Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)

– У меня есть работа, дом, мать, жена, сын – что мне еще нужно? Не поеду я.

Зина поправила одеяло, заговорила серьезно:

– Тебе еще много чего нужно! Трактор научиться водить, грамоту познать, науку... Трактор для тебя не просто железный конь. Это... это крылья твои, Тузар. – И, приподнявшись, решительно тряхнула косами: – Ты не поедешь – я поеду!.. Так и знай – поеду! – и обняла его: – Прошу тебя, Тузар, не позорь нас. Ты должен стать первым трактористом Хохкау, должен!..

– Да не смогу я, – простонал он.

– Сможешь, – стала уверять она. – Ты у меня умный! Ты у меня смелый и решительный! Ты все сможешь! Ты и меня научишь водить трактор. Да, да, и меня!

– Не женское это дело – трактор, – мягко обнял он ее.

– Таковы мужчины: сам еще и трактора не видел, а уже объявляешь работу на нем мужским делом...

***

Всякий раз, как Мурата вызывали в Алагир или очередная проблема вынуждала его отправляться в райцентр, на обратном пути он непременно делал крюк и навещал Умара и Урузмага. И каждое посещение Ногунала вызывало радость – он видел весомые приметы улучшения жизни переселенцев и горечь – большинство семей обитали еще в землянках и полуразвалюшках, где было сыро, темно и тесно. Верили, что это ненадолго, но годы шли, а землянки все еще пестрели по всему аулу. Зато у большинства переселенцев никогда не было столько зерна и картофеля, как теперь.

Власть оказывала помощь переселенцам, коллективы предприятий из своих скудных запасов изыскивали лес для строительства домов, делегации рабочих доставляли строительные материалы в аул и торжественно вручали сельсовету, там потом обсуждали, кому отдать его. Учитывали все: и время, что прошло с того дня, как переселилась семья, и количество душ, как работают...

Главной заботой была земля. Она и только она держала переселенцев в этом селе. Мурат поражался энергии Умара. Казалось, он забыл, что такое отдых. В жаркую страдную пору, едва начинало светать, Умар поднимал Руслана и Езетту. А возвращались они домой затемно.

Умара мучила совесть, что он еще ютится в землянке. Но что поделаешь? Весной нельзя упускать время сева. Лишь убрав урожай, Умар решил всерьез взяться за строительство жилища. Где взять кирпич, камень, лес? Умар нашел выход.

– Мы разберем хадзар в Хохкау, тот, который мне отдали, – заявил он. – Все равно он пустует: люди боятся обвала. Перевезем сюда и поставим заново здесь...

Мурат усомнился в возможности этого, прикинув, сколько раз на трех подводах придется проделать путь от Ногунала до Хохкау и обратно.

– А ты мне подскажешь другой выход? – сердито уставился на него Умар. – Не знаешь другого? Вот и я не знаю!..

Это был тяжкий труд. На него были потрачены осень, зима, весна и часть лета...

– Скоро, скоро будем отдыхать, – подбадривал всех родных Умар. – Каждый в своей комнате!..

Когда, наконец, хадзар Умара перекочевал в Ногунал и он возвел фундамент, в одну из суббот вечером Умара навестил гонец, который объявил, что завтра, в выходной день, по решению сельсовета все мужчины в семь утра соберутся на участке, чтобы помочь построить жилье.

– За что такая честь? – прижал ладонь к груди Умар и с дрожью в голосе стал благодарить: – Передай людям, что вовек этого не забуду...

– При чем здесь я? – весело отозвался худенький, больной туберкулезом осетин, которого ввиду его болезненного состояния пристроили при сельсовете не то сторожем, не то посыльным. – Завтра соберутся люди – сам им все и скажешь. – И уже на пороге напомнил: – Не забудь про угощение...

– Конечно, конечно, угощение будет, – встрепенулся Умар, зная, что хозяин, которому помогает все село, обязан в знак благодарности накрыть стол...

Спустя десять месяцев Умар одним из первых в Ногунале справил новоселье не в полуземлянке, а в настоящем доме.

Глава 32

Ив Ногунале что ни день вспыхивали разговоры о том, почему не все переселенцы вступили в недавно созданный колхоз. И «за», и «против» приводились доводы. Но как ни старались приезжие представители района и даже области уговорить Умара и Урузмага подать заявления, ничего не получалось...

