Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

– Открой! – кивнув на сейф, попросил – не приказал – Мурат.

Управляющий не стал медлить. Он покорно вставил ключ в замок и открыл сейф. Мексиканцы теперь с интересом и недоумением наблюдали за разворачивающимися событиями. Мурат показал управляющему на деньги, лежащие в сейфе, и требовательно постучал стволом винчестера по стойке. Когда управляющий нагнулся за деньгами, горец выхватил из его кобуры револьвер. Теперь управляющий оказался обезоруженным. Но язык-то у него не отняли, и он, положив деньги на стойку, пригрозил горцу:

– Ю ар мэдмэн, – и сам же перевел: – Ты совсем нет ума, Мурат. Ты будешь иметь суд.

Мурат не слушал его. Он повернулся к мексиканцам, кивнул им на деньги:

– Берите!

Мексиканцы молча смотрели на горца, на управляющего, на деньги, но не двигались с места. Здесь был какой-то подвох. Достаточно тех невзгод, что навалились на них с потерей работы. Не хотелось попадать еще в одну беду. Санчес нерешительно переглянулся со своими друзьями. Мурат приблизился к ним, подтолкнул их стволом винчестера к стойке:

– Ну, берите! Только свое! Что Роллинс вам не отдал.

Хуан встрепенулся, торопливо пояснил мексиканцам, что предлагал сделать горец. Мексиканцы приободрились. Это вроде бы справедливо. Они же возьмут не чужое – свое! Тут нет никакого преступления. Санчес вопросительно посмотрел на друзей и первым решился. Управляющий так и впился глазами в его жесткие, непослушные пальцы, когда Санчес подсчитывал ассиганции, неторопливо выбирая из стопки долларов причитающуюся сумму. Хуан облегченно поглядывал на мексиканцев и горца. Стало стыдно, что плохо подумал о Мурате, и он ловил его взгляд, чтобы выразить свое восхищение благородным поступком. Когда Диас, отсчитав ассигнации и положив их в карман, опять потянулся к пачке, управляющий настороженно уставился ему в лицо. Диас неторопливо вытащил из пачки несколько бумажек, сложил их аккуратно и показал управляющему:

– Педро, – сказал он и спрятал деньги в другой карман. – Его заработок.

Мурат кивнул управляющему на деньги и на сейф:

– Пожалуйста! Убирай!

Тот укоризненно покачал головой и торопливо, боясь, как бы горец не передумал, судорожно взял ассигнации, положил в сейф и закрыл его. Удовлетворенно кивнув ему, Мурат направился к двери, пригласил мексиканцев идти следом за собой. На пороге он молча протянул винчестер Санчесу.

Наивный горец! Он был убежден, что поступил по справедливости и никто не сможет его ни в чем упрекнуть. Совесть его была спокойна. Мурат направился в свою хижину. Мурлыча песню без слов, разложил по прежним местам выброшенные мексиканцами вещи и улегся спать. Заснул он быстро, совершенно не предполагая, что только сейчас начинаются главные события.

Таймураз как раз возвратился в контору. Управляющий нацарапал несколько слов на бумаге, свернул ее и протянул кучеру в окно, объяснив ему по-английски:

– Отвезешь это письмо хозяину, отдашь лично в руки. Чтобы нигде в пути не останавливался. Найдешь шефа – и лично в руки.

Таймураз охотно кивал головой в ответ на каждое слово управляющего, и когда тот решил, что кучер все понял и точно выполнит его задание, взяв записку, невинно спросил:

– Куда это? Кому?

Управляющий вышел из себя, гневно закричал на него. Таймураз уловил наконец знакомое имя и переспросил:

– Мистеру Роллинсу?

– Да! Да! – еще пуще рассердился управляющий.

– А-а, так и сказал бы, – радостно развел руками Таймураз и направился к двуколке.

– Бистро! – закричал по-русски управляющий.

– Бистро, так бистро, – заворчал Таймураз, которому всегда было не по душе, когда им помыкали.

