Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
На больших бульварах на деревьях стойко держались зеленые листья, хотя верхушки их кое-где уже были тронуты желтизной.
Стояла сухая ноябрьская погода. Период осенних дождей еще не начался.
Рабочий Париж просыпался рано, но здесь, в центральной части города, ранним утром на улицах было мало людей: редкие прохожие, молочницы, уборщики мусора.
Каждое утро портье отеля «Байярд» любезно распахивал двери перед высоким светловолосым русским, которого он называл про себя «мосье Иван».
Обитатели отеля в это время, как правило, еще спали, а «мосье Иван» уже шел куда-то по своим, видимо неотложным, делам. В отеле жили еще трое русских, они приехали на какую-то выставку, которая вскоре открылась в Париже.
О том, что русские приехали на выставку, портье узнал от любознательной горничной, убирающей номера. «Мосье Иван», оказывается, немного говорил по-французски и не прочь был поболтать с горничной.
В газете «Монд» портье прочитал, что 13 ноября в Париже открывается XV Международная авиационная выставка.
«Так вот на какую выставку он приехал. «Мосье Иван» – пилот», – решил портье. После этого русский еще больше заинтересовал его.
Сам портье, которого звали Жан Рено, в молодости, во время мировой войны, летал на «фарманах». В шестнадцатом году его самолет подбили, но Жан остался жив, сломал только два ребра и ногу.
Его долго лечили, и довольно успешно: ходил он без палочки, прихрамывал слегка, пальцы на руке замедленно, но шевелились, а о ребрах он уже давно и думать забыл.
Как инвалид войны Рено получал пенсию, но ее не хватало: у него было трое детей. Жить впятером на одну пенсию было невозможно, и Комитет ветеранов войны подыскал ему легкую работу.
Сначала эта работа казалась ему унизительной: распахивать перед каждым двери, подносить вещи.
Без привычки, с хромой ногой, это было делать нелегко, но вскоре он приспособился и ловко, как медведь, переваливался с ноги на ногу, со ступеньки на ступеньку.
Заметив, что возле подъезда остановился роскошный «роллс-ройс», Рено бросился к машине. Приехал какой-то важный постоялец. Отель-то, в общем, был второразрядным, и такие машины никогда здесь раньше не останавливались. Но не успел он подскочить, как дверца открылась, из машины вылез высокий представительный мужчина с небольшим кожаным чемоданом, и, когда Жан попытался было перехватить этот чемодан, чтобы поднести, прибывший сказал ему непривычную для него фразу:
– Спасибо, я сам…
Только тут Рено заметил на крыле красный флажок с серпом и молотом.
«Значит, у красных так принято», – решил Жан.
Русские еще никогда не останавливались в «Байярде».
Его отношение к «красным» со временем менялось.
После революции в России Париж буквально наводнили эмигранты. Много было настоящих аристократов. Для того чтобы определить это, не надо было даже видеть их в дорогих нарядах. Аристократическая кровь чувствовалась в походке, в манере держать себя.
Воспитанный в семье мелкого буржуа, где восхищались подлинными аристократами, особенно теми, которые сумели к своим титулам прибавить еще и богатство, Жан относился к русским эмигрантам не только с почтением, но и с сочувствием. Парижские правые газеты почти в каждом номере писали о жестокостях большевиков. Сами эмигранты рассказывали невероятные вещи: ироды, пожирающие даже детей, захватили их родину. Слушая такие рассказы, Жан только качал головой.
Но постепенно на то, что произошло в России, он стал смотреть по-другому. Его сменщиком был русский, некогда штабс-капитан царской армии Петр Рыбаков.
«Пьер», как называл его Жан, не любил говорить о революции. Но иногда за рюмочкой аперитива его прорывало: «Мы сами загубили Россию! Драли как сидорову козу мужика, пороли нагайками рабочих. А зарабатывали они шиш! Царь-батюшка был под пятой у Алисы. А эта сука, немка, вместе с Гришкой Распутиным продавала Россию».
Жан не знал, кто такой Гришка Распутин, не знал, что это значит «драть как сидорову козу». Но со временем из разговоров с Пьером, из газет, в которых стала появляться более или менее объективная информация, Рено понял, что в России все было не так просто, что русские крестьяне и рабочие жили в невыносимых условиях. Конечно, у них во Франции лучше… Но хорошо, если у тебя есть работа, если тебя защищает Комитет ветеранов войны…
И все-таки несправедливо, что его однофамилец, владелец автомобильных заводов Рено, зарабатывает миллионы, а он – несколько сот франков в месяц.
