Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

– Но куда? – изумился Дзамболат.

Урузмаг несмело посмотрел в глаза отцу, прошептал:

– В город...

Урузмаг передал отцу не все слова, сказанные ему Муратом. Умолчал он, что брат настойчиво просил его наведываться к Зареме чуть ли не каждый день и помогать ей и едой, и дровами... И Урузмаг поклялся Мурату, что с Заремой ничего не случится...

Два события пошатнули веру Дзамболата в справедливость жизни, и он почувствовал, как убегает от него надежда, как шатается земля...

Сыновья молча смотрели на печь, но глаза их кричали о неверии в него, их отца. Так смотрят горцы на вожака, поведшего их по неверному пути. Они еще не смели подать голоса, его сыновья, но в их глазах Дзамболат видел приговор себе, приговор тому, чему он учил их и что не дало им облегчения, не принесло счастья. Тишина не могла больше звенеть в ушах, ибо нервы напряглись до предела, когда еще минута молчания – и рты сыновей взорвутся криком, который содрогнет стены хадзара, вырвется наружу и сокрушит аул, ущелье, всю землю! Надо самому высказать то, что у всех на устах.

– Вот что... – произнес Дзамболат. – Я не хочу настаивать на своем, – голос его стал крепчать с каждым словом. – Пусть каждый попытает счастье на той дорожке, которую он изберет... Никому не стану перечить. Идите так, как подсказывает вам ваша душа, как указывает голова. Сами решайте, как жить дальше!..

***

И раньше, бывало, Хамат страдал многословием, но теперь вообще сладу не стало. Если среди аульчан не осталось ни одного, кто бы наизусть не знал о его гвардейских похождениях, то в лице Гагаевых Хамат нашел внимательных слушателей.

– Кто из вас назовет самое величайшее, что создано Всевышним? – хитро поглядел на сыновей Дзамболата старец.

– Горы! – уверенно заявил Пигу.

– Ничего не могу сказать, не поскупился сидящий наверху, когда творил их, – задымил трубкой Хамат. – Но есть и еще кое-что, более величавое.

– Море, – высказал догадку осторожный Касполат.

– Видел я и море, – согласился Хамат. – Стоишь на берегу, глазам смотреть вольно, а душа не верит, что можно собрать столько воды... Но тоже неверный ответ. – Он посмотрел в сторону Тембола: – Ты что назовешь?

Задумчивый, скупой на слова Тембол только глазами зыркнул и опять уставился в землю, чертя на ней хворостинкой бесконечные круги...

– Не знаете, – удовлетворенно вымолвил старец и, попыхтев вдоволь трубкой, таинственно промолвил: – Тайга. Тайга – вот где человек чувствует себя слабым и беспомощным, каплей в море, камушком в горах... Вот где душа к Всевышнему тянется, молит его, чтобы пощадил, вывел из леса к людям. Торчишь ты, маленький, задрав голову, а неба и не видно, такие вокруг тебя стоят огромные деревья. Месяц будешь идти, два, пять, год – а не выбраться из тайги!

– Ты же выбрался, – съехидничал Пигу.

– У нас с генералом провожатый был, – пояснил Хамат. – Сам невысокий, брови большие, глаза едва проглядывают сквозь узкие щели век, а по лесу как по двору ходил, не блуждал. Нас от себя на пять метров не отпускал. Знал, где зверь есть, где медведя можно подстрелить, где лося, где тетерева... Песок в мешочке нам показал: мелкий, желтый, оказалось, золото! Тоже в тайге нашел.

– Золото?! – встрепенулся Пигу. – В лесу?

– Много его там. Этот наш провожатый тоже знал местечко. Шел по лесу, нечаянно на него наткнулся... – Хамат задумчиво поводил перед глазами трубкой, высматривая в ней что-то, укоризненно сказал: – Генерал долго просил его показать это место. Отказал узкоглазый. Генералу отказал!

– Чего же сами не искали? – нетерпеливо спросил Касполат. – Привез бы сюда золото – сам богатый был бы, племянников одарил...

– Времени не было, – вздохнул Хамат. – Некоторым везло: сразу натыкались на жилу. Другие месяцы по лесу бродили, счастье свое выискивали. А нам уезжать надо было. Генерал спешил в Петербург...

