Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц)

Из дома Дахцыко никто не показался. Вновь над аулом разносился плач...

***

... Гагаевы заканчивали крыть крышу. Отец возле наспех сооруженного сарая обтесывал дубовый кол. Вот он, подходящий момент. Переглянувшись, Мурат и Газак торопливо спрыгнули вниз. Отец молча показал, куда им следует встать, ударом топора выбил временную подпорку сарая, и всю тяжесть поперечной балки приняли на свои плечи два брата. С усмешкой поглядывая на покрякивающих сыновей, отец не спеша вбил в землю свежевыструтанный кол, удовлетворенно сказал:

– Ну вот, года два постоит, – отходя от сарая, он на ходу закатывал рукава черкески.

Мурат поливал на жилистые руки отца воду из кувшина, глядел на его согнутую спину и заговорщически кивнул Газаку. Брат, стряхивая пыль с плеч, приступил к делу:

– Отец, слышал? Бицо, сын Елбыздыко, что из Нижнего аула, возвратился из города. Денег привез!.. Говорит, там можно легко заработать.

Отец закончил мыть руки, взял полотенце, неторопливо ответил:

– Легко заработать можно только неправедными путями...

Газак поспешно привел весомый довод:

– Хасанбек помог, тот, что в городе живет...

– А-а, Хасанбек... Богатый он...

– Землякам он помогает, – и Газак бросился в прямую атаку: – Отец, отпусти нас с Муратом на заработки...

Отец как раз застегивал черкеску; его пальцы замерли на пуговице. Он исподтишка глянул на Мурата, тот смотрел в сторону, будто Газак говорил не о нем.

– И Мурат, и я такие же твердые и крепкие, как и ты, – безбожно льстил Газак. – Мы с ним не пропадем...

Дзамболат не спешил с ответом. Бог не обидел его сыновьями, и он души не чаял в них. Но знал он и другое: бедность губит молодежь. Как всю жизнь ни старался Дзамболат убежать от нее, так и не сумел... Сыновья – вот кто давал ему право смотреть смело людям в глаза. Джигиты! И лучшим из них был Мурат. Отец с любым спорил, каждому давал фору, точно зная, что Мурат не подкачает на скачках и в джигитовке. Но кто-то ему намекнул, что Мурат не спускает глаз с дочери Дзабо Таиры, и это огорчило его. Во-первых, потому, что девушка красива, – а отец с детства на красоту человека поглядывал с подозрением: казалось ему, кого природа наградила смазливым личиком, того обязательно лишила других качеств. Кто внушил ему подобную мысль? Может быть, дед, что, одарив внука нежеланным подарком – кривым носом, – постоянно твердил (не себе ли в оправдание?) о вредности красоты. И хотя у Мурата нос пошел не в отца, а в мать, отец по-прежнему смотрел на красивого человека исподлобья, точно пытался узнать, каких душевных качеств ему не хватает. Настороженное отношение к красоте перешло к изящной одежде, мастерски отделанному серебром седлу, кинжалу и ружью, к расшитому башлыку... Он предпочитал крепкое сукно: оно дольше служит, грубый кинжал – потому что он никогда не подведет, старое седло, ведь всем известно, что раньше их умели делать прочными, хотя в пути они и жестче...

Заметив, что Газак хочет что-то сказать, Дзамболат предупредил его, жестко объявил свое решение:

– Это не дело – детей своих по свету пускать в поисках счастья. Сыновья должны быть при отцах... И хватит об этом! – предупредил сыновей. – Вздумаете самовольно уйти – старших братьев пошлю следом за вами, с позором возвратят в аул.

И Мурат, и Газак поняли, что так он и поступит... Чтобы смягчить отказ, Дзамболат тихо сказал:

– Есть план один... Он даст нам достаток...

Отец поднял голову и стал пристально всматриваться в склон горы, что высилась над аулом по ту сторону реки. Сыновья давно стали замечать за ним эту странность. Работая вместе с ними, он вдруг ни с того ни с сего отрывался от дела и бросал долгий взгляд на гору. Склон был как склон, ничего особенного на этом каменистом плато, накренившемся к подножью градусов на сорок, сыновья не видели. Голый, ни единого кустика, заваленный прошедшим когда-то камнеломом, он производил тягостное впечатление. Мурат, пользуясь правом любимца отца, хотел выяснить причину такой его заинтересованности. Прямо спросить не мог. Но только отец подымал голову и начинал глядеть на гору, Мурат становился рядом с ним и тоже с огромнейшим интересом смотрел туда же. Дзамболат уходил настолько в свои мысли, что даже не замечал этого.

