Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

Значит, племянник, хочешь услышать, как я воевал... Вот думал: дай-ка поведаю все без утайки, и тебе полезно, и сам заново всмотрюсь в свое прошлое. Глядишь, и откроется истина, разберусь, отчего у меня эта боль да сомнения...

... Пиши, племянник, пиши, правильно расставляй слова, чтобы никто не догадался, что твой прославленный дядя никогда не ходил в школу...

***

Поначалу Чубову казалось, что его опасения напрасны и летнее наступление пройдет успешно. Он жаждал победы. Он молил о ней судьбу с той самой минуты, как гнетущую тишину фронта взорвал гул артиллерийской подготовки и над немецкими траншеями стали взмывать вверх фонтаны земли. Недолго длилась артподготовка, и Чубов знал почему – из-за отсутствия снарядов. И когда из траншей стали выскакивать русские солдаты и с грозным «Ура!» побежали по полю к немецким позициям, полковник не выдержал, устремился следом за ними, пытаясь перегнать солдат, чтобы они видели: командир полка вместе с ними, впереди них. Ему удалось оказаться в первых рядах наступающих, и он тоже кричал до боли в горле: «Ура!» В нужный момент, как он и приказывал, на поле появилась кавалерия. Он узнавал казаков и горцев в лицо, он кричал им что-то подбадривающее, но они не слышали и не видели его. Чубов пожалел, что сам не на коне, не рядом с ними. Он видел, как кавалерия обрушилась на немцев, как сверкали шашки, опрокидывая бегущие фигуры наземь... И тут же немецких траншей достигла пехота и стала орудовать штыками, выкорчевывая из щелей затаившихся германцев.

Они почти добрались до второй траншеи, когда их накрыла немецкая артиллерия. Взрывы снарядов раскидали наступающие цепи, втаптывали в землю лошадей и всадников. Заметались по полю казаки, горцы, солдаты. Мимо полковника испуганный конь волочил казака, не успевшего выдернуть ногу из стремени. Поле превратилось в ад, где смерть на выбор жадно секла молодых здоровых парней. На глазах Чубова происходило то, что он предвидел.

– Ложись! – закричал он. – Занять оборону! Коней – в укрытие.

Никто не слушал его. Всадники мчались назад во весь опор. Солдаты наперегонки пытались поскорее возвратиться в свою траншею. Они едва успели занять оборону, когда показалась цепь идущих в контратаку немцев. Сейчас бы ударить нашей артиллерии. Но она молчит, и опять ясно почему: нет снарядов.

– К отражению атаки готовсь! – кричал полковник. – Огонь!

Нет, таким жидким огнем не остановить германца. Чубов заметался по траншее, приказывая интенсивнее вести огонь, а потом и сам пристроился к брустверу и стал стрелять из пистолета в приближающиеся фигурки в касках...

... Пришлось-таки оставить траншею – уже нечем и некому было ее отстаивать. Невзгоды отступления обострили у Чубова чувство негодования и злости к тем, кто бросил войска на верную гибель. Он замечал, что недовольство из года в год разрастается, безмерно множится, и вот уже ненавидишь не только врагов, но и тех, кто мешает достижению успеха, а потом и тех, кто неудачлив, не сумел добиться победы. А затем раздражение, вызванное неурядицами, провалами, превращается в ненависть ко всем и вся, к соратникам, друзьям, близким; захватывает в свою орбиту все больший круг людей, пока не начинаешь ненавидеть и самого себя хотя бы за то, что появился на свет в этакое время.

... Грузились в эшелоны поспешно. Состав подали прямо в открытое поле. Лошади упирались, настороженно храпели, не желали идти по шатким деревянным настилам в теплушки.

Мурат сдул крошки с куска сахара, поднес к коню, который ему достался в наследство от погибшего Джамбота.

– Застоялся, мой красавец, – конь потерся шеей о плечо горца. – Ну вот, теперь наша очередь, пойдем, – он успокаивающе похлопал ладонью по его шее.

Животное не упиралось, доверчиво ступило следом за новым хозяином на дощатый настил...

От горцев и казаков не ускользнуло то, что за Петро явился офицер в сопровождении солдат. Василий нахмурился, чиркнул креслом, раздул фитилек:

– Чего-то, братцы, нечисто дело: в штаб с конвоем повели...

