Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 49 страниц)
– Неужели ты не можешь простить Митрофанову того, что он тогда на парткоме выступал в защиту Романова, против тебя?!
Ананьин при этих словах тоже встал. Пятна, похожие на сыпь, которые всегда выдавали его волнение, явственно проступили на щеках.
– Ты не думай, что ты святой! – тихо, но с нажимом сказал Ананьин. – Абсолютно непогрешим? Ты просто слепец и не видишь, что стоишь на краю пропасти!
– Интересно, на краю какой же это пропасти?
– Скажи, зачем тебе понадобилось принимать немцев у себя?
– Ты же знаешь, что меня не было дома… Я ничего об этом не знал.
– И все-таки факт остается фактом!
– Подожди-подожди, – заволновался Путивцев. – Но они приехали по контракту. Мне позвонил Шатлыгин…
– Кстати, о Шатлыгине. Его освободили не только за то, что он занимался назначенчеством. С ним сейчас разбираются…
– Неправда! Шатлыгин не занимался назначенчеством!
– Но тебя-то он назначил! Спишевский, который вместе с тобой был на «Буревестнике», погиб, а Шатлыгин назначил тебя…
– Уходи! – глухо проговорил Михаил. – Уходи!..
– Хорошо, я уйду, но мы еще вернемся к этому разговору.
Оставшись один, Михаил настежь распахнул окно. «Какой подлец! Он копает и под Шатлыгина! Но нет! Шатлыгина ему не достать. Его знает сам Сталин. А Митрофанов, а Хоменко?! Надо что-то срочно делать. Поехать в Москву. А что там скажешь? Какие доказательства? Разговор с глазу на глаз, в кабинете… Надо ехать в крайком. Завтра же… Нет, завтра у меня актив. Послезавтра».
Но поздно вечером домой позвонил помощник первого секретаря крайкома:
– Михаил Афанасьевич, вас приглашают на бюро крайкома к десяти утра.
– Но у меня завтра городской актив.
– Актив пусть проведет второй секретарь.
На другой день в крайкоме, в «предбаннике», как в шутку называли между собой периферийные партийные работники большую квадратную комнату ожидания, Путивцев просидел до пяти вечера. Наконец открылась дверь, и помощник первого секретаря пригласил:
– Михаил Афанасьевич, заходите!
Члены бюро крайкома сидели за длинным столом, покрытым красным сукном. Перпендикулярно к этому столу стояло три ряда небольших столиков, каждый на четыре места.
Первый секретарь крайкома Борис Николаевич Забелин, увидев Путивцева, сделал жест рукой:
– Сюда! Сюда! Поближе к нам!
И в этом «поближе к нам» Михаилу почудился некий намек. Он сел за один из передних столиков.
– Как там металлурги, поднажали? – спросил секретарь крайкома.
– Поднажали, Борис Николаевич.
– Так-так, это хорошо… – Забелин рассеянно постучал пальцами по столу. Надо было приступать к главному. – А что там у вас произошло на металлургическом?
И снова это проклятое удушье. Красный стол и лица членов бюро поплыли перед глазами Михаила.
– Вам плохо? Выпейте воды!
Незнакомый мужчина, лет сорока, бритый, похожий на Косовского, с орденом Ленина на гимнастерке, протянул Путивцеву стакан. Он сидел по правую руку от секретаря, там, где раньше было место Шатлыгина.
Михаил сделал несколько глотков.
– Бюро крайкома хочет знать, какие меры предпринял горком против троцкистской вылазки на металлургическом заводе? – спросил Забелин.
– Никакой троцкистской вылазки, Борис Николаевич, не было, – твердо заявил Путивцев. Секундная физическая слабость прошла, голова снова стала ясной.
– Как это – не было? Мы располагаем документами, фактами, – сказал начальник краевого управления НКВД.
Этого человека Путивцев знал мало. Встречались на пленумах, активах, здоровались.
– Расскажите, как было дело, – попросил тот, что был с орденом Ленина на гимнастерке.
Михаил, стараясь говорить коротко – знал, что на бюро ценится каждая минута, – рассказал о случившемся и повторил:
– Никакой вылазки не было. А если кому-то надо все это представить как вылазку…
– Простите, кому же? – недовольно перебил первый секретарь.
Сказать: таким подлецам, как Ананьин… Рассказать про Романова… Про последний свой разговор с Ананьиным с глазу на глаз? Абсурд! Слишком долго надо рассказывать, и все будет похоже на сведение личных счетов. Михаил промолчал. Воцарилась мучительная пауза.