Сегодня отец решил поделиться своим планом. Воплощение его будет стоить невероятно тяжких усилий. Но что делать? Легко счастье не дается. Дзамболат перевел взгляд на сына.

– Видишь? – усмехнулся отец.

– Угу, – подтвердил Мурат.

– Ну, и что ты видишь? – сощурил глаза Дзамболат.

– Что и ты, – смело ответил сын, – склон горы, камни...

– А ты?! – обратился Дзамболат к Газаку.

– И я тоже – склон и камни...

Отец тихо засмеялся:

– Мало же вы видите. Стоит ли ради этого истуканом час стоять?

– Но и ты на гору часами смотришь, – обиделся Мурат.

– Смотрю-то я туда же, куда и ты, – пояснил отец. – Да вижу другое. Ну-ка, зови всех братьев!

Он долго пытал их, стараясь выяснить, кто что приметил на склоне горы, и каждый доказывал зоркость своего зрения, долго перечисляя все, что видел там. Шамиль, так тот даже перестарался, твердя, что видит орлиное яйцо... Отец подвел итог беседы, заключив:

– Слепы вы, сыновья! У человека зрение слабее, чем у орла, но человек должен видеть дальше орла. Голова делает мужчину прозорливым и дальновидным. Ну-ка, посмотрите еще раз на склон горы... – предложил он. – Разве не видите, как на нем колышется пшеница? Вытянулись к солнцу подсолнухи? Стеной стоит кукуруза? Картофель тоже видите?

– На этих склонах?! – развел руками Умар.

– Пока там скалы, но человек пожелает, и тогда...

– Не получится тогда, – отрезал Пигу. – Не найдутся такие люди.

– Нашлись, – заулыбался Дзамболат. – Нашлись! Мы! – и вздохнул.– Нам бы только туда землю доставить! А смотрите, сколько солнца там. Это в овраг оно не заглядывает, а там полдня гуляет. Доставим туда землю, и зазеленеет пшеница.

– Так землю оттуда дождь смоет, – заявил Касполат убежденно.

– А мы террасы выстроим, – возразил Дзамболат. – Видишь, сколько там камней? Выложим из них подпорные стены и валы, укрепим почву многолетней травой, доставим туда навоз. Участок получится на зависть всем!

– С корзиной земли туда за день взберешься раза два – и язык вывалится, как у волкодава, – объяснил Мурат. – Сколько лет на это уйдет?

– Трудов много, – согласился Дзамболат. – Если усиленно ежедневно будем работать, за год управимся.

– Ежедневно целый год с корзиной на хребте?! – возмутился Пигу. – Участок появится, а нас в живых уже не будет.

– Ты знаешь другой способ заиметь землю, сын?! – рассердился Дзамболат. – Тогда подскажи мне. Я приму твой план. Молчишь?.. Значит, слушай меня. Семье без земли жить невозможно. Без нее гибель. Хотел я, чтобы вы сами загорелись этим желанием. Когда человек с охотой берется – веселее дело продвигается. Но вижу – испугались вы. Трудностей испугались. Но я другого пути не знаю. Будем землю таскать на склон горы. Сами увидим там пшеничное поле, и потомки скажут нам спасибо. Как только закончим крышу, сразу же начнем таскать землю на гору. Высматривайте, каким путем легче туда добраться... Лишний шаг на горе десяти шагам на плоскости равен... – и оглянулся на Мурата. – Так-то, сын. Это вернее, чем бродить в чужих краях...

***

... Асланбек после долгого перерыва показался на нихасе. Поприветствовав стариков, он, как ни в чем не бывало, сел на свое почетное место и спросил:

– Какие новости?