Как-то после совещания в райисполкоме Дауд упрекнул Мурата: мол, даже твой брат Умар, красный боец, не желает вступать в колхоз... Тотырбек Кетоев, тот, что вместе с братьями Гагаевыми сражался с Деникиным, стал председателем колхоза, а брат Мурата не пожелал вступить в него... Не странно ли?.. Больно задела самолюбие Гагаева эта его реплика. Мурат не стал ему объяснять, насколько он огорчен упрямством брата. Что-то перестала тянуться его душа к Умару. И причина ясна: Умар внутренне изменился. Хочется упрекнуть его, да язык не поворачивается. Собственно, в чем он виноват? Он всего добился собственным трудом. Умар отстроился и стал обладателем первого по величине хадзара в Ногунале. Через год, построив дом с двумя комнатами, он отселил в него Урузмага. Потом братья и хозяйство стали вести каждый сам по себе. Прошел год, второй, третий... Умар все так же упрямо обрабатывал землю, косил сено, заготавливал дрова. На зиму перегонял в специально сделанный загон отару овец, а летом вновь отправлял их на горные пастбища.

Но от людей ничего нельзя скрыть. Умар вдруг стал жесток не только к земле, пашне, лесу, вырывая у них все, что могли родить. Он стал жесток и к односельчанам, и к домочадцам... Нет, он не был скупым, он часто баловал детей и жену подарками, доставленными из города, причем все знали, как дорог ситец на городском базаре, а к лакомствам – сахару, конфетам – вообще не подступиться... Но щедро снабжая семью, балуя малышей, Умар требовал, чтобы в доме все расходовалось разумно, пытался и детей приучить делать мало-мальски полезное.

– И мертвую мышь на дороге подбери – кошке на обед пойдет, – твердил он им.

Безжалостный, тяжкий труд Умара дал богатство семье. Видели это и соседи. Сельчане нередко ходили к Умару подзанять муку, мясо, соль... Старались приходить в такое время, когда самого хозяина не было дома. Нет, Умар не отказывал им в просьбе, но весь его вид говорил о презрении к тому, кто не имеет вдоволь еды.

– Сейчас каждый может быть сыт и одет, – твердил он. – Голодают теперь только беспробудные пьяницы и бездельники.

Умар первым в селе посадил на крутом пустыре сад, который вскоре принес урожай; сам укладывал, тщательно перебирая, фрукты на зиму в подвале. И они сохранялись чуть ли не до весны. Первым он стал и землю поливать. Нет, он не таскал воду в ведрах на поле. Своими руками смастерил нечто, напоминающее водяную мельницу. Чаши с зачерпнутой водой высоко поднимались и опрокидывались над деревянным желобом, из которого живительная влага разбегалась ручейками по всему участку земли.

Не всем нравились его настырность и жадность к работе. Многие стали коситься на Умара после того, как он нанял двух сирот-подростков пасти отару. Затем в один из приездов в Ногунал Мурат неожиданно встретил на улице Инала, того самого Инала, над которым весь Нижний аул насмехался, таким он был пьяницей. О нем даже песню сложили, и некоторые отчаянные горцы, завидя Инала, пели ее, зная, что сойдет с рук, потому что для Инала уже и честь семьи была нипочем. Кетоевы стыдились его, ведь он приходился им родственником. И вот этот пьяница оказался в Ногунале. И привез его Умар.

– Зачем он тебе? – напрямик спросил Мурат.

– Пожалел его, – ответил Умар. – Человек там с голоду помирает. А у меня на него еды хватит.

Намерение будто и невинное, но вскоре Мурат убедился, что и тут у старшего брата был свой расчет. Умар не давал спуска Иналу, тот действительно бросил пить и работал за двоих...

– Так ты, Умар, по-прежнему не желаешь вступить в колхоз? – в очередной приезд спросил его Мурат.

– Почему ж мне не желать? – пожал плечами брат.

– Чего ж тогда молчишь?! – возмутился Мурат.

– Да вот как подумаю, с кем я буду в колхозе, – желание пропадает...

Так, повторяя прежние отговорки, он и в Ногунале упрямо отнекивался от вступления в колхоз.