– Ну хорошо, – уже спокойнее проговорил Забелин. – Вот вы сказали, что вместе работали с Митрофановым и Хоменко, хорошо их знаете и можете за них поручиться. А можете ли вы поручиться за Устинова?
Что сказать? От его ответа сейчас зависела судьба Устинова. Не только по словам Хоменко и Митрофанова, но и при встрече – к сожалению, она была единственной – Устинов произвел на него впечатление честного парня.
– Могу поручиться и за Устинова.
– Странно все-таки получается, – сказал первый секретарь. – Хоменко и Митрофанова вы знаете и ручаетесь за них, а Устинова не знаете и тоже ручаетесь?..
Забелин снова побарабанил пальцами по столу.
– У членов бюро будут еще вопросы? – спросил он.
– Думаю, что это дело надо поручить парткомиссии. Пусть пошлют своих представителей на завод, поговорят с людьми.
– Будут ли другие предложения?..
Чувствовалось, что все уже устали.
– Значит, так и запишите в решении! – приказал Борис Николаевич помощнику.
Путивцев, выйдя из здания крайкома, разыскал свою машину. На стоянке она притулилась в самом краю, радиатор ее почти упирался в ограду городского сада. Моргунов спал на сиденье. Михаил Афанасьевич растолкал его:
– Поехали, Вася.
Уже по тому, что Путивцев не спросил Моргунова, обедал ли он, Вася понял, что Михаилу Афанасьевичу худо.
Почти всю дорогу молчали. У Солодовки Путивцев попросил:
– Останови здесь, на пригорке.
Михаил вышел из машины.
Воздух пах весной – мокрой, оттаявшей землей и подопревшими за зиму под снегом травами. Село спало. Его домики сбегали вниз по балке, потом шла заливаемая в паводок прогалина.
Красный яр лежал чуть правее.
* * *
Через две недели в город приехал секретарь крайкома. В этот день собирался пленум горкома.
Вместе с секретарем крайкома приехал его товарищ. Познакомились.
– Василевский, – представился вновь прибывший.
– До пленума не мешало бы собрать бюро, – сказал секретарь крайкома.
Крайком рекомендовал Василевского первым секретарем горкома партии.
Василевский коротко рассказал о себе: участник гражданской войны, орденоносец, в последнее время работал в аппарате ЦК ВКП(б).
Пленум горкома освободил Путивцева Михаила Афанасьевича от обязанностей первого секретаря в связи с переходом на другую работу.
Через три дня Путивцев получил новое назначение – заведующим городским отделом торговли.
– Михаил Афанасьевич, – сказал Василевский, когда они остались вдвоем, – хотите начистоту? Все для вас сошло очень хорошо. «В связи с переходом на другую работу», – повторил он формулировку. – Вы знаете, положение сейчас в стране сложное, а в партии – тем более. Классовая борьба не затухает… Чем больше будут у нас успехи в строительстве социализма, тем коварнее будут действовать наши враги… Не мне говорить вам о материалах февральско-мартовского Пленума ЦК. А то, что вы какое-то время побудете на хозяйственной работе, даже лучше. Знаю вас, к сожалению, еще мало, но вижу, вы человек честный, хоть и горячий! – многозначительно сказал Василевский. – Когда можно будет, вы снова вернетесь на партийную работу.
– Спасибо, Иван Петрович, – сказал Путивцев.
– Ну вот и хорошо, – успокоительно проговорил Василевский. – Я так и думал: вы поймете меня. А сейчас я советую вам отдохнуть. Отпуск уже вам оформлен. Я знаю, что вы два года не были в отпуске. Отдыхайте, набирайтесь сил. Хорошо было бы поехать вам в санаторий. Врачи говорили мне, что у вас стало пошаливать сердце.
– В санаторий я не поеду, – сказал Михаил.
– Напрасно, – огорчился Василевский. – С сердцем шутки плохи.
– В санаторий я не поеду, – упрямо повторил Путивцев.
* * *
Дома Ксеня по-своему пыталась утешить Михаила:
– Ну что ты так расстраиваешься? Других вон из партии исключают…
– Что ты понимаешь?! – непривычно грубо оборвал ее муж. – Если бы меня исключили из партии, я бы не смог жить, – добавил он тихо.