Но новостей-то ждали от него! Все с нетерпением поглядывали на двор Асланбека, желая увидеть незваную невестку. Но она не показывалась из дома. Как Батырбек и его братья относятся к ней? Горцы догадывались, что в доме Асланбека напряженно... От хорошей жизни человек так не выглядит. Асланбек мгновенно постарел. И вправду говорят, что стареют не от годов, а от забот. Не было в нем прежней бодрости. И глаза грустные, утомленные, с затаенной тяжелой думой. Нелегкие заботы свалил на него этот сорванец Таймураз. Сам погиб и вражду посеял между двумя фамилиями. Асланбеку-то самому ничего не грозит, но пусть никто из его внуков не попадается Дахцыко в горах! Несдобровать им. Дахцыко вообще перестал показываться на людях: или пропадал на своем клочке земли, поворачиваясь спиной, когда кто-то проходил вблизи, или сидел дома.

Асланбеку пришлось на время прекратить строительство дома. Две недели рыскали вдоль берега братья Таймураза. Обвязав Мамсыра веревкой, спускали его в обжигающе ледяную воду. Он нырял, задыхаясь от пронизывающего холода, искал труп брата. Спускались по берегу почти на три километра по течению – безуспешно. Стали уповать на то, что река смилостивится и сама выбросит на берег тело.

– Со строительством много у тебя, Асланбек, прибавилось забот, – сказал многозначительно Дзабо.

– Забот у меня много, – кротко подтвердил старец, и трудно было уловить, имел ли он в виду только дом или и те хлопоты, что вызваны поступком Таймураза. – Строить всегда тяжело, разрушать легче.

– Видать, этот русский хороший мастер, – сказал Иналык.

– Лучший в городе, – подтвердил Асланбек и оживился. – Так и сказали Батырбеку: бери Кирилла – такого нигде не найти. Он и моих внуков кое-чему научил. Скоро у нас будут свои каменщики.

– Мамсыр уже ставит стену сам, – закивал головой Хамат.

– Крепка, как башня! – воскликнул Асланбек и, вспомнив о своих бедах, опять пригорюнился. Возбуждение исчезло так же мгновенно, как и появилось.

– Асланбек, дрова у меня кончились. Хочу Тотырбека в лес послать. Не одолжишь ли лошадь? – спросил Иналык.

– Как не одолжить? – привычно прищурил глаза Асланбек. – Пусть завтра пораньше придет, и Батырбек ему выделит из табуна лошадь.

– Спасибо, Асланбек, ты всегда меня выручаешь, – поблагодарил Иналык.

– Разве не осетины мы? Или не из одного аула? – развел руками старец. – Люди должны помогать друг другу... Без дров хозяйке и обеда не приготовить, – он нахмурил брови... – Не помню, есть ли у нас про запас. Кажется, к концу подходят. Ох эти внуки! Сам не прослежу – никому дела нет. Да и стройка всех отвлекает. Ты, Иналык, уж выручи нас. Скажи Тотырбеку, чтобы доверху наполнил подводу и половину ко мне во двор подбросил... Своих бы послал, да отвлекать от стройки не хочется... Так я скажу Батырбеку, чтобы утром выделил лошадь для Тотырбека...

– Спасибо, Асланбек, – покорно вздохнул Иналык.

Когда Асланбек покидал нихас, старики, глядя на его тяжелую поступь и частые остановки в пути, молча качали головой. Ясно видно, что на душе у него такой груз, который любого другого давно бы свалил с ног, но Асланбек держался, он и на нихас пришел для того, чтобы всем показать, что по-прежнему тверды и он сам, и его род...

– Щедр Асланбек, настоящий горец, – цокнул языком Дзабо. – Любую просьбу уважит.

– Верно, но только почему-то в ответ на мою просьбу сразу свою выдвигает, – усмехнулся Иналык.

– А что он у тебя может просить? – удивился Дзабо.

– А вот дрова привезти попросил.

– Не твоя же лошадь будет страдать! – удивился Дзабо.

– Но деревья надо свалить, обстругать, сложить в подводу, – возразил Иналык. – Выходит, Тотырбек полдня на себя потратит, а полдня на Тотикоевых.

– Чепуха! Ничего с твоим Тотырбеком не сделается, – возмутился Дзабо. – А если бы Асланбек отказал тебе в лошади? Сколько бы дней Тотырбек носил дрова на своем горбу?

– То-то и оно, – согласился Иналык. – Выходит, обоим выгодна моя просьба...

