Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 47 страниц)

Бывало, сижу на корточках у стены барака, да поглядываю сквозь решетку ворот на длинную, до невероятности прямую, стрелой уносящуюся вдаль дорогу с удивительно ровными рядами деревьев по обе стороны – как увидишь такую, племянник, знай: немцы строили – только они могут так аккуратно... Однажды углядел я скачущих по ней трех всадников: одного в германской и двух в российской формах...

... Вперед вырвался немецкий офицер в стальной каске с угрожающими рогами. На окаменевшем лице застыли бесцветные глаза, ощетинившиеся бравые усы. Он не оглядывался назад, упорно игнорировал извечных врагов Дойчланда. Он, конечно, исполнит это оскорбительное для него поручение, потому что приказ есть приказ, но пусть эти двое россиян знают, что он им не простил тяжкой судьбы Германии.

А следовавшие следом за немцем высокий стройный блондин в новенькой форме русской армии с золотыми полковничьими погонами и почтительно отстававший от него на метр-два щеголеватый поручик в белой черкеске, стягивавшей его тонкую талию, не напрашивались ни на его любовь, ни на элементарную учтивость. И их раздирали противоречивые чувства. Оба они молчаливо, с особой, бросавшейся в глаза суровостью и озабоченностью предстоящим тягостным делом, скакали по этой картинной чужой местности, приближаясь к лагерю со скучными бараками-близнецами, окруженными высокими заборами с набитой сверху колючей проволокой. Когда всадники подскакали к массивным железным воротам, часовые поспешно распахнули их, и немецкий офицер, не сбавляя бега своего коня, влетел внутрь. Полковник и поручик хотели последовать за ним, но часовые, оскорбительно не замечая их, захлопнули ворота. И тут Мурат узнал полковника. Чубов! Он осадил коня. Не скрывая от глазевших на них немцев вспыхнувшую злость, Чубов окинул взглядом пустынный плац за воротами казармы с редкими окнами и коротко, сквозь зубы высказал ординарцу давно мучавшую его мысль:

– Поручик, если бы три года назад кто-нибудь сказал, что мне придется набирать полк в Германии из числа русских военнопленных, я бы застрелил подлеца!

Лагерь заметно оживился. Немецкие солдаты стали выводить из казарм русских военнопленных и гнали их к плацу. Чубов смотрел на старенькие выцветшие кителя и рубашки со следами давно сорванных погон, на изможденные голодом и неволей лица, на тяжелую шаркающую поступь, и боль отразилась в его глазах.

– Иные с четырнадцатого года здесь, – глухо сказал он.

Наконец немцы соизволили вспомнить о них. Ефрейтор приблизился к воротам, часовые распахнули их, и он с трудом пояснил россиянам:

– Конь найн... Конь здесь... Ви туда...

Полковник гневно сверкнул глазами, помедлил, но сдержался, слез с коня. Направляясь к комендатуре лагеря, он видел, как жадно, с надеждой и мольбой оглядывались на него военнопленные. Простреливаемый со всех сторон этими немыми просьбами, Чубов впервые за последнюю неделю облегченно вздохнул, явственно ощутив, что в этом постыдном вояже к немцам за русским полком есть и своя благородная миссия. По мраморным ступенькам им навстречу сбежал усатый офицер. Встав у них на пути и глядя в сторону, он с заметным акцентом заявил:

– Господин комендант сам будет видеть, как ви отбирать солдат.

Чубов и поручик почтительно отдали честь вышедшему из комендатуры немецкому полковнику и худому офицеру с моноклем. Комендант невидящими глазами посмотрел со ступенек сверху вниз на Чубова, зло процедил несколько слов. Усатый офицер, торжествуя, перевел:

– Господин полковник говорит: «Парадокс истории – победители просят побежденный сторона отдать русских военнопленных, чтобы сделать из них новый российский армий, который возвратит престол».

Чубов дернулся, но опять сдержал свою ярость, ответил:

– Меня успокаивает мысль, что человек, познавший прелести вашего плена, предпочтет смерть в бою, нежели новое пленение, – и с вызовом глянул на немца.

Комендант внимательно выслушал переводчика, уловил насмешку и что-то грубо спросил переводчика:

– Косподин полковник спрашивает, сколько вы будете отбирать солдат? – обратился к Чубову переводчик.

– Для начала тысяча пятьсот, – ответил тот.