Михаил вышел в ванную, стал разжигать титан для подогрева воды. Ксеня поняла, что ему нужно побыть одному.
Березовые дровишки в печке быстро разгорались – минут через двадцать – тридцать можно будет купаться.
Михаил открыл дверцы и смотрел на весело плясавший огонь в печке.
«Да, идет борьба, – думал он. – Не на жизнь, а на смерть!» Михаилу почему-то вспомнились слова Шатлыгина о Троцком: «Я знал его еще до Октября. Он и тогда был уже болен неизлечимой болезнью – вождизмом. Людские массы для него были просто навозом. Если бы после смерти Ленина он захватил власть в партии, то устроил бы в нашей стране «социализм» наподобие гитлеровского. Сколько крови он попортил Владимиру Ильичу. Это был отъявленный негодяй!» Обычно сдержанный, в тот раз Шатлыгин не стеснялся в выражениях.
«Да, идет борьба! – повторил Михаил. – И все-таки, и все-таки человек – не щепка!»
Утром он сказал Ксене:
– Ты прости меня, я вчера был груб с тобой, – и попытался улыбнуться своей прежней улыбкой. Но ничего не получилось. – Кстати, совсем забыл, – сказал он нарочито бодрым голосом. – С сегодняшнего дня я в отпуске. Целый месяц свободен, представляешь? Хочу на три-четыре дня съездить к своим в Солодовку. А потом, если хочешь, махнем с тобой в Москву или в Ленинград. А?
– Я хочу поехать с тобой в Солодовку, – сказала Ксеня.
– Ну что ты там будешь делать? Сейчас не лето. Погода видишь какая. Нет. Я съезжу сам.
– Ну как хочешь, – согласилась Ксеня.
В Солодовке ничего не знали. Дядька Демка повез Михаила по хозяйству.
И тут Михаил не выдержал и рассказал все.
– Ось оно шо! Но цього долго быть не может. Не для того мы робыли революцию, щоб несправедливость була, – убежденно сказал дядька Демка.
Вечером собрались все родичи. Выпили. Михаил оживился, стал отвечать на вопросы: про гражданскую войну в Испании, про новую Конституцию, про Гитлера…
Когда все разошлись, Михаил вышел на крыльцо. С крыши чуть капало после дождя. Было слышно, как в сарае Буренка жевала сено. Михаил представил себе ее так ясно, как мог только представить крестьянский сын: жующую сено корову с мягкими мокрыми губами, спокойную и ласковую от чувства сытости.
– Ось ты де. – Дядька Демка тоже вышел на крыльцо.
Неожиданно закукарекала курица. В народе была молва – не к добру это.
– От сатанюка! – выругался дядька Демка. – Вторую ничь кричит. Завтра зрублю ей голову.
– Закурить у вас не найдется, дядя?
– А ты своих богатых папырос не захватив?
– Забыл.
Оба закурили махорочные самокрутки.
– Завтра я раненько в правление пиду, а ты спы. Та не горюнься, все перемелется – мука будет.
…Утром пришла тетка Химка, подоила корову, принесла молока.
– Молочка парного, племянничек? А может, рассолу?
– Давайте молока.
Путивцев оделся, выпил молока.
– Пойду пройдусь по деревне, – сказал он тетке Химке.
Весна и впрямь припозднилась. Но натоптанные дорожки уже подсохли. Путивцев, побродив по знакомым улицам, вышел к Красному яру. Внизу на уступах большими синими пятнами виднелись подснежники.
«Так и не поставили мы тут памятник порубленным нашим… А ведь обещал Климу. Попрошу дядьку Демку, пусть колхоз поставит».
К вечеру снова задождило. Дядька Демка радовался: ко времени дождичек, ко времени.
Михаил без дела скучал. Через два дня он вернулся в Таганрог.
– Тут тебе звонили несколько раз, – сообщила Ксеня.
– А кто звонил?
– Кто его знает. Все спрашивали, куда уехал и когда вернешься. Я уже не выдержала, и одному сказала: «Человек в отпуске, можете вы это понять?»
Около девяти часов вечера снова раздался телефонный звонок.
– Путивцев у телефона.
– Сейчас, одну минуточку, – сказал незнакомый голос.
– Михаил Афанасьевич, это я, Ананьин, – послышалось в трубке. – Не могли бы вы сейчас подойти ко мне?
Михаил сразу отметил, что Ананьин перешел с ним на «вы».