Однако летом 1936 года, когда «Народный фронт» одержал победу на выборах, Жан вышел на демонстрацию протеста, в которой участвовали такие же, как он: мелкие служащие, портье, торговцы, владельцы небольших частных магазинов, напуганные победой левых партий.
Они несли транспаранты с лозунгами: «Франция никогда не будет большевистской!», «Мы не продадимся Кремлю!»
Демонстрация закончилась стычкой с рабочими. Подоспела полиция и взяла под защиту демонстрантов.
Жан пришел домой с большим синяком под глазом.
Нет, больше он не пойдет на демонстрацию. Пусть политики занимаются политикой, а у него – семья!
Спустя несколько месяцев он уже не проклинал «Народный фронт».
Рабочая неделя была сокращена до сорока часов. Прибавилась пенсия по инвалидности. В парламент вошло несколько депутатов от трудящихся. Их речи, которые печатала газета коммунистов «Юманите», Жан находил справедливыми.
Своих «красных» Жан уже немного знал. Но вот появился «красный» оттуда, из самой России. Кто он – конструктор, летчик?
В последнее время о русской авиации стали много писать.
Русские установили несколько мировых рекордов. И вот теперь, впервые, русские привезли свои самолеты в Париж. Рено решил обязательно побывать на авиационной выставке.
* * *
Пантелей Афанасьевич Путивцев приметил этого хромого портье еще в первый день, когда его прямо с вокзала к отелю подвез посольский «роллс-ройс».
Потом он узнал от горничной, убиравшей номер, что его зовут Жан и что он бывший летчик.
Горничная была словоохотливой южанкой со смоляными волосами. Пантелею Афанасьевичу было очень кстати, что он встретил разговорчивую особу: уже несколько месяцев он занимался на курсах французского языка.
* * *
Привычка к утренним прогулкам заставляла подниматься Пантелея Афанасьевича рано. К тому же это был Париж! Город, о котором он столько читал и слышал от дочери Инны, изучавшей в университете французскую литературу.
Но как бы ни были точны и образны описания у французских писателей парижских площадей и улиц, надо было увидеть все своими глазами: и великолепную площадь Согласия, и площадь Звезды, от которой как лучи расходятся в разные стороны улицы, и знаменитый собор Парижской богоматери, и не менее знаменитую Эйфелеву башню, и Марсово поле, и многое другое, чтобы по-настоящему почувствовать Париж.
Инна часто рассказывала ему о Париже, как будто она была там много раз. Теперь Пантелей Афанасьевич стремился побывать в тех местах, о которых ему говорила дочь. Он побывал в соборе Парижской богоматери, на центральном рынке.
Для того чтобы увидеть жизнь «чрева Парижа», надо было отправиться туда ночью. Именно ночью из окрестных сел и округов привозили в Париж разную снедь: спаржу, капусту, трюфели, салат, картофель, свеклу, мясо, домашнюю птицу, молочные продукты. Все это потом скупалось торговцами.
За ночь же они расфасовывали товар, очищали головки капусты от верхних, чуть подгнивших листьев, приводили в порядок морковь, свеклу. Картофель упаковывали в специальные пакеты. Разделывали мясные туши. Все это к утру было приготовлено для торговли в розницу.
Но чаще всего Пантелей Афанасьевич бывал на Монмартре. Именно здесь, по версии, которую Путивцев помнил наизусть, он якобы жил. Еще в августе Путивцев подал рапорт по команде, чтобы его послали в Испанию, где шла гражданская война. Его послали на курсы французского языка – это был хороший признак, ведь русские не могли воевать в Испании под своими собственными именами.
Он не раз побывал в «своем» доме. Помнил, сколько ступенек ведет в «его» мансарду.
Познакомился с консьержкой и многое от нее узнал о «своих» соседях и, конечно же, о хозяевах дома, которые жили чуть выше, на площади Тертр.
Он полюбил «свой» район. Часами мог простаивать у мольбертов на площади Тертр, облюбованной художниками и привлекавшей зевак и туристов.
