Текст книги "Такая долгая жизнь"
Автор книги: Игорь Бондаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 49 страниц)
«Немцы приехали! Немцы приехали!» Эта весть быстро разнеслась по заводу. Хотя они еще не приехали, а только должны были приехать.
Накануне рано утром Шатлыгин позвонил Михаилу Путивцеву. В эти часы Путивцев обычно уже был в горкоме.
Михаил Афанасьевич выходил из дому в половине седьмого – в семь, ходьбы до горкома по Ленинской каких-нибудь десять минут, и до девяти, до начала рабочего дня, у него было почти целых два часа свободных. Свободных относительно, конечно. В это время он писал статьи для городской, а иногда и краевой газеты, обдумывал свои выступления.
…В утренние часы хорошо думалось. Партийный актив города и хозяйственники знали, что секретарь горкома с семи утра на месте, но до девяти звонили ему только в экстренных случаях.
Короткие, нетерпеливые звонки телефона – междугородная – нарушили тишину кабинета. Михаил Афанасьевич поднял трубку и услышал тихий, чуть хрипловатый от простуды голос Шатлыгина:
– Хозяин уже не спит?
Михаил привык к этому прозвищу, зная, какой смысл вкладывает Шатлыгин в это слово. Но когда услышал его впервые, обиделся: «Хозяин? Барин, значит! Разве я заслужил этот упрек?»
Шатлыгин тогда почувствовал это, спросил:
– Ты чего накуксился?
– Валерий Валентинович, если я сделаю что-нибудь не так, скажите мне прямо!
– Не понял? – удивился Шатлыгин.
– Вот вы обозвали меня хозяином…
– Ах, вот оно что… – И Шатлыгин, который улыбался крайне редко, улыбнулся. – Ленина надо читать, – наставительно сказал он. – Ленина! Владимир Ильич говорил: мало взять власть, надо научиться хозяйствовать.
– Так вот в каком смысле! – расцвел Михаил.
– А в каком же еще?
И теперь, услышав этот вопрос: «Хозяин уже не спит?» – Путивцев ответил:
– Хозяин должен вставать раньше других…
Михаил всегда был рад встрече, даже телефонному звонку Шатлыгина, и сейчас в его голосе, видно, прозвучало это.
– Ты чему радуешься? – спросил Шатлыгин.
– Радуюсь утру. Помните, Валерий Валентинович, как в песне: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада весеннему пенью гудка?..» Вот сейчас как раз загудел металлургический! Вы же помните его бас – густой, шаляпинский.
Шатлыгин перебил Михаила:
– Ты вот что! Радуйся, конечно, но готовься гостей встречать. Гости не гости, словом, немцы к тебе в город едут. На металлургический завод. От фирмы «Меер». По контракту. Вчера мне позвонили из Москвы, из Наркомата тяжелой промышленности. Завтра немцы должны прибыть к вам. Каким поездом – Москва сообщит тебе дополнительно. Понял?
– Все понял. Встретим!
– Как ты относишься к статье в краевой газете «Почему померкла слава Шестова»?
– Он был у меня на днях.
– И что ты ему сказал?
– Сказал, что «стахановское движение надо делать чистыми руками». Испытание славой выдерживает не каждый. Сначала были рекорды, а потом приписки, липа. Все факты подтвердились: на ближайшем бюро горкома обсудим статью. Виновные в приписках будут наказаны в партийном порядке.
– Правильно. У тебя вопросов ко мне нет? – спросил Шатлыгин усталым голосом.
– Нет, Валерий Валентинович!
– Ну, тогда бывай здоров.
Путивцев тоже положил трубку. «Что у него там, неприятности? – подумал он. – А может, просто нездоровится?.. Немцы, значит! Ну что ж… Надо только съездить на завод и посмотреть, как там».
Путивцев снял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить его с гаражом.
* * *
– Ну, Семен, показывай свое хозяйство, – невольно подражая голосу Шатлыгина, сказал Путивцев Колесникову. (В кабинете кроме директора металлургического завода были секретарь парткома Кузьма Хоменко и председатель завкома Павел Александрович Митрофанов.)
– Хорошо, хоть немцы едут, и мы секретаря увидели, – подковырнул Колесников Путивцева.
– Ты, Семен, просто мелкий критикан. На твоем заводе я бываю чаще, чем на других!..