– Сам бы остался! – воскликнул в негодовании Пигу. – Под ногами золото валялось, а тебе лень было нагнуться. Вот и остался бедняком.

– Сейчас и я думаю: надо было генерала уговорить поискать самим, – легко согласился Хамат. – Со счастьем бы породнился...

Тембол неожиданно громко хмыкнул. Старец, Пигу и Касполат недоуменно уставились на него.

– Ты что, – рассердился Хамат, – не веришь, что я нашел бы золото?

– В счастье не верю, – кратко уточнил Тембол.

– Как можно жить, не веря в счастье? – удивился Хамат. – Я вот старый, а все равно верю: когда-нибудь и ко мне оно придет. Не может не прийти!

– Придет, – неожиданно легко согласился Тембол и убежденно продолжил: – Только не на земле. Здесь оно никого не посещает.

– Как это? – возмутился Пигу.

– Сколько знаю людей, все недовольны судьбой, – Тембол поднял глаза к небу. – Счастье там. Только там! Наверху, в стране предков... И не море, не горы, не тайга, а небо – вот самое величественное, что создал Всевышний...

Оттого ли, что впервые они услышали столько слов от Тембола, от его ли убежденности и веры, только Хамат и братья ничего не ответили Темболу, лишь изумленно глядели на него во все глаза...

... Через два дня Касполат и Пигу отправились в Сибирь. Ночью исчез Газак. Кто-то высказал предположение, что он в абреки ушел. Еще через день собрался в дорогу Тембол. Куда? К истинному счастью, – ответил он. В его представлении путь к счастью был только через Мекку, и он отправился туда пешком, хотя и не был мусульманином. Просто Тембол запомнил слова гостившего у них в Цамаде дальнего родственника, заявившего, что путь в Мекку плодотворен лишь пешком...

– Урузмага не отпущу, – сказал Дзамболат. – Молод еще. А что решил ты? – спросил он Умара.

– Никуда я не поеду, – холодно сказал старший сын. – Что там искать? Я работать буду...

Так в новом хадзаре Гагаевых остались с отцом и матерью Умар и Урузмаг. Им и предстояло бегать за отарой Тотикоевых. Как-то Умар. отвернувшись в сторону, твердо заявил:

– Женить меня надо, отец.

У Дзамболата глаза округлились – разве сыну положено самому сообщать об этом родителям?!

В этом месте как никогда длинного рассказа Мурат сделал паузу. Пристально смотрел на меня, точно гадая, все ли я запомнил. А мне и в самом деле было весьма интересно, и я впитывал в себя каждое слово, каждую деталь... Мне необходимо было узнать все, что произошло. Слушая дядю, я начинал верить, что он поможет мне ответить и на те вопросы, что мучили меня...

Дядя Мурат поводил концом трости по полу и вымолвил:

– Когда мне было столько, сколько тебе, я многого не понимал. Почему один сыт и у него целый табун коней, а другой голоден и мечтает заиметь хотя бы ишака? Почему у Тотикоевых просторные хадзары, крыши которых накрыты железом, а у Иналыка – низенький, с тусклыми окошками, наполовину вросший в землю? Почему у нас, Гагаевых, десяток овец, а Батырбек и его братья счет своим потеряли?.. Много было у меня этих «почему», а ответ на них один: трудиться надо; только упорный, старательный, не жалеющий себя труд даст достаток... Верил в себя, в свои силы и был убежден в справедливости устройства мира, где тому, кто не ленится, обязательно воздастся благом... Да и откуда было мне, горскому пареньку, который кроме Цамада, Хохкау, Нижнего аула и Ардона нигде не был, знать, насколько сложна жизнь?.. Да и Таймураз, хотя тоже провел два года у ардонского казака – кунака Асланбека, учась в приходской школе и освоив русский язык, тоже имел смутное представление о земле и людях... В общем, багаж знаний у нас с Таймуразом на обоих был меньше, чем у любого твоего сверстника...

Нет, племянник, отправляясь в путь с намерением уговорить Таймураза возвратиться к ней или взять ее к себе, я не бросил Зарему на произвол судьбы. Как может человек, зная, что у него вот-вот появится сын, жить в отдалении? Я был убежден, что Таймураз поспешит в Хохкау, пренебрегая смертью. И я считал, что, женившись на Зареме, он сумеет склонить к примирению Дахцыко. Если же мои доводы не смогут убедить Таймураза, что надо поступить именно так, то я был готов и к тому, чтобы силой заставить его... Да, да, племянник, я и на это пошел бы, хотя он и был моим другом... Но получилось иначе... Опять взяла вверх не моя задумка, а Таймураза...

