Михаила, который легкой рысцой трусил за седьмым вагоном.
Поезд еще не совсем остановился, а Пантелей Афанасьевич легко спрыгнул с подножки и сразу попал в объятия брата. По перрону к ним уже спешили Романов и Ананьин.
– Ну, здорово, Пантелей, здорово!.. – Романов тоже обнял его.
Они расцеловались. Потом настала очередь Ананьина.
– Хорош! Хорош!.. Ничего не скажешь, – разглядывая Пантелея, говорил Ананьин, тиская руку железными пальцами.
– Рад видеть вас всех вместе. Живы-здоровы?
– Как видишь, – ответил за всех Романов. – А ты как?
– Нормально.
– Пошли, что ли…
У перрона стоял автомобиль.
– Вы, я вижу, разбогатели, – заметил Пантелей.
– Богатеем понемножку… Ты где сядешь, впереди? – спросил Романов.
– Все равно.
– Тогда я впереди сяду, если не возражаешь. Сподручней мне с моей деревяшкой.
В машине было душно, крыша нагрелась на солнце. Опустили боковые стекла.
– Как тебе ездилось, брат, в Германию? – спросил Михаил.
– Коротко не ответишь.
– А ты не коротко, – посоветовал Ананьин.
Машину мягко качнуло на выбоине.
– «Бюик»? – поинтересовался Путивцев у шофера.
– «Бюик», товарищ комбриг.
– Эх, братцы, скорее бы научиться все это делать своими руками – и автомобили, и самолеты. Тогда нам никакой черт страшен не будет. А пока приходится покупать и то и другое.
– Скоро научимся, – пообещал Романов.
– Как ты? – спросил Пантелей Михаила. – Как Ксеня?
– У меня все в порядке. Ксеня дома с Вовкой.
– Вовке сколько уже?
– Четвертый год.
– Мать не прибаливает?
– Есть немного. Как дадут квартиру, заберу ее в город. Ксеня тут не даст ей ничего по дому делать – будет отдыхать.
– Как все? Максим? Что Алексей?.. Лентяй он насчет писем. Еще весной прислал мне открытку: докладываю, товарищ комбриг, служба идет нормально, числюсь в рядах отличников боевой и политической подготовки… И с тех пор – ни слова.
– Алешка демобилизовался. Неделю уже как в Солодовке. Сегодня приезжает. С тобой хочет повидаться, – сообщил Михаил.
– Это здорово! В кои-то веки все вместе соберемся…
Машина выехала на Камышановскую. Слева осталась заводская бухта, где стояли суда подсобного рыболовецкого хозяйства металлургического завода.
– Захар теперь тут директорствует, муж Марфы, – сообщил Михаил.
Появление автомобиля на Амвросиевской вызвало оживление. Как только машина остановилась, мальчишки окружили ее, наиболее смелые пытались стать на подножку.
– Дядя, погуди…
Клим, опередив шофера (знал, что тот – противник ненужного гудения, так как это разряжало аккумулятор), нажал на клаксон в угоду ребятам.
На звук клаксона вышла Ксеня. Пантелей и Михаил вылезли из машины.
– Знакомься, – сказал не без гордости Михаил. – Моя жена.
Ксеня сразу понравилась Пантелею.
– Ну, ты уж не обессудь, если я, как старший брат… – Тут он слегка нагнулся и поцеловал Ксеню.
Та засмущалась.
– Милости просим… Сергей Аристархович, Клим Федорович, – обратилась она к Романову и Ананьину.
– Через час у нас партком, а вечером, если не возражаете, заглянем, – пообещал Романов. – А ты, Михаил, можешь остаться, раз такой случай.
– Как же так, присядьте хоть на минутку, – не сдавалась Ксеня. – Сейчас вот и Максим с Алексеем подъедут.
– Никак нельзя…
– Ждем вас к обеду, часам к шести. Не опаздывайте, – сказал Пантелей Романову и Ананьину.
– Постараемся, – пообещал Клим и тронул рукой шофера за плечо: – Поехали.