Глаза у коменданта насмешливо блеснули, произнесенная им фраза вызвала улыбку у офицера с моноклем.

– Косподин полковник разрешает отбирать тысяча четыреста девяносто девять человек, – охотно перевел усатый офицер.

Комендант остался доволен эффектом, произведенным его словами на Чубова, и, упиваясь своей властью, величественно прошествовал в сопровождении офицера с моноклем мимо побледневшего русского.

Военнопленных выстроили на плацу в четыре ряда. Чубов медленно двигался вдоль строя, пристально всматриваясь в лица и с каждой секундой все более ужасаясь. Какие они измученные и изможденные! Им впору в госпитали, а он должен из них создать полк. Боеспособный. Не имеет он права возвратиться без полка! Надо выбрать более крепких. Но кого из них?! Они едва стоят на ногах, от щелчка упадут. А им предстоит сражаться за Россию. Ох и полк же приведет он на родину! Но надо! Надо! И он то и дело указывал пальцем на стоявших в строю солдат, и счастливчик поспешно делал три шага вперед.

Чубов дошел до угла плаца и оказался перед строем красных бойцов. Они заметно отличались от остальных своим более крепким видом. Немецкие офицеры оживились и стали с интересом ждать, что произойдет. Одолеваемый тяжкими мыслями, Чубов не обратил внимания, что на рубашках стоявших перед ним солдат не видно следов погон. Более того, кое на ком были буденовки и глаза у бойцов, несмотря на голод и усталость, не потускнели. Полковник с прежней ритмичностью упирал пальцем в грудь одному, второму, третьему... Но ни один из них не покинул своего места в шеренге. Чубов недоуменно оглянулся на них, коротко приказал:

– Три шага вперед!

Твердый голос покрыл его слова:

– Мы не будем служить у Врангеля!

Чубов поискал глазами кричавшего, спросил:

– Вы не хотите на родину? Предпочитаете голодать здесь?

– Зря стараетесь, господин, – махнул рукой высокий боец. – Мы красные бойцы!

– А-а... Слышал, – спокойно сказал полковник. – Это вас поляки под Варшавой отсекли от армии? Теперь вы здесь... Интернированы...

Чубов с интересом посмотрел на стоящих перед ним людей и увидел знакомое лицо горца. Приблизившись к Мурату, он окинул его взглядом сверху донизу, заметив, что горец в рваной одежде и лаптях нахмурился, и тут же неожиданно не только для них, но и для себя открыто, широко, от души улыбнулся.

– Жив, – он положил руку на плечо горца и искренне сказал: – Я рад тебя видеть, Мурат. Рад, – и сочувственно качнул головой. – Постарел ты.

– И ты тоже, – спокойно ответил горец.

– Жизнь, – развел руками Чубов, участливо спросил: – Сколько раз ранен?

– Шесть, – ответил Мурат и уточнил: – Восемь ран.

– У меня не меньше, – вздохнул полковник и протянул горцу портсигар: – Бери.

Мурат с достоинством взял папиросу, попотрошил ее, достал из кармана брюк трубку и набил ее табаком. Чубов поднес ему спичку. Горец с наслаждением затянулся, признался:

– Давно не курил.

– Где воевал? – закурил и Чубов.

– Ой, много говорить, – сознался Мурат и стал перечислять: – Корнилова арестовывал. Юденича бил. Англичан бил. Американцев бил. Миллера бил. Шенкурск освобождал. Холмогоры освобождал. Архангельск освобождал. Белоруссию освобождал...

– И я Архангельск освобождал, – прервал его Чубов, – от вас.

– А я от тебя, – улыбнулся горец.

– Выходит, до польского фронта ты на севере воевал, – уточнил полковник и вдруг вспомнил: – Не ты ли набег на Сельцо совершил? И там командира Муратом звали.

– Я, – серьезно кивнул головой горец.

– Так это я тебя в болото загнал? – довольно спросил Чубов.

– И в болоте сидел, – согласился Мурат.

– Как же ты оттуда выполз? – всерьез заинтересовался Чубов.

– Мужики помогли, – ответил горец и пояснил: – Народ за нас.

Полковник бросил папиросу, нервно повел плечом:

– Посулами мужика заманиваете. А что дали ему? Голод да холод, – он еще раз окинул взглядом Мурата, насмешливо спросил: – В лаптях ходишь?.. Со мной иди, Мурат, и их веди, – кивнул Чубов на бойцов.