Урузмаг признался Мурату, что и у него странно складывались взаимоотношения с Умаром. Вначале Умар и знать не хотел Фаризу, ибо она была из тотикоевской фамилии. Он и на свадьбу пошел скрепя сердце... В первый год пребывания в Ногунале, когда семьи братьев жили вместе, Умар приглядывался к Фаризе. Ему пришлось по душе, что молодая жена Урузмага старалась жить, придерживаясь старинных законов: быть незаметной в доме, не лезть на глаза, появляться только когда необходимы ее работящие руки и сноровка, с утра до ночи крутиться в хлопотах, просыпаться раньше всех, ложиться позже всех; накрывая на стол, усаживаться за него только после того, когда все члены семьи – сытые и довольные – поднимутся.

Через год после свадьбы Фариза родила сына. Нарекли его Измаилом. На кувд в честь новорожденного первым пришел Умар. Неожиданно для всех он сделал щедрый подарок Измаилу – коня. Урузмаг был тронут до слез.

Позже Умар еще несколько раз под тем или иным предлогом заглядывал в дом брата, вел себя шумно, весело, подзывал к столу хозяйку и благодарил ее за угощение. В одно из таких посещений он с укором спросил у Урузмага, почему тот не вступает в колхоз.

– А ты? – уставился на него тот.

– Ты по мне не суди, – сказал Умар брату. – У меня своя дорога. Ты прислушивайся к Мурату. – Умар насмешливо произнес: – У его дум и желаний полет легкий, они не отягощены заботами о нажитом богатстве, – и вздохнул: – Иногда я ему завидую. Не тому, как он живет, а тому, как решителен.

В другой раз заговорил о городе. «Там, конечно, жить легче», – вздохнул Умар и принялся говорить о том, что не мешало бы Урузмагу перебраться со временем во Владикавказ. Умар поможет ему купить дом, обзавестись мебелью. Предложение брата застало Урузмага врасплох, но, поразмыслив ночь, он пришел к выводу, что ему, инвалиду, в городе не так тяжко придется, как в селе, где все хозяйство держится только на нем. Утром Урузмаг дождался, когда Умар вышел из дома, и будто невзначай пошел ему навстречу. Поравнявшись с братом, объявил, что согласен перебраться в город, на что Умар усмехнулся:

– Не сразу, брат, не сразу... Ты не пожалеешь, что избрал Владикавказ... – и больше не заговаривал с ним на эту тему.

А через три дня Умар отвез Руслана на стройку Бесланского маисового комбината. Ни с того ни с сего...

Опасался ли Умар чего-то? Конечно. Иначе не поймешь, почему он так сурово поступил со старшим сыном. Обиделся Руслан на него. Сильно. Чего ради на отца напала блажь отвезти его, четырнадцатилетнего, на стройку, в палатку, к незнакомым людям? Чем он провинился? Все в доме, в том числе и сам Руслан, были убеждены, что он у отца любимец, доказательств тому было не перечесть. И лошадь у него была такая прыткая, что ее мог обогнать лишь отцовский конь. И одевался Руслан лучше всех в селе – отец привез ему черкеску из Кабарды. И за столом ему подкладывал лучшие кусочки. Руслан ломал голову, пытаясь понять, чем разгневал отца. Чем-то ведь вызвал недовольство, если тот оторвал его от семьи. Умар в дороге пел, серьезных разговоров избегал, настойчивых взглядов сына старательно не замечал...

На фоне лесистых гор разбросанные посреди поля палатки, освещенные лучами заходящего солнца, казались живыми существами, вцепивишмися кольями-шупальцами в землю. Отец направил бедарку к самой большой из них, рассчитанной этак на десять-двенадцать человек. На одной из стен ее было написано: «Наш комбинат будет крупнейшим в Европе!» Метрах в сорока одиноко торчала заводская труба, на которой краской была выведена дата «1914» и фамилия «Ага-Бала Гулиев». А за нею кирпичные стены ползли, казалось, в самое небо. Возле палатки у грубо сколоченного стола собралась взволнованная толпа строителей.

– Как пчелы гудят, – усмехнуся Умар и натянул поводья: – Тпру!