– Кого не надо – не поведут, – деловито заявил Науменко. – У него бумажки нашли, эти, листовки... Такую пачку... Тридцать штук... Смуту они сеяли: «Домой, домой»...

– Да Петро читать не умеет! – изумился Василий. – Петро эти бумажки на курево давал людям. И мне, и каждому!..

– А тебе что? – рявкнул на него Хоменко. – Как стоишь, сволочь? Смирно!..

Заиграл горн, и послышалась команда:

– Дивизион, стройсь! Быстрей, шельмы!

Когда горцы и казаки выстроились, Хоменко предупредил их:

– В дороге с посторонними не разговаривать, на вопросы не отвечать... Понятно?

– Так точно! – охотно рявкнул Науменко.

– Нет, не понятно! – неожиданно перекрыл его голос Халит. – Зачем мы все-таки едем в Петроград?

– Отставить разговорчики! – оборвал его Хоменко и, спохватившись, доверительно добавил: – Сам не понимаешь? Шпионы кругом! Повторяю: в столицу направляемся, чтобы сменить дивизию и... для безопасности Отечества...

... У взорванного моста замер длинный состав эшелона. За поворотом виднелся и второй. Ткнулась в реку железная ферма моста. По ней бродили саперы, пытаясь уяснить, как быстро сложить из шпал опоры и переправить на тот берег эшелоны. А пока шел ремонт моста, казаки и горцы высыпали на насыпь, облепили крыши вагонов, буфера, толкались в проемах дверей...

Чуть в стороне от дороги, на поляне, находился Чубов с группой офицеров. Со стороны эшелона донеслись громкие крики, аплодисменты, гул многоголосой толпы. Чубов прислушался, кивком головы приказал офицерам следовать за собой и поспешно направился к насыпи.

– Что-то, братцы, случилось, – насторожился Халит и предложил: – Ай да и мы!..

Добежав до эшелона, казаки и горцы увидели сбившихся в многотысячную толпу солдат, окруживших плотным кольцом трех штатских. Один из них, рабочий в кепке и кожаной тужурке, стоял на стуле и, обращаясь к толпе, гневно кричал:

– Вас, товарищи солдаты, обманули. Вас ведут на братоубийственную войну!..

Чубов, энергично расталкивая казаков и горцев, настойчиво продвигался к оратору. Халит поискал глазами Мурата и предложил:

– Пойдем и мы туда...

Над головами людей разнесся надрывный голос, обращенный к оратору:

– Да кто ты такой, чтоб вещать?!

– Скажу и это, – охотно откликнулся выступающий, и Мурат уловил знакомые нотки в его голосе. – Мы – трое делегатов, направленных к вам Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов. Сейчас не одни мы такие разговоры ведем. Думаете, только «дикая» дивизия нацелена на Петроград? Нет. Генералы двинули на нас многие части...

– Во-он оно что!.. – ахнул кто-то.

– Но и мы не дремлем, – продолжал оратор. – Ощетинился Петроград. На сотни километров растянулись позиции, занятые рабочими дружинами. Партия направила во все части посланцев, чтобы втолковать солдатам, что к чему, объяснить, какую бойню задумал Корнилов. Вам не следует идти в Петроград!..

Мурат, привлеченный голосом оратора, вытягивал шею, стремясь рассмотреть его, а потом, обогнав Халита, спешно стал пробиваться вперед.

– Так вы, выходит, Керенского защищаете?! – раздался вновь надрывный голос.

Волной прокатился ропот по многотысячной толпе. Прокатился – и снова наступила тишина. Оратор весело усмехнулся и задорно бросил шутку:

– Да кто ж он мне такой, Керенский-то, чтоб я его защищал? Свояк, что ли?

И тут откуда-то издалека донесся одинокий выкрик:

– Долой Керенского!

Солдатская масса разом грозно выдохнула:

– Долой!!!

Чубов просиял, обрадованно кивнул офицерам на толпу, двинулся к оратору. Но его опередил Мурат.

– Николай! Ты?! – закричал он и бросился обнимать выступавшего, обхватил его за талию, стащил под веселый гомон людей на землю.

– Мурат... Мурат... – растроганно шептал Николай.