Несмотря на строгий приказ поскорее добраться до Роллинса, Таймураз, прежде чем пуститься в путь, завернул к хижине. Он застал Мурата в тяжелом раздумье. Проснувшись, горец мучительно размышлял о жизни, о своих скитаниях, о мексиканцах... Все ему казалось нелепым в происшествиях, случившихся с ним во Владикавказе с этим мальчишкой, в Маньчжурии с генералом, теперь вот здесь. Почему именно с ним так происходит? Кажется, все устроилось, только от его сил и сноровки зависит, как быстро он может заработать деньги, – и вдруг раз! – что-то случается.

Таймураз весело улыбнулся другу, вытащил из кармана яркое яблоко, провел им по куртке, протянул Мурату:

– Тебе вез.

Мурат разломил яблоко на две части, одну возвратил другу, вторую надкусил.

– Спать будешь? – участливо спросил Таймураз. – Сколько ты сегодня лошадей объездил?

– Семь, – ответил, думая о чем-то своем, Мурат и внезапно спросил: – Почему так? Хочешь деньги – надо другого с коня свалить? Я же ничего плохого не хотел сделать. А, Таймураз?

– О чем ты? – обливая лицо водой из кубышки, спросил Таймураз.

– Давай уйдем отсюда, а? – проворно привстал с нар Мурат.

– Куда уйдем? – не понял его Таймураз.

– Завтра уйдем, – горячился Мурат.

Таймураз постарался свести все к шутке; он нагнулся к другу, оскалил зубы, весело переспросил:

– Куда? Обратно туда?

– Да! – твердо выпалил Мурат.

Таймураз заразительно засмеялся, не принимая его серьезного тона, погрозил пальцем другу:

– Опять там. Ха-ха! – нагнувшись и одновременно взмахивая воображаемым мачете, он сделал несколько шагов по хижине. – Шутник ты, Мурат!..

Мурат опустил ноги на пол, сердито исподлобья глянул на Таймураза, внушительно сказал:

– Мы у людей работу отняли. Дети у них!

Таймураз нехотя оглянулся на него, уточнил:

– Ты про тех мексиканцев, что до нас тут коней объезжали?

– Да, – кивнул головой Мурат и с надеждой попросил: – Уйдем?

– Мы уйдем – Роллинс других возьмет, – и напомнил другу: – А тебя дома ждут. И тебе на калым деньги нужны. Где такую работу, как здесь, найдешь? – и мечтательно добавил: – Тут поработаем, и скоро домой, – он положил ладонь на плечо друга. – Николай, Франц нам друзья, но мы с тобой горцы, как братья. Нам друг за друга стоять надо. Ты не их слушай-ты меня слушай. Если они это тебе сказали – не прощу им. Нам деньги нужны, нельзя уходить, Мурат. Зачем отсюда уходить? – Таймураз полуобнял его за плечи. – Зачем? – и пошутил: – Вот как только остаешься без меня – сразу тебя ум покидает... – успокоенный молчанием Мурата, вспомнил: – Управляющий велел хозяину письмо передать... Ну, ты спи, Мурат, отдыхай, а я поскакал. – Он заторопился, на пороге не удержался, оглянулся. Увидев, что друг опять укладывается на нары, усмехнулся – прошло...

Управляющий высунулся из окна, радостно спросил:

– Таймураз, ты уже приезжать?

– Нет, – покачал головой кучер, – я уезжать!

Управляющий захлебнулся от негодования, замахал кулаком.

– Чего машешь? – заворчал Таймураз и хлестнул коня. – Еду. Я уже там.

Вот так и случилось, что не кто-нибудь, а ближайший друг Мурата, не подозревая об этом, вез Роллинсу сообщение о преступлении горца.

А в это время Франц и Николай, возвращаясь с сеном, встретили мексиканцев, которые направлялись домой, возбужденные подвигом Мурата. Услышав от Хуана о том, что произошло в конторе, Франц не на шутку встревожился. Глядя на него, и Хуан понял, что не все так просто, как им всем кажется. Франц озабоченно бросил сидевшему на возу сена Николаю:

– Надо ехать скорей домой! Беда!