... Ардонские казачки-озорницы Вика и Наташа, к счастью, хорошо говорили по-осетински... Усадив нежданного гостя Мурата за стол «гонять чаи», сестрички в четыре руки подкладывали ему вареники с начинкой из вишен, обильно поливали их такой густой сметаной, что ее можно было резать ножом, шаловливо перемигиваясь между собой, то и дело прыская смешком, вдоволь налюбовались мохнатой шапкой, черкеской из грубого домотканого материала и длинным грозным кинжалом, что тускло поблескивал на поясе и наконец сообщили ему, что Таймураз, погостив у них – безвылазно! – двое суток, на третью ночь отправился в Кабарду, к Абуке.

... С помощью добрых людей добравшись до Чегема, Мурат оказался перед нарезными воротами, в которые и постучался. Кабардинец наверняка сразу понял, кого он ищет, но с полчаса делал вид, что не понимает его. Присматривался он, присматривался к Мурату, а потом, смилостивившись, предложил странному гостю следовать за ним, направился к дому, находившемуся в глубине двора...

Нельзя сказать, что Мурат не сразу узнал в горце, окапывавшем деревья, Таймураза. Просто он и представить себе не мог, что его гордый друг снизойдет до подобного занятия. Лицо у Таймураза, увидевшего друга, было как у человека, у которого ноют зубы, – он покраснел от досады, что Мурат застал его за такой работой, но попытался скрыть свое настроение:

– Ты вовремя прибыл, сын Дзамболата, – и кивнул на лопату. – Бери. Поможем Абуке. Как-то надо его отблагодарить за то, что который месяц кормит меня!

Мурат ногой отодвинул в сторону лопату и, вытянув руки вдоль тела, встал перед Таймуразом, выражая соболезнование. Тотикоев побледнел, его глаза в красных прожилках вцепились в друга.

– Кто? – выдохнул он хрипло.

– Асланбек.

... Солнечный луч, проникавший сквозь бойницу-окошко, пересекал темную комнатушку-пристройку к дому Абуке, и Мурат, любуясь игривостью пляшущих пылинок, подробно рассказывал о том, что произошло в Хохкау после исчезновения Таймураза. Тотикоев слушал, не прерывая его, до тех пор, пока Гагаев не поведал, как несправедливо повели себя братья Таймураза с Заремой, обделив ее землей...

– Она и в самом деле родила ребенка? – спросил он.

– Сына! – уточнил Гагаев. – Твоего наследника. Она и имя ему дала: Тамурик.

Вихрь мыслей отразился на лице Таймураза: и тщеславная улыбочка, ишь, мол, как в него влюбилась дочь Дахцыко, и непроизвольно – радость, и сожаление, и даже досада, что так обернулось... Мурат посчитал, что теперь в самый раз следует заговорить о главном.

– Тебе возвратиться надо, – сказал он.

– К ней? – глухо уточнил Тотикоев.

– К ней... и к сыну!..

– Вот так взять и возвратиться? – усомнился Таймураз. – И пусть Дахцыко влепит мне в лоб пулю...

– Женишься на Зареме – Дахцыко не станет мстить.

– А братьям и... ей как объяснить, где я пропадал и почему?..

– Скажешь правду.

– На посмешище всем? – процедил сквозь зубы Таймураз.

– О Зареме подумай... Пропадает она, – воззвал Мурат к его совести. – Хочешь, я привезу ее и Тамурика сюда?

– В эту крохотную каморку, где я один едва помещаюсь? – усмехнулся Тотикоев. – Зимой в ней не теплее, чем в пещере... Да и не понравится это Абуке...

– О Зареме думай! – потребовал Мурат. – Ты должен быть рядом с ней.

– Ты с этим приехал? – медленно повернул Таймураз голову к другу.

– Куда ей с ребенком деваться? Ты должен быть с нею!..