Ксеня, Михаил и Пантелей вошли во двор. Пантелей увидел в садике старика с белой бородой, в бумазейной застиранной рубашке, в холщовых штанах, в растоптанных тапочках на босу ногу. Догадался, что это тесть Михаила.
– Здравствуйте, Тихон Иванович!
Любопытство и нетерпение выгнали Константинова во двор. За годы службы в царской армии разных чинов он повидал, но красного генерала видел впервые. Босые пятки Тихона Ивановича как-то сами собой сошлись вместе. Он растерянно пожал протянутую руку. Удивился, как Пантелей узнал его, назвал по имени-отчеству. Ведь раньше они никогда не виделись.
Тут же, в саду, барахтались в траве Коля, сын Захара и Марфы, худенький мальчик лет девяти, и толстенький, с белыми курчавыми волосами, как у девочки, Володя – сын Михаила. Увидев старших, ребята перестали бороться, поднялись на ноги, отряхиваясь.
– А это что, ромб? – Коля показал пальцем на петлицу.
– Точно. А ты откуда знаешь?
– Тоже военная косточка растет, – заметил Михаил. – Все воинские знаки различия знает. А это мой, – с гордостью добавил он, подхватив Володьку на руки.
– Митька, ты чого ж на дерево злиз? А ну злазь виттеля. – Евгения Федоровна вышла на крыльцо, увидела Митьку на груше.
– А это чей же? – поинтересовался Пантелей Афанасьевич.
– Это Нюрин. Гостит у нас вторую неделю.
Митька тем временем легко, по-обезьяньи, соскользнул с дерева. Подтянул трусы, заправил в них выцветшую бледно-голубую майку и незаметно исчез.
– Та заходьте ж у хату, – пригласила Евгения Федоровна. – Чи з дорогы треба умыться? Ксеня, возьми чистый рушник у комоде.
Ксеня налила в рукомойник колодезной холодной воды, принесла чистое полотенце:
– А вот и Алексей!
Алексей почти вбежал во двор. Черные волосы – ежиком, глаза – зеленые, веселые. За ним шел худощавый Максим с Алешкиным солдатским фанерным чемоданчиком.
Алексей, увидев старшего брата, почтительно-озорно вытянулся:
– Здравия желаем, товарищ комбриг!
Снова объятия, гомон, шум во дворе.
Прихромал соседский подросток Толя. Как всегда, серьезный, сосредоточенный. На боку, на ремешке, болтался фотоаппарат, штатив – под мышкой.
– Толя! Вот молодец, что пришел. Карточку сделаешь? – обрадовалась Ксеня.
– Вам какого размера? Такого или такого? – Толя стал показывать образцы фотобумаги, сказал, сколько это будет стоить.
Толя охромел в раннем возрасте: упал с дерева, сломал ногу, и кость срослась плохо. Мать его брала в стирку белье у соседей, тем и зарабатывала. Отец бросил их и уехал неизвестно куда. Денег не хватало, и Толе приходилось подрабатывать фотографией. Сначала никакой определенной платы он не брал. Сколько дадут – и ладно. Но теперь у него была точно установленная такса. Толя любил делать карточки большие, групповые, и чтоб каждому по карточке.
– Побольше, Толя, побольше. Чтобы мы все поместились… – ответила Ксеня.
Толя засуетился, установил штатив, расставил треногу.
– Вас прошу сюда, в сторонку. Вы, дядя, – во второй ряд. Не загораживайте! Не загораживайте! Теперь хорошо.
– А теперь, Толя, сними нас отдельно. Братьев! В одну шеренгу становись! – скомандовал Пантелей.
Пантелей стал в центре – самый высокий, блондин, в мать, совсем не похож на братьев, слева – Михаил и Алексей, справа прилепился Максим, худенький, носатый.
– Внимание, снимаю. Минуточку! Еще раз…
– Ходить уже до хаты. Уси ж с дороги голодни. – Евгения Федоровна снова вышла на крыльцо. – Ксеня, та приглашай же дорогих гостей.
Ксеня, возбужденная встречей, счастливым, несвойственным ей звонким голосом приказала:
– Мужчины, марш за стол!
