Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)
ЧАСТЬ II
ГЛАВА ПЕРВАЯНаступил октябрь.
Второго числа Гитлер, выступая в берлинском «Спорт-Паласте», объявил об «окончательном штурме Москвы».
Шестого подвижные соединения немецких войск прорвали оборонительный рубеж Ржев – Вязьма и подошли к можайской линии укреплений.
В районе Волоколамска, в восьмидесяти километрах от Москвы, завязались тяжелые, ожесточенные бои.
Газета «Красная звезда» 7 октября писала:
«Под угрозой само существование Советского государства. Каждый боец Красной Армии должен стоять насмерть и драться до последней капли крови».
Было решено эвакуировать многие наркоматы, дипломатический корпус, все научные и культурные учреждения, но ядро партийного и государственного аппарата, Ставка Верховного Главнокомандования оставались в столице.
Утром 16 октября центральные газеты сообщили:
«В течение ночи 14—15 октября положение на Западном фронте ухудшилось. Немецко-фашистские войска бросили против наших частей большое количество танков, мотопехоты и на одном участке фронта прорвали нашу оборону».
Не легче было и на Южном фронте.
16 октября в 5 часов 10 минут отошел последний транспорт с советскими войсками из Одесского порта. Части Красной Армии, более двух месяцев оборонявшие Одессу и сковывающие восемнадцать вражеских дивизий, вынуждены были оставить город.
Весь Крым, кроме Севастополя, тоже уже был захвачен немцами.
Танковая группировка генерала фон Клейста прорвала фронт на юге и внезапно захватила Бердянск и Мариуполь.
* * *
Ночью 9 октября в квартире Ананьина раздался телефонный звонок. К ночным звонкам Ананьин давно привык. Телефон стоял в кабинете на тумбочке рядом с диваном, на котором Сергей Аристархович спал уже второй год.
Ананьин поднял трубку:
– Слушаю…
– Сергей Аристархович, начальника НКВД в городе нет, он выполняет ответственное задание, немедленно приезжайте в горком вы!
Ананьин узнал голос первого секретаря Решетняка.
– Что-нибудь случилось?
– Приезжайте, узнаете…
Ананьин лег поздно и поспал всего ничего, но что делать – надо подниматься.
Дела на фронте были плохими. Это Ананьин знал не только по сводкам. Немцы подходили к Донбассу, но на южном фланге, по имеющимся сведениям, они были еще далеко.
Ананьин встал, подошел к окну и распахнул его. Было тихо. Свежий осенний воздух огладил лицо, отгоняя сон. Небо к рассвету посветлело, звезд осталось мало. Они струились тихим, малозаметным светом.
Ананьин жил на Ленинской, недалеко от кинотеатра «Рот фронт». Часть окон его большой квартиры выходила на центральную улицу, а часть – во двор, в сторону моря.
Ананьин надел галифе, натянул сапоги и, как был в нижней рубахе, вышел на кухню, а оттуда через черный ход во двор. И снова прислушался. Со стороны металлургического завода, трубы которого виднелись отсюда, доносился шум – завод работал.
Ни выстрелов, ни далекой канонады не было слышно.
Но Решетняк беспричинно звонить не стал бы, надо идти. Дежурную машину Ананьин вызывать не захотел. «Быстрее дойду, тут всего два квартала», – решил он.
В этот предутренний час Ленинская была пустынна. Только дворник на углу Лермонтовской сгонял метлой в кучу опавшие листья.
Желтые, мертвые листья шуршали под ногами. Под порывами ветра они будто оживали, приподнимались, кувыркались, подхваченные воздушной струей, неслись вскачь, потом с тихим шелестом снова ложились на асфальт и замирали.
Перед самым горкомом Ананьин увидел подъехавший газик. Из него вышли парторг ЦК металлургического завода Кузьма Хоменко и новый, недавно назначенный директор завода. С ним Ананьин еще не успел познакомиться, а Хоменко он кивнул, поздоровался, но тот сделал вид, что не заметил. «Какое хамство! – подумал Сергей Аристархович. – А я когда-то пожалел его… Вот и жалей после этого людей!»
Оба они – Хоменко и директор – быстро вошли в здание горкома.
В кабинете первого секретаря было людно. Здесь собрались все секретари райкомов, директора и секретари парткомов крупных заводов, начальник порта, начальник товарной станции Иван Дудка.
