Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 49 страниц)
В Берлин Топольков приехал 27 февраля. Доложил послу о прибытии и получил задание:
– Первого марта в Лейпциге открывается традиционная весенняя ярмарка. Затем будет ярмарка в Вене. Немецкие власти проводят ее под девизом «Сотрудничество стран в «Новой Европе». Соберите как можно более полную информацию о настроениях представителей прессы и посетителей выставки.
По приезде в Берлин Топольков собирался подыскать себе новую квартиру, где они могли бы жить с Машей. Комната, которую он снимал у фрау Мюллер, была малопригодна для семейной жизни. Он хотел найти изолированную квартиру. Когда Топольков поселился на Клюкштрассе, он был всего-навсего временным представителем ТАСС в Берлине с весьма скромным окладом. Став пресс-атташе, он давно мог снять изолированную квартиру, но до поры до времени его это не интересовало.
Кроме того, он считал, что ему полезно жить в немецкой семье, чтобы ближе наблюдать быт и совершенствовать свой немецкий. Теперь все эти мотивы отпадали, немецким он владел в совершенстве.
В тридцать девятом году Эрику призвал «Трудовой фронт». Она должна была два года отработать на каком-либо военном предприятии.
Эрике еще повезло: она попала на завод Хейнкеля в Ораниенбург, около Берлина, и могла часто наведываться домой.
В первый раз она приехала в светло-синем платье-спецовке и красной косынке – все девушки «арбайтсдинст» носили такую форму. Топольков застал ее с заплаканными глазами.
– Тяжело на новом месте? – спросил он.
– Я работаю в цеху, посмотрите, какие у меня руки…
Да, это были руки не конторской девушки, какой была Эрика прежде.
Но к концу года ее настроение изменилось – в Ораниенбург привезли военнопленных поляков, они заменили немцев на тяжелой работе. Потом в Ораниенбург привезли пленных французов, и Эрика к месту и не к месту вставляла в свою речь восклицание, заимствованное у французов: «О-ля-ля».
Эрика снова стала работать в «Бюро». Теперь домой она приезжала веселая, стаскивала с себя униформу и обряжалась в новое платье. У нее появилось много новых платьев.
«Раньше вы хорошо зарабатывали на пушках, а теперь еще больше зарабатываете на самолетах», – Тополькова так и подмывало сказать ей эту фразу.
В их отношениях стал заметен холодок. Если прежде они только время от времени пикировались, то теперь ни один разговор не обходился без колкостей. Узнав, что Топольков женился и собирается съехать с квартиры, Эрика воскликнула:
– О-ля-ля!.. Это очень кстати, господин Топольков, я тоже собираюсь замуж, и освободившаяся комната нам очень пригодится.
– Вы возвращаетесь? Вы уже выполнили свой долг перед фюрером? – Топольков не скрывал своей иронии.
– Не совсем, – ответила Эрика довольно резко. – Долг немецкой женщины родить фюреру сына-солдата.
– Вы хотите, чтобы ваш сын был солдатом и испытал все ужасы войны?
– Какие ужасы, о чем вы говорите? Поговорите с нашими солдатами. Разве они испытали что-либо ужасное в войне с Польшей или Францией?
– Но ведь война бывает и другой, Эрика…
– Какая же это другая война? И с кем? Не с вами ли, русскими?
Нет, Топольков решительно не хотел, чтобы Маша встретилась с этой женщиной. Надо было как можно скорее подыскать квартиру, но он это сделает сразу после Лейпцига.
В Лейпциг Топольков ехал в одном купе с американским журналистом Уолтером Брэндэнджем.
С Уолтером Юрий Васильевич был хорошо знаком, часто встречался на приемах в германском МИДе, на пресс-конференциях и в клубе иностранных журналистов.
Брэндэндж был симпатичен Тополькову. Когда они знакомились, Юрий Васильевич спросил Уолтера, какую газету тот представляет.
– Целую свору… Когда много хозяев, то у журналиста больше независимости, – пояснил американец.
Однажды на пресс-конференции он задал начальнику отдела прессы германского МИДа щекотливый вопрос и тем самым привлек к себе всеобщее внимание.
– Правда ли, что доктор Геббельс, Геринг и другие крупные политические деятели рейха имеют вклады в иностранных банках, о чем пишется в американской прессе?