Горец, не отрываясь от друга, взволнованно, не веря своим глазам, восклицал:

– Ой, Николай! Ай, Николай! Николай-а?!

Чубов, воспользовавшись паузой, поднялся на стул:

– Солдаты! Когда я вел вас в атаку, я не оглядывался. Я знал: вы идете следом за мной. Я верил вам – вы верили мне. Мы с вами честно служим России...

– Господин полковник! – прервал его Халит. – Зачем мы идем в Петроград? Сменить кавалерийскую дивизию?

– Это чепуха! Ложь! – укоризненно покачал головой полковник и доверительно признался: – От вас скрывали правду. – Он достал из кармана мундира телеграмму и зачитал ее в напряженной тишине: – «Предписываю войскам занять Петроград. Временное правительство, продавшее Россию Германии, свергнуть. Власть возьму в свои руки. На нас смотрит вся Россия. Генерал Корнилов».

– Станичники, Керенский-то изменник! – воскликнул Василий.

– Да, Керенский изменник, – согласился Чубов. – Кто виноват, что наступление было не подготовлено всерьез, провалилось и мы похоронили тысячи солдат? Керенский! Кто довел народ до нищеты и голода? Керенский! А кто покарает Керенского? Мы! И только мы! Вот для чего мы идем в Петроград! Спасти свободу! Круто повернулся к офицерам: – Господа! Готовьте полк к отправке!..

– Погодите, господин полковник, – закричал Халит.

– Чего годить? – разозлился Науменко. – Россию спасать надо. Вишь, Керенский продать ее наметил.

– На нас одних надежда! – выкрикнул рябой солдат и в ожидании похвалы посмотрел на полковника.

– Да, верно! – подхватил Чубов. – Мы служим не царям! Мы служим отчизне! И мы не потерпим нового царька Керенского! Долой Керенского!

– Долой!!! – дружно и яростно ответили солдаты.

Чубов обратился к Николаю:

– А вас, делегатов, мы попросим поскорее возвратиться в Петроград и передать всем: мы идем в столицу только для того, чтобы вышвырнуть вон предателя Керенского! Мы несем в Петроград счастье и свободу! – и без всякого перехода вдруг неожиданно скомандовал: – Солдаты! Слушай мою команду! Поротно... становись!!!

Загудела толпа, зашевелилась. Казаки и горцы бросились строиться. Николай отпустил плечи Мурата, встрепенулся, выхватил пистолет, выстрелил в воздух раз, второй, третий... Солдаты остановились, оглянулись...

– Товарищи солдаты! – закричал Николай. – Почему вы не спрашиваете: пустим мы вас в Петроград или не пустим? Так вот знайте: НЕ ПУСТИМ! Ненавидят вас в городе. Детей вами пугают. Люди в городе голодные, за хлебом день стоят, ночь стоят, а вас в город не пустят. И старики, и женщины, и подростки – все взяли в руки оружие, чтобы не пустить вас в город! Толпа негодующе зашумела:

– Шпион он, братцы! Он за Керенского!..

– Нет! – перекричал всех Николай. – Керенский и нам не нужен. А ну его к... Богу! – Он обернулся к полковнику: – Но нам не нужен и военный диктатор Корнилов! Он метит в цари! Поэтому мы и станем стрелять в вас первыми!

– Да шпион он! Не видите, что ль?! – закричал есаул.

– Николай – не шпион! – закричал Мурат. – Он – друг мой. Он как правда. Я всем его словам верю. Он много лет назад сказал, что сбросит своего тезку царя Николашку... И сбросил!

Солдаты придвинулись к Мурату, затаили дыхание, вслушиваясь в каждое его слово.

– Николай неправду не скажет. А он говорит: беду, горе мы несем людям. Старики, женщины, дети – все винтовки против нас берут! Вот пойми ПОЧЕМУ!

Задумался Мурат, и вместе с ним задумалась многотысячная толпа. Минута прошла в полной тишине. Каждый думал. Думал и полковник. Николай обвел глазами толпу и решительно откашлялся. Но секундой раньше заговорил Чубов:

– Мы не будем стрелять в женщин, стариков и детей. Это обещает и генерал Корнилов. Прогоним Керенского и возвратимся на фронт...

– Опять на фронт? – ахнули в толпе.

– В опасности наша земля, Отечество, – резко ответил Чубов.