Повозка запрыгала по ухабам дороги. Теперь от скорости движения двуколки Таймураза, повозки с сеном и сноровки шерифа зависело, успеет ли скрыться Мурат. Хуана и мексиканцев насторожило, что Франц так воспринял их рассказ. Поразмыслив, они тоже решили возвращаться на конеферму и посмотреть, как пойдут дальше события.

... А Мурат спокойно себе спал на нарах. Франц и Николай шумно ввалились в хижину. Друзьям пуститься бы сразу в путь. Но Мурат пытался доказать им, что он не сделал ничего плохого, что он поступил по совести, никто не имеет права обвинить его в чем-либо. Но умудренный жизненным опытом Франц твердил одно:

– Ти есть гангстер! Это тюрьма!

– Зачем тюрьма? – возмущался горец. – Мы не есть абреки.

Они еще долго спорили бы, если б вдруг не услышали отчаянный крик бежавшего Хуана:

– Мурат! Мурат! Шериф! – он махал рукой в сторону дороги, откуда на ферму надвигалось облако пыли.

– Вот тебе и гончие! – воскликнул Николай.

– Фее! Бежать! – скомандовал Франц и, схватив за руку Мурата, потащил его за собой.

... Тревога Таймураза все возрастала. А когда Роллинс показал шерифу, что ехать надо мимо манежа к хижине, к их хижине, Таймураз понял, что предчувствие его не обмануло. Четыре фигуры выскочили из хижины, и Таймураз скорее догадался, чем разглядел, что это были Мурат, Франц, Николай и Хуан. Роллинс вскочил на ноги и показал на них шерифу:

– Это они. – И Таймуразу не нужен был переводчик, чтобы понять, что он приказывает: – Арестуйте их.

Шериф и его помощники пришпорили коней и помчались к хижине. Видя, что по его друзьям открыта стрельба, Таймураз схватил за руку мистера Роллинса:

– Зачем они стреляют в Мурата? – и, закрыв глаза, боясь увидеть, как гибнет его друг, закричал: – Скажите, чтобы не стреляли!

Роллинс оттолкнул руку кучера от себя. Вытянувшись цепочкой, всадники мчались к густым зарослям маиса, в которых скрылись беглецы. Остановившись у зеленого моря маиса и всматриваясь в заросли, шериф и охранники щедро осыпали пулями места, где вздрагивали задетые беглецами стебли кукурузы.

Нырнув в заросли, Хуан бежал, делая зигзаги, прыгая из стороны в сторону, пытаясь уйти от пуль преследователей. Он слышал за спиной частое прерывистое дыхание, тяжелые лихорадочные шаги, шелест стеблей, неохотно пропускавших беглецов. Нескладная фигура Франца переломилась надвое, на ходу он протирал запотевшие очки. Охранники нащупали их след. Пули совсем рядом короткими разящими ударами сбивали стебли. Надломившись перед самым носом Николая, стебель повис на тонкой кожуре.

– Скорее! – закричал Николай друзьям.

Плантация маиса кончилась, и друзья оказались в густых зарослях леса. Бежать стало тяжелее – ветки деревьев, кустарник цеплялись за сомбреро, рвали куртки...

Потом была тишина. Они лежали на поляне, и грудь их ходила ходуном. Сердцу не хватало места в груди, оно пыталось выскочить на простор, чтобы вдоволь вдохнуть воздуха. Мурат сел на землю, повел лихорадочным взглядом по распластанным телам друзей, с трудом выдавил из себя:

– Мне... туда... надо...

– Куда? – приподнял голову Николай.

Мурат раза три вздохнул, провел ладонями по груди, выжал фразу:

– Там Таймураз.

– Не дури, – шепотом произнес Николай, – зря пропадешь...

Мурат отрицательно покачал головой, коротко сказал:

– Я назад пойду.