Всем было известно, что совсем недавно немецкие официальные власти подвергли остракизму американского журналиста Пиркса за то, что тот опубликовал в «Нью-Йорк таймс» подобные материалы. Его перестали приглашать на пресс-конференции, официальные лица отказывались с ним разговаривать. В конце концов Пирксу ничего не оставалось, как покинуть Германию.
Брэндэндж отделался шишками. Месяц его не приглашали на пресс-конференции и лишили «бецугшайнов» – талонов на хлеб и мясо, без которых при карточной системе невозможно было журналисту организовать встречи за кружкой пива.
– Они хотят меня выкурить отсюда, – сказал Брэндэндж Тополькову при встрече. – Но черта с два! Я еще половлю рыбку в их мутной воде. А на их «бецугшайны» я плевал, всем необходимым меня снабжает клуб иностранных журналистов. Почему бы тебе, Юрас (так он называл Тополькова), тоже не вступить в этот клуб?
Клуб иностранных журналистов объединял представителей прессы независимых стран или считавшихся независимыми, таких, как Болгария, Румыния, Венгрия и вновь образованные под эгидой Гитлера Словакия и Хорватия. Клуб был нашпигован журналистами сомнительной репутации, соглядатаями гестапо, не имел своего печатного органа, но мог по крайней мере организовывать встречи, оказывать материальную помощь журналистам, по какой-либо причине впавшим в нужду. Клуб также закупал продовольствие в Бельгии, Голландии, Франции и даже в Австралии и Канаде и снабжал дефицитными товарами своих членов.
Министерство иностранных дел решило сделать подарок клубу – выделило для него в центре города роскошный особняк. На верхних этажах в отдельных комнатах – телефоны, откуда можно было связаться с любой страной мира. Ни для кого не секрет, что телефоны прослушивались. Нередко при передаче нежелательных материалов внезапно обрывалась связь «по техническим причинам», тем не менее отказываться от этого простого удобного помещения с дешевой столовой, что было существенно для многих журналистов, не имело смысла. Телефонные разговоры прослушивались везде.
Для вступления в клуб необходимо было внести довольно солидный вступительный взнос. Немалыми были также месячные взносы. Требовались еще две рекомендации членов клуба.
Топольков посоветовался с послом, и тот порекомендовал ему вступить в клуб. Поручительства дали Брэндэндж и корреспондент шведской газеты «Тагесблад» Свенсон.
В первое же посещение клуба Брэндэндж потащил Тополькова в бар.
Там был широкий выбор импортных вин и настоящий бразильский кофе. Обслуживали кельнеры-мужчины, но были и две официантки, «для разжигания аппетита», как выразился Уолтер. Одна на тележке развозила кофе, другая, с подносом, предлагала сигареты. Та, что разносила сигареты, была воплощением скромности: гладко зачесанные назад каштановые волосы, наглухо застегнутая безукоризненно белая блуза и черная, обтягивающая спортивную, девичью фигуру длинная юбка. Никакой косметики – даже губной помады. Соответствующими были и манеры – застенчивая вежливость, целомудренная сдержанность, скупая улыбка. Вторая была прямой противоположностью: пышнотелая блондинка, короткая юбка колоколом, черная блузка с глубоким вырезом, подчеркивающая матовую белизну тела, накрашенные, чуть влажные, зовущие губы и поощряющая улыбка.
Брэндэндж и Топольков говорили на английском, и метрдотель, очевидно, примял обоих за американцев.
Подавая счет, склонившись в почтительном поклоне, он шепнул:
– Майн герр, филяйхт воллен зи медхен хабен?[40]40
Может, вам нужны девушки?
[Закрыть]
Топольков сразу же в вежливой форме отказался:
– Их бин гейте айн бисхен мюде, абер морген…[41]41
Я сегодня немного устал, однако завтра…
[Закрыть]
Уолтер же спросил:
– Вифиль?[42]42
Сколько?
[Закрыть]
– Дер прайс ист фершидене…[43]43
Цена разная.
[Закрыть] – И сунул американцу конверт с фотографиями девиц. На оборотной стороне фотокарточки стояла цена.
– Уолтер, зачем тебе эти платные шлюхи? – спросил Топольков, когда метрдотель отошел.
– Мой мальчик! – Брэндэндж иногда так обращался к Тополькову. – Я, по крайней мере, уверен, что здесь они чистые. Их каждый день проверяют врачи-эсэсовцы.