Дзабо долго смотрел на Иналыка, прежде чем вымолвить:

– Не пойму я твоего брата, Хамат... Ему добро делают, а он недоволен...

– Бедняка только бедняк может понять, – заявил Иналык. – Откуда тебе, Дзабо, знать заботы человека, у которого единственную лошадь обвалом завалило?

– Не я же этот обвал на вас послал! – в негодовании выкрикнул Дзабо. – Почему так смотришь на меня?..

– Чего ты пристал к человеку, брат? – вытащил табакерку Хамат. – Мы с Дзабо столько верст вместе проделали – и ни разу не ссорились...

Асланбек томился тем, что теперь, когда ему пора готовить себя в дальний путь, откуда нет возврата, когда он собрался подвести итог жизни, – именно теперь ему выпали жестокие испытания, которые бросили тень на все, чем он гордился и в чем находил отраду. Он желал бы умереть до злосчастной свадьбы Ирбека. Он оставил бы семью в здравии и почете. Он, знавший нищету, завещал своим внукам богатство, которому завидовали все аульчане. Но что богатство, если честь запятнана? Асланбек был готов отдать все свое добро, лишь бы не видеть эти сочувственные взгляды, которые бросают на него и стар и млад. Не мог обвинить он Дахцыко, который однажды уже поступился честью, но теперь любой на его месте вспомнил бы и гибель своего малолетнего сына. Никто не упрекнет его в кровожадности, если он начнет действовать; вторая пощечина всегда напоминает о первой...

Не радовал теперь Асланбека и строящийся дом. Знал старый горец, что доживает последние дни. Подыматься ему было и трудно, и лень. Раньше он этого за собой не замечал. И спать нелегко! Разве он когда-нибудь ощущал эту слабость и раздражительность, что приносит с собой сон? Сон всегда его бодрил, наливал силой и волей, жаждой деятельности. Асланбек боялся приближения ночи: с ней приходили одиночество и скорбные думы. Страшные, уродливые мысли.

Он стал присматриваться к своим внукам, стараясь угадать, кто из них сможет быть совестью фамилии. Нет, Батырбек не из тех, кто будет уважаем в ауле. На него никто не посмеет цыкать, это верно, – даром такая дерзость никому не пройдет. Он сумеет постоять за себя. И месть его будет страшной. Бояться станут, потому что всегда надо опасаться человека, имеющего много овец, коров и лошадей, ведь он может использовать богатство против недруга, а это плохо заканчивается для бедняка. Но уважать Батырбека не станут. Отчего бы это?

Почему ненависть застилает ему глаза? Отец его не был злым, хотя жизнь и у него началась не с радости. И ему, подобно самому Асланбеку, приходилось бегать за отарой, возить землю на гору с долины, чтобы расширить посевы. Но Батырбек-то этим не занимался. Почему же он не радуется жизни? Почему ему все мало? Когда задумали строить дом, он сразу поспешил заявить, что давно мечтал о своем жилище, повернул дело так, будто Асланбек задумал расширить жилье ради семьи Батырбека. И теперь попробуй кто-нибудь из братьев высказать желание перебраться в новый хадзар – все увидят, что он хочет встать на пути Батырбека. Вот какой хитрый и шустрый старший внук. Не постеснявшись, громогласно объявил о себе и всех поставил перед фактом: он и только он будет перебираться. А вот Асланбек возьмет и назло ему иначе поступит: переберется сам да возьмет с собой Мамсыра и еще кого-нибудь из младших. Так не будет, чтобы один Батырбек выиграл от этой стройки.

А что делать с Заремой? Не приняли ее в доме, не приняли... И он это видит, и она не слепая. Терпят, потому что это была его, Асланбека, воля. Терпят, но своей не считают. И то понятно – кому хочется сажать себе на шею лишнюю обузу?! Но она-то даром хлеб не ест. С раннего утра в хлопотах. Спать укладывается последней. И уважительная – старается угадать желание каждого. Но ей и поговорить-то не с кем: обходят ее. Конечно, она опрометчиво поступила, выбрав их дом, а не отцовский. Прости ее Дахцыко – а Асланбек не верил, что он убил бы свою дочь, – и жизнь ее наладилась бы рядом с матерью. А что сейчас? Не может же он, Асланбек, приказать своим детям любить ее... Отчаянная она. Откровенная. Не скрывает ни своей любви к Таймуразу, ни беременности.