Таймуразу не понравились нотки в голосе Мурата... Гагаев ожидал, что друг вспылит, и был готов идти на ссору, лишь бы заставить его возвратиться к Зареме и Тамурику. Веки глаз у Тотикоева сузились, брови нахмурились. Но Таймураз пересилил себя, вяло произнес:

– Я и сам хочу возвратиться. Но как? Прийти с тем, с чем ушел, и упасть на колени перед братьями?.. Это не по мне. Легче умереть. И Зарему стал во сне видеть, но... взять ее сюда – значит всю жизнь батрачить. И сам буду мучиться, и Зарему – в батрачки?! А малыш? Что он скажет, когда вырастет?.. Не-ет, Мурат, это не дело... У меня есть другая задумка. Нам с тобой надо деньги заработать. Тогда и возвратимся... На конях, как настоящие джигиты! И Зарема поймет, когда скажу, что мыкался по чужим краям ради нее и нашего сына... Тамурика! – Он широко улыбнулся. – Вот как надо возвращаться, Мурат!.. А тебе разве не нужны деньги?..

Что на Мурата сильнее подействовало? То, что план Таймураза совпадал с его намерениями, или желание Тотикоева предстать перед Заремой заботливым мужем и отцом? И еще одно соображение заставило прислушаться к другу: можно будет представить исчезновение Таймураза так, будто он обманул не только Зарему, но и Мурата, и не придется краснеть перед нею... И все-таки одно беспокоило Гагаева...

– А как там Зарема? Я попросил Урузмага помогать ей, но обещал, что скоро возвращусь...

– Да разве аульчане позволят ей погибнуть? Придут на помощь и мои братья, не все же они на Батырбека похожи?! Не пропадет Зарема... А мы с тобой в город отправимся. Там, говорят, легко можно заработать хорошие деньги...

Глава 12

Возле дороги стоял каменный столб. Тыкая пальцем в огромные буквы на доске, прибитой к нему, Таймураз прочел по слогам:

– Вла-ди-кав-каз... – и облегченно вздохнул: – Вот! Пришли.

Солнце уже взошло. Жителям полагалось показаться на улице, чтобы не прослыть за лентяев и сонь. Но ранний город был пустынен и тих. И улица выглядела необычно: окна домов сплошь прикрыты ставнями, словно хозяева опасались нападения кровников. Оробевшие, умолкшие друзья неуверенно ступали по мощенной камнем улице. Сквозь матерчатые ичиги проникал холод булыжников.

Из-за угла показался прохожий – широкая фуражка, руки в карманах брюк, штанины заправлены в голенища сапог. Горцы остановились на почтительном расстоянии, и Мурат произнес единственное русское слово, которое знал:

– Здравствуй!

Прохожий вытаращился на них, шарахнулся в сторону, испуганно прибавил шаг, спешно удаляясь от озадаченных друзей.

... У них был ориентир, где искать Дзамбота: девятый дом от края города. Они спохватились, возвратились назад к столбу с надписью «Владикавказ», отсчитали восемь домов и в следующий смело заколотили кулаками. Раздался лай собаки. Калитка была закрыта, ворота не поддавались. Тогда Мурат постучал в ставни. Калитка скрипнула, в проеме показался хозяин. Не Дзамбот... И на осетина не похож. Он поднял на них сонные глаза, рассердился:

– Чего надо?

Таймураз с трудом объяснил ему, что здесь должен проживать их земляк – Дзамбот.

– Это мой дом, мой! – подтянул сползающие штаны мужчина.

– Дзамбот там? – догадавшись, показал на девятый дом с другой стороны улицы Таймураз.

– А там Зарембо построился, – посмотрел мужчина с усмешкой на горцев. – Какая вам нужна улица?

Этого они не знали. Мужчина нехотя посмеялся, почесал грудь через раскрытый ворот нижней полотняной рубашки, смилостивился над ними:

– На этой улице Дзамбота не ищите. Хохлы здесь, – и исчез, прикрыв калитку на засов.

– Осетина нужно найти, – смекнул Таймураз. – Осетины друг друга все знают!

Дома были на один лад: ставни, высокие заборы, за которыми едва виднелись крыши сараев. Улицы наполнялись народом, а на душе у друзей становилось пустынно и тоскливо. Люди спешили. На них поглядывали с явным недоумением, а то и с насмешкой. В летнюю пору в огромных шапках и черкесках, застегнутых до самого ворота, в ноговицах, с хурджинами, перекинутыми через плечо, они и в самом деле выглядели забавно. И это желание горцев непременно с каждым прохожим поздороваться!