…В вагоне по пути в Лейпциг Тополькову очень хотелось поговорить о Маше. Но он опасался услышать какую-нибудь сальность и помалкивал. Уже подъезжая к Лейпцигу, не выдержал и рассказал о своей женитьбе.
Брэндэндж заметил:
– Ты напрасно, Юрас, считаешь меня циником. Я хорошо понимаю, что такое мать, сестра, жена. Это одно, а шлюха – совсем другое…
* * *
На Лейпцигской ярмарке Топольков каждый день беседовал с посетителями, просматривал книгу отзывов. Вокруг советского павильона все время крутились подозрительные личности. Один из них подошел к администратору и спросил:
– Нет ли у вас другого, более уединенного места, где я мог бы записать свои впечатления о выставке?
– Другого места у нас нет, – ответил администратор. – Книга перед вами, и если у вас есть желание сделать запись, то – пожалуйста…
– Нет, здесь я не могу, меня могут увидеть…
К столу быстро подошел другой немец.
– Не верьте этому типу, что подходил, он провокатор и прислан следить за тем, что здесь делается, – шепнул он.
В книге были разные отзывы. Одни писали о своем восхищении достижениями Советского Союза, но были и такие: «Выставка – это чистая пропаганда», были и угрозы: «Всем коммунистам надо оторвать головы, и фюрер скоро сделает это…»
На выставке выступил важный чиновник из ведомства Геббельса Карл Бемер.
В своей речи он ни слова не сказал о Советском Союзе. Это заметил не только Топольков, но и Брэндэндж.
– А в Берлине больше не идут «Жизнь за царя» и «Три сестры», зато идет бездарная пьеса друга Гитлера – Муссолини – «100 дней», – сказал американец.
Все это было хорошо известно Тополькову. Резкая смена отношений ко всему советскому произошла еще в ноябре прошлого года, после визита Молотова в Берлин.
Топольков не раз докладывал об этом послу.
– Вы преувеличиваете, Юрий Васильевич, не надо паниковать, – говорил посол.
2 марта в большом зале Лейпцигской филармонии выступил Геббельс. Он также ни словом не обмолвился о Советском Союзе.
О встречах на выставке и своих впечатлениях Топольков подробно рассказал советскому послу. Тот молча выслушал его.
– Хорошо, спасибо. Вы свободны.
На другой день Топольков уехал в Вену. Он и прежде бывал здесь, до «аншлюса». Тогда Вена была шумным веселым городом. Многочисленные подвальчики, винные и пивные кабачки были заполнены посетителями. В Вене было много туристов – англичан, французов, американцев. Австрийцы обладали удивительным умением объединять всех этих разных людей в застолье. Оркестр скрипачей, например, исполнял нехитрую мелодию, один из оркестрантов не пел, а скорее громко декламировал:
– Кто родился в январе – встаньте… – Небольшая пауза и затем: – Желаем вам благоденствия, удач… – и шел длинный перечень добрых пожеланий.
Даже люди, не знавшие немецкого языка, понимали слова «январь», «февраль», «март», которые звучали почти на всех языках одинаково.
– Януар… – встало два человека..:
– Фебруар… – поднялось человек десять. Вон сколько! В зале – смех, оживление. Вон тот, рыжий, голландец, тоже, оказывается, родился в феврале, а этот тоже – француз… Песня сближала людей…
Теперь венские остерии опустели. Вена стала скучным городом.
На открытие Венской ярмарки прибыл руководитель «Трудового фронта» Роберт Лей. Он высокопарно говорил о «свободном» экономическом сотрудничестве стран в «Новой Европе», но речь свою закончил словами о том, что в Европе будет руководить Германия.
Более интересно прошла встреча журналистов с гауляйтером Вены Бальдуром фон Ширахом. Ширах долгое время был руководителем «гитлерюгенд».
Вопросы, которые задавали ему корреспонденты, больше касались не выставки, а его прежней деятельности.
– Не считаете ли вы, господин гауляйтер, что молодые немцы в «гитлерюгенд» лишены родительской ласки?
– Нет, не считаю. У молодых немцев есть отец – фюрер и мать – Германия.
– В «гитлерюгенд» мальчики семи – десяти лет уже носят армейские тесаки. Не опасно ли в таком возрасте давать детям холодное оружие?
– Я не знаю случая, чтобы хоть один воспитанник «гитлерюгенд» применил это оружие против другого воспитанника. Но не сомневаюсь в том, что даже эти мальчики применят оружие против врагов Германии, если это потребуется.