Неудивительно, что домочадцы смотрят на нее с презрением и недоверием. И еще один раз Асланбек появился на нихасе – в день, когда закончилось строительство дома. Гагаевы уже месяц как вселились в свой хадзар. А это означало, что Хамат проиграл пари. Он снес бы поражение спокойно и достойно. Но именно в тот день, когда Тотикоевы наконец завершили свою стройку, Дзабо спросил у Асланбека:

– Зачем ты Кирилла послал к Гагаевым?

– Печь он им ставит, – пояснил Асланбек.

Хамат так и подскочил на месте. Нетерпение его было настолько велико, что он посмел даже прервать Асланбека:

– Ага! Если Дзамболат только ставит печь, значит, дом его еще не готов? Правильно я понимаю?

Дзабо почувствовал опасность и тотчас пошел в контратаку:

– Дзамболат мог жить в доме и без русской печи.

– Э-э, не так! – закричал Хамат. – Раз делает печь, стройка продолжается. А вот у Асланбека уже ничего не строится. Выходит...

– Погоди, погоди, – победа в пари вдруг оказалась под угрозой, и Дзабо стал искать весомые аргументы, – Дзамболат прорубил дымоход в крыше?

– Ну и что? – подал свой голос Иналык, которого спор забавлял.

– Как «ну и что»? – возмутился Дзабо. – Он уже давно разводит огонь в очаге, живет в доме. Значит, дом готов. Значит, он первый завершил стройку. А поэтому пари выиграл я!

– Нет, не так, – возразил Хамат, – стройка продолжается, и пари – мое! Я уж не говорю о тех неделях, что ушли на поиски тела Таймураза. Учитывай мы это, по чести говоря, пари уже давно было бы моим!

– А Гагаевы разве не прерывались, таская землю на гору? – вскричал Дзабо.

Асланбек был грустен и подолгу молчал. Горцы видели, что с ним неладно, но никому и в голову не пришло, что они видят его в последний раз. Он знал, а они нет. Он и попрощался-то с ними трогательно, сказал проникновенно:

– Будьте счастливы! – видя, что это насторожило стариков, Асланбек постарался свести все к шутке: – Добрые и хорошие друзья мои, вспомнил я, как мой правнук – забывать я стал их имена; столько их бегает по двору, что иной раз увижу малыша, да и спрашиваю, кто такой, откуда взялся и чей! – так вот один из них попросил меня: «Деда, подари мне сто дней – я таким же большим стану, как ты». И подумал я: зря ты спешишь, малыш, у других дни хочешь подзанять. Зачем тебе чужие? Чужие дни – чужое богатство. А ты свои дни не теряй. Каждый из них тебя богаче делает. Сказал я ему, как это важно – самому свои дни прожить, а он не понимает, совсем маленький еще. Ничего, с мое поживет, поймет, что за каждый день драться надо. И дарить и брать взаймы их нельзя, потому что человек днями богат, и отпущены они ему судьбой, и не удлинить их и не укоротить, не продать и не купить. Этим богатством каждый распоряжается по-своему. Если дни несут человеку горе – пусть ищет причину в себе... Цените дни свои – вот моя заповедь внукам и правнукам!..

... Похоронили Асланбека на самом почетном месте кладбища. Несли гроб с его телом, а рядом еще один, на котором лежали черкеска и шапка Таймураза. Закапывали одно тело, а хоронили и оплакивали двоих. Так принято у осетин: если погиб человек так, что не найти, не отыскать его тело, не доставить его в родной аул, то похороны его состоятся в день смерти ближайшего родственника. И на могиле установили два плоских камня. Зарема причитала и по Таймуразу, и по Асланбеку, и вскоре выяснилось, что неспроста она так плакала по старцу...

Глава 9

Это случилось на третий день после похорон Асланбека, когда никто из Тотикоевых еще не покинул аула. Батырбек за ужином не проронил ни слова. Тарелки были опорожнены, кувшины с пивом тоже. Детвора уже расшумелась. Пора было подниматься из-за стола. Но старший медлил. Братья настороженно поглядывали на Батырбека, впервые занявшего место Асланбека во главе стола. Нахмурив брови, он надолго задумался, заставив посерьезнеть даже малышей. В застывшей тишине отчетливо было слышно, как за стеной на кухне их мать Фуза определяла, кому из женщин что делать утром по хозяйству. Потом и ее голос смолк – и на женскую половину проникло ощущение надвигающейся опасности.