– После вас, Ксенечка, только после вас. – У Алексея такая же белозубая улыбка, как и у Михаила. Глаза только другие – с хитринкой, плутоватые.
«Ох, Алешка… Снятся кому-то кислицы. Не одной, наверное, голову задуришь!» – подумала Ксеня.
В доме распоряжалась Евгения Федоровна. Ей помогала розовощекая Марфа. Тяжелый дубовый стол с толстыми резными ножками выдвинули на середину. Стульев не хватало, поэтому принесли со двора две лавки. Евгения Федоровна накрыла их ряднушками, чтоб было удобнее сидеть. На столе стояла закуска: соленья, паюсная икра, моченые яблоки, терновка. Большими кусками был нарезан огромный золотистый от жира чебак. Над всем этим возвышался круглой формы высокий подовый хлеб. Евгения Федоровна всю ночь с ним провозилась, пока испекла. Жаль, тесто немного перестояло, с кислинкой получилось. Но гостям понравилось, хвалили.
Мужчины выпили водки. А женщин Пантелей угощал сладким душистым вином с «заграничным» названием – «Шато Икем».
Алексей сел сначала рядом с Пантелеем, но как только появилась молоденькая чернявая соседка Нина, подсел к ней.
Тихон Иванович, отяжелевший от выпивки и еды, допытывался у Пантелея, хорош ли немец как хозяин:
– Сын мий, Ананий, був в плену, у австрийцив. Австриец – хозяин гарный, а нимиц?.. – И наконец спросил о том, что его занимало больше всего: – Чи правда, шо ты вроде енерала?
– Не верится?
– Та не то шоб не вирилось, но хворма у тэбэ така ни енеральска. Ни тоби эполет, ни аксельбантов…
– Так я ж красный генерал, батя.
– Та так-то воно так, а усе ж таки…
За столом за разговорами просидели до вечера, зажгли лампы. Женщины стали готовить стол к обеду.
– А вот и я… – На пороге с видом заезжего факира появился Захар. В руке – ведро вареных раков, густо пересыпанных пахучим укропом.
– На шо ты цих страшилищ принис? – накинулась на него Евгения Федоровна.
– Мамаша, вы ничего не понимаете. Посмотрите, какой красавец. – Захар взял из ведра крупного, длинноусого, с огромными клешнями рака и сунул под нос подвернувшемуся под руку Митьке: – Хо!
– Захар, иди сюда, место есть, – позвал Михаил.
– Я тут примощусь, между бабами.
– Да там же негде.
– Мне много места не надо. Я, как прутик, в любую дырочку влезу.
Был он действительно сух, как прошлогодняя ветка. Еще суше Максима. Теперь, когда они сидели рядом, это было особенно заметно.
– Максим, ты чого такой невеселый? Молчишь и молчишь, – спросила его Марфа, подавая второе.
– Та хиба за моими братьями поспеешь?
– Максим у нас молчун, – сообщил Алексей.
– Та уж не такой, як ты, пустобрех.
– Ниночка, разве я пустобрех, я просто веселый. Правда?
Нина засмущалась, не зная, что ответить.
Вдруг раздался голос Романова:
– Мы не опоздали?
Из-за спины его выглядывал Ананьин.
– Это называется в шесть часов? – загремел Пантелей.
– Извиняйте. Задержались малость.
– Не извиняю! По штрафной им!
– По штрафной! По штрафной! – дружно закричали все.
– Проходите, Клим Федорович, Сергей Аристархович, – приглашала Ксения. – Садитесь, садитесь. Тут вам будет удобно.
Романова и Ананьина посадили рядом с Пантелеем. Налили в стаканы водки, поставили по тарелке с борщом.
– Вы давайте ешьте, – наказывал Пантелей.
Пока Романов и Ананьин закусывали, Пантелей подозвал Алексея:
– Куда на работу думаешь устраиваться?
– Осмотрюсь немного… Михаил вот на завод зовет.
– Правильно, – поддержал Романов, – механики нам вот так нужны, – и провел ребром ладони по горлу.
– Вы – член партии, комсомолец? – поинтересовался Ананьин.
– Комсомолец.