– Правда ли, что во время футбольного матча на стадионе были инциденты?
– Ах, квач – чепуха! – Он так и выразился: простонародное – квач. – Это все выдумки английских газет! Ка видите, я цел и невредим. – При этом Ширах поднялся, явно красуясь, демонстрируя свою спортивную фигуру. – На стадионе, правда, были хулиганские выкрики в адрес жены Геринга. Хулиганы кричали: «Фрау Геринг – новая княгиня!»
О миллионах Геринга, о его страсти к богатству, к роскоши хорошо знали журналисты. Было известно и то, что главари гитлеровского рейха не ладят между собой. Высказывание Шираха можно было понять не только как вынужденное признание в том, что на стадионе все-таки были беспорядки, но и намек, что он осуждает страсть Геринга к богатству.
* * *
Вернувшись из Вены, Топольков смог наконец заняться поисками новой квартиры. Было бы неплохо поселиться в рабочем районе. Ведь Маше так или иначе придется общаться с соседями. Рабочие люди проще, с ними она быстрее найдет общий язык.
На корреспондентской «опель-олимпии» Топольков проехал в Панков. Осмотрел две квартиры. Жить можно, но уж очень район непривлекательный: сырые, прокопченные, однообразные, как казармы, дома; без единого деревца, узкие, как колодцы, каменные дворы. Панков отпал.
Топольков присмотрел квартиру в центре города, неподалеку от Ландверканала. Это было всего в нескольких кварталах от Берлинской оперы. Музеи тоже близко. Из окна видна ратуша с часами… Но к Берлину все чаще прорывались английские бомбардировщики и бомбили в основном центр.
– А вы снимите дом в Карлсхорсте: тихий пригород, много зелени, хороший воздух. Ездить на работу будете на «олимпии», – посоветовал посол Тополькову.
За довольно сносную цену Юрий Васильевич нашел подходящий дом в Карлсхорсте. Под домом находился гараж. Во дворе – небольшой сад.
Юрий Васильевич тотчас же написал Маше:
«У нас уже есть свой дом. Надеюсь, он тебе понравится».
«Юра! Очень хочу к тебе. Очень!.. Юра! А у нас будет маленький».
Топольков и не подозревал, что отцовские чувства в нем проявятся так рано. В свободное от работы время он теперь бегал по детским магазинам. Он надоел женщинам в посольстве разговорами о Маше и своем будущем сыне. (Он хотел сына.) Таня Костикова терпеливо и охотно выслушивала его и давала полезные советы. Виталий больше не ревновал свою жену к шефу: Топольков женился, любит жену, ждет ребенка.
– Никогда не думал, Таня, что я буду таким папой… – как-то сказал он Костиковой.
– Это очень понятно, Юрий Васильевич, чем старше родители, тем они сильнее любят своего ребенка, – рассудительно сказала Таня.
– Разве я такой уж старик? – притворно обиделся Топольков.
– Что вы, Юрий Васильевич! – смутилась Таня. – Просто я хотела сказать, что… – Она замялась, подыскивая слова. – Что когда папа и мама очень молодые, они еще глупые и не понимают, какое это счастье – иметь ребенка. И только с годами, когда люди становятся мудрее, они понимают это.
– Как же объясните вы, психолог, что вы – мама молодая, а так сильно любите свою Свету.
– Не такая я молодая, Юрий Васильевич, – закокетничала Таня. – И потом у нас, у женщин, все по-другому, – добавила она уже серьезно.
«Почти десять лет я прожил в Берлине, – писал Топольков жене, – но никогда я так не скучал, как сейчас. Особенно грустно бывает в воскресные дни, когда нет пресс-конференций и ты предоставлен самому себе».
В выходные дни Топольков действительно грустил, не знал куда себя деть. Иногда делал записи для своей книги о Германии, но в последнее время почему-то не было желания садиться за письменный стол.
В рабочие дни скучать не приходилось – забот хватало.
В понедельник посол сообщил Тополькову, что в Берлин приезжает министр иностранных дел Японии Иосука Мацуока.
– Вам надо быть на всех встречах с японским министром, на которые будут приглашаться журналисты. Если будет что-то важное, приходите ко мне в любое время…
Берлин встречал японского министра пышно, торжественно. Работа во всех учреждениях была прекращена в два часа дня. Улицы, по которым должен был следовать кортеж, запрудили принаряженные жители столицы. Впереди стояли группы ребятишек. Они должны были приветствовать высокого гостя японскими песенками и криками «банзай!». Дома украсили государственными флагами Германии и Японии.