Строители не обратили внимания на подъехавшую бедарку. Они были увлечены письмом, которое им, сердито посапывая, читал сухой старик, сидевший во главе стола.

– «Горцы! Осетины! И вот я, Ага-Бала Гулиев, обращаюсь к вам!» – голос старика в негодовании запнулся.

Рыжий паренек толкнул в бок соседа, дурашливо произнес:

– Слушай, Ахсар, к тебе обращается твой заграничный благодетель.

– Сергей! – шикнули на него, и толпа опять уставилась на старика.

– «... Я подарю вам свой завод. Но взамен требую: прочь большевиков! Гоните советскую власть!» – Старик поверх очков оглядел строителей и усмехнулся: – Вот так! Гоните советскую власть и его труба – ваша! – он махнул рукой себе за спину: – Вот эта труба!

– Щедрый! – засмеялась девушка и взглянула на бедарку и незнакомцев.

– Дядя Соломон, да кто он такой, этот Ага-Бала? – с горячностью спросил Ахсар.

– Э-э, не к тому обращаешься. Пусть дядя Мисост поведает вам об одноруком персе, – произнес Соломон и кивнул на сутулого пожилого горца, не забыв насмешливо добавить: – Ему он показался богом.

– Почему не умирает твоя память? – в сердцах проговорил Мисост. – Почему держит в себе каждую мелочь? Язык твой, Соломон, на тебя похож – такой же длинный.

Толпа с интересом следила за их перепалкой. Умар и Руслан стояли в пяти шагах от строителей и ждали, когда на них обратят внимание. Ну и одежда была на строителях – рваньем и то трудно назвать. Черкески с дырами, а то и залатаны разноцветными лоскутками. У Ахсара спина и живот повязаны шерстяным платком. Неужто он, Руслан, будет работать рядом с ними?

– Так вы видели Ага-Бала?! – спросил Сергей.

Мисост и Соломон нехотя поведали о том, как много лет назад, в жаркий летний полдень, они заснули в тени дерева у обочины дороги. Проснувшись от стука колес, Мисост поднял голову, глянул влево и ахнул: по дороге не катилась, а летела чудо-коляска. Фаэтон покачивался от быстрой езды, а из него поглядывал по сторонам, не-ет, не человек – сам Бог – в высокой островерхой белой папахе и красной черкеске. Завидев сонных пацанов, он вытянул руку – а она без пальца!.. Обомлел Мисост: и знал, что не сон, а сном казалось появление этого человека, повторявшего одно и то же осетинское слово: «Цас? Цас?» – «Сколько? Сколько?» И Соломон проснулся. Позже выяснилось, что Ага-Бала – а это был он – ездил по полям Осетии и дотошно расспрашивал горцев, купцов и перекупщиков, сколько зерна кукурузы получают осетины с гектара и какова цена ей на базаре. Повсюду видел он кукурузу, а чуял запах золота. Не дурак он был, этот Ага-Бала, не дурак. Узнав, что здесь высокие урожаи, а цены низкие, задумал построить завод по переработке кукурузы. И место для него выбрал неплохое. Рядом – станция Беслан, под боком – река Терек. И еще одну фразу, рассчитанную на бедняков, заучил по-осетински перс: «Я вас осчастливлю!» Ага-Бала выкрикивал ее везде, твердил, что будет закупать на месте, как говорится, на корню, всю кукурузу, освобождая горцев от лишних хлопот. Да тонка оказалась у перса кишка: в течение нескольких лет смог он воздвигнуть только стены двух корпусов да трубу, а тут и бежать ему время пришло к себе на родину. И вот Ага-Бала опять выплыл, весточку прислал, ответа ждет... Чудно!.. Соломон покачал головой.

Умар вдруг шагнул вперед, внимательно взглянул на Соломона и Мисоста. Что-то ему явно не понравилось, и он поморщился. Руслану даже показалось, что отец собрался вернуться к бедарке, но, встретившись со взглядом сына, передумал.

– Есть предложение послать письмо господину Ага-Бала, – заявила девушка с черными косами. – Всю нашу позицию по данному вопросу ему высказать. Не дарите, мол, господин, того, что вам не принадлежит!

– Заместо резолюции – открытое письмо персу! Можно и так, Надя, – согласился Соломон и разложил бумагу.