– Подойдет…
– А ты что ж это – беспартийного и на работу бы не взял?
– Вот видишь, Пантелей. Стоит только слово сказать, а он уже с придирками.
– Пошли, мужики, во двор, перекурим это дело, – предложил Пантелей.
Расселись на грубо сколоченной лавке под развесистой шелковицей Пантелей, Клим, Сергей, Михаил и Захар. Алексей исчез куда-то с Ниной. Максим остался в доме с женщинами.
Вечер стоял мягкий, тихий. Крупные теплые звезды струились тусклым молочным светом. На темно-синем небе густо лежала серебристая звездная пыль. Пантелей вспомнил о ночных полетах там, над Германией…
– Нет лучше воздуха, чем в наших краях, – сказал он, подумав о своем. – В Средней Азии сухо, как в духовке. На Балтике сыро. За все лето в Германии ни одного такого вечера не было…
Помолчали немного, светя в ночи папиросами.
– Тебе приходилось, брат, встречаться с немецкими коммунистами? – спросил Михаил.
– Приходилось.
– Скажи, возможна ли в ближайшее время там революция?
– А что вы слыхали о партии Гитлера? – неожиданно спросил Пантелей.
– А разве в России не было соглашателей? – вопросом на вопрос ответил Ананьин.
– Это не партия соглашателей, – возразил Путивцев. – Это значительно опаснее. Я слышал Гитлера. Он ловко играет на национальных чувствах немцев. Умело использует социальные лозунги, выдавая свою партию за партию рабочих.
– А разве меньшевики не использовали социальные лозунги? – не сдавался Ананьин.
– Использовали, – сказал Пантелей. – Не смогу я, наверное, объяснить… Но это совсем другое. Надо побывать там, пожить, увидеть все своими глазами…
– А ты как считаешь, Гитлер и его партия могут прийти к власти? – спросил Романов.
– Видишь ли, завод, на котором я был, не совсем обычный.
И Путивцев рассказал о Хейнкеле, о его заводе, об обедневших бауэрах, вчерашних люмпен-пролетариях, которых набрал Хейнкель на свой завод. Рассказал о Видере, о человеке, который не хочет даже слышать слово «политика».
– И таких, как он, в Германии немало. Но главная беда – раскол, который внесли социал-демократы в ряды рабочего класса. В таких условиях Гитлер может прийти к власти. А это враг коммунистов, враг опасный, убежденный, и борьба с ним будет трудной.
– Классовая борьба везде и всегда была трудной. Но в Германии она ведется в открытую, у нас же принимает скрытые формы, – заметил Ананьин.
– Что ты имеешь в виду? – спросил Пантелей.
– На словах сегодня все за Советскую власть, а на деле у нас еще есть такие, которые стараются вставлять палки в колесо истории.
– Опять ты завел любимую пластинку, – недовольно поморщился Романов. Видно, не раз они говорили об этом.
– Это не пластинка, это мое твердое убеждение. Я уверен, что передовая линия борьбы социализма с капитализмом проходит в нашей стране. Сумеем одолеть своих внутренних врагов – никто нас не одолеет.
– Пока армию не перевооружим – опасность превеликая. Фактор времени для нас сейчас – самый важный, – сказал Пантелей.
– Вот именно! – воодушевился Ананьин. – Этой задаче необходимо подчинить все.
– А средства? – раскуривая новую папиросу, спросил Романов.
– Деньги, что ли?
– Да, средства.
– Деньги надо взять в деревне.
– А где же они в деревне? На улице, что ли, валяются? – усмехнулся Романов.
– А ты что думаешь, комсомольский вожак? – спросил Ананьин.
Михаил расправил плечи, будто собирался вступать в драку:
– Не люблю я ваших споров. Один говорит – вроде прав, другой – тоже прав.
Ананьин недовольно повел бровью:
– Дипломатом ты становишься, Михаил.
– Бросьте вы, Сергей Аристархович, приписывать мне разное… А если хотите без дипломатии… Не нравится мне, что вы… что вы…
– Ну-ну, давай-давай, без дипломатии…
– Что вы о людях не думаете!