Собравшиеся располагались за длинным столом заседаний, а кто не поместился там, сидели на стульях вдоль стен. Место, на котором привык сидеть Ананьин, было занято незнакомым майором в запыленных сапогах.
Ананьин поздоровался и сел на свободный стул у окна.
В кабинет быстрым шагом вошел Лука Игнатьевич Решетняк. Был он спокоен, гладко выбрит, в отутюженном костюме.
– Все собрались?
– Нет только директора кожевенного завода и начальника милиции, – доложил помощник.
– Ждать не будем… Я собрал вас, товарищи, в неурочное время, потому что обстановка на фронте за последние сутки резко изменилась. Но об этом немного позже. Директора заводов пусть доложат о ходе эвакуации. Начнем с котельщиков.
– Вчера ушел очередной эшелон. Завод больше чем наполовину эвакуирован, – сообщил директор котельного завода.
– А у металлургов как? – спросил Решетняк, повернувшись к Хоменко и Астахову.
Ответил Хоменко. Он был начальником штаба по эвакуации. После металлургов доложили руководители «Гидропресса».
– А у нас на заводе около пятнадцати собранных мотоциклов. Есть запасные части еще на тридцать мотоциклов, – сообщил директор механического завода.
– Это очень хорошо, – обрадовался Лука Игнатьевич. – Готовые мотоциклы передайте Красной Армии. Вот вам и техника, товарищ майор. – Секретарь горкома обратился к военному в запыленных сапогах и представил его собравшимся: – Майор Томашевич, командир мотоциклетного батальона.
– Сколько вам понадобится времени, чтобы собрать остальные мотоциклы? – спросил Решетняк директора механического завода.
– Дня два.
– А точнее?
– Если работать ночью – управимся за сутки, – вмешался секретарь парткома механического завода.
– Вот и договорились. Через сутки все мотоциклы передайте командованию батальона. Многие из присутствующих уже знают, – продолжал Решетняк, – что немцы внезапно захватили Бердянск и Мариуполь и выбросили парашютный десант в районы Федоровки. Части Красной Армии, срочно переброшенные из-под Ростова, ведут с десантом бои. Завтра в помощь Красной Армии должны быть сформированы отряды народного ополчения. Руководителям заводов приказываю ускорить вывоз оставшегося ценного оборудования. Иван Григорьевич, – обратился Решетняк к начальнику товарной станции, – сколько вагонов у вас имеется на сегодняшний день?
Дудка по-военному встал, назвал цифру.
– Мало… По вопросу о транспортных средствах соберемся отдельно, в девять утра. Руководителям заводов и секретарям парткомов быть обязательно. Все, что нельзя вывезти, подготовить к взрыву…
После этих слов смолк даже шелест бумаг. Казалось, все перестали дышать.
– Да! Вы не ослышались – взрывать! – Эти слова нелегко дались и секретарю горкома. – Приказ товарища Сталина знаете, – тихо сказал Решетняк. – Ни одного станка, ни одного килограмма хлеба, ни одного вагона не должно остаться врагу. Если уж так случится, что враг ворвется в наш родной город, – все должно быть взорвано…
– В порту скопилось много зерна. Все не вывезем. Мало плавсредств. Как быть? – спросил начальник порта.
– Надо вывезти. Надо!.. Хлеб – те же патроны. Без хлеба не навоюешь…
– Может, часть раздать населению? – предложил кто-то.
– Раздать всегда успеем. Надо побольше вывезти… На металлургическом заводе есть подсобное рыболовецкое хозяйство, на других – тоже. Надо использовать все – баркасы, боты, лодки, наконец…
– Как быть с людьми? – спросил директор механического завода. – Вагонов не хватает для вывоза оборудования, плавсредств мало. И те будут заняты под зерно…
– С людьми?.. Часть уедет с эшелонами, которые повезут заводское оборудование, а остальные? Остальные – пешочком. Так и скажите людям прямо: пусть уходят пешком. Кто может, – сказал Решетняк. – На заводах дайте людям полный расчет… Пусть знают, что Советская власть в долгу перед ними не осталась, – тихо добавил он. – У меня все!
Первым поднялся майор:
– Разрешите?