– Да, откровенно, – разгорячился каменщик Сергей Зыков. – Как казаки турецкому султану. А что?! Почему мы должны цацкаться с буржуями? Мы не холуи! Они там вишь как пишут: выгоняйте большевиков да получайте подарочек! С такими нужно разговаривать по-нашенски. Бабы и все слабохарактерные, заткните ушки пальчиками, я буду диктовать! «Ты, старый, вонючий, бесхвостый ишак, господин Ага-Бала... »

Дальше пошли такие слова, что Умар покосился на сына, – и вновь ему захотелось повернуть к бедарке и поскорее уехать отсюда. И снова он пересилил себя и терпеливо выслушал слова, рвавшиеся из уст строителей, только взглядом показал, чтобы Руслан отошел подальше. И много грубостей еще донеслось бы до ушей сына, если бы вдруг Надя не поморщилась и решительно не закричала:

– Теперь я...

– Я затыкаю уши, – дурашливо завизжал Сергей.

Девушка гневно отвернулась от него, покосилась на Умара и Руслана и стала диктовать:

– «Мы вас еще в семнадцатом году лишили украденных у народа богатств. Теперь мы сами решаем, что нам делать с землей, с урожаем... Приезжайте к нам через пару лет – и вы увидите новый, крупнейший в Европе комбинат!»

– Э-э, так не пойдет, – запротестовал Сергей. – Письмо как начали, так и продолжать надо. Я еще кое-что придумал.

Тут Соломон встретился взглядом с Умаром и прервал не на шутку разошедшегося рыжего паренька:

– Цыц! – И спросил Умара: – Вам кто нужен?

– Если видишь человека за столом, покрытым красной скатертью, можешь должность не спрашивать: начальство – и все! – ответил Умар. – Раньше князей по белой черкеске и вышитому башлыку определяли, теперь начальство по бумажкам и портфелям узнаешь. Так что ты нам нужен...

Умара строители выслушали без улыбки, и это заставило его говорить по-другому.

– Привез вам работника, – серьезно сказал он и показал на сына. – Крепкий. Все умеет делать. Сам учил.

Теперь все уставились на Руслана.

– Сколько тебе лет? – спросил Соломон.

– Четырнадцать, – выпалил Руслан.

– Шестнадцать, – поправил, строго глянув на сына, Умар. – Я его отец. Мне лучше знать, когда он родился. Поставьте рядом четырнадцатилетнего – Руслан будет на голову выше. А силенка у него как у восемнадцатилетнего, – прищурившись, он посмотрел на сына.

Потупив взор, Руслан неловко и нехотя кивнул головой, чувствуя, что краснеет.

– Хочешь работать у нас? – смерил его взглядом Мисост.

– У меня надо спрашивать, хочу ли я, чтобы мой сын трудился на стройке, – заметил отец. – И я отвечаю: хочу! Ему наслаждаться новой жизнью – пусть сам ее и строит.

– Он собрался строить новую жизнь? – возмутился Сергей. – Да он на второй день даст тягу отсюда. Ты сколько раз в день кушаешь? – подскочил он к Руслану.

– Три, – сказал тот и, помедлив, уточнил: – Четыре, – вызвав оживление среди строителей.

– Ну а здесь – разок будешь, – торжествуя, заявил Сергей. – Да утром и вечером – чаек. Спишь на холоде?

– У нас в доме русская печь, – горделиво сказал Умар.

– А здесь одна «буржуйка» – в женской палатке, – сообщила Тоня.

– В нашей берлоге летом – что в жаркой пустыне, а зимой – словно в леднике, – вздохнул Ахсар.

– И в ливень не спасает, – подала голос Надя.

– Перемени план, парень, покуда отец тут, не то пешком придется домой добираться, – посоветовал Сергей.

– Мы с утра до вечера по доскам – вверх-вниз, – сказал Ахсар. – Вверх – с кирпичом на горбу, да все бегом, потому что соревнуемся с бригадой Колиева. Не слабы ли твои ноженьки в этих сапожках?

– Гагаевы – крепкая порода, – прищурился Умар.

Соломон внезапно поднялся, задумчиво произнес:

– Где-то я тебя видел. Голосок знакомый.