– Лишние слова говорите, господин полковник, – покачал головой Николай. – Ответьте только на вопросы солдат: когда конец войне? Когда отпустите домой солдат? Когда бедняки получат землю?.. Говорите же, мы ждем!..

Солдаты притихли, напряженно ожидая, что скажет Чубов.

– Вы не солдат, и вам не понять нас, – сказал полковник. – Здесь армия, здесь присяга. Я тоже солдат, и я не уполномочен...

– А я уполномочен! – прервал его Николай. – Товарищи солдаты, слушайте приказ: именем Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, именем революции приказываю: седлайте коней и – по домам!

Солдаты растерялись: и хочется им выполнить этот долгожданный приказ, да кто знает, имеет он силу или нет...

– Мурат! – закричал Василий. – Он твой друг, ты нам и скажи: слушаться нам твоего Николая аль нет?

– Как скажешь – так и сделаем, – подал свой голос и Сафар.

– Солдаты! – закричал Чубов. – Сперва надо Керенского сбросить!

– Погоди, – тихо прервал его Мурат, – мой голос хотят слышать... – помолчав, он поднял голову и сказал: – Я с Николаем полмира прошел. Никогда он меня не подводил. Но сейчас я его слушать не буду. Он говорит – по домам! А я не пойду домой – я в Петроград пойду. Но не с тобой, господин полковник, а с Николаем! Кто хочет со мной – пожалуйста! Кто хочет домой – скачи домой!

– Домой! Домой! Домой! – пронеслось по насыпи, и толпа разорвалась, рассыпалась...

– Солдаты! – пытался остановить их Чубов. – Есть дисциплина! Есть воинский долг!

– Хватит! – оттолкнул его Сафар. – Домой! Эй, горцы, выводи коней! В горы поедем!

И вот горцы уже выводят коней из вагонов, спешно седлают, отмахиваются от уговаривающих их офицеров... Домой! Домой!

***

... Сквозь толпу рабочих, запрудивших огромный цех петроградского завода, пробивалась невысокая задиристая девчушка. Мурат видел мелькающую в гуще людей белокурую головку, с интересом следил, как она протискивалась меж тесно стоявшими рабочими и упрямо пробиралась к столу, на который взобрался Николай. Голос его гремел под сводами цеха, и совсем не обязательно было приближаться к столу, чтобы услышать гневную речь.

– Германский империализм замыслил удушить нашу республику. Немецкие дивизии двигаются на Петроград. Они мечтают потопить нашу революцию в крови! – взмахнул рукой Николай, и толпа беспокойно загудела.

По узенькому проходу, пробитому девчушкой в море людей, медленно продвигался чубатый детина, свистящим шепотом просил:

– Погоди, Глаша.

Но девчушка, энергично работая локтями, обернулась к нему, потянула за руку... Мурат усмехнулся: ни дать ни взять – огромная баржа, которую тянет маленький катер; такую картину он часто наблюдал на Миссисипи.

– Над республикой нависла угроза! Социалистическое отечество – в опасности! – сурово бросил в толпу Николай и сделал паузу...

Уцепившись за рукав парня, Глаша приподнялась на носках, но ей все равно было плохо видно. И тогда детина, ухватив ее обеими руками за талию, легко поднял вверх. Глаша громко на весь цех удивилась:

– Андрюха, глянь, усищи какие! А на носу очки!

Парень послушно повернул голову и увидел кавказца, что, выставив ногу, картинно стоял перед толпой. Левая рука его лежала на кинжале, правая упиралась в бок. Поверх черкески была наброшена черная бурка со светлым башлыком. Глаза сверкали сквозь очки.

– Ленин призывает к защите революции! – объявил оратор.

Рабочий в широкой кепке вдруг задвигал локтями, пробиваясь к столу, закричал глухим голосом:

– Товарищ, хватит агитировать – записывай меня!

Вся толпа мгновенно ожила и двинулась со всех сторон вперед. Громкий голос Николая перекрыл шум:

– Желающие в пехоту – сюда ко мне. А кто в кавалерию – к горцу!

Мурат с достоинством встретил взгляды людей. Николай соскочил со стола. Рабочие качнулись вперед, окружили его, Николай деловито стал записывать добровольцев.

– Котов Василий?.. По батюшке как? Никитич... Следующий...