– Нет, – покачал головой горец. – Нам с тобой к одному полю идти, но разными дорожками.

– Ты, Мурат, еще тогда ошибся, когда полк взбунтовал.

– Помню, – кивнул головой горец.

– Не послушался меня, – упрекнул полковник. – И сейчас ошибку делаешь...

К Чубову подошел усатый немецкий офицер, тихо предупредил:

– Этот нет. Две попытки к бегству. Он весь красный...

– Упрямый ты, Мурат, – вздохнул полковник. – А жаль. Помнишь, как я тебе крест вручал?

Отодвинув Чубова с пути, Мурат шагнул к коменданту и, путая русские, английские и немецкие слова, горячо заговорил:

– В твоей тюрьме сидишь – телу тесно, а голове просторно: думаешь много. Спрашиваешь себя: почему, если к Врангелю, то пожалуйста! А если мы хотим к своим – то кукиш! Почему эти два немца, твои солдаты, – кивнул он на конвойных, – вчера, когда я бежал, поймали меня и били? А Чубову помогают набирать солдат! Почему? Почему? Сколько законов на свете, а все против нас, бедняков! – развел в недоумении руками Мурат.

... Ночью проснулся Мурат от свистящего шепота. На кровати Николая сидели двое и беседовали в темноте.

– Начальник лагеря не должен был отдать зольдат генерал Врангель, – доносился до горца голос с резким акцентом, и он узнал его владельца – рыжего немца-караульного. – Это есть нарушений. Это есть вмешательство во внутренний дело вашей страны! Наш фракций «Спартак» давать протест начальник лагеря. Говорить ему, чтобы вас тоже отпустить. Он грозить нам. Теперь мы организовать ваш побег. Вам надо бить готов!

– Теперь убедились, что ваше начальство братается с Врангелем? А мне не верили, – упрекнул немца Николай.

– Яволь, яволь, – горцу показалось, что он видит, как немец закивал головой. – Только четыре человека. Четыре человека! Больше – нет, – предупредил немец. – Потом, может, еще. Сейчас – четыре! Больше нет...

Караульный выскользнул из камеры. Николай склонился над Муратом, слегка потормошил его за плечо...

... Мгла поглотила дальний берег реки. Над водяной гладью изредка взмывали ракеты и, пробивая туман, освещали реку и берег. Сопровождавший беглецов рыжий немец, нещадно коверкая слова, сказал, всунув голову в кусты, где притаились они:

– Ви пробираться на тот берег, вон к тот дерево... Там вас встречать железнодорожник. Он вас отправлять... Нет, еще не Россия. Ми не найти краткий путь. Ми находить дальний путь. Но верный! Железнодорожник вас переправить Швеция. Шведы вас передать финнам...

– А те уже к русским? – попытался догадаться Андрей.

– Найн, – извиняющимся тоном произнес немец. – Там граница не пройти. Строго там. Финны вас опять морем передать литовцам. Потом Латвия, Эстония – фот ви дома! – обрадовался немец и поднял палец. – Если фее будет хорошо!.. Слушать сигнал!

Над рекой взмыла, ослепив беглецов, очередная ракета. Осколки ее упали в воду. Немец скомандовал:

– Бистро! Ф лодка! – пока они усаживались в лодку, он торопливо произнес: – Они убить Розу Люксембург и Карла Либкнехта. Но им не убить наша любовь, – и когда лодка скользнула от берега, прошептал. – Ауфвидерзейн!

– Прощай, брат! – шепнул ему в ответ Мурат.

– Я есть товарищ! – не понял его немец. – Товарищ! – гордо неслось им вслед...

Глава 22

Горы точно припасли свою красоту к приезду Мурата. Сотканные из небесной синевы, сверкая белоснежными вершинами, они выстроились в шеренгу, приветствуя возвращающегося на родину блудного сына... Да, да, Мурат чувствовал себя блудным сыном. Он годы ждал этого часа, и как тут было не разволноваться?! Мурат редко шлепает коня, но тут нетерпеливо огрел его плетью, и тот, возмущенный, поскакал по дороге, ведущей к поднебесью...