– Не думаю, – поспешно, слишком поспешно отрезал Умар, но блеск глаз выдал его – он явно узнал бригадира.

– И мне ты кого-то напоминаешь, – подтвердил и Мисост. – Уж извини, но кто-то из наших знакомых явно твой брат.

– У меня тоже много друзей, – даже не глянув в сторону Мисоста, заявил Умар. – И каждый новый кого-то напоминает. Жесты у разных людей бывают одинаковыми...

– А у нас с тобой не может быть ничего одинакового, – неприязненно прошептал Руслану Сергей. – Воспитание не то.

– Ну чего ты пристал к нему? – оттолкнула его в сторону Надя. – Человек желает испытать свои силы, а вы ему о трудностях. Девчонки и те выдерживают. Почему же Руслан убежит?

– Эге! Уже и имя запомнила! – щелкнул пальцами Сергей.

«Девушка, а как сильна!» – восхитился мысленно Умар и, еще раз убедившись, что был прав, направив лошадь сюда, где сын может отшлифовать волю, обратился к Соломону:

– Так берете его?

– Многие прибывали сюда, мечтая о длинном рубле, да на вторые сутки здесь и духа их не оставалось, – сказал, обращаясь к Руслану, Соломон. – У нас стройка. Стройка! Не только комбинат строим, но и будущее свое... Однорукий перс не осилил и маленького заводика, а мы задумали крупнейший в Европе маисовый комбинат. И соорудим его. Без подачек! Сами!

– Дядя Соломон, вот бы это в послание Ага-Бала! – восхитилась Надя.– Такие слова сильнее ругательства. Пусть перс знает, что строим и как строим!

– И кто строит! – подсказала Тоня.

– Верно! Всех нас перечислить надо. – Надя кивнула на Руслана: – И его тоже.

– Можно вписать и новичка. Если останется, – Соломон, прищурившись, выжидающе посмотрел на молодого горца. – Подумал, парень?..

– Я остаюсь, отец.

Умар облегченно вздохнул, сказал, не глядя на сына:

– Спасибо, – подал сыну бурку, высматривая что-то вдали, обронил: – Нелегко тебе будет. Но повзрослеешь – поймешь, почему отец так поступил.

И уехал, оставив сына, тоскливо смотрящего ему вслед.

«Обиделся на меня Руслан, – понурив голову, думал Умар. – Сильно... Несмышленыш еще: жизнь розовой видит... »

Прощаясь с сыном, Умар не глядел ему в глаза: он не желал, чтоб тот прочел на его лице признаки муки, что истязают его в последние месяцы. Он мучился, чувствовал, что приближается беда, и хотел оградить от нее хотя бы своего любимца. Конечно, мог он отвезти Руслана и к Мурату, ведь брат не раз говорил, что может сделать из племянника командира... Их души – дяди и племянника – давно прикипели друг к другу... И когда Умар и Урузмаг решили перебраться в долину, Мурат было заикнулся, чтобы брат оставил Руслана в Хохкау. «Я из него командира сделаю», – пообещал Мурат вновь. «В Ногунале каждая пара рук на вес золота», – холодно тогда отчеканил Умар...

И вот теперь, спустя три года, Умар неожиданно отвез его не к брату, а на стройку маисового комбината... И сам не мог объяснить себе, почему душа не желала, чтобы сын находился у Мурата...

Глава 33

Та исповедь дяди Мурата, когда он открыл мне свою страшную тайну, произошла спустя годы после войны, за несколько дней до его трагической гибели. И начал он ее с вопроса:

– Помнишь ли ты, племянник, как я впервые привез тебя погостить к бабушке в Хохкау?

– Как забыть, дядя Мурат? Я все помню, начиная с дороги, когда, усадив меня себе за спину, ты заставил меня цепко, обеими руками, схватиться за твою черкеску. Мы скакали, и я успокаивал себя, заклиная «Не упаду! Не упаду!»

А как здорово было в Хохкау, где меня поразили и крутые горы, и бешеные воды реки, и родники, и валун, и водопады, с могучей грудью и огромными рогами туры, что по утрам легко прыгали по кручам, и вожак их застывал на утесе, снисходительно поглядывая вниз: на аул и на нас, копошащихся в песке ребятишек! Забавно было возиться с курчавыми ягнятами, что тыкались мордочками в ладоши, выпрашивая лакомства. Козлята с вечно дрожащими вздернутыми хвостиками доверчиво бегали следом за нами, вызывая тревожное блеяние своих матерей... Там мне все было в диковинку и западало в душу...