Осетины в городе – как не осетины! Угадав осетина, друзья обратились к нему, уважительно – по обычаю – спросили, чей он сын и с какого аула. Но он не стал им представляться, а торопливо спросил, чего они ищут. Дзамбота он не знал. До этой минуты и не подозревал, что существует аул Хохкау.

– Без адреса вам не отыскать Дзамбота, – объяснил он им. – Тут вам не аул. Здесь столько людей, сколько в вашем ауле не отыщется плодов деревьев, – сказал он, и, не мешкая, пошел от них, будто они в нем больше не нуждались.

– Эй! – попытался остановить его Таймураз, но тот даже не оглянулся...

Незаметно они оказались на шумной, оживленной улице, по которой носились взад-вперед подводы и фаэтоны с сидящими в них важными людьми. По тротуару шныряли работники в заношенных до дыр штанах, мастеровые в синих рубашках, выпущенных поверх брюк и перехваченных тонкими кавказскими ремнями. Мелькали горянки, одетые в темные до пят платья и закутанные в шерстяные платки. Барышни в белых нарядах шествовали не спеша, поглядывая по сторонам задорно и вызывающе, не то что горянки из их аула.

Мурат и Таймураз перестали здороваться с прохожими, поняв, что для горожан, мечущихся по улицам, они просто не существовали. На них смотрели, но их не видели. Людям было все равно, откуда они и куда направляются. И русские слова уплывали от Таймураза, он начинал бестолково выплевывать заученные фразы: прохожий, постояв минуту-другую, молча пожимал плечами и уходил... Возле роскошного особняка напротив широко распахнутых ворот стоял фаэтон с дремлющим кучером на козлах. Лошадь терпеливо отмахивалась от назойливых мух, осаждавших ее целой стаей. Длинноногий худой офицер в белой черкеске осторожно вел пухленькую барышню, восторженно-возбужденную, ухитрявшуюся на каждой ступеньке парадной лестницы споткнуться и с притворным испугом прижаться к своему обворожительному спутнику.

– Да, да! – капризно говорила она, лукаво и кокетливо поглядывая на него. – Я вам признаюсь: мне очень нравится ваш Кавказ. ОЧЕНЬ! – и весь облик ее кричал о том, что ей нравится не только Кавказ, но и ее блестящий, тонкий, сверкающий белизной и позолотой офицер.

Глубокое декольте барышни заставило Мурата закрыть лицо руками. Схватив за рукав Таймураза, он потащил его в сторону, сердито ворча:

– А! Зачем смотришь, Таймураз?! Женщина голая! Пойдем!

– Не на нее, – упирался друг. – На него смотрю.

Он не упустил ни одного жеста офицера, галантно подсаживавшего барышню в фаэтон. Кучер встрепенулся, взмахнул кнутом. Фаэтон рванул с места. Барышня, не удержавшись, неловко повалилась на сиденье, залепетала:

– У нас в Тамбове все степи и степи. А у вас горы! Ах, ваш Кавказ!

Офицер царственно и эффектно забросил на плечо башлык, возбужденно толкнул в спину кучера:

– Гони! Мигом! В Дарьяльское ущелье! Пошел!

Таймураз потянулся за фаэтоном, выскочил на проезжую часть улицы, приподнялся на цыпочки, чтобы еще раз увидеть офицера. Из-за угла вынырнула телега, чуть не сбила горца. Мурат едва успел оттолкнуть его к тротуару. Но Таймураз не обратил внимания ни на телегу, ни на толчок. Его взгляд был устремлен на удалявшийся фаэтон.

– Эх, Мурат, мне бы такую черкеску! – восхищенно зацокал он языком и, подражая офицеру, перебросил через плечо, точно башлык, хурджин, который своей тяжестью чуть не свалил его с ног. – А? – гордо воскликнул Таймураз, представив себя в фаэтоне на месте офицера рядом с барышней.

За их спинами раздался смех. Невысокий толстячок весело глядел на них с крыльца чайной. Из открытых дверей ее доносились пьяные голоса и тонкое пиликание скрипки. Мурат жадно втянул в себя щекочущий запах шашлыка. Толстячок требовательно махнул им рукой.

– Сюда, генацвали!