Конечно же, Мурат принарядился, правда, черная бурка продырявлена в нескольких местах пулями да ухо белого коня отхвачено наполовину шашкой длинночубого махновца, но черкеска и рубашка пошиты полковым евреем-портным, сапоги новенькие, выменены на золотой портсигар... Скорее! Скорее!.. Мурат знал, что перво-наперво сделает: направится к пещере и – пусть аульчане говорят, что им взбредет в голову! – посадит на коня Зарему и Тамурика и отвезет в хадзар Гагаевых... Так он сделает, так! На радость кликушам и болтунам. В конце концов, он любит ее и верит, что даст ей счастье, которого – видит Бог! – она достойна...

Конь нес вперед. Мурат узнавал камни, деревья, повороты... Сердце радостно сжималось в предчувствии минут, когда он обнимет мать, отца, братьев, когда увидит Зарему!..

Мурат объезжал верхней дорогой Хохкау, когда до него донесся глухой гул, который шел снизу, от реки. Всадник осадил коня, приблизился к краю обрыва.

Возле валуна копошилась толпа. Мурат разглядел отца, Умара, Касполата, Урузмага... Но почему братья вместе с Хаматом, Иналыком, Тотырбеком Кетоевым и Дахцыко Дзуговым стоят на камне? Рядом с ними и белобрысый мужчина – как ни много прошло лет, но Мурат признал в нем каменщика, что возводил стены кирпичного дома Тотикоевых. Кстати, вон и Батырбек с братьями – у каждого в руках винтовка. Они и Кайтазовы стоят напротив валуна, направив оружие на Гагаевых, Кетоевых и Дзугова?! Много времени Мурату не понадобилось, чтоб понять, что к чему...

До него отчетливо донесся голос Батырбека, перекрывшего плач и проклятья толпы, грозно вопрошавшего:

– Кто, кто первым заговорил о дележе нашей земли?..

– Он, он! – ткнул Васо пальцем на избитого, с кровавыми пятнами на разорванной полотняной рубашке каменщика: – Кирилл ратовал за это!..

– Неправду говоришь, – возразил Дзабо. – Я помню, отчего произошел первый разлад на нихасе. В тот Богом проклятый день, когда все мужчины Гагаевых отрабатывали долг за пропавшую отару на поле Тотикоевых, у ворот их хадзара остановилась арба. В ней, опустив голову, сидел на плетенном из прутьев днище твой, Дзамболат, младший сын Урузмаг и чего-то ждал. Возница слез с облучка и помог Урузмагу спуститься на землю – и в этот момент резко распахнулась дверь и на пороге дома показались детишки и Сима. Радостно метнувшись навстречу деверю, жена Умара вдруг остановилась посреди двора, как будто наткнулась на невидимую стену, и прижала ладонь ко рту. Урузмаг стоял, опираясь о плечо возницы, – стоял на одной ноге. «Быстро я возвратился, да? – растерянно произнес он, жалко глядя на Симу. – В первом же бою, вот... » – и тронул рукой болтающуюся штанину.

После полудня, когда ты, Дзамболат, появился на нихасе, я спросил тебя, какие новости привез твой младший. Ты же уклонился от ответа, печально махнув рукой и сказав: «Лучше, если вы эти вести услышите из его уст... » И тогда мы послали за Урузмагом; двое молодых парней помогли ему добраться до нихаса, на наши расспросы он стеснительно заявил, что люди совсем с ума посходили; забыв о враге, русские теперь оружие друг на друга повернули: царя сбросили, и те, кто за царя, стреляют в тех, кто против царя, и наоборот...

Мы, конечно, всполошились: как можно сбросить царя и кто такой наглый нашелся... Начали гадать мы, кто, мол, знает, каким будет новый царь. А Урузмаг еще нам новость преподнес: будто больше не будет царя?! Ну где это видано, чтобы человек жил без головы, а государство без царя?

– Покороче нельзя, Дзабо? – прервал старца Батырбек.

– Мой рассказ к концу подходит, – обиделся Дзабо. – В тот же час Урузмаг, точно испытывая наше терпение, еще одну небылицу преподнес: люди, мол, радуются, говорят, народу будут раздавать землю! Тому, у кого нет... Я за твоим младшим, Дзамболат, до того дня глупостей не замечал. Что с ним случилось в армии? Еще подумал: не был ли ранен в голову? Откуда столько земли взять, чтоб всех оделить? А он и говорит: у царя и всех богатых отнимут и поровну между всеми поделят. Я, конечно, возмутился: чушь это, вранье!.. И ты, Батырбек, должен знать: первым эти крамольные мысли доставил в Хохкау младший сын Дзамболата...

– Первый он и получит пулю, – жестко произнес Батырбек.