– Куда это подойти и зачем? Я ведь теперь не секретарь горкома.
– Подойти, конечно, сюда, в горотдел. Речь идет об одном старом деле…
– А на завтра этот разговор нельзя перенести? – спросил Путивцев.
– Если было бы можно, я бы не стал беспокоить вас в такое время.
– Хорошо, я приду.
– Кто это? – спросила Ксеня.
– Ананьин.
– Что еще ему надо?
– Просит сейчас прийти в горотдел.
– На ночь глядя?
– Говорит, дело неотложное.
Михаил переоделся. Натянул сапоги. Надел кожаную куртку.
Ксеня вышла проводить его. Срывался дождь с мокрым снегом.
– Смотри, снег в апреле! Такого я не помню! – сказала она.
– Может, галоши надеть?
– Не стоит возвращаться: дурная примета. Дойдешь так. Тут по асфальту.
– Ну, я пошел…
– Смотри, не задерживайся там…
Ксеня еще постояла под навесом, кутаясь в платок, взглядом провожая мужа. Фонарь на углу Ленинской и Исполкомовского не горел. Дождь пошел сильнее. Сетка его стала гуще, и Михаил вскоре скрылся в густеющей мокрой мгле.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯНа вечере в советском посольстве в честь 20-й годовщины Великой Октябрьской революции перед торжественным собранием к Тополькову подошел полпред СССР в Германии Константин Константинович Юренев:
– Я только что говорил со Стомоняковым[24]24
Заместитель наркома иностранных дел.
[Закрыть]. Он поздравил всех сотрудников посольства с праздником и сказал, что вас ждут в Москве к приезду Максима Максимовича[25]25
Максим Максимович Литвинов – нарком иностранных дел в 1937 году.
[Закрыть] с Брюссельской конференции. Выезжать из Берлина нужно числа десятого. Дела передадите Костикову. Стомоняков сказал, что им нужен холостяк… – последние слова полпред произнес с улыбкой.
В это время в дверях показался первый секретарь посольства:
– Константин Константинович, все уже собрались в актовом зале.
– Извините. – Юренев, а за ним и Топольков вышли в актовый зал.
«Нужен холостяк…» Полпред не раз намекал Тополькову, что пора, дескать, завести семью, жениться. Все сотрудники посольства были женаты. «Нужен холостяк…» Неужели то, что он не женат, может отразиться на его работе? Разве он против женитьбы? Он согласен жениться, но на ком? Не на Эрике же. Киндер, кирхе, кюхе – дети, церковь, кухня… Эрика нравилась ему по-прежнему как женщина, но не о такой жене для себя мечтал Юрий Васильевич. Надо жениться на своей, на русской. Но где ее взять здесь, в Германии? За эти годы в отпуске в Союзе он был всего три раза. Был в Москве и у матери в Усть-Лабинской, где прошло его детство. Юрию Васильевичу вспомнилась Маша.
Маша жила по соседству. Когда он уезжал учиться в Москву, она была совсем еще ребенком. Позже, приезжая в Усть-Лабинск, он видел ее несколько раз – длинноногий, нескладный подросток с тонкой шеей и большими любопытными глазами. А в последний раз он увидел ее и ахнул: Маша стала просто красавицей, высокая, стройная – настоящая барышня. Почему-то это старомодное слово пришло на ум Юрию Васильевичу, когда он увидел Машу. Она окончила десятилетку и собиралась поступить в институт на отделение иностранных языков. Преодолев застенчивость, она в первый же вечер пришла к соседям – ей нужна была разговорная практика.
Юрий Васильевич с большой охотой стал ее самодеятельным учителем.
Потом Маша написала ему по-немецки. Он терпеливо исправил все ее ошибки и исправленный текст вместе с ответом вложил в конверт… Так продолжалось до тех пор, пока Маша не поступила в институт. Когда она поступила, Топольков перестал ей отвечать. «Стар я для нее», – решил он. Мысль эта была горькой. Но решимости у него хватило: отрубил, и все. Письма, которые первое время приходили от Маши, он не вскрывал, но и не рвал, а складывал. Зачем? Он и сам этого объяснить не мог…
В зале раздались громкие аплодисменты, и Топольков стал бить в ладоши. Торжественная часть закончилась.