Он их повел не в чайную, а во двор, кивнул на сваленные в кучу дрова:

– Напилите, нарубите – за все заплачу.

Друзья охотно улыбнулись хозяину, закивали головами:

– Хорошо! Хорошо!

Это уже дело. Это уже ясно и понятно. Вот и им улыбнулась удача. Вот и они кому-то понадобились. Прежней неловкости и растерянности, что охватили их от сутолоки и равнодушия города, как не бывало. Сейчас они покажут этому грузину, а с ним и всему городу, на что они, горцы из Хохкау, способны! К вечеру от этой кучи дров ничего не останется. Взамен вырастет поленница, только давай работу и плати хорошо! Друзья сбросили с плеч хурджины, закатали рукава черкесок...

– Эй, Валика, пилу, топор неси! – услышали они голос хозяина. Пила, повизгивая, врезалась в толстое бревно, уложенное на козлы, отваливая от него огромные кругляши.

– Ну, Таймураз, вот и работаем! – радовался Мурат.

– Угу! – весело тянул в свою сторону пилу Таймураз.

Поленница выросла до крыши. Протерев пилу и топор, горцы прислонили их к сараю. Довольные, они стряхивали с себя пыль, когда на крыльцо вышел хозяин. Хотя друзья слышали, как минуту назад он весело кричал посетителям, теперь он был хмурым и неприступным. Друзья осмотрели двор, желая угадать, чем прогневали хозяина. Щепки были собраны в кучку, двор аккуратно подметен.

– Закончили, хозяин, – нерешительно улыбнулся Таймураз.

Но хозяин, хмурясь еще пуще, грозно спросил:

– Вам что, деньги дать или накормить вас?

Мурат, не поняв его, улыбнулся, стараясь не показать своей озабоченности хмуростью грузина. Таймураз, на миг оторопев от вопроса хозяина, но по-прежнему улыбаясь, твердо сказал:

– Мы за деньги работали.

Хозяин вытащил заранее заткнутую за пояс бумажку, протянул.

– Все? – взяв в руки ассигнацию, поразился Таймураз. – Мы же...

Но хозяин недобро глянул на них, нетерпеливо махнул в сторону ворот и ушел в чайную. Тотчас же оттуда появились трое здоровенных половых и, встав возле дверей, угрожающе поигрывали тяжелыми половниками...

... Работа в городе оказалась, но платили за нее так мало, что весь заработок уходил на пропитание. Теперь друзья заранее договаривались об оплате. Хозяева только посмеивались, когда не соглашались с их условиями: таких, как Мурат и Таймураз, много бродило по улицам – не одни, так другие возьмутся и за такую цену. А постоянного заработка не найти и в большом городе Владикавказе – это друзья усвоили быстро. Иногда горцам везло. Они как-то даже попали на мукомольню.

Грузчики, отупевшие от грохота жерновов и механизмов, покрытые с головы до пят мучной пылью, двигались по шатким мосткам. Таймураз был среди тех, кто, доставляя зерно в бункер, взбирались на самый верх мукомольни, Мурат носил мешки с мукой из подвалов к подводам, выстроившимся длинной чередой возле ворот. Им скоро до ужаса надоело проделывать день за днем, час за часом один и тот же путь. Они до каждой щербинки в земле, до трещины на лестнице изучили это расстояние, отделявшее ворота мукомольни от площадки крутой лестницы, что находилась на высоте пятнадцати метров над землей. Именно туда надо пробраться с мешком на спине по прогибающимся от тяжести доскам, втиснуться в узкую дверь, опорожнить ношу и опять спешить к подводам. И так минута за минутой, без отдыха – за этим следит приказчик, стоя посреди двора, откуда ему видны все работники. Иногда Мурат и Таймураз сталкивались во дворе и тогда, подбадривая друг друга, перемигивались... Сегодня у Мурата появилась дополнительная забота. Он с опаской поглядывал на маячившую перед ним спину щупленького паренька, который пошатывался от тяжести мешка и каждую минуту мог свалиться ему под ноги, а то и сбить весь поток рабочих. От рейса к рейсу его покачивало все сильнее. Стараясь подбодрить паренька, горец настойчиво повторял только что заученное слово:

– Молодец!