– Конечно, конечно…
Задвигали стульями и остальные. Кто-то направился к выходу, а кто-то задержался. У многих были вопросы к секретарю горкома. У Ананьина тоже были вопросы, но он ждал, когда они в кабинете останутся вдвоем.
– Что у тебя, Сергей Аристархович? – спросил Решетняк.
– Приказа об общей эвакуации города пока нет?
– Нет.
– Как же быть нам?
– Кому это – вам?
– Нам, НКВД. У нас ведь тоже «ценное оборудование».
Решетняк первым секретарем работал недавно. Не часто приходилось ему вот так встречаться с одним из руководителей горотдела НКВД. Симпатии к этому человеку с первого же знакомства он почему-то не питал. Лука Игнатьевич поднял глаза и столкнулся с холодным взглядом Ананьина.
– У вас свое ведомство, с ним и решайте все вопросы, – твердо сказал Решетняк.
* * *
Прорыв немецких войск вдоль побережья Азовского моря создал угрожающее положение на южном фланге. Таганрог должен был задержать врага, дать возможность Ростову создать оборонительную линию с юго-запада. Врага с этой стороны не ждали. Гитлеровцы вели активные боевые действия в северо-западном направлении от города. Именно там готовилась линия обороны. Быстрое продвижение 1-й танковой армии фон Клейста на юг резко изменило обстановку. Теперь враг угрожал непосредственно Ростову с юго-запада.
Ставка Верховного Главнокомандования отдала приказ Южному фронту во что бы то ни стало удержать Ростов – ворота Кавказа.
Если бы врагу в октябре 1941 года удалось внезапно захватить Ростов, его танковые колонны могли бы беспрепятственно продвигаться на Сталинград, на Астрахань, на Кавказ. На всем этом огромном пространстве значительных оборонительных сооружений еще не возвели. И не было на этом направлении достаточных резервов, которые могли бы удержать врага.
Десятки тысяч ростовчан осенью сорок первого года, мобилизованные партийными и советскими органами, вышли на строительство земляных укреплений. Они возводились в районе села Большие Сады, под Чалтырем, а внутренняя линия проходила почти у самого города – по Военведу, в районе Ботанического сада, по станции Темерник.
В Ростове был сформирован полк народного ополчения.
Командование Южного фронта смогло выделить для обороны Таганрога некоторые стрелковые части и бронепоезд. Бронепоезд укомплектовали моряками Азовской военной флотилии.
Ростовский обком партии направил в Таганрог секретарей обкома Ягупьева и Богданова.
На помощь Таганрогу морем подошли дивизион канонерок под командованием контр-адмирала Белоусова, дивизион катеров под командованием старшего лейтенанта Богословского и катера-«охотники» Севастопольского морского училища.
Общая эвакуация Таганрога была временно отменена. Но из города по-прежнему вывозили ценное заводское оборудование. Части Красной Армии, брошенные навстречу наступающим танковым колоннам Клейста, сумели закрепиться на Мариупольском шоссе в районе реки Миус. На дороге и вдоль нее запылали немецкие танки. Черный жирный дым от горящих машин поднимался в безоблачное небо и был виден далеко окрест.
Натолкнувшись на прочный заслон, враг попятился, стал обтекать смертельно опасную запруду, двинулся на север, отыскивая щель в непрочной обороне.
Погода стояла сухая, и немецким танкам ничто не мешало совершать маневры.
Севернее шоссе Мариуполь – Таганрог, отыскав слабый участок, танки врага прорвали его.
12 октября механизированная группа гитлеровцев вышла в районе Вареновки к морю и перерезала дорогу на Ростов.
Эшелон с оборудованием, который в это время шел из Таганрога, был обстрелян, но машинист, не растерявшись, дал задний ход, погнал состав обратно. В Вареновку выдвинулся бронепоезд и огнем своих орудий разогнал немцев от железнодорожного полотна.
Из Таганрога еще успело выскочить несколько эшелонов. Но на другой день гитлеровские саперы взорвали рельсы выше Вареновки. Их танки контролировали автомобильную дорогу.
Теперь остался только один путь для эвакуации – морем.
* * *
11 октября Ананьин получил приказ из областного управления НКВД:
«Оставаться на месте вплоть до особого распоряжения!»
13 октября телефонная связь с Ростовом была прервана.