В перерыве перед концертом Топольков подошел к Юреневу:
– Юрий Васильевич! Могу вам только обещать, что сделаю все, от меня зависящее, чтобы вас вернули в Берлин. Знайте, что я высоко ценю вас как работника. Литвинов из Брюсселя будет ехать через Берлин. Я обязательно с ним поговорю. Это все, что я могу вам сказать сейчас.
Эти слова несколько успокоили Тополькова. Но всю дорогу до Москвы его все равно занимала только одна мысль: зачем он понадобился Наркоминделу?
Москва встретила его снегом. Уже в Польше за окнами вагона в вечерней мгле закружили белые легкие хлопья. В Белоруссии снег еще не успел плотным слоем покрыть землю, но уже под его тяжестью прогибались зеленые ветви елей, а под Смоленском поезд полтора часа простоял в степи: расчищали дорогу.
С Белорусского вокзала Топольков поехал к себе домой на набережную. В Народном Комиссариате иностранных дел, куда он позвонил вечером, дежурный сказал ему, что нарком ждет его в десять утра.
В квартире было чисто, но почему-то пахло пылью, нежилым духом.
Топольков подошел к окну, распахнул его. Оно еще не было оклеено на зиму. Холодный воздух с улицы ворвался в комнату. Снизу доносился гул машин, мелодичные сигналы клаксонов. Топольков по пояс высунулся наружу: рубиново отсвечивали звезды на кремлевских башнях, тускло при уличном свете поблескивала схваченная первым льдом река.
* * *
Когда Топольков вошел в кабинет наркома, Литвинов поднялся и пошел ему навстречу. Поездка в Брюссель, видно, была нелегкой – нарком выглядел утомленным.
– Рад вас видеть, Максим Максимович!
– И я рад! Присядем, пожалуй, здесь, – предложил Литвинов, указав на диван.
Почти два года Топольков не был в этом кабинете. За это время здесь ничего не изменилось. Тот же большой письменный стол, заваленный бумагами, те же портреты на стенах, вместительный диван, обтянутый коричневой кожей, длинный стол для заседаний и по обе стороны его два ряда стульев на гнутых ножках.
– Вам, конечно, не терпится узнать, зачем я вызвал вас в Москву? Не отрицайте. – Литвинов сделал предупредительный жест рукой. – Мне сказал об этом Константин Константинович. Он специально приехал на Силезский вокзал, чтобы повидаться со мной и заручиться моим согласием вернуть вас в Берлин. Я такое согласие ему дал. Месяца через три вы вернетесь, а пока мы хотим послать вас в Лондон. Ваш коллега там тяжело заболел. Ему предстоит операция. Если по состоянию здоровья он не сможет работать за границей, за это время мы найдем ему замену. Идея послать вас в Лондон принадлежит мне. Вы на подъем человек легкий, холостяк… Я слышал, у вас есть среди английских журналистов друзья?
– У меня добрые отношения с корреспондентом агентства Рейтер Стронгом. Он был на Ближнем Востоке, теперь в Америке.
– В Америке? Это тоже хорошо… Что говорят в Берлине иностранные журналисты о тройственном пакте? – спросил Литвинов.
– Большинство склонно считать, что он направлен прежде всего против СССР. Но есть и оттенки. Корреспондент лондонской «Таймс» считает, что антикоминтерновская платформа этого пакта – ширма, которая должна скрыть истинные намерения Германии и Италии в отношении Англии и Франции. При этом он ссылался на статью Гайды, недавно появившуюся в итальянской печати.
– Я читал эту статью. Гайда занялся подсчетом военно-морских сил новых союзников: Германии, Японии и Италии. Цифры получились внушительными, и они, конечно, напугали англичан… Антикоминтерновский пакт, конечно же, угроза всему миру, – продолжал Литвинов, – но еще опаснее было бы соединение двух осей: Берлин – Рим, Париж – Лондон… Это образовалась бы такая тележка!.. – Литвинов встал. – Слава богу, не успев образоваться, она распалась. Как выяснилось, у каждого колеса этой тележки своя колея. Оси тоже несовместимы. Но в этом надо еще убедить не столько общественное мнение Англии и Франции, сколько нынешних, прямо скажем, недалеких правителей этих стран. Вы не встречались с Гибсоном?
– Это американский посол в Брюсселе? Как-то он приезжал в Берлин. Я видел его, но не знаком.
– Это, я вам скажу, такая слякоть… В кулуарах на конференции он, не стесняясь, высмеивал предложения своей же собственной делегации, явно держа сторону Германии, Италии и Японии. А ведь поговаривают, что госдепартамент намерен в ближайшее время направить его послом в Берлин. Это было бы крайне нежелательно. Я написал об этом Трояновскому[26]26
Полпред СССР в США.