Мурат с горечью прислушивался к тому, что делается у соседнего стола. Ни один человек не направился в его сторону. Безусый паренек с карандашом во рту повертел в руках тетрадочку, вопросительно посмотрел на горца, вздохнул:

– Дело добровольное... Не хотят в кавалерию.

Сверля недобрым взглядом толпу, Мурат возмутился:

– Не хотят?! Птицей быть не хотят?! Лучше этим, как его, что носом землю роет?!

– Кротом, – подсказал паренек.

– Коня! – приказал ему Мурат – Федька, слышь, коня! Сюда веди! – а сам побежал к Николаю; черной птицей мелькнула бурка в воздухе. Горец ловко вспрыгнул на стол, взмахнул рукой. Громкий выстрел плетью по воздуху громыхнул по цеху, заставив вздрогнуть рабочих. Мурат зло бросил в толпу яростное: – Эй вы! – Многое хотел он крикнуть им, но разве найдешь в горячке такие слова, чтобы проняло всех? Мурат соскочил на пол, встал перед Андреем, заглянул в лицо детине, спросил, прищурив в хитринке глаза: – Ты большой, а я маленький, да?

– На родню не смахиваем, – с легкой усмешкой ответил тот.

– Не такой большой, как ты, – охотно согласился Мурат и бросился к коню, которого ввел в цех недоумевающий Федька.

Абрек встал на дыбы. Горец упруго выпрямился в седле, шашка сверкнула над его головой. Толпа ахнула, расступилась. Мурат осадил коня перед Андреем, задорно крикнул:

– Эге! На коне каждый орел! – и внезапно нагнулся к Андрею, деловито спросил: – Немцы на кого похожи?

Детина недоуменно повел плечом и, не найдя ответа, пошутил:

– Выходит, что на... немцев.

– Э-э! – отмахнулся от него Мурат и доверительно сообщил столпившимся возле него рабочим: – Пушка по ним стреляет – не боятся, пулемет – не боятся... Аэроплана тоже не боятся! – и внушительно прошептал: – Шашки боятся! Кавалерии! Летишь, бурка развевается, шашка блестит! Немцу страшно. Он пушку бросит, пулемет бросит, бежать начнет, – и неожиданно с обидой закончил тираду: – А вы все – к Мухину! Друг он мне, Николай, а обидно! – и он, показав Андрею пальцем на Глашу, заявил: – Ей нужен не крот – ОРЕЛ!

В толпе рабочих засмеялись, зашумели. Андрей обиделся:

– Так я же эту животину только и видел, что под жандармами. С какой стороны к ней подойти – не знаю!

– Научу, – снисходительно пообещал горец.

Федька подчеркнуто чинно, с чувством собственного достоинства раскрыл тетрадь, расправил ее ладонью, испытывая терпение людей, послюнявил карандаш во рту, долго прилаживал кончик его к бумаге...

– Записывай, – торопил его Андрей. – Зыков...

– Сразу писать? – искоса, с лукавой улыбочкой посмотрел на него Федька. – Зыкова? За какие заслуги? – и снисходительно сообщил: – К нам так просто не запишешься – у нас не пехтура, – и скомандовал, показав на стоявшего поодаль в ожидании Мурата: – Айда туда, ребятки! Сам испытывать будет.

Когда рабочие выстроились неровной шеренгой, горец неторопливо прошелся перед ними, всматриваясь в лица, ткнул пальцем в молодого паренька в косоворотке, показал ему растопыренными двумя пальцами на свои глаза, приказал:

– Смотри сюда. Не отводи!

Николай озадаченно спросил, глядя на вцепившихся напряженным взором в зрачки друг друга горца и рабочего:

– Что делаешь, Мурат?

– Мне с ним в атаку идти, – сурово ответил горец.

Николай подмигнул рабочим и отошел. Спустя минуту Мурат удовлетворенно хмыкнул и спросил паренька:

– Звать как?

– Виктором кличут, – вытер заслезившиеся глаза паренек.

– Федька, это наш, запиши! – скомандовал горец и подступил к рабочему в спецовке.

Андрей нетерпеливо ждал своей очереди. Глаша, не посмевшая встать в строй, широко раскрытыми глазами следила за горцем. Когда рабочий, не выдержав взгляда, сконфузился, Мурат рассердился, махнул рукой в сторону Мухина:

– Николай, этот – твой!