– Представляю тогда, как часто ты бываешь на других заводах!
У Путивцева с Колесниковым сохранились дружеские отношения, которые сложились еще тогда, когда они работали вместе: Колесников – директором завода, а Путивцев – секретарем парткома. Их первое знакомство началось с пикировки.
– Тут у меня уже был один комиссар, – с ехидцей намекнул Колесников на Ананьина. – Так вот знай! Я сам себе комиссар!
– А я сам себе академик, – не растерялся Михаил.
Колесников вдруг улыбнулся:
– Значит, будем работать вместе: два академика, два комиссара…
Путивцев и Колесников подружились даже семьями, но на людях они как бы стеснялись своих чувств и нередко препирались по пустякам. Эта пикировка не обманывала близко знавших директора и секретаря в те годы. Кузьма ж Хоменко в то время работал не на заводе, а в лекторской группе райкома, тонкостей этих взаимоотношений не знал и принял слова своего директора всерьез.
– Михаил Афанасьевич был у нас неделю назад…
– Вот уже защитник у тебя объявился. Нет чтоб поддержать директора в его справедливой критике. Ведь без критики…
– …и самокритики… – добавил Михаил, и оба, Путивцев и Колесников, рассмеялись.
Хоменко слегка сконфузился: разыграли его товарищи.
Втроем, Путивцев, Колесников и Хоменко, – у Митрофанова были какие-то неотложные дела в завкоме – пошли по заводу.
– Весной начинай озеленение территории, как и договорились на бюро. Надо сделать площадки для отдыха, разбить скверы…
– Весной начнем. Проектировщики уже работают.
– Как дела во втором трубосварочном?
– Тонколистовой стан еще не отлажен как следует.
– Реконструкцию бандажного заканчиваете?
– Заканчиваем.
В новотрубном цехе, который по старинке называли Манессманом, с мороза было немного душновато – пахло разогретым металлом, машинным маслом. Тяжелые, гулкие удары пильгерстанов сотрясали воздух. При каждом ударе в желобах вытягивались длинные, раскаленные докрасна трубы. По роликам они подавались к механической пиле. Ее диск легко входил в податливый, разогретый металл.
– Пусть немцы посмотрят, как наши, советские рабочие освоили их станы да и превзошли кое в чем, – не без гордости сказал Колесников.
В цехе было чисто, так, как может быть чисто на металлургическом заводе. Но Михаил заметил, что многие шибки в окнах выбиты:
– А это у тебя что? Для вентиляции?
– Говорил же Петрову несколько раз! – сказал Колесников. – А вот и он сам. Ну я ему сейчас выдам!..
Навстречу шел, почти бежал начальник цеха. Ему доложили: в цехе секретарь горкома и директор завода, и он, естественно, торопился. Колесников, не дав ему поздороваться как следует, взял за локоть. Они приотстали. Когда Петров догнал их, лицо его было красным и обиженным.
– Кто поедет встречать немцев? – спросил Путивцев Колесникова, будто ничего не заметив.
– Мы с Хоменко…
– Но немцев там двое и переводчица… Может, еще мою машину возьмете?
– Ничего, «эмка» вместительная. Переводчицу, в случае чего, Кузьма на колени посадит. Он у нас холостяк. Ему можно.
Михаил шутки не принял.
– Завтра вечером позвони мне, скажешь, что и как с немцами. До свиданья. В горкоме меня ждут люди.
* * *
В середине дня Путивцеву в горком позвонил директор кожевенного завода Щеглов:
– Михаил Афанасьевич! Мы с Глафирой просим вас с Ксаной в выходной прийти к нам.
– Что у тебя там, банкет?!
– Михаил Афанасьевич, ну что вы так прицепились к этому слову? Просто Глафире моей исполняется тридцать лет.
– Вряд ли мы сможем… – заколебался Путивцев.
– Михаил Афанасьевич, я тут разносолов всяких заготовил. Живем-то раз…
– Не знаю, – повторил Путивцев.
– Правильно Глафира мне сказала: теперь Путивцевых к нам не затащишь – высоко взлетел Михаил Афанасьевич…
Знал, шельмец, что после этих слов Путивцеву трудно будет отказать.