– Подумать только, у нас на нихасе скандалы случались! – ужаснулся Дзабо. – И Кетоевы, и Гагаевы свои алчные глаза не сводили с наших полей...

– Потому я и прибыл, что услышал: на Кавказе тоже развелись коммунисты, – заявил Батырбек. – Змея мяты боялась, а она у ее норы выросла... Думали, больше не увидите меня? Здесь я родился, здесь и умру. Пусть молодежь на чужбине славу и счастье ищет. А мне домой захотелось, домой!..

– Вовремя приехал ты, Батырбек, – заметил Дзабо. – Такие люди, как ты, сейчас очень нужны Осетии!..

– Это я сразу понял. И не стал выжидать, сразу за дело взялся. Как услышал, какую здесь агитацию проводишь ты, Кирилл, – решил: отыщу тебя, отомщу за то, что настраиваешь горцев против нас!.. И вот ты передо мной: безоружный и жалкий... – Батырбек ошпарил его гневным взглядом: – И ты, и отступники, предатели Осетии, получите то, что заслужили...

Мурат смотрел на Батырбека и убеждался: он многое познал на войне. Арестовав Гагаевых, Кетоевых и Дахцыко Дзугова, повел их не куда-нибудь в горы, подальше от людских глаз, а на самое видное место – на речку, к валуну – свидетелю всех событий в ауле. Заставил их взобраться на камень и встать спиной к воде. А напротив выстроились Тотикоевы и Кайтазовы. И рядом с ними... Тембол?!

Поодаль, встревоженно галдя, причитала толпа женщин и детей. Седой Хамат в папахе из серого каракуля, в легких сапогах без каблуков, в домотканой черкеске – рукава аккуратно закатаны, чтоб обтрепанные обшлага не выдавали ее солидный возраст, – стоял в центре арестованных, своим спокойствием показывая, что он готов достойно, как подобает настоящему горцу, принять смерть. Глаза подбадривающе и вместе с тем жалостливо поглядывали на одноногого Урузмага, которому богатеи не дали времени нацепить протез, – и теперь он стоял, опираясь на костыль.

Умар, высокий, красивый, сильный, дерзко глядел на врагов. Его нательная рубашка из грубого холста была разорвана, руки и плечи в кровоподтеках, ноги босы. Иналык узловатым пальцем грозил гарцующему на коне Батырбеку: мол, такое бесчинство даром не пройдет. Женщины и дети с недоумением вслушивались в команды Батырбека, и никто не хотел сознавать, что он всерьез затевает казнь. Лишь когда Батырбек, соскочив с седла на землю, приказал заряжать винтовки, арестованные и их родные поняли, что он не шутит. Дзамболат попытался напомнить о совести и адате, но его оттеснили к толпе. Женщины подняли гвалт, зарыдали, забились в истерике... Трудно было поверить, но старший из Тотикоевых, не обращая внимания на плач и стоны, позабыв о родстве, вел дело к казни. Убедился в этом и Тембол и потупил голову, чтобы не видеть взглядов братьев.

– Эй, Дзабо, – раздался голос Иналыка. – Как же так, ведь ты же нам дочь отдал, породнились мы?..

– И очень жалею! – мгновенно ответил Кайтазов.

– Дахцыко, сегодня и наш узел разрубим, – Батырбек бросил насмешливый взгляд на Дзугова и скомандовал: – Стой, равняйсь!.. Заряжай!..

Решение пришло, как бывало в бою, мгновенно. Мурат укрыл коня за бугром, быстро оценив местность, выбрал наименее уязвимое место, с которого обзор был прекрасным, сбросил бурку, удобно улегся на нее, сорвал со спины винтовку, взвел курок и, прицелившись, выстрелил. Пуля, как и метил, вздыбила пыль у ног Батырбека...

На мгновение гул прекратился, Батырбек поднял голову, ища, откуда раздался выстрел.

– Эй, Батырбек, прикажи, чтоб все бросили оружие! – сурово закричал Мурат. – И сам бросай!..

Батырбек схватился было за пистолет, но вторая пуля чуть не задела носок сапога...

– У меня вы все как на ладони! – предупредил Мурат. – Перестреляю, как Дахцыко ваших псов!..

Агуз всем телом круто повернулся, вскинул винтовку, выстрелил раз, второй, третий...

– Не смей, Агуз! – рассердился Мурат.