Протиснувшись между рабочими, Глаша направилась к горцу. Мурат вздрогнул, увидев перед собой женщину.

– И меня испытай, – сказала она, насупив брови.

– Женщин не берем.

– Почему женщин не берете? – метнулась Глаша к Николаю.

– Берем, – успокоил ее тот.

– Смотри, – помявшись, нехотя сказал Глаше Мурат.

– Не подкачай, Глаша, – подбодрили девушку из строя.

Глаша оказалась с характером. Пот выступил на лбу горца. Отведя взгляд, он сказал смущенно:

– Не могу женщинам в глаза смотреть...

Первое испытание оказалось не самым трудным. Здорово, конечно, когда конь под тобой птицей расстилается, шашка блестит, бурка за плечами полощется. Но конь может оказаться с норовом. Не каждому даст оседлать себя, а сядешь в седло – старается сбросить, затоптать. Вьюном под тобой вертится, брыкается, на дыбы встает – попробуй догадайся, что он еще выкинет в следующее мгновение. И чем ты неопытнее, тем труднее тебе справиться с горячим конем, словно чует он – слабоват наездник. А как блестит обнаженная шашка! Да только вытащить ее из ножен мало, надо еще научиться рубить ею. И тут свои хитрости имеются. Дай шашке не тот уклон, не вложи вовремя силу в удар да не поддерни на себя – так и ляжет плашмя. И бурка сковывает, тянет назад... Чтобы всеми премудростями верховой езды овладеть, чтобы стать грозой для врагов, тебе вновь и вновь приходится скакать, взмахивать шашкой, рубить лозу, не ломая ее, а отсекая, да еще следить за тем, чтобы конь не понес, не ускакал в сторону от длинного ряда подставок с торчащей лозой...

Мурат сам показывал, как надо сидеть в седле, как готовиться к удару, концентрируя силу в руке, как размахнуться и опустить шашку, как при этом управлять конем. Все у него получалось ловко! Рабочие не верили Мурату, который уверял их, что за месяц обучит всем премудростям будущих конников. Больше времени не было. Их ждали на фронте.

Но пока их посадка в седле была неуклюжа; кто съезжал на бок, кто то и дело взмахивал руками, пытаясь сохранить равновесие. А Глаша, та вообще хваталась рукой за гриву коня, только так и могла усидеть.

... У Андрея свалилась кепка, но он весь в порыве, энергично размахнувшись, с силой опустил шашку на тонкую лозу. Лоза согнулась под ударом, но не отвалилась. Почему? – недоумевал Андрей. Мурат приподнял его руку с шашкой, показывая всем, что Андрей бил тупой ее стороной. Горец не стал его стыдить, а поскакал к старту, на полном ходу ловко достал с земли кепку...

... И это было не самое трудное – научиться скакать и рубить лозу. Вот когда ты попадаешь впервые в ад, который называется артиллерийским обстрелом, и над тобой каждую минуту, жутко свистя, пролетают снаряды и рвутся в нескольких метрах, взметая ввысь землю со снегом и камнями, обрушивая их на тебя, и земля, родненькая землица, к которой ты прижимаешься изо всех сил, будто это твоя страстная полюбовница, вся дрожит, шарахается под тобой, – все становится вдруг зыбким, вселяющим страх, который не можешь никак унять, и видишь, что даже кони, стоящие в низине, жмутся один к другому, сбились в кучу, их бьет мелкая дрожь, у них раздуваются ноздри, – вот тогда охватывает тебя такая жуть, что еще миг – и сам станешь молить о скорой смерти...

– Шпарит проклятый немец! – чертыхнулся матрос. – И снарядов не жалеет! – Он кивнул на окопы: – Совсем твои ошалели, – и презрительно сплюнул сквозь зубы: – Салаги!

Мурат перевел бинокль с германских позиций на свои окопы, всмотрелся в распластанные фигурки, над которыми взмывали грибки взрывов, тяжко вздохнул. Прав матрос: растерялись ребятки. Плохо, когда в первый бой попадаешь под такой сплошной огонь вражеской артиллерии, а пойдет немец в атаку, что станут делать? Сейчас уже побросали винтовки. Мурат вытащил трубку, набил ее табаком, прикурил и, поднявшись во весь рост, направился к окопам.