В тридцать третьем году Путивцев работал на кожевенном заводе секретарем парткома. У директора завода Щеглова была одна слабинка: любил хорошо поесть, хорошо одеться, покупал заграничные вещи. Однажды Щеглов пригласил Михаила Путивцева с Ксеней к себе домой.
– Посидим по-домашнему, по-семейному, – сказал он.
– Почему бы нам действительно не пойти? – сказала Ксеня о разговоре с Щегловым. – Ты каждый день на заседаниях… Мне надоело в четырех стенах сидеть. Вот пойду скоро на работу…
О работе они уже говорили не раз. Ксеня сама пока не очень рвалась на службу. Ей и дома при ее трудолюбии хватало забот. Да и Вовка еще мал: и накормить, собрать в школу…
Но Ксене нравилось поддразнивать Михаила. Знала, что он не хочет, чтобы она пока устраивалась на работу.
– Ты хочешь пойти к Щегловым? – напрямик спросил ее Михаил.
– А почему бы и нет?
– Значит, пойдем.
У Щегловых Ксене было весело. Щеглов то и дело приглашал ее танцевать.
– «У самовара я и моя Маша… вприкуску чай пить будем до утра…», – потихоньку напевал он ей на ухо.
Потом станцевали танго.
– Хватит, Костя, – сказала Ксеня, – а то твоя Глафира устроит тебе концерт. (Ксеня знала, что жена Щеглова очень ревнива.)
– Подумаешь, Глафира… – грозно сказал Щеглов, но все-таки с опаской косанул взглядом в сторону жены.
Михаил был удивлен, застав у Щеглова большую компанию – человек двадцать. Был там и Спишевский со своей молодой женой Лидией Васильевной.
Но не число гостей поразило Путивцева, а стол: балыки, черная икра, поросенок, начиненный гречневой кашей, гусь с яблоками, шоколадные конфеты.
Большинство женщин, увидев такой стол, конечно, заахали. А Щеглов, как мальчишка – ему тогда было двадцать восемь лет, – радовался этим ахам. Только Михаил испортил ему настроение.
– Если еще раз увижу у тебя такое – поставлю вопрос на парткоме.
– За что? – искренне удивился Щеглов.
– Стране не хватает хлеба! А ты?..
– А что – я? Страну накормлю, что ли?.. Каждый пусть делает свое дело. Я даю стране кожу, а другие пусть дают хлеб…
– Кожу даешь стране не ты, а завод, рабочие.
– Но разве я не стараюсь для рабочих?
В силу своего характера – он легко сходился с людьми – и коммерческой жилки Щеглов доставал, во всяком случае старался доставать, продукты для кожевников.
– Откуда все это у тебя? – уже мягче спросил Путивцев.
– Поросенка и гуся купил на базаре, – оправдывался Щеглов.
– А конфеты?
– Директор кондитерской фабрики подарил две коробки.
– Вот-вот… Он тебе, а ты ему…
– Да что ты, честное слово, привязался! Был бы я куркулем, все сам бы сожрал! Думаешь, мы каждый день такое едим? Я ж для вас, для всех старался. – Щеглов повел рукой, как бы указывая на гостей, которые находились в комнате, – разговор шел на веранде.
– Пока жизнь не наладится – никаких банкетов! – твердо заявил Михаил.
И вот теперь этот звонок спустя три года…
В выходной Михаил собирался с Ксеней и Вовкой покататься на коньках по морю. Лед там сейчас как стекло. Полы полушубка распахнешь пошире и скользишь по льду, как буер… А вечером посидеть с семьей, поговорить. И чтоб никуда не надо было спешить…
– Ты не обижайся, Костя, наверное, не получится. Но я обещаю, что в этом месяце выберемся к тебе с Ксеней обязательно.
* * *
На перроне станции Марцево было пусто. Поезд запаздывал. Мела поземка. Колесников и Хоменко зашли в буфет выпить горячего чаю.
Наконец поезд прибыл. Немцев в лицо никто не знал. Но пассажиров, вышедших на станции, было очень мало, среди них немцев отличили без всякого труда: в шапках с клапанами, закрывающими уши. Покрой зимних пальто, обувь на толстой подошве – все было, как говорится, не нашим.
С немцами была переводчица – дама лет пятидесяти в старомодной дохе.
Колесников и Хоменко представились.