Были и другие события, которых не забыть, из той побывки в Хохкау... Помню, какой переполох в Хохкау вызвал Тузар Тотикоев...

... Чудовище приближалось, наводя страх на все живое. Лязг и грохот, опережая его, вызывали переполох в ауле. Лошади поводили ушами. Овцы сбились в кучу, каждая старалась втиснуться в середину. Петухи, вытянув шеи, испуганно кукарекали, куры, захлопав крыльями, со всех ног бросились в сараи и под бедарки и арбы. Исступленно залаяли собаки.

Старики, которых грохот и скрежет застали на нихасе, настороженно прислушивались и, как ни старались казаться равнодушными, не смогли скрыть охватившего их беспокойства.

– Неужели река что-то тащит? – вырвалось у Дзамболата.

– Против течения?! – поразился Хамат.

– Значит, не река, – удивился своей оплошности Дзамболат. – Тогда что за шум?..

Из домов повыскакивали женщины. Односельчане опасливо всматривались туда, на дорогу, откуда доносился грозный гул...

– Что-то страшное бежит на село!..

– Ой, беда, беда приближается!..

Мы с мальчишками оторвались от альчиков, ноги сами собой понесли нас туда, к мосту... Как ни страшно было, но нам не терпелось поскорее увидеть, что это за грозная сила надвигается на аул. Но нана и бабушки, неистово причитая и призывая на помощь Бога, перехватили нас на дороге и потащили к хадзарам...

Необычный шум, ржание обезумевших лошадей, неистовый лай собак сорвал с мест школьников. Они высыпали на улицу, наиболее отчаянные озорники побежали навстречу грохоту.

– Тамби, куда?! Назад! Домой!!! – понеслись вслед мальчишкам истошные крики испуганных матерей и бабушек.

Мурат из-под ладони всматривался в даль. Я вырвался из рук бабушки, встал рядом, тоже приложил руку ко лбу... Что-то там, у огромного камня, который огибала дорога, сверкнуло под лучами солнца раз, второй, – и чудовище стало медленно и неотвратимо вползать в аул. Оно тяжело дышало, раз за разом выплескивая в небо клубы жгучего дыма. Женщины бежали наперерез нечистой силе, стараясь опередить ее и скорее достичь школы, возле которой толпилась детвора.

– Ой, страшилище! Спасайте детей!

Зина радостно захлопала в ладони:

– Не пугайтесь! Это же трактор! Трактор!

И в ответ понеслось на разные голоса:

– Трактор!

– Тот самый, за которым отправился Тузар!

– Ой, какой он, этот трактор!

– А вон и сам Тузар. Ишь как оседлал чудовище!

– Так и катит, так и катит... Чего Тузар не останавливает его?!

– На нас страху нагнал, а сам улыбается, этот Тотикоев!..

– Да останови же его, Тузар! Видишь, скотина обезумела!..

За забором конь Мурата порвал уздечку. Собаки, завидя чудовище, теперь не рвались к нему, а наоборот, визжа, жались к стенам хадзаров и заборам.

Трактор подкатил ко двору и замер. Тузар, веселый и замызганный, довольный переполохом, с черными от смазки руками и грязным пятном на правой щеке, поискал глазами в толпе. Встретившись взглядом с Зиной, он засмеялся и легко соскочил на землю, поздоровался с горцами, которые все еще с опаской косились на неведомую машину, шутливо шикнул на малышей, облепивших ее, и только после этого не спеша направился в сторону своего дома. Сын устремился навстречу и озадаченно оглянулся на мать. И невдомек ему было, что Тузару очень хотелось броситься к Зине, обнять ее, и лишь страх нарушить обычай отцов заставил его обуздать свои чувства. Проходя мимо жены, он только осмелился взглянуть на нее украдкой и прошептать:

– Я сдал экзамен, Зина...

– Вижу! – вырвалось у нее.

Аульчане глядели им вслед. Дзамболат неторопливо приблизился к трактору, окликнул Тузара.