– О каких это людях, позволь спросить? Есть люди, а есть человеки. Есть бедняк, а есть кулак, есть рабочий и есть буржуй… Всеобщего братства быть не может!
Тихон Иванович Константинов сидел поодаль, на завалинке, тоже курил, прислушивался к разговору. Слушал, слушал и не выдержал:
– А я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего, подлежит суду.
– Слыхал? – обрадовался Ананьин. – Тесть тебе подбрасывает прямо из Библии насчет всеобщего братства…
– Ты это зря, – не выдержал Романов.
– Насчет всеобщего братства?..
– Ты что, не понимаешь, о чем говорил Михаил?
– Я сейчас знаете что вспомнил? – неожиданно сказал Пантелей. – Перемышль. Как мы там в окопах сидели: под ногами – чавкающая жижа, дороги развезло, провианта не было, а Сергей притащил с нейтральной полосы кусок конины…
– Мне кажется, я никогда больше такого вкусного мяса не ел. Свежее, с дымком… Лошадь ведь только убили… – Ананьин был доволен, что разговор переменился и что Пантелей вспомнил случай, которым он сам гордился. – А помните, когда все мы собрались в двадцатом, в госпитале, у Клима, после того как белополякам дали как следует… Клим тогда получил свой именной маузер, а я ему завидовал…
– Ты сказал тогда: «Тебя пуля белогвардейская свалила, а меня вошь тифозная, а за это наград не дают…»
– Ну и память у тебя! – удивился Ананьин.
– А я тебе ответил, – продолжал Романов, – давай поменяемся: ты мне – ногу, а я тебе – маузер.
– Точно, так и сказал, – согласился Ананьин.
– Гости дорогие, шо ж вы усе цигарки палите, а пироги холонуть? – Евгения Федоровна высунулась в раскрытое окно, сделала рукой приглашающий жест.
– Пироги! Это дело! – вскочил Захар.
– Спасибо. Я сыт. Мне пора. – Ананьин поднялся.
– Куда спешить? Посиди еще, – проговорил Пантелей.
– Поздно уже…
– Пойду и я. – Романов тоже встал со скамейки.
– Ну что это, все сразу? Завтра выходной, выспитесь, – попытался удержать его Пантелей.
– Нет, пора. Ты когда уезжаешь? – спросил Клим.
– Думаю, в понедельник.
– Увидимся, значит, еще. Я зайду. – Клим пожал всем руки. – Пока…
Попили чаю с пирогами. Мужчины снова вышли во двор.
– А что, если завтра утречком на рыбалку, а? – предложил Захар.
– Сто лет не был на рыбалке, – сказал Пантелей.
– Да я вам такую рыбалку устрою – ахнете! – загорелся Захар.
– Ты не хвастай, не хвастай, – осадил его Михаил. – А то нахвалишься, а потом шиш получится. Рыбацкое счастье ведь изменчиво.
– Я вас в такие места повезу, шо, как говорится, при любой погоде…
– Рыбное дело ты знаешь, известно, – согласился Михаил. – А все ж таки…
* * *
Захар действительно рыбное дело, рыбный промысел знал. Вырос он в рыбачьем поселке на берегу Азовского моря. Отец его был атаманом рыболовецкой артели, или тафы, как тогда называли. Атаман пользовался большой властью в тафе… Он набирал артель, вел переговоры с хозяином, распоряжался ловлей и солением рыбы. От умения и ловкости атамана зависело многое.
В 1914 году, когда многих рыбаков забрали в армию, Захара приняли в артель кухарем. Он научился варить наваристую, пахучую тройную уху, запекать в золе полупудовых сазанов, начиненных мелко резанным луком, чесноком и петрушкой. С николина дня до покрова, с мая по октябрь, артель кочевала но побережью и питалась одной рыбой. Только хлеб покупали. А к нему – свежепробойная осетровая икра, судачья икра, засоленная в мешочках, свежевяленые, распластанные на две половинки чебаки, сухая тарань. Все это хозяйство и было на Захаре.