Немцы тоже протянули руки:
– Инженер Юпп Хагер.
– Механик Рольф Шумахер!
– А меня зовут Раиса Львовна, – сообщила переводчица.
Раиса Львовна оказалась большой любительницей поговорить. Колесников и Хоменко многое успели узнать о ее жизни по дороге в город. Судя по выражению лиц немцев, она все это им успела рассказать в поезде. Они сидели тихо, смирно, не проявляя никакого интереса к разговору русских.
Муж Раисы Львовны был инженером. Они жили в большом особняке на Малой Глинной. Но в двадцать третьем году, незадолго до смерти, муж добровольно сдал особняк властям под какое-то учреждение, а им выделили трехкомнатную квартиру на Арбате.
Раиса Львовна, по ее словам, с мужем объездила всю Европу: была в Париже, Берлине, свободно владела не только немецким, но и французским. Чтобы продемонстрировать свое знание французского, она не без кокетства спросила Колесникова:
– Парле ву франсе, месье директор?..[20]20
Говорите ли вы по-французски, месье директор?.. (франц.)
[Закрыть]
– Уи, мадам…[21]21
Да, мадам… (франц.)
[Закрыть]
Раиса Львовна, откровенно говоря, этого никак не ожидала. И тут Семен Викторович, взяв инициативу в свои руки, обратился к немцам по-немецки:
– Ин ирен райзе вар аллес гут?[22]22
Ваше путешествие прошло хорошо? (нем.)
[Закрыть]
– Я! Я! Аллес вар гут[23]23
Да! Да! Все было хорошо (нем.).
[Закрыть], – обрадованно закивали головами немцы.
Им было приятно, что русский директор изъясняется на их родном языке. А Раиса Львовна просто онемела. «Ах, он, наверное, из бывших…» – подумала она.
– Простите, Семен Викторович, а до революции…
Но Колесников не был намерен терять инициативу и, может, не совсем вежливо перебил переводчицу:
– До революции, Раиса Львовна, я жил на Собачеевке. Есть такой район в Таганроге, вернее, был. Было много «исторических мест»: Голодаевка, Черный мост. Так назывались районы, где жили рабочие. А родитель мой – слесарь-лекальщик. Гувернантки у нас, конечно, не было, языкам не обучали. В промакадемии немецкий преподавала Айна Карловна – латышка, но немецкий знала, как родной. В первый же раз пришла к нам в группу – и сразу по-немецки! Мы, конечно, ни черта не поняли. И за все годы, пока я учился, если услышал от нее несколько слов по-русски, то хорошо. А французским занимался по самоучителю. Люблю эту нацию. По-моему, это самая революционная нация в мире. После русских, конечно. А теперь – простите. Мы совсем забыли наших гостей. – И Колесников заговорил с немцами.
– О чем они там? – спросил Хоменко с любопытством у Колесникова.
– Да вот не терпится немцам поскорее поехать на завод. Я говорю: отдохните с дороги, завтра поедете, а они настаивают…
– Раз хотят – давай повезем…
– Может, все-таки отдохнете? – снова предложил Колесников.
– Мы много отдыхали в дороге. Много лежали. Сначала в поезде Берлин – Москва, а потом здесь… – Немцы старались говорить как можно проще, чтобы русский директор понял.
Разместили Хагера, Шумахера и Раису Львовну в гостинице «Центральная» на втором этаже. Пока немцы приводили себя в порядок, Колесников и Хоменко зашли в ресторан, заказали обед.
– Скажи повару, чтоб понаваристей! Заграницу кормим! Понял? – распорядился Колесников.
– Будет сделано, – пообещал официант услужливо.
Немцы спустились, а Раиса Львовна, конечно, запаздывала. Начинать без нее вроде тоже неудобно.
– Пойди, Кузьма! Стащи эту дамочку вниз, а то борщ остынет…
Кузьма вернулся с Раисой Львовной.
– А вот и я, – сказала она жеманно.
* * *
Завод немцам понравился. Старый мартеновский цех, конечно, был допотопным, но новый, с мощными печами, произвел впечатление.
– Сколько у вас берут металла с пода площади? – поинтересовался Хагер.
Колесников назвал цифру и добавил:
– На мариупольском заводе есть сталевар Мазай – это фамилия такая, – так он берет в два раза больше…
– Этого не может быть! – засомневался Хагер.