Мацуока и Риббентроп ехали в открытой машине. Под колеса автомобиля летели свежие цветы. Мацуока поднимал руку в нацистском приветствии. Берлинцы отвечали криками «хайль!» и «банзай!».
Японского министра поместили во дворце «Бельвью», где в ноябре прошлого года останавливался Молотов.
Огромная толпа собралась на площади Вильгельма около императорской канцелярии. Время от времени раздавались громкие дружные крики «хайль!». Тогда на балконе появлялся Гитлер. Толпа неистовствовала. Юноши в форме «гитлерюгенд» кричали: «Вождь! Веди нас! Мы следуем за тобой». Гитлер ничего не говорил, улыбался, позировал фоторепортерам.
Вечером в клубе иностранных журналистов на Фазаненштрассе собрались представители прессы.
Японского министра сопровождали посол Осима, Риббентроп, Дидрих и Шмидт. После того как министру представили корреспондентов немецких газет, а также журналистов из присоединившихся к тройственному пакту стран – остальных не удостоили этой «чести», – стали задавать вопросы. Дирижировал пресс-конференцией Шмидт. Японский министр пожелал вести разговор по-английски. На лице Шмидта на мгновение мелькнула тень недовольства, но желание высокого гостя – закон. Шмидт стал называть фамилии знакомых ему журналистов, а те задавали вопросы.
Японский министр был очень лаконичен в ответах, и часто после них возникала не заполненная ничем пауза.
– Господин министр, вы делали остановку в Москве и встречались с советскими руководителями? Каковы ваши взгляды на перспективу японо-советских отношений?
– Я убежден, что эти отношения могут быть лучше…
– Какое значение вы придаете пакту трех держав – Японии, Германии и Италии?
– «Пакт трех» я рассматриваю как инструмент мира…
– Каковы ваши первые впечатления от новой Германии?
– Я прибыл в Германию с оптимистическим настроением. Я верю в победу Германии…
Пресс-конференция проходила явно не в том духе, на который рассчитывали немцы. Сдержанность японца, заявление о возможности улучшения отношений между Японией и Советским Союзом им не нравились.
Комментируя пребывание Мацуоки в Берлине, крупнейшие немецкие газеты старались поменьше говорить об этом, зато обращали на себя внимание броские заголовки: «Я верю в победу Германии!..»
Вскоре после того как японская делегация покинула Берлин, произошло новое событие, которое привлекло внимание всего корреспондентского корпуса.
В апреле сорок первого года в Югославии произошел переворот. Новое правительство Симовича заявило о своем выходе из тройственного пакта. Из Москвы поступило сообщение о заключении договора о дружбе между Советским Союзом и Югославией. Разговоры о том, что Советский Союз поддерживает балканскую политику Гитлера, распространяемые немецкими официальными лицами среди иностранных журналистов, теперь были лишены всякой почвы.
Вторжение немецких войск в Югославию 6 апреля для всех означало одно – обострение отношений между Германией и СССР.
13 апреля, после страшной бомбардировки Белграда, город пал… Югославия перестала существовать как самостоятельное государство.
20 апреля, в день рождения Гитлера, Топольков развернул «Фелькишер беобахтер». Всю полосу занимала большая статья «Полководец», подписанная генерал-фельдмаршалом Рейхенау.
«Блистательными победами немецкого оружия в Польше, Норвегии, Голландии, Франции, Югославии мы обязаны первому солдату империи – Адольфу Гитлеру…»
Военный гений Гитлера фельдмаршал сравнивал только с Клаузевицем и Мольтке. Другая газета – «Националь-цайтунг», издаваемая Герингом, прямо намекала, что Гитлер послан Германии самим богом.
4 мая Топольков увидел Гитлера на заседании рейхстага.
В тот день стояла прохладная не по сезону погода. С неба сеял мелкий надоедливый дождь. На улицах людей было мало, только шеренги полицейских в черных прорезиненных плащах выстроились стеной от имперской канцелярии до здания оперы «Кроль», в котором с тридцать третьего года собирался рейхстаг.
Топольков занял свое место в корреспондентской ложе. В это время звучно ударили барабаны, торжественная музыка огласила зал. Когда появились Гитлер, Геринг и Гесс – все встали.