Паренек отвечал ему измученной улыбкой, но ноги его дрожали от напряжения. И случилось то, чего опасался Мурат. Потеряв равновесие, парень лихорадочно дернулся в сторону, доска под ногами пошатнулась. Мурат правой рукой подхватил сползавший со спины подростка мешок, но от толчка не устоял на мостках, и они оба дружно сорвались вниз. Мешок с тупым стуком ударился о землю и лопнул. Паренек, присев на корточки, торопливо задвигал ладонями, загребая муку в мешок. Над ним нависла тень приказчика. Он деловито и привычно замахнулся кулаком. Горец, перехватил его руку.

– Не смей! – сказал Мурат ему по-осетински.

Приказчик не знал осетинского языка, но понял горца. Освободив руку, он кисло усмехнулся и властно указал Мурату на ворота:

– Вон!

– Эй, Таймураз, эй!

Увидев Мурата за решетчатым забором, Таймураз встревоженно пошел с мешком на спине наперекор потоку, втискиваясь меж железными перилами лестницы и взбиравшимися наверх грузчиками.

– Ты что там? – нетерпеливо закричал он, приблизившись к воротам.

Мурат огорченно развел руками. К ним направился приказчик.

– Эй вы, голодранцы! Ты, – махнул он на Мурата. – Ты пошел, пошел вон! – Таймураза он энергично подтолкнул к лестнице. – Ты иди работай! Пошевелись!

Разум подсказывал Таймуразу, что бросать мукомольню нельзя. С таким трудом они устроились сюда – и теперь уходить? Но давно на душе у него было муторно, потому что не этого он жаждал, когда мечтал о городе, о заработках. В своих грезах он видел себя сильным и смелым, ему все аплодируют, а тут таскай на горбу изо дня в день огромные мешки, надрывайся, да еще приказчик будет тебе тыкать в спину! Таймураз навьючил на шею приказчика свой мешок.

– На! Не урони! – весело бросил горец приказчику его же, набившую всем оскомину, фразу.

Не удержавшись от неожиданно свалившейся на него ноши, приказчик упал на землю. И этот мешок лопнул, и из него высыпалось зерно...

– Дикари! Разбойники! – кричал вслед друзьям приказчик.

Они прошли мимо столпившихся у ворот безработных, долго и терпеливо ждавших вот такого счастливого случая и теперь старавшихся попасть на глаза приказчику, который, перестав грозить кулаком в спину горцам, окинул властным взглядом жаждущих работы людей и пальцем ткнул в одного, второго:

– Ты! И ты! Живо!

Осчастливленные его выбором мужики торопливо протискивались сквозь толпу к воротам.

... Переночевать друзья решили в парке, и в ожидании темноты сидели на скамье, привалившись спина к спине, и тупо глядели на веселившуюся толпу, на фейерверк, на лодки с белевшими в них огромными шляпами барышень, приветствовавших взмахами платков и вскриками вспышки огней, щедро пускаемых вертушкой. Мурат вытащил из хурджина затвердевший хлеб, разломал его надвое, подал кусок другу.

– Не надо, – отмахнулся Таймураз.

– Ты не переживай, – виновато произнес Мурат. – Не мог я сдержаться, когда увидел, как он руку поднял...

– Именины царя – большой праздник, а у нас в ауле не отмечают, – угрюмо сказал Таймураз.

– Таймураз, – повернулся к нему Мурат, предложил: – может, домой вернемся? В чабаны наймусь. Всем сено перекошу. Корзины буду плести... Заработаю деньги... Давай возвратимся!

– И-эх, Мурат! – отрицательно покачал головой Таймураз.– Нет нам дороги назад. Там много не заработаешь... – и зажмурился – новая вспышка фейерверка разноцветьем озарила глубокое небо...

В эту ночь полицейские к ним не придирались, не выгоняли из парка, и горцы выспались на траве. На следующее утро торжества продолжались, и друзья, отправившиеся на поиски работы, невольно замедлили шаг возле открытой площадки, на которой выступал дешевый балаган: детины и карлики поочередно поднимали гири, плясали, кривлялись... Никогда Мурат и Таймураз не видели ничего подобного и ахнули, когда карлик с удивительной легкостью поднял гирю, с которой не смог справиться детина. Но дальше произошло совсем удивительное. Лилипут уцепился за гриф штанги, которую собирался рвануть вверх огромный, до двух метров ростом, верзила. Толпа хохотала, предвкушая, как штанга вместе с карликом окажется в воздухе. Но что это? Поднял вверх штангу не верзила, а лилипут! Да как?! Вместе с детиной! Таймураз даже языком зацокал от восхищения. Вот штанга уже на вытянутых руках лилипута. Но к удивлению публики она продолжала ползти вверх, отрывая от помоста и верзилу, и лилипута! Одураченная толпа захохотала.