Батырбек заговорил, и слова его глухо ударялись о низкий потолок и коршуном обрушивались оттуда на домочадцев:

– Я не хочу никого из вас неволить, братья, сыновья и племянники. Но жить по-прежнему не буду. Почему мы, Тотикоевы, вот так, все вместе, должны встречаться только изредка, когда горе на нас наскакивает? Почему с мая по сентябрь шестеро из нас бегают по горам за отарой, месяцами не заглядывают домой?

– Кому-то надо, – осторожно, не улавливая, к чему ведет речь старший брат, подал голос Махарбек. – Или ты предлагаешь продать овец?

– Без овец нельзя, – отрезал Батырбек, – отара у нас должна вырасти в несколько раз.

– Тогда и вшестером с ней не управиться, – заметил Агуз. – Придется еще столько же мужчин посылать в горы.

– Только не Тотикоевых! – стукнул кулаком по столу Батырбек. – Богатство закабалило нас, выжимает все соки. А я хочу, чтобы оно дарило нам радость и росло из года в год без нашей беготни по горам и возни на земле... Не будет так, как говорю, – какая разница, есть у нас отары или нет. Чем отличается сейчас жизнь Тотикоевых от жизни Кетоевых? – спросил он и сам же ответил: – Мы так же бегаем за отарами, пашем землю, убираем урожай, косим сено... Лучше едим? Но разве это главное в жизни? Нет, пора нам жить так, как мы этого достойны!

Удивили его слова. Кто же вместо них отары пасти будет? В горах дураков еще меньше, чем в долине, потому что, как острил Асланбек, в ущельях они быстрее гибнут.

– Тотикоевы больше пасти овец не станут, – еще раз подтвердил свое намерение Батырбек. – Это я решил еще тогда, когда сам по три-четыре месяца не спускался с гор в аул.

– Овцы сами будут бродить, выискивая пастбища, или вожакам поручим их? – насмешливо произнес Васо. – Рога вожака могут напугать щенка, а матерый волк его вместе со всей отарой на спине утащит.

У Батырбека губы скособочились на сторону; злая усмешка кипятком обдала Васо, а с ним и всех братьев.

– Цените старшего брата да прислушивайтесь к нему – и будете жить князьями, – снисходительно процедил он сквозь зубы и, довольный, откинулся на спинку стула. – Вы все будете меня благодарить. Не раз! – и уже серьезно добавил: – Есть у меня мысли. Хитрые. Каждому из вас дам дело. Каждому! И тебе, Махарбек, и тебе, Васо, и тебе, Тузар! Всем! Некогда нам за отарами бегать.

– Ну а кто же все-таки будет за ними бегать? – не выдержал Тузар. – Волки?!

Батырбек помедлил с ответом, наслаждаясь нетерпением родичей:

– Кому предложим – не откажутся. Кайтазовы, Кетоевы, эти пришельцы Гагаевы. Они в особенности...

– Ты надумал отдать отары в лашк, в аренду? – недовольно покачал головой Махарбек. – И овец угробят, и шерсти не получим. Чужие овцы – всегда чужие. Кто их станет беречь с такой же заботой, как своих?

Братья зашумели, поддерживая опасения Махарбека. Батырбек усмехнулся.

– Условия Кайтазовым, Кетоевым и Гагаевым буду ставить я. Не они. Я! Овцы будут как бы совсем не наши. Как бы им будут принадлежать. Что хотят, то пусть и делают с ними. Хоть сами в пропасть сбрасывают. – Ох и нравилось ему наблюдать, как вытягиваются лица братьев, как вслушиваются они в его вкрадчивый голос, как на смену недоумению и неверию приходит восхищение от его ума. – Животные пусть принадлежат им, а нам подавайте в месяц по девять баранов на еду, да через пять лет возвращайте утроенную отару. Остальной приплод могут себе оставлять. Хотел бы я видеть Дзамболата в тот момент, когда он станет отказываться от четырехсот овец, которые вдруг становятся его собственностью. Как бы его собственными! Четыреста! На пять лет!