Потом он стал засольщиком. Артель промышляла тогда сельдь. Она хорошо ловилась в лиманах Азовского моря в марте, а в мае наибольший улов брали в гирлах Дона. С наступлением холодов сельдь уходила в теплые черноморские воды, и осенью наилучший лов был в Керченском проливе.
Все специальности в артели испробовал Захар. Был лямщиком, а в последние годы ходил уже крылашом – помощником атамана.
Брали они рыбу разную. Промышляли на косах. По северному берегу Азовского моря рыбными косами считались Федотова, Обиточная, Бердянская, Белосарайская, Кривая и Беглицкая. Эти песчаные или ракушечные косы вдавались далеко в море и продолжением имели песчаные или ракушечные отмели. Мелководье и твердый грунт под ногами были удобны при тяге невода.
На Белосарайской косе хорошо ловилась белая рыба – сула, чебак и тарань. К Беглицкой подходили белуги, иногда достигающие размеров лодки. Теперь в эти места водил Захар два рыболовецких бота, которыми он командовал.
Но на рыбный промысел Захар смотрел как на работу, а для души, для интереса любил он рыбалку обыкновенную, с удочкой, и увлекался ловлей раков.
* * *
Пантелей и Михаил спали во дворе на лежанке, под шелковицей. Ночь была теплой, а к утру роса увлажнила старые ватные одеяла. На свежем воздухе после вина спалось крепко. Захар еле растолкал их. Михаил с трудом открыл глаза.
Над головой поскрипывали раскачиваемые ветром ветки. На нижней сидел щегол, чистил перышки. Свистнул пару раз еще робко, сонно. На соседней груше под порывами ветра колыхались тяжелые желтоватые плоды, похожие на маленькие колокола. Казалось, они вот-вот зазвонят. Под деревьями медленно рассасывались синевато-серые предрассветные сумерки. Небо было в тучах, низким, темным.
– Погодка, конечно, не очень, – сказал Захар, доставая из кармана самосад и присаживаясь на пень. – В море не выйдешь. Но мы станем в гирлах Дона, в камышах, в затишке.
– Доберемся туда? – спросил Пантелей.
– Доберемся.
Решили выехать с ночевкой, взяли продукты: помидоры, вяленый чебак, каравай хлеба, кусок лакерды, вареные яйца.
По дороге в бухту рассказывали всякие истории. Михаил вспомнил, как зимой он провалился возле бухты. Из заводской трубы там выходила теплая вода. Он не знал этого, решил сократить путь – пошел по льду и провалился. Место было глубокое, еле выбрался. Пришел домой – зуб на зуб не попадает. Ксеня давай растирать его спиртом, ну и внутрь, конечно, принял…
– Когда я служил в армии, то однажды литр водки выспорил, – сказал Захар. – Призвали меня в двадцать первом голодном году. Организму, конечно, жиров не хватало. А тут завскладом, этакий змей-искуситель: «Съешь, говорит, килограмм масла?» – «Запросто», – отвечаю. «Давай поспорим на литр водки?» – предлагает он. Не знал я, что он таким манером уже два литра водки выспорил…
Ну, взялся я за дело. Килограмм – кусок приличный, и хотелось, чтобы он поскорее уменьшался, поэтому отрезал я кусками большими – и в рот. Грамм триста съел, чувствую: не могу больше. Я кусок – в рот, а он у меня – обратно. Завскладом тоже, конечно, видит это и уже предвкушает выпивку. Развеселился, стал похохатывать. А на меня страх напал. Ведь ежели проспорю, не только водку придется ставить, а масло отдавать. А где я его возьму? Купить невозможно, а если и найдешь, то за какие деньги? Надо держаться, думаю. Кусок масла двумя пальцами толкаю в глотку, а завскладом, само собой, хохочет – весело ему. Не верит, конечно, что я справлюсь. От хохота даже икать стал. Ну, а я собрался с духом. Перелом во мне какой-то произошел. Уже пальцами не проталкиваю – само масло скользит. Спорщик мой уже не хохочет так весело, как прежде. Что-то нервное появилось в его смехе. Будто давиться стал: «Ха! Ха!..» А у самого лицо вытягивается, бледнеет, как дыня становится. А когда масла осталось грамм сто, меня стал смех разбирать. Но сдерживаюсь. Преждевременно. Последний кусок прикончил, остатки с пергамента соскоблил ножиком – и в рот. И тут уж мы с ребятами из нашей роты, моими болельщиками, дали себе волю. Смеемся, один другого подзадоривая. Смеялись, смеялись – и вдруг чувствую: подступает. Я вскочил. «Куда?» – кричат ребята. «На кудыкину гору!..» Хорошо, уборная недалеко была. Посидел. Только вышел – опять… Трое суток меня несло.