– Эй, кавказец, куда ты? – закричал ему вслед матрос.

– Сейчас испугаются – всегда дрожать будут, – ответил горец.

– Чумной! – вновь чертыхнулся матрос. – Чем ты им поможешь?! – он по собственному опыту знал, что с этим страхом каждый должен справиться сам.

Снаряды подрезали ветви, крошили стволы, накрывали окопы. Шарахались из стороны в сторону кони, еще сильнее жались к земле-матушке люди. Андрею казалось, что он один остался живым в этом аду. Разве уцелеет кто-нибудь, когда такое творится вокруг? Всех немцы угробили, а теперь вдруг огонь только по нему. Все снаряды в него летят! И каждый взрыв отзывается в нем дрожью и проклятием. И вдруг он услышал над собой знакомый голос:

– Правильно, сынок, пока пушки стреляют, лежать надо.

Андрей с боязнью оторвал голову от земли. Мурат, пыхтя трубкой, поглядывал на него с ободряющей улыбкой. Рядом взорвался снаряд, осыпал землей и снегом горца, но он не стал стряхивать с себя комья.

– Лежи, лежи. Дурак, кто голову зря подставляет под осколки, – запросто кивнул он Андрею и пошел вдоль окопов.

Андрей приподнялся на локтях. Горец останавливался возле бойцов, говорил им что-то, и ему словно не было дела до снарядов, рвущих землю. Один из них ударил совсем рядом с ним. Волной воздуха чуть не сбило с ног Мурата, но он устоял. И неведомо было Андрею, что из груди Мурата едва не вырвался стон. Он проглотил его и пошел дальше, нагнулся к брустверу, поднял опрокинутую взрывом винтовку, стряхнул ее, подул, сбивая с затвора снег, подал молодому бойцу, сказав с упреком:

– Поставь в окоп рядом с собой, а то испачкается...

Как мало надо человеку в самый трагический момент жизни для того, чтобы поверить в себя. Только что бойцам казалось, что все кончено, что наступил последний час в их жизни. И вот все так же дрожит тело, все так же в ушах звенит гром, а в душе потеплело, потому что появилась надежда, и уже кажется – не все потеряно, не так страшен черт, как шум разносит. Ходит же перед окопами Мурат, и ничего с ним не случилось. Бодрый и спокойный... Люди ожили, заулыбались, стали переговариваться.

– Завороженный, что ль? – кивнул на командира молодой боец.

А «завороженный» Мурат, обойдя окопы, медленно направился к опушке леса и, только поравнявшись с матросом, позволил себе глухо застонать. Неожиданно он тяжело повалился на землю.

– Помоги мне снять сапог, – попросил он озадаченного матроса.

Сапог был полон крови. Матрос покачал головой, представив себе, как горец ходил под обстрелом с засевшим в ноге осколком и каждый шаг пронизывал его болью, страшной, нестерпимой.

– Или не больно было? – поведя плечом, спросил он.

– Зачем кричать? – поморщился Мурат и показал на грудь: – У них тут больнее было.

Глаша обматывала ему рану, когда раздался сигнал атаки.

– Коня! – закричал горец и в ответ на протестующий жест девушки успокоил ее: – На коне и хромой – всадник! Коня! – Гарцуя на Абреке перед окопами, он скомандовал: – По коням! За мной, ребятки! – И никому в голову не пришло, что командир ранен...

Глава 20

Лес, густой, манящий прохладой и высокой пахучей травой, утопал в тиши. Стройные стволы деревьев уносили в голубизну неба свои дрожащие под легким мановением ветерка верхушки. И птицы, пораженные красотой леса, умолкли. В его объятьях и ты забыл обо всем. И слух твой улавливает едва слышимое журчание речки, с трудом пробивающейся сквозь лес. В водах ее отражаются небо и деревья, и эта нарисованная самой природой картина красочнее и величественнее, чем сама действительность.

Там, где высокие деревья свешивают до самой земли густые ветви, на бугорке у самой воды пристроился Мурат. Он ушел подальше от места стоянки отряда, чтобы здесь, в лесу, обдумать обстановку, которая стала проясняться после двухдневной разведки.