Франц не мог произнести ни слова, он только показал горцу кулак и гневно заскрежетал зубами...

– Таймураз там, – виновато повторил Мурат.

Глава 15

Разве не безумством было возвращаться на ферму после всего, что произошло? А Мурат боялся, что Таймураз из-за него оказался в беде. Ему мерещилось, что Роллинс бросил его в тюрьму, что он уже убит. И был безмерно рад, когда, прокравшись к ферме, притаившись на холме, увидел у конторы знакомую фигуру друга.

Таймураз стоял напротив сидевшего на ступеньках хозяина и внимательно слушал его. Мистер Роллинс облагодетельствовал Мурата, но тот оказался негодяем и занялся грабежом. Таймураза возмутил не сам поступок Мурата, а то, что друг не посчитался с ним, не посоветовался и даже не рассказал потом о случившемся. Почему поступил так опрометчиво, заботясь не о себе, не о Таймуразе, а о людях, которые им ничего хорошего не сделали? И с каждым словом Роллинса Таймураз наполнялся обидой и гневом.

– Мистер Роллинс уважает тебя и твои друзья, – переводил управляющий слова хозяина на русский язык и поспешно поправился: – Но это раньше. Ты имеешь разум, голова. Жаль, что твой друг не слушает тебя. Он есть неблагодарный. Он сам себе делать плохо.

– Что будет с ним? – заволновался Таймураз.

Хозяин долго молчал, пристально смотря в глаза горца, потом приподнялся со ступенек и добродушно махнул рукой:

– Мистер Роллинс не хочет преследовать тебя и твои друзья. Ты ему нравиться. Ты будешь галопар, скакать. Один лошадь три доллара.

Таймураз понимал, что ему нельзя радоваться, что предает друга, который скрывается сейчас где-то в лесах. Но он ничего не мог поделать с собой, губы его сами собой растянулись в улыбке, и он услышал свой возбужденный голос:

– Сенкью! Спасибо, хозяин!

Мистер Роллинс довольно кивнул головой и приказал:

– Распряги лошадь и дай ей корм.

Таймураз пошел к двуколке, успокаивая себя: я не виноват, что Мурат так поступил, он сам это придумал. Я не виноват...

К навесу, под которым помощник перевязывал руку шерифу, приблизились два охранника. Через седла у них были переброшены тела убитых мексиканцев. Они скинули их на землю. Трупы глухо ударились об утоптанную площадку, пыль из-под них шарахнулась в стороны.

– А третий?! – спросил шериф.

– Привезем и третьего, – сказал охранник и добавил: – Он еще дышит...

Шериф поморщился то ли от боли в руке, то ли от бестактности охранника.

Таймураз, направляясь с конем к сараю, бросил взгляд на трупы и узнал одноглазого Санчеса и Диаса. Конь за спиной фыркнул.

Мимо сарая проехала подвода, наполненная стеблями маиса. Таймураз, занятый тем, что распрягал коня Роллинса, не заметил, как из нее выскользнул Мурат и, прячась за копной, прошмыгнул в сарай. Спрятавшись за плетеной стеной сарая, Мурат наблюдал за живым и здоровым другом и облегченно улыбался.

– Таймураз! – позвал шепотом Мурат.

Оглянувшись на зов, Таймураз тоже невольно прошептал:

– Мурат! Живой! – он тревожно оглянулся по сторонам и, следя за снующими туда-сюда охранниками, освобождая подпругу на коне, спросил: – Ты как тут? Ты что? Тебя же убьют!

– Я за тобой, – радостно засмеялся Мурат. – Пошли, – и удивленно заметил, как окаменело лицо друга, каким сердитым и колючим стал его взгляд, как гневно вздрогнули ноздри, когда он раздраженно зашептал:

– Ты зачем это сделал? Сеньор Роллинс на такую работу нас взял. А ты? Зачем ты? Совсем скоро могли домой вернуться, женился бы, отцу деньги привез. А теперь?