– Коня бросил посреди села и бежишь домой, – упрекнул он. – Где это видано? Неужели не понимаешь, как нам не терпится узнать, что это за штука? – И он закружил вокруг трактора, трогая костылем то одну, то другую деталь, уточняя, для чего она служит; его интересовала и маневренность его, и стоимость.

***

... Долго определяли, где же держать лошадей и коров, сданных в созданный колхоз. Не было в ауле подходящего коровника и сарая. Кто-то предложил, чтобы пока горцы держали их у себя во дворе. Но избранный председателем колхоза Иналык тут же решил, что это не выход. Наконец надумали огородить пространство между хадзарами Дахцыко и Тузара, освободить его от камней и выстроить сарай и коровник. Объявили три зиу подряд. Стены сложили из камня, крышу покрыли соломой, как это делали казаки...

– ... Так ты это запомнил? – поразился дядя Мурат.

– Я все, что происходило в ауле, помню, – хвастливо заявил я. – Ни одно событие не прошло незамеченным мною...

Дядя Мурат отрицательно покачал головой:

– Ошибаешься ты, племянник... Ошибаешься... На третий день после того, как Тузар пригнал в аул трактор, заявился к нам совсем уж нежданный гость... Можно сказать, гость с того света... И это счастье, что ни ты, ни тем более кто-то из взрослых аульчан его не видел... Мне повезло. Ты, племянник, знаешь мои привычки: не могу долго спать. Встаю, когда еще темно, и солнце встречаю в горах. Вот и в этот день аул еще спал, только начало светать, когда я уже переваливал через гребень вон той горы...

Поразительно, племянник, но я его сразу узнал. Прошло почти тридцать лет, как мы с ним расстались. И я, и он разменяли пятые десятки. И я, и он наглотались страданий. И я, и он поседели, лица испещрили морщины, не стало прежнего блеска глаз, легкую порывистую походку сменила неторопливая поступь, – но я узнал его... Узнал...

Нет, в тот миг, когда, спускаясь со склона горы, я увидел всадника, приближавшегося к Хохкау, ничто меня не встревожило; я и не подозревал, кого несет быстрый скакун. Я был на перекинутом через бурный поток реки бревенчатом мосту, когда всадник подъехал к последнему повороту в аул и резко осадил коня. До него было метров сто, и постаревшие глаза не могли его хорошенько рассмотреть. Отметив, что на нем папаха, добротная черкеска, обхваченная тонким кавказским поясом со свисающим, сверкающим на солнце кинжалом, сапоги, я радостно подивился, что и в наши дни встречаются приверженцы национальной одежды, и стал ждать, кто это мог быть. На алагирского гонца вроде не похож... Всадник приблизился к реке и... Мужчина по-разному дотягивается до воды, чтобы напиться: большинство приседают на корточки, кое-кто наклоняется, не сгибая ног, некоторые ложатся на руки и ноги... Этот же джигит, неторопливо закатав рукава черкаски, опустился на одно колено и погрузил ладони в холодный поток реки... Я вздрогнул... Сколько помню себя, только у одного человека была такая привычка... Но как он оказался здесь?.. Не может быть!.. Восхищаясь и желая поскорее убедиться, он это или нет, я перебрался через мост и повернул не налево к аулу, а в сторону всадника... Он не замечал меня. Напившись, он теперь мокрыми ладонями стряхивал с себя пыль... Да, это был Таймураз Тотикоев. Подняв голову, он посмотрел на меня и ничуть не удивился, точно мы только вчера с ним попрощались...

– Как ты здесь оказался? – глядел я во все глаза на Таймураза.

– Через турецкую границу, – усмехнулся он. – Тайком – другого пути сюда у таких, как я, нет... Мой пропуск – золотые монеты...

– Золотые? – переспросил я. – Значит, добился-таки ты своего и теперь живешь припеваючи?..

По его лицу я видел: ему очень хотелось кивнуть мне, подтвердить, что он достиг своего, как и положено настоящему джигиту... Но тут же глаза его потускнели, и он хриплым голосом выдавил из себя:

– У меня свое дело... Жить можно спокойно, не утруждая себя... Но... Проклятая женщина! – внезапно вырвалось у него.