Не раз он поднимался на холм, где возвышалось белое здание собора Святое сердце – Сакре кёр. Он был только удивлен, что этот собор, очень красивый с его точки зрения, не попал ни в одну из книг о Франции, которые ему приходилось читать.
Инна тоже никогда не говорила ему о Сакре кёр. Очевидно, и она нигде не встречала упоминание о Святом сердце.
Утренние прогулки занимали у Пантелея Афанасьевича около двух часов. В девять тридцать он был на площадке, отведенной для авиационной выставки, где монтировались стенды и устанавливались собранные летательные аппараты. Он приходил сюда как на службу.
Советская делегация состояла из сорока пяти человек. Руководили ею Андрей Николаевич Туполев и комкор Роберт Петрович Эйдеман. В составе делегации был комкор Батюков – непосредственный начальник Путивцева.
13 ноября в десять часов открылась XV Международная выставка.
Первыми почетными посетителями выставки были президент Франции Лебрен и министр авиации Пьер Кот.
После торжественного открытия выставки Пьер Кот дал небольшое интервью представителям газет и телеграфных агентств.
Он, в частности, заявил, что на самолете «Кадрон-рено-640» французы собираются облететь земной шар!
Это было сенсацией дня.
Все крупнейшие газеты мира тотчас же оповестили об этом своих читателей.
Соединенные Штаты Америки на выставку представили шестьдесят три авиационных мотора. Такого количества моторов не представила ни одна страна.
Большой интерес у посетителей вызвали советские машины «АНТ-35», двухмоторный самолет Туполева на десять пассажиров, который мог в случае необходимости летать на одном моторе, истребитель Поликарпова «И-17», летающая лодка «АРК-3», модель воздушного поезда, как ее называли газеты, – самолет-буксировщик и шесть планеров конструкции инженера Антонова.
Англичане также выставили несколько своих машин. Но к одной из них – истребителю «спитфайр» – посетители близко не подпускались. Вокруг машины был натянут канат. Никаких объяснений не давалось. Единственное, о чем от журналистов Путивцев узнал, что конструктор этой машины Реджинальд Митчелл смертельно болен и лежит прикованный к постели. Это была не журналистская утка, это была правда.
Истребитель внешне понравился Путивцеву. Его глаз опытного летчика подметил в новой английской машине высокие летные качества, которые она впоследствии и показала.
На выставке были представлены немецкие самолеты: бомбардировщик Хейнкеля, истребитель Мессершмитта, самолет для взаимодействия с наземными войсками «Юнкерс-87».
– Нам тоже необходим такой самолет, как «Юнкерс-87», – заметил Пантелей Афанасьевич.
– Тихоходная никчемная машина, – не согласился Батюков.
– Трудно наш спор разрешить сегодня. Будущее покажет, – сказал Путивцев.
– Уже сегодняшний день показывает, что наши самолеты – лучшие в мире!
– Да, мы действительно установили несколько мировых рекордов. Но рекорды не должны закрывать глаза нам на главное: на общий уровень, массовый уровень авиации!
– Да разве ты не видишь, как мы выглядим на международной, подчеркиваю – международной выставке?! – чуть повысил голос Батюков.
– Вижу, Василий Петрович, но авиационная мысль сейчас развивается так стремительно, что поспеть за ней можно, только неустанно работая над конструированием новых машин.
– Год назад ты доказывал, что «ТБ-3» устарел. А он до сих пор производит фурор во всем мире. Запомни мои слова: «ТБ-3» будут играть большую роль в будущей войне, так как они способны наносить бомбовые удары в глубине территории противника.
– Для этого им нужно прикрытие истребителей, а мы не имеем легких машин, способных пролететь без посадки две и более тысячи километров. А посылать тихоходные бомбардировщики без прикрытия – значит обрекать их на гибель. Они будут становиться легкой добычей вражеских истребителей.
– А ночной фактор? Ты о нем забыл?
– Нет, Василий Петрович, не забыл. Но вы же сами знаете, что мы уже ведем работу по созданию ночных истребителей. Так разве можем мы предположить, что наши будущие противники сидят сложа руки? Я думаю, что нам надо не увлекаться рекордами, а работать над созданием машин, которые могли бы не только наносить бомбовые удары по глубоким тылам противника, но помогать наземным войскам в ближнем бою и, наконец, защищать небо родной страны от вражеских бомбардировщиков.
– Ты паникер! – сказал Батюков. – Если бы я не знал тебя около двух десятков лет, я бы мог подумать о тебе дурно.
– А в чем же выражается мое паникерство?
– Хотя бы в том, что ты заранее берешь на вооружение оборонительный вариант. А это и есть паникерство! Ты забыл слова, – уже жестоко, по-командному, рубил Батюков, – «малой кровью, на чужой территории!..». На чужой! – еще раз повторил он.
* * *
Через несколько дней советской делегации разрешили посетить французские авиационные заводы.
Одним из старейших был завод Блерио.
В 1909 году Блерио на моноплане впервые перелетел пролив Ла-Манш. По этому поводу одна из французских газет писала:
«Свершилось чудо! Францию и Англию соединил воздушный мост!»
По тем временам это было огромное достижение.
Всю свою жизнь Блерио посвятил авиации. Но в тридцать шестом году это был немощный, больной старик.
Завод его располагался в живописной местности на берегу Сены.
Старейшее авиационное предприятие Франции находилось в запустении. В опытном цехе сразу собирали несколько самолетов. Но уровень производства в нем был как в кустарной мастерской: медники стучали деревянными молотками, клепали вручную.
Только завод Мессье, где делали посадочные и тормозные приспособления, колеса и амортизаторы, был более или менее на уровне современной техники.
Советская делегация посетила также предприятия Рено, который выпускал самолеты «кардон» и пассажирские самолеты «симун» и «гоэлан».
Завод находился в парижском предместье Бийанкур.
Это было крупное предприятие, и порядка в цехах здесь было больше, чем у Блерио.
Советскую делегацию сопровождал бывший министр авиации, сенатор Луи Шаброн.
– Да, господа! Франция потеряла превосходство в воздухе, – признал он. – Теперь мы ставим перед собой более скромную цель – добиться равновесия сил с Германией.
– А вы знаете, какое количество самолетов выпускает Германия? – спросил Путивцев.
Шаброн ушел от прямого ответа.
– Мы хотим выпускать сто самолетов в месяц, – сообщил он.
Уже когда русские собирались покинуть завод, к комкору Эйдеману подошел корреспондент авиационного журнала «Эр»:
– Господин Эйдеман, что вы можете сказать о выставке?
– Выставка хорошо организована. Мы увидели здесь много интересного.
– Что вы думаете о французских самолетах?
– Есть хорошие спортивные и пассажирские машины. Но я человек военный, а военные самолеты, честно говоря, не произвели на меня большого впечатления.
– А ваше мнение, экселенц?[18]18
Ваше превосходительство (франц.).
[Закрыть] – обратился корреспондент к рядом стоявшему с Эйдеманом русскому с ромбом на петлицах.
– Я разделяю мнение комкора и хочу добавить, что заводы, которые нам показывали, сильно уступают авиационным предприятиям Хейнкеля, на которых мне приходилось бывать.
После того как русские попрощались с французами, Эйдеман предложил Путивцеву:
– Пройдемся пешочком. Для здоровья полезнее.
Они пошли по тихим, безлюдным улицам Бийанкура. Здесь ничто не могло мешать их разговору, никто не мог их подслушать.
– Я знаю, что ты не раз бывал в Германии, у Хейнкеля, а на заводах Мессершмитта тебе не приходилось бывать? – спросил Эйдеман.
– Нет.
– В Испании появилась новая модификация «мессершмитта», и нашим «ишачкам» приходится трудно, – признался комкор.
– Я знаю об этом.
Вдруг Эйдеман сказал:
– Однажды я застал Михаила Николаевича[19]19
Маршал Советского Союза Михаил Николаевич Тухачевский.
[Закрыть] в кабинете у окна. Он сидел в кресле и смотрел в небо. Лицо его мне показалось озабоченным. Я спросил его, о чем он думает. «Я мечтаю», – ответил Михаил Николаевич. Это было для меня неожиданным: военный, маршал – и вдруг… «мечтаю». А Тухачевский улыбнулся и сказал: «Я недавно перечитывал «Записки о 1812 годе» и нашел в них такие строки: «Суворов был мечтателем. Занимаясь поправлением крепостей в Финляндии, он писал Горчакову: «Я в непрестанной мечте». – «И о чем же ты мечтаешь в данный момент?» – спросил я. «Мечтаю о том времени, когда наши самолеты будут летать в стратосфере…»
Путивцев знал, что Эйдеман был другом Тухачевского. Он сам любил Михаила Николаевича. Ему было известно, что по настоянию маршала начались работы над реактивными двигателями, которые сулили революцию в авиации.
– К сожалению, среди французов, военных, с которыми мне приходилось встречаться, нет людей, умеющих мечтать. Французская военная мысль в застое. Престарелый маршал Петэн – сторонник позиционной войны – по-прежнему у них высший авторитет.
– Зато немцы многому научились у нас, – вставил Путивцев. – На киевских маневрах я стоял неподалеку от Манштейна и слышал реплики, которыми он обменивался с каким-то немецким полковником.
Эйдеман сказал:
– Дело идет к войне. По сути, она уже началась, в Испании. Вернее, началась генеральная репетиция к большой войне.
– Вчера я поспорил с Батюковым… – сказал Путивцев.
– Батюкова я хорошо знаю, – перебил Эйдеман. – К сожалению, среди наших военных немало людей, которые не понимают, что будущая война будет не похожа на войну гражданскую. Лошадка, дескать, вывезла тогда, вывезет и сейчас. Для Батюкова кавалерия была богом войны. Теперь какому богу он молится?
– Авиации. Он сторонник доктрины Дуэ – Хельгерса.
– Ни один род войск не может выиграть войну без взаимодействия с другими, – убежденно сказал Эйдеман. – Танковые прорывы, танковые сражения, бомбардировавший, бой артиллерии, ну и конечно пехота – вот какой будет война! Откровенно говоря, я пришел к этому выводу после киевских маневров, а ведь Тухачевский об этом писал еще в тридцать первом году в работе «Новые вопросы войны». Какой все-таки дар предвидения!.. Я спросил министра Кота, читал ли он труды Тухачевского. Он их не читал. Тогда я спросил, неужели он не понимает, что линия Мажино не может служить надежной защитой, что стратегия немецкого генерального штаба от Шаргорста до Шлиффена всегда утверждала: нанесение удара там, где его меньше всего ждут, например, через Бельгию… Он мне ответил, что занимается авиацией, а в вопросах сухопутных войск некомпетентен…
– Недавно в Германии вышла любопытная книга генерала Баумгартена-Крузиуса «Возмездие-193». В ней описывается ракетный удар по Парижу… Это можно было бы принять за фантастику, если бы не было известно, что существует берлинский ракетодром. Я сам однажды был на этом ракетодроме, – сказал Путивцев.
* * *
Приближался день отъезда, 20 декабря.
Жан Рено проводил Путивцева до самой машины.
Здесь они простились. Жан протянул Пантелею Афанасьевичу какую-то коробочку:
– Возьмите.
В коробочке лежал сувенир – маленький аэроплан Блерио, в свое время перелетевший через Ла-Манш.
– Мне будет приятно думать, что мой скромный сувенир где-то в далекой дружественной России, – сказал Жан. – Я был на выставке и видел ваши машины. Самолет Блерио – это вчерашняя слава Франции. Если первые сегодня не мы, то будьте ими вы, русские. Только не эти, не боши!
И слова и сувенир тронули Путивцева. Он не мог оставить подарок француза без ответа. Но у него ничего не нашлось, кроме серебряного полтинника с изображением рабочего с молотом в руках.
Он протянул его Жану:
– Возьмите на память!
– Я буду хранить это, – сказал француз.
Уже когда делегация вернулась в Советский Союз, пришел свежий номер журнала «Эр». В нем была обзорная статья, посвященная XV Международной авиационной выставке. Ее автор писал:
«Русские высказали серьезные опасения, что Франция утратила первенство в авиации и что разговоры Гитлера и Геринга о том, будто Германия и Италия стремятся только к созданию равновесия между Англией и Францией и державами оси Берлин – Рим, на самом деле стоят немного.
В Германии и Италии в последние годы построено много новых авиационных заводов, расширены старые.
Если в ближайшее время мы не реконструируем французскую авиационную промышленность, то в случае войны небо Франции будет беззащитно».