Но Агуз, бросившись на землю, перекатываясь с места на место, продолжал стрелять поверх толпы по бугру. Батырбек, воспользовавшись суматохой, вскинул пистолет и тоже раз за разом нажимал спуск...

Мурат выстрелил, и Агуз, пригвожденный к земле, замер... Следующая пуля предназначалась Батырбеку, но попала в Дзабо, который нервно и озабоченно крутился вокруг Тотикоева.

Батырбек лихорадочно бросил пистолет на землю...

– Эй, и все остальные, бросай оружие! – крикнул Мурат.

Братья Батырбека Ирбек и Дохе поспешно опустили винтовки на землю.

– Тембол, развяжи руки отцу, братьям и Кетоевым, – жестко приказал Мурат.

Тембол послушно направился к стоящим на камне. Нежданный спаситель горцев поднялся, держа винтовку наготове, и в толпе раздались возгласы:

– Мурат! Да это же Мурат Гагаев!

– Возратился твой сын, Дзамболат!..

Мурат спустился к валуну. Отец, братья, аульчане бросились обнимать его...

– Спасибо, – поблагодарил сына Дзамболата Хамат. – Промедли ты минуту, Батырбек сделал бы свое черное дело...

Батырбек насмешливо посмотрел на Хамата:

– Ты, Хамат, не раз обращался ко мне с просьбами. Я говорил: «На» – и твоя рука не оказывалась пустой. Не так ли, Хамат? – Он обратился к Кириллу: – А что положишь в руку людей ты? Ну установишь в ауле новую власть, а что дашь народу? Что у тебя есть-то?

– Протянет руку горец – почувствует в ней мою, – спокойно ответил Кирилл. – Положить сейчас в руку горцев ничего не могу, в этом ты прав, Батырбек. А посоветовать могу! Стройте новую жизнь сообща! Школы стройте, больницы!

– Все обещаешь, – рассердился Махарбек. – Школы, больницы, счастье! А когда у горцев от скарлатины за одну ночь пятеро детей умирало, почему никто не пришел на помощь? Где были врачи, которых много там, в долине? Где?!

– Да какой врач приедет? – развел руками Дзамболат. – Бабка Назират – вот наш врач. У нее половина больных сами выздоравливают, а половину она в гроб насильно вгоняет!

– Будет у вас врач! Будет! Свой! – воскликнул Кирилл. – Правы они, Дзамболат, правы. Нельзя терять время. Пора новую жизнь строить. Чего ждать? – он вытащил из кармана бумагу и стал писать.

– Что он делает? – недоумевал Касполат.

– Будет, будет врач, – заявил Кирилл и, подняв бумагу, пояснил: – Письмо в Петроград пишу. Оно поможет. Будет у вас свой врач, из Хохкау.

– О ком говоришь, Кирилл? – поинтересовался Иналык.

– Есть на примете. Лечит травами...

Кирилл показал на тропинку, ведущую от самого леса к речке: – Мать вот этого малыша!

Ошарашенный выстрелами, с горы вниз несмело спускался мальчуган. Когда же толпа разом глянула в его сторону, он растерянно остановился. Ноги в горских чувяках из сыромятной кожи замерли. Взгляд из-под сползшей на лоб не по размеру большой шапки был любопытным и в то же время тревожным. Сколько людей – и все смотрят на него. В толпе стали переговариваться:

– Чей это?

– Из нижнего аула, что ли?

– Не помню такого...

Малыш поежился. Было в нем столько отчаяния, что его хватило бы на десятерых взрослых. Щемящая тоска охватила Дахцыко, смутная догадка пронзила его болью... Он торопливо спросил малыша:

– Чей ты, лаппу?

И тогда из-за выступа шагнула – решительно, гордо и с вызовом – Зарема и пошла вниз по тропинке. На ее плечи был накинут платок, прикрывая руку, в которой она осторожно несла что-то... Так врывается молния в предгрозовую ночную темноту – внезапно, страхом отозвавшись в душе.

– Да это же моя доченька! – запричитала Дунетхан, узнавая и не узнавая Зарему. – На кого же ты похожа?! Ты всегда была отчаянная, и жизнь повернулась к тебе отчаянием!

– Замужем не побывала, а уже вдова! – закричала Мадина.

Зарема положила ладонь на голову Тамурика, жестко сказала:

– Отец, это твой внук, Тамурик!

Дунетхан рванулась было вперед, но женщины удержали ее.