Мурат и сам был не рад, что так все случилось. Но как Таймураз не понимает, что не мог он иначе? И как объяснить ему? Не всегда слова найдешь. Посмотреть бы сейчас ему в глаза, чтобы все он понял.

– Таймураз, может, другую какую работу найдем? – неуверенно сказал Мурат. – Пошли, – и тут он совершенно не стал понимать своего друга, потому что Таймураз вдруг взмахнул рукой, да не просто взмахнул, а гневно и пренебрежительно, даже с ненавистью, и закричал по-осетински так, что на него даже оглянулся один из охранников:

– Я не пойду с тобой. Хватит! – и, мгновенно уловив опасность, сделал вид, что кричит на коня.

Охранник усмехнулся и отвернулся от него.

– Как не пойдешь? – поразился Мурат.

– Ты сам виноват, – стал упрекать друга Таймураз. – Ты всех слушаешь. Ты этих мексиканцев, Франца слушаешь. Только меня совсем не слушаешь. С тобой, Мурат, все время бегаешь. Не хочу больше бегать. Коней объезжать хочу, деньги заработать хочу. Ты тогда на мукомольне тоже сделал как не надо было. С генералом полез драться. Теперь вот мексиканцам помочь хотел. А они лежат на земле мертвые. Не пойду я. – Таймураз тихо сказал: – Уходи, Мурат, уходи.

– Как это? – возразил Мурат и вспомнил: – Ты тогда будешь, как Франц и Николай сказали, штрейкбрехер...

Лучше бы он не произносил это слово, потому что Таймураз мгновенно покраснел от негодования, не дал ему досказать, гневно прошептал:

– Ты опять их слова говоришь. Не со мной ты, а с ними! Мы осетины, друзья, мы должны друг друга понимать. А ты со мной, как с чужим. Уходи! Вот лучший конь стоит там, в углу. Белый. Бери его. И скачи. Не хочу видеть твою смерть, Мурат. Но и с тобой не хочу, – и пошел к конторе.

– Таймураз! Таймураз! – закричал Мурат вслед ему, но друг даже не оглянулся.

Говорят, не бывает, чтоб в дружбе оба были на равных. Кто-то должен главенствовать, а кто-то быть терпеливым. В Хохкау заводилой был Таймураз, а когда они отправились на заработки, с Муратом люди больше считались, и на долю Тотикоева выпало быть терпеливым... А нести этот груз тяжело...

– Таймураз! Таймураз! – вновь закричал ему вслед Мурат.

Слезы навернулись на глаза Мурата. Он осознавал, что Таймуразу было с ним нелегко. Но почему друг не понимает его? Кто виноват, я не знаю. Но я не виноват. И зачем перед тобой оправдываться? Хочешь остаться? Твое дело. Какого ты советовал мне коня взять?! Белого? Неплохой! Я не стану уходить отсюда как вор, не стану дожидаться ночи. Я покину ферму сейчас. На виду у всех. Верхом! И если получу пулю, значит, так тому и быть.

Вскочив на неоседланного коня, он гикнул, лошадь вынесла его из сарая и помчала через всю ферму к воротам. Первым увидел его управляющий, замахал руками, закричал шерифу:

– Это он, разбойник! Хватайте его, стреляйте в него!

Мурат, пригнувшись к гриве коня, скакал мимо охранников и шерифа, который рвал из кобуры пистолет и кричал:

– Не упустите его! Стреляйте!

Мурат скакал той же дорогой, какой они убегали днем: к маису, а потом через лес. И на сей раз всадники, достигнув опушки, выстроились на ней и стали стрелять в горца, который теперь был у них как на ладони. И горец понимал, что ему несдобровать.

– Попали! – радостно вскричал шериф, увидев, как Мурат опрокинулся, свалился набок.

Охранники сразу бросились вслед за конем, тащившим горца. Но когда они настигли коня, то оказалось, что Мурата нигде поблизости нет. Горец схитрил, притворился раненым, а сам соскочил с коня и, пробравшись в лесок, смотрел, как охранники ловили лошадь и разбрелись по плантации в поисках трупа.