[Закрыть], но не могли бы вы, со своей стороны, написать о том же своему английскому другу в Вашингтоне?.. Одно дело, когда информация поступает от советского дипломата, а другое – от представителя крупнейшего телеграфного агентства Англии.
– Конечно, я обязательно напишу ему об этом, – пообещал Топольков.
– Если у вас в Англии будут спрашивать о Брюссельской конференции и о нашем отношении к войне Японии с Китаем, то скажите, что мы осуждаем агрессора. Англия хотела бы, чтобы мы ввязли в эту войну… Но мы, конечно, на это не пойдем. От Японии нам ничего не нужно. Не думаю, чтобы и японцы всерьез сунулись к нам. К сожалению, в Англии у власти мало трезво мыслящих политиков. В Брюсселе я о многом говорил с Иденом[27]27
Министр иностранных дел Англии.
[Закрыть]. Это трезвый политик. Но он слишком мягкотел. Вот если бы его спаровать с Черчиллем!..
– С Черчиллем?
– Знаю, о чем вы подумали, ведь Черчилль – враг коммунизма! Это так. Это всем известно. И он этого не скрывает. Черчилль – умный сторожевой пес Британской империи, и у него отличное политическое чутье. Он хорошо понимает, что в данный момент Британской империи, ее интересам угрожают две державы – Япония на Дальнем Востоке и Германия в Европе. Для устранения этих держав с политической арены он бы пошел на любой эффективный союз.
– Даже с нами? – усомнился Топольков.
– Даже с нами, – заверил нарком. – Во время последней нашей встречи я спросил у него, не отступает ли он от своих принципов и помнит ли он, как величал нас, большевиков, в восемнадцатом году? «У меня хорошая память, – ответил он. – Я величал вас свирепыми обезьянами-бабуинами. Но на сегодняшний день у меня одна цель – устранение Гитлера. И это сильно упрощает мою жизнь. Если бы Гитлер вторгся в ад, я в палате общин, по меньшей мере, благожелательно отозвался бы о сатане…» Ничего не скажешь, откровенен!
– Если бы слышал это не от вас, никогда бы не поверил, Максим Максимович.
– Вам будет полезно познакомиться в Англии с тамошними политическими деятелями. Многие из них не так однозначны, как нам иногда кажется отсюда, из Москвы.
– Англия дала согласие обменяться дипломатическими представителями с Франко. Это верно? – спросил Топольков.
– К сожалению, верно. В Лондоне наивно полагают, что Франко в случае победы в Испании прогонит оттуда итальянцев. А если они не уйдут оттуда, то англичане помогут им в этом. Надежды, скажем прямо, иллюзорные.
– Перед отъездом в немецкой прессе я прочел сообщение, что лорд Галифакс принял приглашение журнала «Фельд унд вальд» и 16 ноября отправляется в Берлин на охотничью выставку.
– Галифакс уже выехал. Кстати, узнайте, что думают английские журналисты об этой поездке. И еще одно. Пишите мне лично. Ну, скажем, раз в месяц. Я получаю достаточно информации из Лондона от наших сотрудников. Но вы, так сказать, свежий глаз. Договорились? – Литвинов встал. – Я приготовил письмо Майскому. Передадите лично ему. Из рук в руки. – Нарком достал из сейфа пакет и вручил его Тополькову.
* * *
Английский язык Тополькова оставлял желать лучшего. В Берлине ему крайне редко приходилось пользоваться английским. Даже со Стронгом чаще всего они говорили на немецком. Стронг все же несколько привык к варварскому произношению Тополькова, когда тот пытался объясняться на английском, и понимал его. В Англии Тополькова отказывались понимать. Англичане также не стремились к тому, чтобы Топольков понимал их. Если в Германии в первое время немцы, стараясь прийти ему на помощь, говорили медленно, чтобы он понял их, то англичане совсем не заботились об этом. Они были предупредительны к нему как к иностранцу, и когда однажды он заблудился, чуть ли не за руку привели его к зданию советского посольства, но коверкать свой язык, упрощать его, чтобы иностранец понял их, – этого от них нельзя было ожидать.
Чтобы быстрее преодолеть языковой барьер, Топольков обедал не в посольской столовой, а в ресторанах и кафе. Часто он сиживал в «пабах»[28]28
Паб – пивная.