За трое суток будто весь воздух из меня выпустили, и вот с тех пор никак не надуюсь, – закончил свой рассказ Захар.
Пантелей смеялся тихо, а у Михаила от смеха даже слезы на глазах выступили.
* * *
За поворотом открылось море – все в белых барашках волн.
– А ветер будто усилился, – заметил Михаил.
– Та не. Это так кажется, потому что вышли на открытое место, – пояснил Захар. – К ночи угомонится. Доберемся до гирла, а там будет тихо, как в бухте.
В бухте действительно было тихо. Местами только рябило. У западного мола рябь была покрупнее. Рыболовецкие боты – хозяйство Захара – «Буревестник» и «Восход» сонно клевали бушпритами. Зато у восточного мола поверхность воды была как стекло. Эту часть бухты защищали крутой восточный берег и высокая железобетонная эстакада. В ее железных переплетениях, наверху, зловеще завывал ветер.
Увидев спускавшихся в бухту по тропинке людей, из деревянной будки вышел сторож с берданкой за спиной. Узнал Захара, закричал:
– Захар Петрович! Табачком не разживусь?
– Идите к моторке, а я сейчас подойду, – сказал Захар Пантелею и Михаилу.
Пантелей и Михаил по молу подошли к кнехту, к которому была привязана «Ада». Михаил за веревку подтащил лодку к берегу. Сложили в нее поклажу, уселись на банки, закурили, а Захара все не было.
– Это такой копун! Такого копуна, как Захар, я еще не видел, – сказал Михаил. – Ну, что он там делает? Отсыпал табаку – и иди…
– Спешить нам некуда… Вообще я думаю, что из рыбалки нашей ничего не получится, – высказал предположение Пантелей.
Наконец пришел Захар. Стал возиться с мотором.
– Давай крутану, что ли? – предложил Михаил.
Мотор завелся с пол-оборота. С минуту простояли еще, прогревая двигатель. Потом Захар повел лодку к выходу из бухты.
Сразу за молом началась толчея волн, и моторку резко положило на правый борт. С полчаса шли в жесткой болтанке под градом прохладных брызг. Но вот Захар развернул лодку кормой к ветру. Теперь волны гнались за ними.
Пантелей зачерпнул горсть воды рукой.
– Цветет, – сказал он.
– Уже недели три…
В августе Азовское море начинало цвести. Светло-зеленая вода густела, будто в нее засыпали мелкую крупу. В тихую погоду на поверхности лежали длинные зеленые косы водорослей. В облачные, ветреные дни, как сегодня, они змеились в пепельно-серой от ила воде и казались синими.
Надо было иметь особое чутье, чтобы вести моторку сквозь этот цепкий живой лабиринт. Чем ближе к гирлам Дона, тем кушири становились гуще. На винт наматывались вороха прилипчивых зеленых кос. Иногда приходилось останавливаться, давать задний ход, чтобы освободиться из зеленого плена.
В гирлах Дона вдоль проток плотными стенами стояли камыш и чакан.
В погожий день каких только здесь птиц не увидишь! Когда забрасывали тоню, крачки слетались к ней, вились над водой. Наиболее смелые садились на верхнюю веревку невода и подстерегали рыбу, которая выпрыгивала, стараясь выскочить из невода.
Ближе к болотистым местам жили кулики, юркие каравайки, серые цапли.
Прямо в камышах водились красные кобчики. Целые стаи белых пеликанов с криком проносились над самой водой. Но сейчас везде было пусто. Ветер загнал все живое в камыши.