– Не откажется! – воскликнул обрадованно Васо.

– Обрадуется! – подтвердил и Дабе. Уж очень ему хотелось, чтобы Дзамболат согласился, тогда с его плеч спадет эта вечная забота-каторга – овцы, ведь ему Асланбек поручил быть за старшего в горах.

– Почему Гагаевым не передать сразу всю отару? – спросил Махарбек.

– Никогда! – резко возразил Батырбек. – Следует думать о том, что произойдет через пять лет. Дадим всю отару им – они нам возвратят в три раза больше, но и сами будут иметь двести-триста голов. Зачем им тогда продлевать уговор с нами? Надо, чтобы у них оставалось не более ста овец. А так и получится. Я все высчитал. Ведь они тоже лакомиться станут мясом. Нет, им не больше четырехсот выделим. Остальных предложим Кайтазовым и Кетоевым.

– Кетоевы не согласятся, у них мужчин маловато, – сказал Агуз.

– Зачем ты на себя берешь их заботы? – отмахнулся Батырбек. – Пусть сами решают, возьмутся на этих условиях или нет. Главное – одной семье всю отару не отдавать! Подымать чужие фамилии не в наших интересах.

– И травы нам не надо будет столько заготавливать! – обрадовался Мамсыр.

– Верно. Забота о зиме тоже ляжет на плечи Гагаевых, – согласился Батырбек. – Не забудьте: луга принадлежат нам. Опять же Дзамболат придет к Тотикоевым. А я ему в ответ условие: «За право косить сено обработайте нашу землю!»

Салам вскочил с места, на радостях от такой перспективы прошелся на носках до самых дверей, подбадривая себя азартными криками: «Асса! Асса!» Батырбек засмеялся открыто, весело. Родичи оживились, зашумели...

– Обещаю вам много веселья, но мало работы! – потер ладони Батырбек, увидел заглянувшую в дверь мать, сурово прошептал: – Тс-с, мужчины! Не забывайте, у нас траур.

Махарбек оторвал взгляд от стола, с сомнением произнес:

– Не согласится Дзамболат, раскусит твой замысел.

– Куда ему деваться? – резонно спросил Батырбек. – Одно из двух: или умереть им с голоду, или брать отару на наших условиях. Хотите, открою секрет? Я ведь вначале был против того, чтобы разрешать им селиться в ауле. А как пришел мне в голову этот план, все уши прожужжал Асланбеку: «Какие Гагаевы прекрасные и уважительные люди!» – торжествующе хмыкнув, он сощурился в злом оскале. – Об этом – молчок! Через день-второй буду говорить с Дзамболатом.

– А чем будем заниматься мы? – невинно спросил Салам.

– А разве мало в нашем ущелье свадеб да кувдов проводится? – счастливо засмеялся Агуз. – Будем гостить у друзей и родственников.

– О Саламе уже подумал, – не стал принимать игривого тона брата Батырбек, – он будет заниматься пчелами.

– Чем?! – от смеха чуть не упал со стула Мамсыр.

– Мед будет добывать, – перебил насмешника Батырбек. – А ты, Мамсыр, этот мед будешь возить в город. Там цена ему большая, – и озабоченно произнес: – Пчел надо добыть в Нижнем ауле.

– Осетины пчел не продают, – напомнил Махарбек.

– Устроим кувд, – сказал Батырбек, – пригласим всех пчеловодов ущелья. Если, как положено, каждый подарит нам по три-пять пчелиных семей, то сапеток двадцать у нас появится.

– Ого, сколько меда будет! – ахнул Васо.

– Этого нам не хватит, – пренебрежительно обрезал Батырбек, – нам надо в двадцать-тридцать раз больше!

– Куда столько?! – поразился размаху брата Салам.

– Пчелам сено косить не надо, – назидательно сказал Батырбек, – себя накормят и нам целые пуды меда дадут. С завтрашнего дня тебе, Салам, плести сапетки.

– А может, нам и коров сдать в аренду? – предложил Дабе.

– Нет, – возразил Батырбек, – о них у меня другая задумка. Общественного пастуха нам надо. Для всего аула, но это – весной...