[Закрыть] за кружкой пива, где собеседники никуда не торопились и были терпеливее.
В Гайд-парк Топольков специально приходил, чтобы слушать ораторов, которые собирались здесь не только со всего Лондона, но и приезжали из других городов. Юрий Васильевич даже думать старался по-английски и каждый предстоящий разговор с англичанином проигрывал в уме в нескольких вариантах.
Его упорство и труд были вознаграждены: примерно через месяц англичане приняли его.
В первых числах декабря Юрий Васильевич получил письмо из редакции газеты «Манчестер гардиан». Ему предложили выступить в газете с серией очерков под условным названием «Письма из Германии». Эта газета, в отличие от «Дейли геральд» и «Ньюс кроникл», занимала по отношению к Гитлеру твердую, бескомпромиссную позицию. Особенно сатирически едкими в этой газете были статьи некоего Роберта Делла. Роберт Делл не жаловал Чемберлена. В одной из последних статей политику Англии к гитлеровской Германии Делл назвал «честной игрой с гремучей змеей». Эта фраза особенно понравилась и Тополькову и полпреду Майскому. Они от души посмеялись, прочитав ее.
Майский посоветовал Тополькову не отказываться от предложения «Манчестер гардиан», и вскоре Юрий Васильевич встретился с Деллом. Делл, оказывается, хорошо знал Стронга, и они с Топольковым быстро нашли общий язык. Топольков дал согласие на публикацию очерков «Письма из Германии», оговорив при этом право выступить под псевдонимом, который редакция сохранит в тайне.
Дни у Юрия Васильевича были очень насыщенными. Спал он по четыре-пять часов в сутки. Надо было разумно использовать каждый день своего пребывания в Англии. Юрий Васильевич побывал не только в Манчестере, но и в Глазго, Ливерпуле, Дублине. Нередко он бывал в лондонских театрах. Но большую часть времени проводил на приемах, пресс-конференциях, где была возможность встретиться с видными журналистами и политиками разных направлений. Накопив интересный материал, в декабре он писал Литвинову:
«Уважаемый Максим Максимович!
С удовольствием выполняю данное Вами мне поручение: сообщаю о наиболее примечательных событиях и встречах за последнее время. 15 ноября в Букингемском дворце я присутствовал на приеме бельгийского короля. На приеме был почти весь дипломатический корпус, а также многие английские министры и члены парламента.
После банкета все собрались в Поклонном зале. Я стоял с полпредом Майским в углу, когда к нам через весь зал направился Черчилль. У меня создалось впечатление, что он сделал это демонстративно. Перед этим к Черчиллю подошел германский посол Иоахим Риббентроп и заговорил с ним. Мы стояли довольно далеко от них, и нам не было слышно, о чем они разговаривали. Риббентроп что-то говорил ему, а Черчилль, видно, отшучивался, и удачно, потому что стоявшие близко к ним после каждой его фразы хохотали. Таким образом, к Черчиллю уже было приковано внимание собравшихся. В этот момент он и пошел к нам через весь зал.
С Черчиллем мне довелось так близко встретиться в первый раз. Манера говорить у него несколько своеобразная. Говорит он медленно, как бы пережевывая слова, но внятно. Я был рад, что не только понял содержание его речи, но, как мне кажется, уловил все ее оттенки.
Вначале Черчилль в шутливой форме попросил у нас политического убежища. Он сказал, что, когда господин германский посол занимался рекламой вин, с ним можно было интересно побеседовать о винных этикетках, когда же он пытается рекламировать захудалый товар своего шефа Гитлера, говорить с ним невыразимо скучно.
Потом Черчилль сказал, что поездку Галифакса в Берлин считал проявлением трусости нынешнего правительства. Правда, он лично считает Галифакса порядочным человеком, который не должен вступить в бесчестные торги с Гитлером за счет Чехословакии или «свободы рук» на Востоке.
«Основная задача в настоящее время нам всем, стоящим на страже мира, – держаться вместе, иначе мы погибли».
Эти слова я записал сразу же после разговора, и, как мне кажется, дословно. Еще он добавил, что для дела мира и безопасности Британской империи нужна сильная Россия. Поэтому его серьезно волнует внутреннее положение в нашей стране, о котором так много пишут в последнее время английские газеты.