Нечего было показать Пантелею, и Захар злился на погоду. Он долго водил лодку по протокам, выбирая удобное и рыбное место. Наконец направил лодку в камыши и заглушил мотор.
– Попробуем для начала здесь… – сказал он.
Михаил и Пантелей занялись удочками, а Захар для пробы снарядил одну раколовку. В сеточку завернул краюху хлеба, натертую чесноком, кусок макухи, все это положил в «домик».
– На запах идут? – поинтересовался Пантелей.
– Для всякой живности запах – первое дело, – ответил Захар.
Он бросил раколовку против течения, но, как только она вошла в воду, ее понесло. Веревка натянулась, а раколовка на дно не села. Захар вытащил ее, добавил груза, но снова ничего не вышло. Течение было слишком сильным.
– Поудим пока, – предложил он. – Кидайте прямо в камыши. Рыба сейчас, как и мы, отстаивается в затишке.
Михаил поймал несколько таранок, а Пантелею попался большой лещ. Чтобы вытащить рыбину, Захар и Михаил отставили свои удочки, стали помогать удачливому рыбаку.
– Не тяни! Попусти немного! – командовал Захар. – Михаил, подай садок… Вот мы тебя сейчас, красавец… Ну иди, иди сюда…
Лещ был килограммов на шесть. В четыре руки держали его Пантелей и Михаил, пока Захар освобождал рыбу от крючка. Когда все было закончено, Захар предложил:
– По случаю удачи и для сугрева – по маленькой…
Из брезентовой сумки он вытащил пол-литра водки, металлическую кружку, хлеб, помидоры. Нарезал лакерды. Первому поднес Пантелею.
– Не думал я такую рыбину поймать, – сказал Пантелей.
– Это еще что… – Захар выпил, вытер рукавом губы. – В следующий раз на сома пойдем, на сазана… Это настоящая рыбалка…
– А сазан тоже на червя берет? – спросил Михаил.
– И на червя тоже… Только и сом, и сазан цветное любят, яркое…
– Это как же? – снова спросил Михаил.
– А так… Сазан хорошо идет на зеленого капустного червя. А однажды я штук семь вот таких сазанов вытащил на вареники с вишнями…
Михаил засомневался:
– Захар, брось выдумывать!
– Ей-богу же! На червя, на рыбу – не брал… Дай, думаю, кусок вареника с вишней наштрыкну – тоже ведь цветное. И пошло…
– И пошел, и пошел заливать… – не выдержал опять Михаил.
– Да ей-богу же! – снова побожился Захар.
– Ну, это почему же он на червя не шел, а на вареник клюнул, а? – не отставал Михаил.
– А это ты у него спроси…
– Ну а сам как ты думаешь? – спросил Пантелей, все еще не зная, верить или не верить Захару.
– Думаю, что для разнообразия. Надоело ему все. А тут что-то новое, цветное, и есть можно… Вот и пошел…
К ночи ветер стих. Мрачно шумящие камыши примолкли, свесив пышные султаны над струящейся водой.
Захар снарядил шесть раколовок. Забросил первую, потянул слегка за веревку – раколовка села на дно. Привязал веревку к пучку камышей, повязал кусок тряпки, чтобы приметить место. Михаил сел на весла, немного отвел лодку, и здесь они поставили вторую раколовку. И так, двигаясь по протоке против течения, поставили все шесть.
Смеркалось. Небо на востоке затянуло хмарью. Но запад еще алел, быстро угасая.
Уже в полной темноте Захар поднял первую раколовку. По тяжести, по натяжению веревки догадался: есть. Все с нетерпением ждали, когда из воды вынырнет сетчатый «домик». Вот показалась его верхушка, вот и весь он вынырнул. На краю раколовки сидел большой рак и поводил длинными усами. Внизу копошилось несколько штук помельче.
– Скорей! Скорей! Уйдет! – закричал Захар. Ему очень хотелось, чтобы выезд был удачным.
Погребли по протоке вверх: в каждой раколовке было по десять – пятнадцать штук. Захар разрезал свежую тарань, застрявшую в раколовке, и надел ее на проволоку.