– Внук?! – невольно глянул на малыша Дахцыко и пошатнулся. Кто знает, как бы повел он себя, если бы возле него не стояли горцы. Не будь свидетелей, может быть, он поддался бы мгновенному чувству близости крови, бросился бы к малышу, подхватил его на руки. Разве он мог отогнать от себя это чувство любопытства и теплоты к маленькому человеку, который растет вдали от него и постоянно заставляет думать о себе? Но... Все должны видеть Дахцыко суровым, настоящим горцем, который не прощает никому, порочащему его честь. Смутно, как сквозь сон, услышал он голос Батырбека, который саркастически воскликнул:

– Внук?!

– Сын твоего родного брата! – жестко ответила Зарема.

– Зарему мы отправим в Петроград, – заявил Кирилл. – И она возвратится в аул врачом!

– Женщина?! Врачом?! – возмущению Батырбека не было предела. – Похищенная?! И вы, горцы, покажете этому врачу свое тело?! Твоя дочь, Дахцыко, еще больше позорит не только тебя, но и всех нас, Осетию!

– Ты имеешь в виду ту, которую твой брат похитил? – с вызовом спросил Дахцыко и отрезал: – У меня одна дочь, вот она! – он показал на Мадину.

– Сколько ни закрывай глаза, сколько ни тверди себе: горы Казбек нет, она от этого меньше не становится, – возразил Батырбек.

Зарема направилась к Кириллу, вытащила руку из-под платка и протянула ему... пистолет...

– Прости, – сказала она, – он должен был тебя защитить...

Кирилл благодарно улыбнулся ей и взял пистолет... Батырбек вдруг стукнул ладонью себя по лбу:

– В какой бы тайне не строили башню – верхушка выдаст! Извини, Дахцыко, что от меня услышишь позорную новость о похищенной.

– С черной горы белый камень не скатится, – покорно, точно положив голову на плаху, кивнул Дахцыко.

– Сколько часов гадал, где скрывается Кирилл, – сказал Батырбек, – только сейчас понял. Его приютила... похищенная! Вот у кого он жил! В пещере!

– Нет! – отчаянно закричала Дунетхан. – О-о Аллах, неужели и это?!

Дахцыко глянул на жену, и она заглушила в себе рыданье.

– Ты, Батырбек, оскорбляешь мой слух грязной выдумкой, – сказал он. – В тебе говорит ненависть.

– Почему выдумкой? – невинно спросил Кирилл. – Это верно: я жил у нее.

– Ты не уснул, Дахцыко? – взмахнул рукой Батырбек. – Уши твои слышали? Теперь у тебя еще есть сомнение?! Этот гяур втоптал в грязь твою честь!..

– Неправда! – воскликнул Умар.

– Скажи же дочь, что это неправда! – в отчаянии закричала Дунетхан.

***

Зарема поежилась. Ох и много хочу сказать вам, аульчане. Но разве вы поймете меня? Никогда не принимали всерьез то, что творилось у меня в душе. Все по-своему воспринимали. И сейчас переиначите причины, почему я нарушила адат и дала приют Кириллу... Я возвращалась с хворостом к пещере, когда увидела мелькнувшее за скалой бледное лицо. Испуганно дрогнуло сердце. Ой плохо, когда в горах встречаешь человека.

Незнакомец выглянул из-за камня. Светлые волосы, низко падавшие на лоб, скорбные от боли голубые глаза, кровь на щеке, слабые, скользящие по шершавому камню грязные пальцы кричали о беде. Он с трудом приподнялся на локтях, окликнул меня. Услышав непонятные русские слова и увидев в его руке пистолет, я попятилась назад.

Незнакомец встал на колени, потом, превозмогая боль, – на ноги, но, не удержавшись, рухнул всем телом на землю и потерял сознание. Пистолет выпал из его руки и оказался возле меня. Я торопливо поддела его ногой, и было слышно, как он, сшибая по пути камни, прошуршал по склону и упал в пропасть. Теперь не выстрелит... Я отбежала от незнакомца и торопливо полезла в гору...

Я была метрах в ста от пещеры, когда услышала крик. С вершины горы, нависшей над обрывом, махали руками горцы. В руках у них были винтовки. Я узнала Дзабо Кайтазова: стал он еще старее и толще. Рядом с ним были его младшие сыновья Ирбек и Татаркан, а также тот из Гагаевых, что в Мекку ходил, – Тембол. Дзабо тоже узнал меня, разом перестал махать рукой.