Ананьин поехал в порт и попросил контр-адмирала Белоусова по рации связаться с Ростовом, с управлением НКВД, и сделать запрос, можно ли эвакуироваться горотделу НКВД в полном составе, учитывая изменившееся положение на фронте в последние сутки.
– Есть общий для всех военнослужащих приказ командования удерживать город до последней возможности. Разве вы, майор, не считаете себя военнослужащим? – спросил адмирал.
– Но у меня… секретные документы, которые не должны попасть в руки врага, – нашелся Ананьин с ответом. – Что прикажете с ними делать?
– Документы при необходимости сжечь, а самим взять винтовки и идти на передовую…
Нет, с этим адмиралом решительно нельзя было договориться.
Лицо Ананьина покрылось сыпчатыми пятнами. Но надо было сдерживать себя.
– Разрешите идти?
– Идите.
Вернувшись в горотдел, Ананьин узнал, что немецкие танки перерезали дорогу на Ростов.
Всю ночь он не спал: как быть? Адмиралу – что, у него канонерские лодки, катера, уйдет в последний момент…
Утром Ананьину стало известно, что бронепоезд разогнал немцев в районе Вареновки. Путь свободен. «Вот он, последний шанс», – решил Ананьин. Он вызвал своего шофера и приказал:
– Мыкола, заправь нашу машину… Нет, лучше возьми газик-фургон и подготовь его…
Шофер Ананьина, Мыкола Нетопорчук, недавно мобилизованный в войска НКВД, про себя удивился: никогда еще начальник не называл его по имени. «Побачимо, що будэ дале…» – мудро рассудил он.
Ананьин вызвал своего заместителя и приказал погрузить в газик-фургон «дела» заключенных.
– Их надо срочно вывезти. Я возьму с собой Шелеста и Григорьева. Ты останешься за меня.
– Сергей Аристархович, а не придется нам отвечать за то, что, не имея распоряжения…
– Это не твое дело, капитан! – оборвал Ананьин. И уже мягче добавил: – Решетняк сказал мне, что у нас свое ведомство и чтобы мы с ним сами решали свои вопросы. Связи с Ростовом нет. Начальник горотдела еще не вернулся из командировки. Кому-то надо ехать в Ростов. Как только я доберусь туда, немедленно вышлю посыльного. Понял?
– Какого посыльного, товарищ майор? Немцы ведь в Вареновке…
– Немцы! Немцы! – снова озлился Ананьин. – У страха глаза велики… Наш бронепоезд разогнал к чертовой матери этих немцев… А вот слухи всякие, которые распространяют паникеры и враги, будут пострашнее немцев. И не мне говорить об этом вам, работнику НКВД… Прикажите срочно грузить газик!
– Есть, товарищ майор!
Оставшись один, Ананьин задумался: как быть с Ларисой? Взять ее с собой?.. Тогда надо разрешить взять своих жен и Шелесту, и Григорьеву. А это уже не вывоз секретных документов… Это уже бегство…
Как вообще отнесутся в Ростове к тому, что он появится там? «Надеюсь, поймут». Ананьин особенно рассчитывал на заместителя начальника областного управления, с которым у него была давняя дружба. «Не мог я допустить, чтобы секретные документы попали в руки врага» – так он и скажет в областном управлении.
Ананьин вспомнил слова адмирала – сжечь! Легко сказать. Для адмирала это просто бумажки, а на самом деле это улики, признания – все то, что составляет «дело» заключенного, без которого он как без паспорта.
Нет, допустить этого нельзя. Но как же все-таки быть с Ларисой?..
В его распоряжении еще около двух часов. Надо взять с собой хотя бы пару теплого белья, туалетные принадлежности, бритву. Ананьин решил надеть штатское. «Но что сказать Ларисе?.. Оставаться ей на Ленинской нельзя! Пусть перебирается на Касперовку, к тетке… Пусть попробует одна, без меня…» – неожиданно со злорадством подумал Ананьин.
Ларису он застал в спальной. Она стояла у окна и поливала фикус.
– А, это ты, – увидев его отражение в стекле и не поворачивая головы, сказала Лариса. – Чего так рано?
Она была в розовом прозрачном халатике. Черные волосы ее были собраны в коронку на затылке. На нежной белой шее курчавились смоляные завитки волос.