– А вы поезжайте туда. Тут недалеко – сто двадцать километров. Сами убедитесь!
В новотрубном цехе, увидев пильгерстаны, немцы неожиданно загомонили на каком-то непонятном для Семена Викторовича диалекте.
– О чем они говорят? – раздосадованно спросил он Раису Львовну.
Та только пожала плечами:
– Я всегда считала, что немецкий знаю безупречно…
– Простите, но мы ничего не понимаем, – отрывисто сказал Колесников.
– О! Извините. – Хагер молитвенно сложил руки. – Мы немного взволнованы и потому перешли на язык нашего детства и юности – платдойч. Мы с Рольфом из Мекленбурга. Платдойч – особое наречие. Берлинцы нас тоже не понимают…
– А чем вы взволнованы? – перебил Колесников.
– Наши пильгерстаны работают у вас на другом режиме, более скоростном. Как вы этого добились?
– Верно! Мы катаем трубы в полтора раза быстрее, чем было предусмотрено вашими инструкциями. Увеличили диаметры валков…
– Я! Абер электромотор?
– А электромотор мы заменили нашим, отечественным. И, как видите, тянет…
– Вундербар! Могли бы мы познакомиться с инженером, который придумал это?
– Конечно, можно, – немедленно согласился Колесников. – Только это не инженер, а рабочий… Вот он стоит сейчас на площадке пильгерстана. Максим! Спускайся к нам! – крикнул Семен Викторович.
– Но это невозможно, чтобы простой рабочий… – снова засомневался Хагер.
– А вы сами с ним поговорите, – отрубил Колесников.
Подошел Максим. Немцы тискали ему руку. Раиса Львовна переводила. Максим смущенно улыбался.
* * *
К ужину немцев привезли в гостиницу. Они затащили к себе в номер Колесникова, Хоменко и Максима Путивцева. Появился на столе шнапс. Выпили по рюмке.
– Спустимся в ресторан, – предложил Семен Викторович.
– О, ресторан – шумно, музыка. Здесь лучше…
Выпили еще по одной.
– Что ж это получается, будто не немцы у нас в гостях, а мы у них. Это как-то не по-русски, – забеспокоился Колесников. – Была бы моя Маня не в доме отдыха, я бы позвал их к себе. Слушай, а что, если позвонить Ксене? – спросил он Максима. – Она человек гостеприимный.
– Цэ треба спытать у Мыхаила, – посоветовал Максим.
– Кстати, Михаилу мне надо позвонить по делу. – Колесников извинился, сказал, что ему нужно позвонить, и спустился вниз к телефону.
Но Михаила в горкоме не оказалось.
Колесников позвонил домой. Дома его тоже не было. Тогда Колесников начал издалека:
– Ксенечка! Как ты там поживаешь, дорогая?..
– Говори прямо: что надо?
– Ну что ж ты так неласково! – притворно обиделся Колесников.
– А я уж тебя знаю: как что надо – так ты как голубок.
– А тебе не нравится, когда я как голубок?
– Ну, как тебе сказать…
– Ну, если хочешь без подвохов, напрямик, то хотим к тебе в гости сейчас нагрянуть небольшой компанией…
– Какие еще гости?.. Уже скоро восемь вечера…
– Да тут, понимаешь, какое дело: к нам на завод приехали немцы. Сейчас они в гостинице, сидят скучают, а Маня моя, сама знаешь, в доме отдыха.
– Немцев мне еще не хватало! Да чем я их кормить буду?..
– Да ты не волнуйся. Они, в общем-то, сыты. Просто им хочется посидеть в домашней обстановке, поговорить… Дом, словом, нужен, дом, понимаешь? И такая милая хозяйка, как ты, – польстил Колесников. – Из продуктов, что надо, я привезу. Так что ты не волнуйся, все будет в порядке.
– Нет, ты все-таки ненормальный! – Известие о немцах для Ксени было неожиданным.
– Абсолютно нормальный, – добавил Семен Викторович. – Завтра справку от врача принесу.
– Да и Михаила дома нету, – все еще сомневаясь, сказала Ксеня.
– С Михаилом я договорился, – приврал Колесников.
– Не знаю, просто не знаю…
– Ну, в общем, мы едем! – боясь все же, как бы Ксеня не отказала, заторопился Семен Викторович и повесил трубку.