С Хуаном друзья попрощались на опушке леса, а за рекой начиналась другая страна – Соединенные Штаты Америки. Друзья стояли в кругу, обняв друг друга за плечи. Мужчины на то и мужчины, чтобы скрывать свои чувства, но за внешней суровостью легко было распознать взволнованность.

– Держи, – Николай протянул Хуану винчестер. – Крепко держи!

– Прощай, друг! Прощай, амиго! – махали друзья руками, и Хуан не сводил с них глаз до тех пор, пока фигуры не растворились в туманной дымке...

... Стучали колеса, то и дело разносился протяжный свисток паровозика, упрямо тащившего на север товарняк, в который беглецам удалось вскарабкаться, когда он замедлил бег на подъеме. На вздрагивающем мелкой дрожью, отдающем гнилью от застрявших в щели картофелин дощатом полу не спалось, и на Мурата опять нахлынули тягостные мысли.

Нелепым казалось то, что рядом не было Таймураза. Почему он остался? Почему Мурату ближе и понятнее русский Николай, немец Франц, мексиканец Хуан, чем земляк? Они не оставили меня одного. А тебя нет сейчас рядом, Таймураз. В чем я виноват перед тобой?

... Шесть дней тащил товарняк беглецов на север. Мурат спорил во сне с Таймуразом, спорил, проснувшись, спорил, мучаясь от духоты в вагоне, от жажды и голода, сводивших желудок.

– Глоток воды! Глоток воды! – стонал рядом Франц.

– Ой жарища! – рвал ворот рубахи Николай...

Поезд все дальше уносил Мурата от Таймураза...

Мурат всматривался во встречные лица, прислушивался к долгим рассказам Франца, обдумывал реплики Николая, – и получалось, что зла, безразличия на земле гораздо больше, чем добра и сочувствия. И бросалось это в глаза везде. Друзья, с сожалением покинув приютивший их товарняк, который свернул на Восточное побережье, стали добираться до Аляски: где пешком, где повозкой, на подвернувшемся поезде; и на всем пути люди смотрели на них, но не видели, потому что всем было безразлично, кто они, куда, как и зачем направляются. Никто не накормит тебя, если ты сначала не почистишь коровник, не наколешь дров, не выроешь яму, да еще при этом заранее не обговоришь объем работы, а то обманут...

... Каменистое, лишенное травы, кустов, деревьев немое плато встретило их недобро. И не будь они полны надежд, которыми их заразил возликовавший от близкого счастья Франц, – им бы в самый раз пуститься в обратный путь, подальше от этой богом проклятой земли...

Отчаяние приходило неотвратимо. И ничего нельзя было с этим поделать. Когда с раннего утра до поздней ночи качаешь в руках лоток, промывая породу, и ждешь ежесекундно, что на дне его заблестит золотинка, весь в напряжении, потому что нельзя упустить ее, а часы и дни мелькают, а золота все нет, то тут у кого угодно сдадут нервы. И человек уже начинает поглядывать на друзей, ждет от них радостного вскрика, – но и им не везет, а впереди, насколько видит глаз, лежит суровая, неприветливая, безжизненная земля, и ее надо обойти, выискивая свое счастье, которое где-то здесь спрятано, притаено; сил становится все меньше и меньше, а с ними уходит и вера, и постепенно охватывает тоска. Руки двигают лотком все неувереннее, а порода перед глазами все бежит и бежит, и нет ей конца, и человек, уже не осмысливая, что делает, машинально ковыряет лопатой землю, наполняет ею лоток, зачерпывая им холодную воду, и она смывает под рывками вправо-влево всю породу, оголяя морщинистое дно лотка, на котором уже столько раз мысленно видел золотинку. Но ее все нет! И человек чувствует, как раздражение охватывает его...