На этот раз Топольков не узнавал Гитлера. Говорил он вяло. Ни слова о скорой победе, напротив – «всю жизнь я стремился к миру». Потом печальным голосом Гитлер сказал: «За мир приходится платить дорогой ценой», – и назвал потери немецких войск на Балканах.
Необычная речь Гитлера вызвала в журналистской среде самые разные толки. Противоречивыми были отклики на нее и в немецкой печати. Газета министерства иностранных дел писала:
«В Лондоне склонны сделать оптимистические выводы из того факта, что фюрер ничего не сказал о германском вторжении на Британские острова…» И далее: «Вопрос, когда кончится война, не является для Германии существенным. Но мы уверены в одном – в нашей победе».
Когда на пресс-конференции в МИДе Топольков задал этот вопрос Шмидту, тот ответил: «Этого сказать никто не может. Но, возможно, победа придет быстрее, чем мы ее ожидаем. Германская армия не раз преподносила миру сюрпризы».
6 мая газета «Данцигер форпостен» сообщила о визите фюрера в Данциг. Другие газеты почему-то об этом не написали ни слова.
Топольков в докладе послу подчеркнул это обстоятельство:
– Мне кажется, что немцы снова стали заигрывать с англичанами. Немецкие официальные лица делают вид, что сообщение о пребывании Гитлера в Данциге не было предназначено для печати, что «Данцигерпост» проболталась об этом. Но ни для кого не секрет, что любое сообщение в любой немецкой газете о Гитлере, каким бы мелким шрифтом оно ни было набрано, сразу станет известно всему миру. Я помню, то же самое было в сороковом году, когда Гитлер искал возможности заключить с Англией мир и отдал приказ своим танковым дивизиям остановиться перед Дюнкерком, спасая тем самым английский экспедиционный корпус от полного разгрома.
– В ваших рассуждениях есть логика, – согласился посол.
13 мая снова последовало сообщение, которое взбудоражило всех корреспондентов в Берлине. Немецкие газеты сообщили:
«Гесс (его имя было названо без всяких титулов) на самолете «Мессершмитт-110» стартовал 10 мая с аэродрома в Аугсбурге. В последнее время Гесс страдал жестокими желудочными болями и бессонницей. Очевидно, это помутило его рассудок.
Известий о том, что он где-либо приземлился, не поступало, следовательно, Гесс упал в море и погиб…»
Несколько дней тому назад Гесс сидел рядом с Гитлером в опере «Кроль». 2 мая он выступал перед рабочими в Аугсбурге – он не выглядел ни больным, ни сумасшедшим…
15 мая стало известно, что Гесс выбросился на парашюте над Англией и благополучно приземлился. Эту новость первым сообщил Тополькову Брэндэндж.
Вскоре и немецкая пресса подтвердила это.
Гесс больше не назывался сумасшедшим. Он стал идеалистом, который добивался всеобщего мира между германскими народами. Этой теме были посвящены многие материалы. Зато в немецкой прессе совсем перестали печататься сообщения из Советского Союза. Топольков спросил одного из редакторов «Националь-цайтунг», почему это происходит, тот ответил, что в последнее время идет много официальных материалов и для московских корреспондентов газеты не остается места.
В Берлине стали выходить многочисленные издания ведомства Альфреда Розенберга под названием «Восточная природа», «Восточное право», «Восточная экономика».
Газеты напечатали биографию генерал-фельдмаршала Кюхлера. В ней особо выделялись те места, в которых описывалась его борьба против Красной Армии в Прибалтике.
В конце мая установилась теплая сухая погода. В последнее время Топольков много работал, устал. В выходной он решил съездить в Варнемюнде: синее море, золотистый песок на пляже, желтые дюны с высокими зелеными соснами – этот уголок Германии Топольков полюбил еще со времен своей первой командировки туда с Пантелеем Афанасьевичем Путивцевым.
В «олимпии» забарахлил карбюратор, и Юрий Васильевич решил ехать поездом до Ростока, а там пригородным – в Варнемюнде.
Поезд на Росток опаздывал. Это удивило Тополькова: такого еще за десять лет не случалось. Он спросил железнодорожника, в чем дело.
– Мы сейчас работаем по особому графику. Надо срочно пропустить воинские эшелоны на восток.