* * *
Ксеня забегала, засуетилась. Что было в доме – все на стол: рыба, соленья, сало, окорок. (Сало и окорок привез дядька Мартын из Солодовки. Он привез для продажи, ну и родственникам, конечно, уделил.)
– Дядька Мартын, вот вам деньги, пойдите в магазин, купите чайной колбасы, сыру, если будут франзоли свежие – тоже. И водки…
– А дэ той магазин?
– Тут рядом. Как с парадного выйдете – налево, не доходя до угла…
Дядька Мартын неторопливо, по-крестьянски, обул валенки, надел полушубок, ушанку, подбитую мехом.
– Дядь! Да не возитесь вы. Счас же немцы приедут…
– И шо за нимцы таки, видкиль?
– Видкиль? Из Германии, конечно. Настоящие немцы!
* * *
Немцы были очень вежливы и очень довольны тем, что попали в русский дом, в русскую семью. Ни соленых помидоров, ни соленых огурцов и арбузов в Германии не знали. Рыба тоже готовилась совсем другим способом. Природное любопытство заставило их перепробовать все кушанья и отведать наливок, которые тоже в Германии почти не были известны.
К приходу Михаила все были навеселе. У Ксени уже исчезли страхи – все будто шло хорошо. Максим выпил, осмелел и пытался объяснить Рольфу, как он придумал переделать пильгерстан. Когда Рольф услышал рассказ о телеге и валках пильгерстана, то сказал: все гениальное очень просто… Потом Рольф вытащил губную гармошку, заиграл, на удивление всем, «Волга, Волга, мать родная…». Русские подхватили песню, заглушили гармонику, и, чтобы как-то все-таки она была слышна, Шумахеру приходилось вкладывать в нее всю силу своих легких.
Хагер был более сдержан. Ел и пил в меру, и вообще старался держаться в рамках.
Стали танцевать под граммофон. Этот граммофон Михаил купил еще когда жили на даче, несколько лет назад. Граммофон был старый, с большой гофрированной трубой. И пластинки были старыми, с яркими экзотическими наклейками. Приличных иголок тоже не было (давно этот граммофон стоял без дела). Иголки наточили на бруске, и полилась из трубы задорная «Рио-Рита»…
Рольф пригласил Ксеню. Что-то оживленно говорил ей во время танца. Ксеня только улыбалась в ответ, ничего не понимала.
Тогда Рольф подозвал Колесникова, и тот перевел: Рольф очень просит подарить на память твою карточку, которая стоит на комоде. Он сказал еще, что очень и очень извиняется и понимает, что так не принято поступать, но ему очень хотелось бы увезти на память твою карточку.
Карточка была прошлогодней. Ксеня была снята в зимнем пальто с меховым воротником и в модной шляпе с перьями…
– Ты тут прямо как кинозвезда! – похвалил Колесников. – Подари, пусть берет, – посоветовал он.
Рольф очень благодарил.
Когда все разошлись, Ксеня и Михаил почувствовали, что очень устали. Ксеня стала разбирать постель.
– Ты все-таки напрасно подарила этому немцу карточку, – не выдержал Михаил.
– А мне приятно, что моя карточка будет в Германии, – заявила Ксеня.
* * *
День для Михаила, как всегда, начался с забот.
Утренние газеты сообщали о Пленуме ЦК ВКП(б).
Центральный Комитет подчеркивал значение новой Конституции, которая обеспечивала дальнейшую демократизацию социалистического строя.
В постановлении Пленума резкой критике подверглись те республиканские, краевые и областные партийные организации, которые допускали в своей практике кооптацию членов партии в райкомы, горкомы, подменяли систему выборности назначенчеством.
Постановление прямо указывало, что за последнее время факты вопиющей запущенности партийно-политической работы допущены в Азово-Черноморском крайкоме, Киевском обкоме и ЦК КП(б)У и других краевых и областных партийных организациях.
Путивцев сразу же подумал о Шатлыгине. Шатлыгин работал в крайкоме недавно. Но именно он отвечал за промышленность и за кадры. «Может, еще обойдется», – подумал Михаил. Но когда через три дня он приехал в крайком и зашел к Шатлыгину, понял: не обошлось.