Полпред стал разуверять Черчилля. Он сказал: «Внутреннее положение в Советской России стало предметом особых забот некоторых западных газет с момента рождения Советской власти. Эти газеты уже много раз предрекали гибель нашей стране. Но наша страна не только живет. Ее экономический и духовный рост, можно сказать, признан всеми. Возьмите перелет Чкалова через Северный полюс в Америку. Согласитесь, что это могла сделать только страна с высокоразвитой индустрией и здоровая духовно».
«Если это так, то я рад», – сказал Черчилль.
В это время к нам подошел английский король Георг и обратился к Черчиллю. Мы с Майским несколько отступили, чтобы не мешать их беседе. Ничего интересного в ней не было: обычный набор вежливых фраз, за которыми чувствовалось высочайшее благорасположение.
Наблюдая за Черчиллем, я невольно вспомнил, Максим Максимович, ваши слова: верный и умный сторожевой пес Британской империи. Черчилль и внешне со своей короткой, толстой шеей и маленькими зоркими глазами похож на умного бульдога. Чувствуется, что и характер у него бульдожий: если вцепится, то не отпустит.
В тот же вечер у меня была еще одна примечательная встреча – с Ллойд Джорджем. Для своих лет Ллойд Джордж выглядит совсем неплохо. Лицо довольно моложавое, и только седые волосы говорят о почтенном возрасте.
Ллойд Джордж сказал мне, что он рад знакомству с автором интересных «Писем из Германии». Мое смущение он расценил по-своему и заверил меня, что за свою долгую жизнь научился хранить тайны. В конце разговора он пригласил Майского и меня на ленч в воскресенье к нему на загородную дачу.
21 ноября мы поехали туда с полпредом на посольском автомобиле.
Ллойд Джордж оказался очень остроумным и тонким собеседником. Его высказывания во многом импонировали мне. Чтобы не отрывать у Вас много драгоценного времени, приведу только некоторые из них, которые, как я полагаю, могут быть небезынтересными для Вас.
Поездку Галифакса в Берлин он не одобряет. По его мнению, дела в Европе идут все хуже. Он считает, что в ближайшее время произойдет «аншлюс» и никто этому не помешает; Муссолини слишком занят Абиссинией и Испанией, а во Франции и Англии нет решительных людей, которые бы воспротивились этому. Судьба судетских немцев тоже предрешена. А что дальше? Ясно, что Германия на этом не успокоится.
Любопытны его соображения по поводу возможных колониальных уступок третьему рейху. В Британии допускают мысль, что Германии могут быть возвращены земли в Африке: Камерун, Того, часть Анголы, Бельгийского Конго и Золотого Берега. Англичане боятся только, что это вызовет аппетит и у Муссолини, но возможен и другой вариант: эти уступки поссорят Гитлера с Муссолини.
Ллойд Джордж резко критиковал французское правительство в испанском вопросе. «Я не могу понять, – воскликнул он, – как французы могут спокойно смотреть на захват Пиренейского полуострова итало-германским фашизмом. Ведь если Франко победит, Франция будет окружена по всем сухопутным границам фашистскими диктаторами. И тогда она погибла!»
Он считает, что Францию может спасти только СССР. Не Англия, у которой очень слабая сухопутная армия, а СССР. Поэтому политика французского правительства по отношению к Франко-Советскому пакту вызывает у него не только недоумение, но и возмущение.
Что касается нашей страны, то Ллойд Джордж полагает, что СССР неуязвим. Географическое положение СССР блестяще, людские ресурсы огромны, экономическая мощь бесспорна, воздушный флот, судя по отзывам печати, вне всяких похвал.
Привожу дословно: «Будучи столь неуязвимым, я, на вашем месте, прямо бы сказал французам: довольно играть в бирюльки! Либо мы превращаем пакт в серьезный альянс, либо – до свиданья». Возможно, такая тактика заставила бы французов серьезно задуматься.
В ближайшее время Ллойд Джордж собирается ехать во Францию. Его давно приглашает испанское правительство. Если почему-либо он не сможет поехать в Испанию, он намерен послать туда сына Гвилима и дочь Меган. Оба они члены английского парламента и разделяют взгляды отца.
Вот, кажется, все, что я хотел сообщить Вам, глубокоуважаемый Максим Максимович!
Разрешите поздравить Вас с годовщиной новой Конституции.
Лондон. 5 декабря 1937 года.
ВРИО пресс-атташе СССР в Великобритании Ю. Топольков».