Мужчина в котелке и клетчатом костюме, больше всех смеявшийся, выбрался из толпы, сердито проворчал:

– Обман публики! Шарлатанство! Глупость разума! – он взобрался на стол, поднял над головой плакат с изображением человека в цилиндре и в клетчатом костюме с цепочкой от часов на жилете, с чемоданами в каждой руке, истерично закричал: – Маньчжурия! Маньчжурия! Прекрасная страна! А ну, подходи, мимо не проходи! Все сюда! Все сюда! – он посмотрел на Таймураза. – Что, джигит? Хочешь быть одетым, как я? – и поиграл цепочкой от часов. – Хочешь денег заработать? Часы заиметь? В шляпе ходить? Сто рублей иметь? Айда в Маньчжурию, в прекрасную страну! Раз копнешь лопатой – рубль найдешь! Два копнешь – богачом станешь! Ну, чего думаешь?..

Таймураз торопливо глянул на Мурата...

***

Кого только не было в глухой тайге, по которой вскоре должна была пройти железная дорога! Мурат не переставал удивляться – сколько народа собралось здесь, на этих туманных, поросших лесом холмах. Больше всех было русских – добродушных, легко вступающих в разговор. Тесной группой держались украинцы, по вечерам они пели у костров. Были китайцы и корейцы – маленькие, щупленькие, шумливые: их и отличить-то друг от друга невозможно. Кореец не в состоянии усидеть на одном месте и пяти минут: только что был возле тебя, ошарашил длинной и непонятной тирадой, окинул юрким взглядом – и вот он уже примостился к украинцам, подпевает им... Про молчаливых, грустных эстонцев говорили, что они не по своему желанию прибыли сюда. Много было немцев, татар, греков... Разные языки, обычаи, одежда, мечты, но в одном они сходились – все кляли тех, кто обманом и посулами заманил их сюда на съедение комарам, что тучами висели над головами. Только сильный ливень приносил спасение, но так случалось редко. Чаще дождь моросил с утра до вечера, тогда-то людей одолевали влага и мошкара.

По утрам, когда вся эта прорва людей – русских, украинцев, немцев, корейцев, эстонцев, китайцев, кавказцев – разбирала тачки и спешила к карьеру, чтобы, наполнив их щебнем, бежать к насыпи, Мурат не мог отделаться от ощущения, что они чем-то напоминают надоедливое комарье. Только атаковали они тайгу, и не было на земле силы, которая заставила бы их остановиться: так и крутились они день за днем на этом пятачке бескрайней тайги, ощетинившейся стеной высоченного леса, разбросавшей по трассе болота, что так ненасытно впитывали в себя непомерное количество щебня, прикрывавшейся низким небом, беспрестанно сыпавшим изморось.

Черкески на Мурате и Таймуразе поистрепались, руки покрылись мозолями – зудящими, кровоточащими, лица обросли бородой, глаза потускнели... Колеса тачки с утра до ночи вертелись, крутились, и, казалось, нет конца их мельканию. Люди работали исступленно, носились от карьера к насыпи с такой быстротой, что думалось, от того, как скоро успеет человек затащить свою тачку на насыпь и высыпать щебень, зависит жизнь его. Скоро наступала минута, когда руки начинали мелко дрожать, а ноги подкашиваться, когда взгляд застывал на сутулой спине бегущего впереди светло-русого Николая. Приближаясь к насыпи, русский разгонялся, его тачка с ходу преодолевала подъем. И горец задолго начинал разгон. Здесь, на стройке, был один закон: не отставать и не перегонять – и то и другое нарушало ритм работы, создавало толчею. С остервенением толкая тачку, горец взбирался на насыпь, когда Николай уже с опорожненной тачкой спускался вниз. Пробегая мимо Мурата, русский бросил взгляд на его тачку и с сомнением покачал головой. Что ему не понравилось, выяснилось, когда Мурат, сбежав к карьеру, стал орудовать лопатой, наполняя тачку.