Наедине с природой куда девался его грозный и воинственный вид! Пышные, заставляющие трепетать врага усы смешно топорщились в стороны. Он был в нижней рубашке; подвернутые штанины брюк оголили босые, белые, давно не видавшие солнца ноги. Горец опустил ноги в речку и шевелил пальцами, наслаждаясь прохладой воды. Глаза его сквозь стекла, окантованные примитивной железной оправой, задумчиво изучали дно речки, усыпанное галькой. Мурат не знал, сколько времени он здесь, ибо в лесу, да еще когда тебе покойно и хорошо, человек теряет чувство вечной спешки. Он бы еще долго так сидел, если бы покой его не нарушил крепыш-мужик в лаптях, вышагивавший по лесу. Он, собственно, и не собирался никому мешать: шел по лесу, занятый своими думами. И наверное, так бы и прошел мимо – и горец не услышал бы шагов, потому что тот был в лаптях, – не попадись ему на глаза черная черкеска, распластанная на кустах, как на кресте. Точно живая, с разбросанными в стороны рукавами, она заставила мужика вздрогнуть и на месте замереть; он никогда не видывал такого одеяния. Мужик скользнул взглядом по черкеске, осторожно осмотрелся по сторонам. Вокруг покой, никого не видать. А черкеска на кустах! Мужик не сразу решился... А решившись, деловито сорвал черкеску. От неосторожного движения в речку упала веточка. Мурат оглянулся и увидел мужичка, пробовавшего сукно на ощупь. Оставшись довольным добротностью ткани, он по-хозяйски, как уже свою вещь, свернул черкеску.

Первым желанием горца было грозно окликнуть мужика, но в этот миг тот вдруг присел на корточки и вперился в землю, вернее, в траву. Что он там нашел?! Мурат приподнялся с места, озадаченно почесал пальцами волосатую грудь. Горец, подняв сапог, стал штопать дыру...

Как горец и предполагал, мужик появился с другой стороны леса. Вышел напрямик к нему. Вот он раздвинул кусты на берегу реки и... увидел Мурата, чинившего сапог. Убедившись, что горец и не собирается оглядываться, мужик облегченно вздохнул и начал тихо, по-гусиному переваливаясь с боку на бок, удаляться. Он успел сделать два шага, когда его настиг голос Мурата:

– Повесь, где висело.

Мужик вздрогнул, посмотрел на горца, который и не думал поворачиваться в его сторону, подумал: не померещилось ли?

– Ну? – грозно сказал тот.

Мужик нехотя подошел к кустам и, развернув черкеску, разложил на прежнем месте. И только отбросив рукава в сторону, заметил на черкеске орден с красным подкладышем под ним. Он ошарашенно притронулся к нему пальцем и настороженно оглянулся на спину горца.

– Я еще там тебя приметил, – не оглядываясь, ткнул пальцем на кусты Мурат.

Мужик недоверчиво хмыкнул, переступил с ноги на ногу, возразил:

– Приметил бы – остановил.

– По моему следу шел – сам ко мне и пришел, – пояснил горец.

– А кабы я свернул со следов и с твоим сарафаном убег?

– Не убег же, – усмехнулся Мурат.

Мужик улыбнулся добродушно, искренне, но сразу же подумал, что от такого странного человека всякое можно ожидать, и стал пятиться назад.

– Стой! – приказал горец, опять же не оглядываясь.

– У тебя и на затылке есть глаза?! – в сердцах спросил мужик.

– Река – мои глаза, – показал кинжалом в сторону воды Мурат, на поверхности которой четко виднелось отражение берега и мужика. – С Сельца ты?

– Оттель, – согласился мужик и поспешно добавил: – Дмитрий я, пастух. Вертаться мне пора.

– Вместе пойдем, – оборвал его Мурат и спросил: – Шел куда?

– До Змойки, – нехотя признался мужик.

– Врешь, – укоризненно покачал головой горец: – Дорога на Змойку вон там идет. Сам по карте смотрел.

– Оно верно, – согласился мужик, – дорога бочком идет, мимо бугра, обходя энтот лес, считай, верст на сорок. А я напрямик.

– Почему прямо дорогу не сделали? – рассердился горец.

– Лес графский, – усмехнулся мужик. – Не позволяет.

Мурат с огорчением вытащил ногу из воды, ступил на берег.