Громкий крик оторвал Мурата от раздумий. Николай отбросил лоток в сторону, зло чертыхнулся. Молча смотрели на него Франц и Мурат.

– Я вот металлист! – кричал Николай. – Токарь. Я вот этими руками на станке все что хочешь сделаю! Потом сослали – лес пилил. Дорогу в Маньчжурии строили – дело! Маис рубили, коней объезжали – опять же дело. Человек, он для людей жить должен. Чтобы от его труда людям польза была! А мы тут... Из пустого в порожнее! Добычу ищем для одних себя, ровно волки! – он умолк, посмотрел на свои руки, на друзей, на речку... Покорно поднял лоток с земли, пошел к шурфу...

Мурат удивился, как это точно Николай высказал то, что не раз приходило ему самому в голову, – о ненужности людям того поиска, который ведут они и тысячи других золотоискателей.

Единственное спасение, что твое отчаяние все понимают. Когда нахлынет на одного, он забрасывает лоток в реку, откидывает от себя лопату, проклинает Бога и свою судьбу, рвет на себе ворот, а друзья не противоречат ему, не успокаивают, они молча ждут, когда он выговорится, выбросит из себя злобу и неверие... А когда, накричавшись, человек в изнеможении опустится на землю, кто-то поднимется, вытащит со дна речки лоток, медленно под напором воды удаляющийся по течению, другой притащит лопату, и положат их у его ног. Потом понимающе, по-мужски сурово прикоснутся рукой к его плечу, и опять над речкой разносится мурлыканье Франца, который, посапывая трубкой, в такт движениям лотка поет бесконечную песенку без слов. И вновь все трое двигают лотками, и вновь вода уносит серую породу, а с ней и смутные надежды друзей. А потом они молча собирают свои вещи, забрасывают за спину вещевые мешки, берут в руки лопаты и кирки, вытаскивают из земли колышки с дощечками, которыми они обозначают свои участки, и отправляются дальше, вверх по течению речки, и идут до тех пор, пока кому-нибудь не понравится новый участок, и тогда они вновь располагаются и сразу приступают к промывке породы, моля Бога и Аллаха подсунуть им жилу, уговаривая их не отворачиваться от них. Ну чем они хуже тех, к кому пришло счастье? Друзья то и дело натыкались на оставленные шурфы. Черневшие провалы заставляли вздрагивать золотоискателей, напоминая о том, что и до них в этих местах побывали искатели, и они тоже были полны надежд.

Лоток взвился ввысь и ударился о землю. Рука Мурата рвала из ножен кинжал, из груди вырывались хриплые ругательства...

Он полежал часик в чуме, скрежеща зубами в бессильной злобе. Спускаясь к реке, застенчиво улыбнулся Николаю и Францу, копнул лопатой землю... И опять порода перекатывалась в лотках друзей, и опять звучала песня Франца без слов. И опять Мурат ушел в свои думы до тех пор, пока Франц не заявил:

– Все! Надо идти дальше.

Они привычно собрали пожитки. Мурат взялся вытаскивать из земли кол с дощечкой, на которой Николай под его диктовку крупными буквами вывел: «Эта земля принадлежит горцу Мурату Гага... » – для полного написания фамилии места не хватило, но Николай успокоил друга: «И так понятно: на всей Аляске кроме тебя Муратов нет!» Вытащив кол, Мурат вдруг стал заново вколачивать его в землю.

– Мурат, ты чего? Уходим же! – удивился Николай.

Но горец, тяжело дыша, упорно вбивал кол. Николай переглянулся с Францем. Мурат ударил в последний раз камнем по колу, тяжело вздохнул и промолвил:

– Пусть стоит. Может, кто-нибудь узнает, что у Мурата на краю света своя земля была, – и молча оглядел «свою» землю.

– Богатый ты человек! – улыбнулся Николай. – Сколько у тебя камней – и ни грамма золота!

Они пошли дальше. Нельзя было терять ни одного дня. На Аляске уже становилось холодно. Приближалась зима, а они еще не нашли свою жилу. