Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 49 страниц)
Стоял теплый солнечный день, и даже нагревшиеся шпалы пахли весной – смолой и разопревшим деревом.
В вагоне первого класса пассажиров еще не было. Остер легко забросил небольшой коричневый саквояж на багажную сетку, повесил на крючок клетчатое пальто и шляпу и опустился в глубокое вагонное кресло с высокими подлокотниками. Он выглядел усталым и мрачным. В свои пятьдесят три года он еще не чувствовал груза лет – причиной тому были постоянные занятия спортом и умеренность в еде и выпивке. Его сухощавое, тренированное тело не знало болезней. Не физические недуги были причиной того, что Ганс Остер выглядел таким усталым и мрачным, а душевные. Казалось бы, чему огорчаться одному из руководителей германской военной разведки в дни, когда Германия то и дело одерживала победы на Европейском континенте. Но именно эти победы и нарушали душевное равновесие Ганса Остера. Именно эти победы вытравили «дух Цоссена» в армии, дух оппозиционно настроенных генералов, которые долгое время не хотели признавать Гитлера и называли его презрительно «богемским ефрейтором». Начальник генерального штаба немецкой армии генерал Гальдер совсем еще недавно говорил Остеру о Гитлере: «Да убейте же этого пса!» Теперь же генерал через доверенное лицо передал Остеру: «Скажите ему, то есть Остеру, что немецкие генералы не изменяют…. фатерлянду».
Даже адмирал Канарис, его единомышленник и друг, после победы над Францией заявил: «Если Гитлер выиграет войну, то это будет нашим концом и концом Германии. Если он ее проиграет, то и это будет концом Германии. Если бы нам даже удалось осилить Гитлера, теперь никто на Западе не станет разговаривать с нами. Я выхожу из игры».
Ганс Остер все же старался не поддаваться отчаянию. «Под кучей потухшей золы тлеет невидимый огонек – придет время, и он разгорится» – в этой мысли он стремился найти утешение.
Боже, сколько возможностей было упущено, чтобы покончить с Гитлером, вывести Германию из войны и обеспечить ей почетный мир! «Тупые бесхребетные кретины, – думал Остер о генералах. – Чего стоят их дела и слова!» Когда оппозиционерам не удалось привлечь на свою сторону главнокомандующего сухопутными силами Браухича, генерал Штюльпнагель, заместитель Гальдера, заявил: «Я изолирую его: запру в кабинете, а ключ брошу в унитаз». Остер вынужден был тогда прямо сказать Штюльпнагелю: «Генерал, мы играем не в детские игры. Наши противники будут поступать с нами по-другому».
Не лучше повел себя и Канарис во время трагических событий осенью тридцать девятого года.
Тогда только что закончилась польская кампания. В октябре всем стало ясно, что это была прелюдия к большой, мировой войне. В ноябре Гитлер решил наступать на Францию. Шансов на победу было мало. Генералы были против наступления. Канарис специально послал Остера на Западный фронт, чтобы узнать мысли тех, в чьем распоряжении находилась армия, которая могла свергнуть Гитлера. Генерал Рундштедт прибег к высокопарным выражениям: «Если я обнажу шпагу, она сломается у меня в руках». Так же пессимистично был настроен Вицлебен – начальник штаба в армейской группе Лееба.
Гальдер все же уговорил тогда Браухича, что наступать на Францию осенью невозможно. Главнокомандующий сухопутными войсками поехал к Гитлеру. Гальдер вместе с ним. Ему не терпелось узнать о результатах разговора.
Гитлер принял только Браухича, а Гальдер остался в приемной и все, что произошло за дверьми, узнал уже от главнокомандующего.
Браухич начал докладе неблагоприятной метеорологической сводки. Метеорологи обещали ливневые дожди. Гитлер прервал его: «На врага тоже льют дожди».
И тут Браухич, бесспорно, допустил ошибку: не следовало задевать самолюбия Гитлера. Браухич заговорил о том, что дисциплина в войсках, их боевой дух значительно ниже, чем были в первую мировую войну. Гитлер не выдержал этого и взорвался. «Я сам был солдатом в ту войну, Браухич, и я знаю, какой тогда был дух в войсках! – закричал Гитлер. – Он привел к заключению позорного для Германии Версальского договора. Никогда, слышите, никогда ничего подобного не повторится! Если вы осмеливаетесь критиковать воспитание в «гитлерюгенд», то вы – слепец, Браухич! Никогда еще немецкая армия не обладала столь высоким боевым духом, как сейчас! Солдаты верят в мой гений. И для достижения победы я не остановлюсь ни перед чем. Я искореню трусливый дух Цоссена!»
Последняя фраза добила фельдмаршала. С мелово-бледным лицом он вышел из кабинета. Гальдер понял, что все пропало. Но когда он услышал о «духе Цоссена», который собираются искоренить, то решил, что Гитлеру стало что-то известно о заговоре.
Почти всю дорогу до Цоссена главнокомандующий и его начальник штаба промолчали, каждый занятый своими мыслями. В состоянии, близком к обмороку, Гальдер вошел в приемную своего кабинета и увидел майора Гроскурта – доверенное лицо Ганса Остера, связного между абвером и ОКВ[36]36
Верховное командование.
[Закрыть].
– Это вы, Гроскурт? – с явным облегчением произнес генерал. – А я думал, что здесь уже люди Гейдриха.
Гальдер все рассказал Гроскурту, и тот помчался на Тирпицуфер к Остеру и Канарису, чтобы предупредить их.
– Надо Гитлера застрелить, немедленно. Я бы это сделал сам, – заявил тогда Остер, – но Гитлер вряд ли меня примет. Может быть, вы, адмирал?..
Канарис не дал закончить Остеру. Вскочил с кресла:
– Вы с ума сошли, Ганс. Вы хорошо знаете, что я решительным образом против убийства. – Низенький адмирал, обычно сдержанный, жестикулируя, в гневе как бы стал на голову выше.
– Тогда что же делать, адмирал?
– Ждать…
Это были мучительно-тягостные дни бездействия и ожидания ареста. Остер с оружием не расставался и ночью – заряженный «вальтер» лежал под подушкой.
Казалось, уже гроза миновала. Но 8 ноября в Мюнхене на ежегодном собрании «старых камерадов» в честь путча 1923 года, после которого Гитлер угодил в ландсбергскую тюрьму, взорвалась бомба. Гитлер несколько раньше покинул зал заседаний. Семь «старых камерадов» было убито, тридцать три ранено. На другой день в «Фелькишер беобахтер» и в газете Гиммлера «Шварце кор» была помещена заметка об аресте в Венло двух английских агентов: Беста и Стивенса. Газеты явно давали понять, что оба эти события связаны, что покушение – дело рук англичан. Остер не знал тогда, что это был лишь пропагандистский трюк, придуманный Геббельсом. Надо было настроить общественное мнение против англичан, вызвать к ним ненависть. Связывать покушение с оппозицией политически было невыгодно Гитлеру. Это значило признать сам факт наличия оппозиции, что противоречило геббельсовским лозунгам: «Один рейх! Один народ! Один фюрер!..»
Остера беспокоило другое: не знают ли что-нибудь Бест и Стивенс о связях их группы с англичанами. Остер пытался разузнать о ходе следствия, но все материалы по этому делу Гейдрих приказал засекретить и не сообщать даже абверу.
Прошло еще две недели тягостного ожидания, пока группенфюрер Небе, начальник уголовной полиции, единомышленник Остера, не пришел с успокоительной вестью: Стивенс и Бест ничего не знают об их связях с Англией.
Это был уже второй случай, когда угроза разоблачения, ареста и конечно же казни была так близка.
В первый раз заговорщиков спас хитроумный Канарис. Человек Остера, обер-лейтенант Мюллер, регулярно наезжал в Рим. Там он встречался с пастором Лямбером, доверенным лицом папы Пия XII. В семнадцатом году архиепископ Пачелли был папским нунцием в Мюнхене, а с 1920 по 1929-й – папским нунцием в Берлине. С тридцатого года, став статс-секретарем Ватикана, Пачелли много внимания уделял Германии, а став папой, лично взял на себя ведение дел с Германией. Мюллер был подходящей кандидатурой для связи с папой, с Пачелли он был знаком еще в Мюнхене. Когда стало об этом известно Остеру, он вызвал его на Тирпицуфер и предложил сотрудничество. Мюллер согласился. Он был зачислен в штат абвера в чине обер-лейтенанта и приписан к мюнхенскому отделению контрразведки, но задания давал ему лично Остер.
Таким образом, Остер получил надежный канал связи с англичанами: Мюллер – пастор Лямбер – папа Пий XII – британский посол при Ватикане Осборн – Лондон.
В конце тридцать девятого года человек начальника службы безопасности Гейдриха, агент-двойник, работавший на СД и абвер, Герман Келлер встретился в Швейцарии с берлинским адвокатом Эйчатом. Тот тоже работал на абвер. Изрядно выпив с коллегой Келлером, Эйчат проболтался о том, что в Германии генералы во главе с генерал-полковником в отставке Беком и Гальдером готовят заговор против Гитлера. Будто бы Гальдер лично послал его, Эйчата, чтобы оглядеться, и что некий Иозеф Мюллер из абвера постоянно бывает в Риме с целью договориться с англичанами о мире.
Келлер обо всем этом доложил лично Гейдриху. И на этот раз новость Остеру и Канарису сообщил начальник имперской уголовной полиции, крупный чин в штабе Гиммлера Артур Небе. Надо было срочно что-то предпринять и опередить Гейдриха. Выяснить, откуда Эйчат получил эти сведения, не удалось: его нашли в своей берлинской квартире с пулей в груди. Можно было только догадываться, что Эйчат, как и Келлер, работал также на СД. Гейдрих что-то пронюхал о связях абвера с англичанами и использовал Эйчата как подсадную утку.
Канарис немедленно вызвал Мюллера на Тирпицуфер и, к изумлению обер-лейтенанта, который ничего не знал о случившемся, продиктовал ему докладную записку, в которой сообщалось, что он, Мюллер, в Ватикане узнал о заговоре генералов против Гитлера. В числе заговорщиков он назвал генерала Фриче, погибшего в Польше, и Рейхенау. С этим документом Канарис немедленно отправился к Гитлеру. Тот, увидев фамилию Рейхенау, который пользовался как генерал-нацист особым доверием фюрера, даже не стал читать до конца.
– Зачем, адмирал, вы пришли ко мне с этой чепухой? – Он так и сказал: «Квач!» – Займитесь настоящим делом.
В тот же вечер Канарис отправился к своему соседу по дому Гейдриху и за чашкой кофе, как коллега коллеге, признался, что был сегодня у фюрера и представил ему доклад своего «надежного агента Мюллера» о заговоре генералов против Гитлера, а фюрер так непочтительно отозвался об этом докладе…
– Может, еще чашечку кофе? – предложил Гейдрих, как бы пропустив мимо ушей то, что услышал.
– Спасибо, Рейнгард. А то я снова не буду спать всю ночь…
Да, все это было. Были заговоры, была возможность, были надежды.
А что же осталось теперь? Генералы не хотят и слышать о заговоре. Отошел от дел заговорщиков и Канарис. По молчаливому уговору Остер больше не посвящал в свои планы Канариса. Тот мог только догадываться о них. Когда Остеру понадобилась командировка в Будапешт и Рим, Канарис беспрекословно подписал ее. Надвигалась новая большая война на востоке. И хотя Остер был противником большевизма, он решил сообщить некоторые сведения англичанам. А там уж их воля, как ими распорядиться. Во всяком случае, англичане должны оценить важность этих сведений. Ниточка, теперь уже тонкая ниточка, связывающая оппозицию в Германии с Англией, не должна была порваться. Может быть, в будущем победители учтут это?
* * *
Вагон постепенно заполнялся. В купе зашел седоватый оберст с Рыцарским крестом. Вскоре за ним – молоденький гауптман с нашивкой, свидетельствующей о ранении, и Железным крестом первой степени. Последним, запыхавшись, в купе втиснулся толстый, круглолицый, еще довольно молодой господин, который отрекомендовался корреспондентом Берлинского радио Вельчеком.
Первое время в купе царила некоторая скованность. Молоденький гауптман подчеркнуто недоверчиво относился к Остеру, который был единственный в штатском и не назвал себя. Гауптмана разбирало желание похвастаться своими подвигами, но каждый раз, увлекшись, он вдруг обрывал рассказ на полуслове и подозрительно поглядывал на «штатского».
Уже когда миновали границу рейха тридцать седьмого года, в купе зашел патруль фельджандармерии. Возвращая документы Остеру, лейтенант в защитном прорезиненном плаще с начищенной подковообразной бляхой на груди почтительно взял под козырек:
– Прошу вас, мой генерал.
После этих слов молоденький гауптман расцвел в смущенной улыбке:
– Господин генерал, извините, но я все время чувствовал себя так, будто бы… – И тут гауптман артистично изобразил фигуру в шляпе, надвинутой на глаза.
Эти фигуры были намалеваны на стенах, на афишных тумбах, а под ними стояла подпись: «Фейнд хёрт мит!»[37]37
«Враг подслушивает!»
[Закрыть]
– Теперь все в порядке, господин генерал. Я вижу, что мы все – одна семья – Гауптман снова улыбнулся. Он не мог сидеть молча. – Простите, господин генерал, если мой вопрос покажется вам не очень скромным: вы часто видите нашего фюрера?
– К сожалению, не очень часто, – ответил Остер, вкладывая в эти слова свой смысл.
– Я тоже видел его только один раз, когда заканчивал школу «гитлерюгенд». Фюрер тогда сказал нам: «Мои юноши, вы должны быть проворными, как борзые, неподатливыми на разрыв, как кусок кожи, и твердыми, как крупповская сталь».
– За что получили Железный крест, гауптман? – спросил Остер.
– За Францию, господин генерал. Когда началась война в Польше, я не успел. Она закончилась слишком быстро, но зато я участвовал в боях в Бельгии, Голландии и во Франции. Сначала мы там подыхали от скуки. В ноябре поползли слухи, что все вот-вот начнется. Но, к сожалению, наступление почему-то не состоялось. Мы стояли тогда против линии Мажино. По утрам выходили из блиндажей на физзарядку. Французы тоже выходили. Те из нас, кто умел говорить по-французски, переговаривались с ними. Говорили даже, что где-то неподалеку от нас французы из Страсбурга приходили к немцам на чашку кофе…
– Это все-таки, наверное, преувеличение, гауптман, – вмешался в разговор оберст.
– Может быть, господин оберст, я сам этого не видел, так говорили. Но война, конечно, была странная. Недаром ее так и называли: «Странная война»…
Корреспондент Берлинского радио не желал остаться в стороне от столь занимательной беседы. Ему тоже хотелось поделиться своим личным участием в этой «странной войне».
– Не знаю, как насчет кофе, но когда я летал над французскими позициями, за линией Мажино, в тылу, я видел англичан: офицеры преспокойно играли в теннис, а солдаты – в футбол.
– Вы летали так низко, что могли с ними поговорить? – поддел корреспондента Остер.
– Нет, господин генерал. Но достаточно низко, чтобы различить их форму.
– Для вас это было очень важно? – спросил оберст.
– Конечно, я возил «открытки доктора Геббельса», а они предназначались для французов, а не для англичан.
– Открытки доктора Геббельса? – изумился оберст.
– Да, вы никогда их не видели? На лицевой стороне ее изображен французский солдат в блиндаже на линии Мажино. «Держите открытку против света», – было написано на открытке. На свету открывалась другая картина: типичная французская спальня, на кровати – очаровательная Мари в обнимку с полуголым мужчиной, а на спинке стула – английское обмундирование.
– Забавно, – сказал оберст. – С француженками я имел дело в первую мировую войну, но польки, должен вам доложить, господа, оказались очень пикантными.
– Ну что вы, господин оберст, у нас в имении были женщины из Польши, они такие грязные, – не согласился гауптман.
– Мой мальчик, то были не польки, а жницы, – снисходительно объяснил оберст. – У настоящих полек из аристократических семей есть свой шарм.
– Все равно они – низшая раса, – не сдавался гауптман.
Против этого никто не мог возразить.
– Французы тоже хороши – лягушатники, – ввернул корреспондент Берлинского радио. – В Париже до войны меня однажды попотчевали лягушатиной. Я сначала ничего об этом не знал. Думал – курятина. А когда узнал – меня стошнило.
– Мой отец воевал в четырнадцатом году. Он говорил, что пуалю[38]38
Французы.
[Закрыть] и томми[39]39
Англичане.
[Закрыть] – храбрые солдаты, – снова взял инициативу неугомонный гауптман. – Не знаю, как тогда, но сейчас мы были поражены: французы сдавались почти без выстрелов. Потом мы столкнулись с англичанами. Эти дрались упорно, а когда их брали в плен, то сдавались с таким высокомерным видом, будто не мы их, а они нас победили. Мы бы их окончательно прихлопнули в Дюнкерке, если бы не приказ: остановиться! Мы тогда не понимали, в чем дело. Как сейчас помню, стоял знойный день. По обочинам дороги валялись брошенные англичанами танки, автомашины, тяжелое оружие. Пахло пороховой гарью. Наши фляжки опустели, но в запасе было сколько угодно французского коньяка, красного вина и шампанского. Шампанское фонтаном било из бутылок, как только открывали пробку, и почти все выплескивалось. Но мы быстро приспособились: выбивали пробку – и в рот! Иногда дух заходился… Некоторые ребята на спор выпивали по две бутылки кряду. Да, это было времечко!.. Не то что сейчас в Румынии – нищая страна. Один раз там только и повеселились – на Новый год. Кто-то из офицеров придумал игру: повесили на всю стену большую карту мира и по очереди стреляли в нее. Стоишь спиной, пистолет через плечо, и стреляешь вслепую. Гадали, куда нам предстоит путь завтра. Те, кто попадал в Балканы или в Африку, получали премию – бокал шампанского. Кто мазал и попадал в Атлантический океан или в Россию – платил штраф.
– Но те, кто попадал тогда в Россию, сегодня должны получить премию, – сказал Остер. Восторги воспитанника «гитлерюгенд» порядком надоели ему. Он не сдержался.
Все замолчали. Затянувшуюся паузу нарушил оберст:
– Вы так полагаете, генерал?
Остер не ответил.
– Моя часть стоит в Польше, – продолжал оберст. – Неподалеку от границы. Россия строго выполняет договор: день и ночь в Германию идут поезда с грузами.
– Все это так, но, возможно, нам придется нанести «превентивный удар». – Остер заговорил о превентивной войне в духе высказываний доктора Геббельса – все-таки следовало проявлять осторожность.
– Ну, если та-ак, – протянул оберст.
– У нас говорили, что Советский Союз собирается пропустить германские войска на Ближний Восток, чтобы прикончить там англичан, – сказал корреспондент Берлинского радио.
– Если это понадобится, мы обойдемся и без Советского Союза, – авторитетно заявил Остер. – Румыния, Болгария – с нами. Турция тоже относится к нам лояльно.
– Верно, господин генерал, – воодушевленно произнес гауптман. – Сегодня с нами вся Европа: Италия, Венгрия, Финляндия, Словакия, Румыния, Болгария, Хорватия – наши союзники. Каудильо и доктор Салазар – тоже с нами. Остальные страны покорены – их промышленность, их ресурсы в нашем распоряжении. Югославия сокрушена, не сегодня завтра падет Греция!..
Бывают же такие совпадения. Как только гауптман произнес эти слова, по радиосети зазвучали фанфары. В последнее время они раздавались так часто, что к ним привыкли. За фанфарами следовала победная реляция. Так было и на этот раз. Знакомый дикторский голос торжественно возвестил:
– Передаем экстренное сообщение из главной ставки фюрера: «Сегодня капитулировал последний оплот английских плутократов на юге Европы – королевская Греция. Греческий король позорно бежал. Победоносная германская армия захватила десятки тысяч пленных. Отныне в континентальной Европе нет больше ни одного английского солдата…»
Гауптман вскочил:
– Зиг хайль! Зиг хайль! Зиг хайль!..
– Ну вот! Я опять опоздал. Ведь я еду в Грецию, господа!.. – Корреспондент Берлинского радио был явно расстроен.
– Не огорчайтесь так, обер-лейтенант, – война еще не кончилась, – пустил шпильку оберст.
В Праге оберст пересаживался в поезд, который шел на Краков. Остер вышел на перрон, чтобы проводить его.
– Насчет России это вы серьезно, генерал?
– А разве вы сами не видите, полковник?
– В последнее время в Польшу действительно прибыло много дивизий, в том числе три бронетанковые. И все-таки не хочется верить. Россия – это не шутки… – Оберст осекся.
– Счастливого пути, оберст! – сказал на прощание Остер.
– Счастливого пути, господин генерал. До встречи! После победы!..
«До победы? Веришь ли ты в нее сам? – размышлял Остер. – И в тебе, видно, живет тревога, как и в каждом здравомыслящем немце. Или, может быть, прав этот молодой гауптман: фюрер – великий полководец? В континентальной Европе не осталось ни одного английского солдата, ни одного вооруженного врага рейха… Кто остановит Гитлера? Русские? Война в Финляндии не показала особой боеспособности русских войск. Англия ничего не может поделать с вермахтом. Америка далеко. К тому же у них нет настоящей армии, американцы никогда как следует не воевали. Что же будет с Европой, с Германией? С ним, Остером?..»
* * *
Генерал Ганс Остер показался Стронгу умелым заговорщиком: достаточно решительным и в то же время осторожным.
О «Документе Осло» Остер мало мог добавить к тому, что было уже известно англичанам. Да, у немцев есть радар. А в районе Пенемюнде ведутся какие-то испытания ракетного оружия. Но в какой степени это оружие готово, на каком топливе работают ракеты, Остер не знал.
– Что побудило вас встать в ряды оппозиционеров? – спросил Стронг. Для него важно было знать моральную основу, которая заставила людей, подобных Остеру, пойти против Гитлера.
– Убийство главы штурмовиков Рема открыло мне глаза на то, что эсэсовцы стремятся захватить всю полноту власти в Германии. С этими господами я встречался и раньше. В большинстве своем это выскочки, нувориши, подонки… Но сначала я думал, что Гитлер здесь ни при чем. Вскоре я узнал, что за всеми интригами стоят Гиммлер и Гитлер. Меня убедила в этом история с главнокомандующим сухопутной армией Вернером фон Фриче в тридцать восьмом году. Гитлер обвинил его в гомосексуализме, чтобы избавиться от непокорного генерала. Я боготворил Фриче. Вместе со своими единомышленниками и военными юристами мы добились суда чести, который признал обвинение несостоятельным.
Однако к командованию армией Фриче уже не вернулся. Потом он погиб в Польше…
– Вы сказали, что в тридцать девятом году вы были близки к цели. Какова же была модель переворота?
– В нашем распоряжении имелся пехотный полк в Потсдаме, артиллерийский полк во Франкфурте-на-Майне и танковый полк в Загане. Верные нам части должны были на рассвете окружить правительственный квартал в Берлине, захватить важнейшие учреждения и арестовать Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Гейдриха. В стране провозглашалось чрезвычайное положение, и по радио должен был выступить глава «имперской директории» генерал-полковник Людвиг фон Бек.
– Как вы собирались поступить с Гитлером? – поинтересовался Стронг.
– На этот счет мнения расходились. Я считал, что его следовало судить в течение двадцати четырех часов и расстрелять. Большинство склонялось к тому, что Гитлера следует оставить живым, но подвергнуть психиатрической экспертизе и объявить сумасшедшим…
Все, о чем говорил Остер, было довольно интересным. Но, к сожалению, речь шла о прошлом. Настоящее было мрачным. И все же новость, которую сообщил Остер в конце их встречи, стоила не одной, а десяти таких поездок.
Нападение на Советский Союз, намеченное вначале на 15 мая, перенесено на середину июня из-за событий в Югославии. Вопрос о нападении на Советскую Россию решен окончательно.
* * *
В Лондоне эта весть вызвала радость у полковника Пейджа.
– Господи! – сказал он прочувствованно. – Кажется, Британия спасена!
Сам Черчилль захотел увидеть Стронга, чтобы услышать эту весть непосредственно от человека, который только что вернулся «оттуда».
Черчилль принял Стронга на Даунинг-стрит. Стронг в сопровождении личного секретаря премьер-министра майора Нортона прошел через квадратную гостиную, преодолел несколько ступенек и очутился в столовой с огромными окнами, выходящими в сад.
Премьер-министр сидел в кресле за небольшим столиком, и его живые маленькие глаза с жадным любопытством глянули на разведчика.
Черчилль был в синей рабочей блузе, которую носили портовики Лондона. Казалось, он попал сюда, в эту фешенебельную обстановку, случайно. Но его манера держаться говорила о другом – здесь он хозяин.
Черчилль сидел, положив короткие руки на колени. Голова его, как у Будды, была втянута в шею.
Внимательно выслушав Стронга, Черчилль не столько проговорил, сколько тихо прорычал:
– Кажется, господь отнял рассудок у этого кровавого ублюдка… Я не забуду, Стронг, что вы сообщили мне об этом первый…
Проводив Стронга, премьер-министр приказал своему личному секретарю:
– Нортон, возьмите бумагу и пишите. – Черчилль зажег потухшую было сигарету, раскурил ее и стал диктовать: – «Москва, Кремль! Его превосходительству мистеру Сталину! Я получил от заслуживающего доверия агента достоверную информацию о том, что немцы, после того как они решили, что Югославия находится в их сетях, т. е. двадцатого марта, начали переброску в южную часть Польши трех бронетанковых дивизий из пяти, находящихся в Румынии. В тот момент, когда они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко оценит значение этих фактов. Уинстон Черчилль».
Когда секретарь закончил писать, Черчилль сказал ему:
– Я не отказываюсь, Нортон, ни от одного слова, которые я говорил о большевиках. Но это я должен был сделать для Англии. Теперь все в руках божьих!