Были и более мелкие тревожные факты. Сапожник, которого Топольков знал много лет и услугами которого пользовался, сказал Юрию Васильевичу:
– Больше мне не приносите заказов, я получил повестку явиться на призывной пункт. Неужели снова война? – спросил он растерянно.
– Наверное, вас используют на строительных работах, – как мог утешил его Топольков. – Напишите мне, когда устроитесь. Интересно узнать: угадал ли я?
Вскоре Юрий Васильевич получил письмо из Кенигсберга, от сапожника.
Собрав обширную информацию, Топольков пришел к послу.
– И вы о том же, – недовольно сказал посол. – Подумаешь, какого-то сапожника призвали в армию и направили в Кенигсберг…
– О сапожнике я сказал между прочим. Это, конечно, мелкий факт. Но не думаю, чтобы немецкое командование призвало этого немолодого мужчину, чтобы ввести нас в заблуждение.
– Ваша ирония неуместна. Вчера только я виделся с Риббентропом. Он официально заявил мне, что германское правительство довольно развитием экономических и политических отношений с Советским Союзом…
14 июня было опубликовано заявление ТАСС.
«Еще до приезда английского посла в СССР г. Крипса, – говорилось в нем, – особенно после его приезда, в английской и вообще в иностранной печати стали муссироваться слухи о «близости войны между СССР и Германией». По этим слухам: 1) Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера, и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними; 2) СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границ СССР с целью нападения на СССР; 3) Советский Союз в свою очередь стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает войска у границ последней.
Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного муссирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных сил СССР и Германии, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.
ТАСС заявляет, что: 1) Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место; 2) по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям; 3) СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными; 4) проводимые сейчас летние сборы запасных Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной Армии как враждебные Германии по меньшей мере нелепо».
– Вот видите, – назидательно сказал посол.
Как только сообщение ТАСС стало известно журналистам, Тополькову позвонил Брэндэндж:
– Послушай, Юрас, ты не мог бы сейчас встретиться со мной? Мы могли бы посидеть в «Цум летцте инстантц». Там совсем неплохо готовят черепаховый суп…
Топольков прекрасно понимал, что дело не в черепаховом супе. Юрию Васильевичу тоже было интересно узнать, как реагируют представители западной прессы на сообщение ТАСС.
В ресторане Брэндэндж не стал говорить о делах. Он заговорил только в машине:
– Как понимать, Юрас, сообщение вашего телеграфного агентства? Неужели в Кремле не понимают, что у Гитлера все готово к выступлению против Советского Союза? Его армии только ждут сигнала… Конечно, с другой стороны, поход против России, когда в тылу остается Англия, – война на два фронта может показаться авантюрной… – рассуждал Брэндэндж. – И все-таки факты убеждают меня в том, что Гитлер решился… На что он надеется, спросишь ты? Молниеносным ударом свалить Россию и развязать себе руки для решения всех проблем на Европейском континенте.
Топольков сам думал так же, но откровенничать с американцем не стал.
Брэндэндж будто и не ждал от него ответа.
– Посмотри в зеркало, – сказал он, – за нами хвост.
Топольков глянул в боковое зеркало и увидел, что следом за ними, даже не скрывая этого, на небольшом расстоянии идет черный «мерседес». За последние дни этот «мерседес» он видел трижды…
Дома Тополькова ждало письмо от Маши:
«Я считаю дни до нашей встречи. Диплом я получу числа восемнадцатого. Девятнадцатого буду в Москве. Значит, из Москвы я смогу выехать числа двадцатого, в крайнем случае двадцать первого…»
– Моя жена вскоре собирается приехать ко мне. Но я хочу написать ей, чтобы она пока не выезжала… – Топольков сказал послу.
– Ни в коем случае, – заявил тот. – Разве вы не знаете, что наши письма перлюстрируются?
– Тогда разрешите мне воспользоваться дипломатической почтой? – попросил Юрий Васильевич.
– Вам хорошо известно, что дипломатическую почту использовать в личных целях запрещено.
– Но разве вы не видите, какая обстановка? – стал горячиться Топольков.
– Не паникуйте, не поддавайтесь на провокации!
Топольков все-таки написал письмо на свой московский адрес. «Дойдет!» – решил он.
«Не торопись, Маша, пока выезжать. Мы можем разминуться. Возможно, на днях я вылечу в Москву. Жди моего письма…»
Топольков не знал, что германское министерство почт уже получило приказ о задержании корреспонденции в Советский Союз…