– Ты что, оглох? – так же не повышая голоса, спросила Лариса. Она наконец обернулась.
Теперь Ананьин жадно разглядывал ее сквозь прозрачную ткань – будто никогда не видел прежде. Он почувствовал, как острое желание, словно в молодые годы, овладевает им. «А почему бы нет? Ведь она мне жена… И мы расстаемся. Возможно, надолго».
Ананьин подошел, молча ласково провел ладонями по обнаженным полным рукам Ларисы. Кожа была шелковистой, упругой. Их взгляды встретились. Она смотрела на него, как всегда, снисходительно-равнодушно. Зрачки ее зеленых глаз, освещенные солнцем, казались темнее обычного.
– Ну что ты так уставился на меня?
– Я…
– Ты…
Ананьин, не отвечая, стал подталкивать Ларису к кровати.
– Ты что, Сергей, ты что? С ума сошел…
Она редко называла его Сергеем, и по тому, что Лариса назвала его по имени, он понял, что она ему уступит.
* * *
– Так вот что привело тебя домой в столь неурочное время? Любовь…
– К чему эта ирония, Лара… Неужели ты не можешь без этого?
– Не могу.
– Напрасно… Я сейчас уезжаю в Ростов с секретными документами. И со мной может случиться всякое… Дорога простреливается…
– Куда ты уезжаешь?
– В Ростов.
– А я?
– Ты останешься пока в Таганроге. Завтра или в крайнем случае послезавтра я вернусь за тобой.
– Врешь ты все, Ананьин! Не вернешься ты…
– Клянусь тебе, я вернусь! Я и сейчас взял бы тебя, будь хоть малейшая возможность. Шелест и Григорьев тоже не берут бросаете!..
– Я не хочу продолжать разговор в та своих жен…
– Подхалимов, значит, своих берешь, а женком тоне…
– Не хочешь?.. А я хочу!.. Ты все врешь! Врешь, что вернешься! Если бы хотел, взял бы сейчас… Ты просто бежишь, спасаешь свою «драгоценную» жизнь. И я тебе сейчас – помеха, обуза…
– Я сказал, что не хочу говорить с тобой в таком тоне…
– Нет, уж ты послушай… Ты меня бросаешь, так послушай… Не сегодня завтра здесь будут немцы. Фашисты! Как я буду жить при немцах?.. Я!.. Жена работника НКВД…
– Переезжай на Касперовку, к тетке… Там тебя почти никто не знает…
– Вот ты и проговорился, Ананьин… Значит, я остаюсь здесь и должна жить при немцах…
– Не придирайся к словам, Лариса… Я только даю тебе совет… На всякий случай…
– Нужны мне твои советы… – Лариса выругалась. – А где я буду жить и как – это уж не твоя забота. Понял?
– Как это не моя забота?.. Ты носишь мою фамилию…
– Плевать я хотела на твою фамилию… Тоже мне, фамилия… Так знай: я не жена тебе больше… А фамилия моя – Заозерная! И еще знай: я никогда тебя не любила! Никогда! Слышишь?..
– Ты хочешь обидеть меня, сделать больно… Но твои слова меня мало трогают… Моя голова сейчас занята другим…
– Конечно, другим… Другим… Уходи! И чтоб мои глаза тебя больше никогда не видели…
* * *
Около Пятихаток машину Ананьина обстреляли немецкие танки. Поднимая черные земляные фонтаны, снаряды рвались рядом со шляхом.
– Скорее в балку! – крикнул Ананьин шоферу.
Машину резко качнуло на выбоине. Ананьин больно ударился об угол и матерно выругался. Снаряд разорвался совсем близко, и по фургону забарабанили комья сухой земли. Ананьин вцепился руками в дверцу и втянул голову в плечи.
Наконец машина заскочила за бугор. Шофер хотел остановиться, но Сергей Аристархович приказал:
– Гони!
Только когда они проехали несколько километров, разрешил:
– Остановись.
Но тут они услышали резкий, завывающий рев «мессершмиттов».
Звука пулеметной очереди Ананьин не слышал – все заглушил треск лопнувшего лобового стекла: осколки брызнули в разные стороны. Ананьин инстинктивно закрыл лицо руками, а когда отвел их, то увидел, что они в крови… Шофер рядом, как мешок, ссовывался с сиденья вниз. Глаза были открыты, а изо рта змеилась тоненькая темно-красная струйка. Руки шофера еще лежали на рулевом колесе, но машина мчалась неуправляемой, произвольно выбирая направление, рыская на выбоинах.