Предложение Батырбека застало Дзамболата врасплох. Если Тотикоевы думают, что он не видит яда в их замысле, то пусть не обольщаются. Он знал, сколько опасностей подстерегает его на этом пути к богатству, с виду таком незатейливом и выгодном, а на деле тяжком и опасном. Не говоря уже о том, что снежная буря или каменный обвал могли в мгновенье ока унести всю отару в пропасть, а вместе с ней не только надежды и чаяния Гагаевых, но и их свободу: в таком случае и Дзамболату, и сыновьям, и его внукам придется гнуть спину, чтобы возвратить Тотикоевым долг. А чем рискует Батырбек?

Ничем... Время будет работать на него. Промчатся пять лет, и отара их утроится. А Гагаевы что получат за тяжкий труд чабана? Если вычесть погибших под обвалами овец, подохших от болезни, сорвавшихся в пропасть, порезанных волками, не говоря уже о том, что придется часть из них пустить на пропитание, – то у них к концу пятого года едва ли останется своих полсотни овец.

Так что? Отказаться? Но как жить? И на что жить? Выхода у них нет. Это точно рассчитал Батырбек. Спуститься на плоскость и арендовать землю? Батрачить на помещиков, чтобы осенью привезти на осле два мешка пшеницы, которых не хватит и на месяц? Идти работать на свинцово-цинковый завод? Нищим уйдешь – нищим и больным возвратишься. А в новом хадзаре пусто. Уже завтра нечего есть. А дай он сейчас согласие на предложение Батырбека – и сегодня же можно зарезать одну, две, три овцы! Как ни зол, как ни коварен план Тотикоевых, а он явился для Гагаевых спасением!..

***

Август – время первых урожаев в горах, время радужных надежд и самых жарких дней и время баловства горных рек. И в этом году река встревожила Хохкау. Насупилась, набугрилась, вырвалась из своего каменного логова. Но, погуляв вволю по бережняку, снеся три мельницы и утащив с собой тяжелые жернова, до аула поленилась добираться. Продержала в напряжении и испуге аульчан четверо суток и уползла восвояси.

Батырбек не стал ждать, когда на нихасе назначат день зиу, чтобы сообща соорудить мельницу. Утром взял с собой Агуза, Мамсыра, Салама и Тузара – и к ночи речка уже крутила огромные блины жерновов, которые заготовил про запас еще Асланбек. Старикам на нихасе пришлась по душе быстрота Батырбека.

– Хочет показать себя, – похвалил Хамат. – Снял с аула заботу.

– Беспокойный, – заявил Дзабо.

Ему-то через день первому из стариков довелось услышать странную новость. Чабахан попросила Ирбека отвезти на помол мешок пшеницы. Каково же было удивление горца, когда на дверях новой мельницы, построенной Тотикоевыми, он увидел... замок?! В ауле ни один дом не запирается на замок, а тут – мельница! Оставив мешок у мельницы, недоумевающий Ирбек отправился к Тотикоевым. Батырбек встретил его приветливо, поздравил еще раз с молодой красавицей-женой. Выслушав просьбу, дружелюбно похлопал молодого горца по плечу.

– Конечно, конечно, осетины должны помогать друг другу. Знаю, что во всем ауле, кроме нас, ни у кого мельницы нет. Охотно позволю тебе помолоть зерно. Но и к тебе у меня просьба. Завтра наши собираются копать картофель.

Не поедешь ли ты вместо меня, старика? Денечек поработаешь, поможешь нашим. Это ты прав, что горцы должны отзываться, когда соседи нуждаются в чем-либо. Так было – так всегда будет!

Ирбек даже растерялся от такого встречного предложения. Вроде бы Батырбек не отказывал в просьбе Кайтазовым, но пока не вручил Ирбеку ключ от мельницы, а вот условие выставил.

– Отец на завтра уже дал задание, – вымолвил молодой Кайтазов.

– Ну, раз завтра занят, поезжай послезавтра, – дружелюбно предложил Батырбек.

– Не знаю, не знаю, – замялся Ирбек.

– А-а, – многозначительно протянул Тотикоев и спохватился, – тебе же нужны ключи от мельницы, – он бодро закричал во внутреннюю комнату: – Эй, Махарбек! Где ты?

– Дада, Махарбек в лес поехал, – выглянул из дверей внук.