Приемная Шатлыгина была непривычно пуста.
– Здравствуйте, Зоя Петровна, – поздоровался Путивцев с секретаршей. – Валерий Валентинович у себя?
– У себя. Заходите, Михаил Афанасьевич.
Путивцев открыл дверь в кабинет:
– Разрешите?
Шатлыгин сидел один в глубине просторного кабинета за массивным столом. Рядом на столике – несколько молчавших телефонов. Сиротливо вдоль стен стояли десятки пустых стульев. Было непривычно странно видеть этот кабинет таким пустым. Шатлыгин поднялся из-за стола, как всегда, пошел навстречу и, когда они сошлись, не протянул ему руку, как обычно, а обнял.
– Садись!
Они сели рядышком на стулья.
Михаил не знал, с чего начать разговор. Помог ему Шатлыгин.
– Пришел попрощаться? – спросил он. – Я тоже хотел тебя видеть…
– Валерий Валентинович, может, еще обойдется? – Но слова эти самому Путивцеву показались жалкими.
– Нет, Михаил. Уже есть решение крайкома…
– И куда же вы теперь?..
– Пока в распоряжение Харьковского обкома КП(б)У.
– Но ведь вы же не виноваты! Ведь все это было при Рогожине, а вы здесь без году неделя…
Шатлыгин встал. Всего сказать Путивцеву он не мог.
– Рогожин! Рогожин! Рогожин уже год как не работает. И при мне были и это самое назначенство и кооптация… Спросишь, как же так? Сначала не вник как следует. Горкомы некоторые и райкомы продолжали действовать по инерции… Ты знаешь, что такое инерция? Если она идет от хорошего – это великая сила, а если от плохого – тогда худо. А преодолеть ее сразу – попробуй! Так что не будем все валить на Рогожина… Как у тебя в городе? – с прежней доброжелательной интонацией спросил Шатлыгин.
– Работаем… Но вот что-то первый вызывает.
– На который час? – поинтересовался Шатлыгин.
– Да вроде уже и пора. – Михаил несколько смутился, будто он хотел поскорее закончить этот нелегкий для них обоих разговор.
– Тогда иди. И прощай! Прощай, конечно, не в том смысле, – поправился Шатлыгин. – До свиданья…
– Я надеюсь, что нам еще придется поработать вместе, – сказал Путивцев. – Знаете, как в пословице: гора с горой не сходится, а человек с человеком…
* * *
Помощник первого секретаря, увидев входившего в приемную Путивцева, недовольно сказал:
– Борис Николаевич уже второй раз справлялся о вас.
В приемной сидели несколько человек. Путивцев поздоровался со всеми и поспешил в кабинет первого. Тот разговаривал по телефону с Москвой. О чем, Михаил не вслушивался, он все еще был под впечатлением разговора с Валерием Валентиновичем.
Наконец секретарь крайкома положил трубку, и Путивцев, нарушая установившееся правило, заговорил первым:
– Извините, Борис Николаевич, я опоздал на несколько минут – был у Шатлыгина.
Секретарь знал об отношениях Путивцева с Шатлыгиным. Побарабанил пальцами по столу.
– Да, – сказал он, – Валерий Валентинович работник дельный, опытный. А вот просмотрел… Жаль! Очень жаль…
– Но он же не виноват, Борис Николаевич…
Забелин внимательно посмотрел на Путивцева, но ничего не ответил. Снова побарабанил пальцами:
– Я вызвал тебя, чтобы поговорить о другом… Крайком не удовлетворен делами на металлургическом заводе, на «Гидропрессе» и кожевенном заводе.
– Металлургический выполнил план на сто пять процентов, «Гидропресс» – на сто семь, кожевенный – на сто два, – сказал Путивцев.
– Речь идет о другом. Тебе известна установка партии, поддержанная народом: пятилетку – в четыре года. Значит, план должен выполняться не на сто два – сто пять процентов, а на сто двадцать – сто двадцать пять. Арифметика простая.
– Арифметика простая, Борис Николаевич, – согласился Михаил. – Но на металлургическом заводе новая мартеновская печь и тонколистовой стан второго трубосварочного еще не отлажены, а на кожевенном заводе меняется устаревшее оборудование.
– Я все это знаю, Путивцев, знаю. Но надо поднажать. Понял? Поднажать…