Ананьин схватился за ключ зажигания, успел его повернуть, и тут газик на яме так тряхнуло, что Ананьин подскочил вверх, ударился о перекладину и потерял сознание.
Сколько он был в беспамятстве, он не знал. Скорее, это был нервный шок, потрясение, короткий обморок. Придя в себя, он почувствовал едкий запах дыма. Полуторка горела. Машина загорелась с кузова, и это было счастьем для Ананьина. Если бы пуля попала в бензобак, который располагался прямо перед кабиной, произошел бы взрыв, и его уже не было бы в живых.
Ананьин выскочил из кабины. Шофер убит наповал – это сомнений не вызывало. Но Шелест и Григорьев… Что с ними? Весь кузов фургона охватило пламя. Ананьин фуражкой прикрыл лицо, защищаясь от жара, подбежал к дверце и рванул ее: она распахнулась. Из фургона вывалился мертвый и уже обгоревший Григорьев. Ноги Шелеста в дымящихся сапогах торчали у выхода.
От притока воздуха пламя внутри фургона вспыхнуло с новой силой. Горючего материала было достаточно. Горели папки, горели «дела». «Ну что ж, по крайней мере, они не достанутся немцам», – мелькнуло в сознании у Ананьина. Но что теперь делать ему? Возвращаться назад, в Таганрог? Или попытаться пройти в Ростов? Судя по всему, сплошной линии фронта нет. Значит, можно пробраться.
Ананьин оглядел себя. Руки его были в крови. На пиджаке и брюках тоже кровь. Почему-то только одна нога оказалась обутой. Другая туфля, видно, осталась в кабине. Полуторка уже догорала.
Вечерело. Солнце заходило за горизонт, обливая степь розовым закатным светом.
Ананьин решил пробираться в Ростов. Идти в одной туфле было неудобно, и он, расшнуровав ее, сбросил с ноги.
На степь уже ложились вечерние тени.
Ананьин знал, что ростовский шлях лежит вправо от того места, где он теперь находился. Он и принял вправо с намерением как можно ближе подойти к шляху, который должен был служить ему ориентиром.
Сначала шел по стерне – земля под ногами была твердой. Но потом началась пахота. Идти стало труднее.
Ананьин кое-как добрался до края поля и натолкнулся на тропинку. «Куда-то же она меня выведет», – решил он и пошел по тропинке.
С наступлением темноты стрельба на северо-востоке стала стихать. Он и раньше слышал, что немцы ночью не воюют. Теперь и сам убедился – не воюют. «А может, уже просто продвинулись дальше к Ростову или даже взяли Ростов? Нет! Ростов они взять еще не могли. Не могли сдать так Ростов, почти без боя…»
Ночь стояла лунная. Осенний воздух был прозрачен.
Ананьин вовремя увидел впереди несколько темных пятен, будто копны сена среди поля. Но это были не копны, а автомашины. Ананьин осторожно лег, вглядываясь и прислушиваясь. Ветерок с той стороны донес до него говор, сильно приглушенный расстоянием.
Потом там загорелся костер. Загорелся сразу. Видно, плеснули в костер бензином, чтобы быстрее, и он вспыхнул. Конечно, это немцы. Теперь уже и пламя костра давало возможность разглядеть очертания автомашины это были большие крытые грузовики, таких у нас он не видел.
Ананьин пополз в сторону кукурузного поля. И только в кукурузе поднялся. Но идти быстро (а ему хотелось уйти как можно быстрее от этого места) оказалось невозможно: перестоявшаяся кукуруза сухо, предательски шелестела. Пришлось идти бочком, между рядами. Но вот уже не видно даже отблесков костра. Давно не слышно чужого говора. Можно идти не опасаясь. И тут кончилось кукурузное поле, которое надежно укрывало его от чужих глаз.
Ананьин почувствовал усталость и опустился на землю. С наслаждением вытянул натруженные ноги – давно не приходилось ему так много ходить.
От земли тянуло холодом: можно схватить воспаление легких. Надо было вставать и идти.
Не встретив никого больше в пути, он шел так до самого рассвета. Усталость притупила бдительность, и он вышел прямо на чьи-то окопы. Понял это, когда его окликнули:
– Стой! Кто идет?
«Стой? Кто идет?» – значит, свои?!»
Тут же последовала следующая команда:
– Ложись!
– Чего – ложись? Свой я, свой! – радостно закричал Ананьин.
– Ложись, тебе говорят!
Ананьину пришлось лечь. Он видел, как из окопа вылезли двое в касках, и по шинелям определил: «Свои! Точно!» Он пытался было подняться, но грозный окрик «Стрелять буду!» снова прижал его к земле.
– А вот теперь вставай и руки вверх!
Над Ананьиным стояли двое: сержант и рядовой.
– Ведите меня к командиру, – властно заявил Ананьин.
– Куда надо, туда и поведем, – сказал сержант и для порядка провел руками сверху вниз: нет ли у задержанного оружия.
Командир роты, старший лейтенант в форме, мешковато сидевшей на нем, был уже человек в возрасте, лет сорока. Объяснений Ананьина старший лейтенант слушать не стал.
– Рядом с нами стоит отряд НКВД, там с вами и разберутся, – сказал он и приказал сержанту и бойцу, которые его привели, доставить задержанного к командиру отряда.
Командир отряда НКВД, капитан в новенькой форме, встретил Ананьина грубо:
– Где же это ты ботинки потерял?
– Прошу вас не тыкать, капитан, старшему по званию, – озлился Ананьин. – Я – майор государственной безопасности!..
– Это откуда же видно? По твоим повязкам на кальсонах, что ли?
Лицо Ананьина покрылось красными сыпчатыми пятнами. Он увидел, что тесемки на правой ноге развязались и, замусоленные, выглядывали из-под штанины.
Трясущейся от волнения рукой Ананьин полез в карман и вынул удостоверение личности.
– Разуй глаза, капитан!
Поглядев удостоверение, командир отряда сменил тон:
– Присядьте!
Теперь Ананьина трясло от бешенства.
– Вы тут чистенькие, как из гардероба! А мы там!..
– Часовой! – крикнул капитан.
Вошел солдат с винтовкой.
– С арестованного глаз не спускать. Я сейчас вернусь.
Капитан, забрав удостоверение, вышел. Вернулся он с военным со шпалами на петлицах.
Ананьин встал.
– Садитесь! – сказал батальонный комиссар. – Я – военный следователь! Выйди за дверь, – приказал командир отряда часовому.
Тот вышел.
– Ну, рассказывайте. – Батальонный комиссар сел за стол напротив Ананьина и устало потер рукой красные, воспаленные от бессонницы глаза.
Сколько он уже слышал подобных объяснений. Не то чтобы они были подобными… Все эти истории бежавших с поля боя дезертиров имели свои особенности. Свои, как им казалось, оправдательные причины. Но так только им казалось. Собственная жизнь этим трусам была всего дороже. Дороже Родины…
Ананьин волновался, говорил сбивчиво. На лице у батальонного комиссара не было и тени сочувствия, и от этого Ананьин еще сильнее волновался. Раньше, когда ему приходилось допрашивать подследственных, их волнение он принимал за признак виновности. По крайней мере, если человек волновался, значит, за ним что-то нечисто… Но к чему думать о том, что было раньше…
– Разрешите, товарищ батальонный комиссар, я все напишу подробно, – попросил он.
– Пишите. – Батальонный комиссар достал из стола несколько листов бумаги и протянул ручку.
Ананьин схватил ручку, будто в ней, в этой ручке, было его спасение.
– Я скоро вернусь, – сказал батальонный комиссар.
Капитан сел на место батальонного комиссара и закурил.
Ананьин курил редко, мало. Но сейчас ему страсть как захотелось закурить. Но просить он не стал – с этим грубияном, капитаном, он еще сочтется…
Тем временем военный следователь батальонный комиссар Козин связался с начальником Особого отдела армии. Тот, в свою очередь, – по телефону с начальником Ростовского управления НКВД. Начальник управления ответил, что приказа Ананьину на выезд в Ростов он не давал. Но все же просил следователя разобраться в мотивах, побудивших Ананьина покинуть свой пост, и учесть его безупречную службу в НКВД.
Случай был не рядовой. Начальник Особого отдела отправился к члену военного совета армии.
У члена военного совета был какой-то незнакомый бригадный комиссар со знаками различия пограничных войск НКВД.
– Что у тебя, докладывай! – сказал член военного совета.
– Может, я позже, товарищ дивизионный комиссар, – замялся начальник Особого отдела. Не хотелось ему говорить при незнакомом человеке о столь щекотливом деле.
– Говори! Это из политуправления фронта, бригадный комиссар Щаренский.
Начальник Особого отдела доложил.
– Как там сказал начальник областного управления НКВД? Учесть заслуги? Разобраться в мотивах? – с раздражением переспросил член военного совета. – Михаил Осипович, – обратился он к Щаренскому. – Ты как раз едешь в Чалтырь. Разберись там на месте, а свое мнение потом сообщишь мне. А ты, майор, позвони Козину. Скажи, что едет бригадный комиссар Щаренский с полномочиями от меня.
– Слушаюсь, товарищ дивизионный комиссар.
– Ну что ж, Виталий Викентьевич, – сказал Щаренский, – тебя командующий ждет, и у меня вот теперь дел прибавилось… Будем прощаться…
– Постой, Михаил Осипович. Я же не спросил тебя о главном… – И осекся: знает ли сам Щаренский о своей смертельной болезни?
Слух об этом до дивизионного комиссара дошел еще весной. С тех пор прошло месяцев шесть. Может, подлечили?.. Выглядит Щаренский неплохо. Усталый, худой… Но кто сейчас не худой и не усталый?..
– Ну что замолчал, Виталий Викентьевич? Кажется, я догадываюсь, о чем ты собираешься спросить… Как видишь, пока жив, воюю. И, может, не поверишь, но как-то даже лучше стал себя чувствовать. Физически, конечно.
«Значит, обо всем знает. И можно говорить без обиняков», – решил член военного совета.
– Ты хоть медикам за это время показывался? – спросил он Щаренского.
– А зачем? Чем они могут помочь?.. Признаюсь тебе: какая-то надежда зародилась во мне. Вдруг медики ошиблись?.. Ну, я поеду, Виталий Викентьевич…
– Езжай…
* * *
Вечером в дом, где помещался военный следователь, вошел бригадный комиссар Щаренский. При его появлении все встали.
– Здравствуйте, товарищи. Садитесь.
Батальонный комиссар Козин коротко доложил и протянул письменное объяснение Ананьина.
Почерк у Ананьина был неразборчивым. Но на этот раз он старался писать четко, местами, правда, сбиваясь на свою обычную манеру.
Объяснительная записка была похожа на подробную автобиографию. Говорилось в ней, конечно, и о заслугах. Щаренский вспомнил разговор у члена военного совета армии… И продолжал читать дальше.
«Первый секретарь Таганрогского горкома партии товарищ Решетняк дал мне распоряжение связаться с областным управлением НКВД, чтобы выяснить с соответствующими инстанциями вопрос об эвакуации всего горотдела… Что я и сделал. Кроме этого, я посчитал своим долгом захватить с собой все секретные документы, чтобы они не достались врагу. По дороге мы попали в танковую засаду. Машина была повреждена, но нам удалось уйти. В поле нас настигло звено «мессершмиттов». С бреющего полета они расстреляли машину и подожгли ее. Я был ранен, контужен, потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел, что сопровождающие меня лица, работники НКВД Григорьев и Шелест, убиты. Шофер тоже…»
Зачем Ананьину понадобилось писать, что на машину напал не один самолет, а целое звено? Этого он и себе бы не мог объяснить. Хотелось нарисовать такую безысходную, трагическую картину, которая должна была бы заставить дрогнуть любое сердце. Ананьин думал еще написать, что приказ о выезде дал ему адмирал Белоусов. Ведь он разговаривал на эту тему с адмиралом Белоусовым… Ну и что же, что адмирал не отдавал такого приказа… Важно было продержаться, добраться до Ростова, до своих, до управления. Те его в обиду не дадут. Ну, может, понизят в звании, в конце концов рядовым пошлют на фронт. Не расстрел же?! Но потом о Белоусове писать не стал. Перечитал уже написанное и не стал. Ананьину показалось, что все и так изложено довольно убедительно и искренне.