– Я спрашиваю тебя, не видела ли ты русского, – кричал старший из Кайтазовых. – Почему ты ничего не отвечаешь?

Я хотела указать, где он. Но неожиданная мысль заставила меня умолкнуть. Я ведь знаю, кто такой Дзабо. Почему я должна помогать ему? Нет, пусть сам ищет. Мне до вас дела нет. Я сама по себе, вы сами по себе. У меня свои дела, у вас – свои... Подумала: если плохие люди ловят человека, то вряд ли он на них похож. И пожалела его. Подвела я этого незнакомца. Пистолет его в обрыв сбросила. Теперь он безоружен против них. От таких, как Дзабо, пощады не жди. Что же делать? Предупредить бы, что ищут его, что ему скрыться надо.

Накормив Тамурика, я направилась к обрыву. С кручи кричала русскому, что его ищут. От моего крика мертвый бы поднялся, но русский не шевелился и лежал без сознания. Да не умер ли он?! Осмелев, я приблизилась к нему, толкнула рукой. Незнакомец продолжал неподвижно лежать. Тогда я склонилась над ним, торопливо перевернула на спину, притронулась к лицу – теплый...

Я презирала себя за то, что отказалась от клятвы, что так упорно повторяла все эти годы одиночества. Я твердила, что никто и ничто не заставит меня встретиться с людьми, что я буду жить только для своего ребенка. И вот первое же испытание – и я не выдержала. Сперва успокаивала себя тем, что поступила так из сострадания. И волокла незнакомца, напрягая все силы, не для того, чтобы отомстить Дзабо, а потому, что не могла допустить смерти этого беспомощного, потерявшего сознание от боли в сломанной ноге и от голода незнакомца.

Я снимала повязку с его ноги, обложенной травами, и прощупывала, как учила мать, сломанные кости, проверяя, правильно ли они срастаются, неторопливо и осторожно пробегая пальцами вдоль уложенных справа и слева оструганных веток. Убеждаясь, что все идет хорошо, что травы скоро вылечат незнакомца, я теплела душой, взгляд скользил по заросшему лицу русского без обычной неприязни.

Шли дни. Русский повеселел. Теперь он возился с малышом, играл с ним, старательно учил малыша произносить свое, непривычное для горского слуха, имя. Потом, когда Кирилл стал подниматься с нар, у него появились обязанности. За огнем в печи раньше наблюдал Тамурик, и ему сильно доставалось от меня, если огонь гас из-за того, что он забывал вовремя подкладывать дрова. Но их было мало, приходилось топить хворостом, огонь быстро съедал его, печь гасла, в жилище становилось холодно.

Тамурик вздохнул с облегчением, когда увидел, что дядя взял эту заботу на себя. Малыш, притащив в пещеру хворост, мог теперь заниматься чем хотел. Рана затянулась. Кирилл медленно побрел в сторону родника. Потом вылазки участились. Иногда он брал с собой Тамурика. По возвращении изумленный, ошарашенный малыш на мои расспросы отвечал, что видел много дядей. Очень много, и все они слушали дядю Кирилла. А он говорил, смеялся, сердился, убеждал, спорил... Мне не нравились эти походы, но разве можно вмешиваться в дела мужчин? Я гадала: что Кирилл рассказывает горцам? И однажды не выдержала, пошла следом за ним, да так, чтобы не заметил.

Хамат, Иналык и Дзамболат ждали Кирилла на берегу речки. Я по-над отлогим обрывом пробралась к ним, притаилась. Они находились как раз над моей головой, и все было хорошо слышно. Каждое слово. Хамат переводил то, что говорил Кирилл. Он упрекал горцев за неверие в свои силы, убеждал, что надо поскорее отнять земли у Тотикоевых и Кайтазовых и раздать бедным. А аульчане мялись нерешительно, твердя, что под Батырбеком все ущелье ходит и он землю без кровопролития не отдаст. Кирилл горячился, предлагал всем объединиться, уверял, что скоро всех богачей изведем под корень... Иналык, посмеиваясь, сказал ему: «Одному не под силу было ягненка тащить, а он взвалил себе на плечи тушу быка. О тебе говорю, Кирилл. На палку опираешься, а ищешь подпорку всей вселенной!» Кирилл вежливо подождал, пока у старца прекратится приступ смеха, серьезно и очень твердо заявил: «И найду, вместе с вами найду!»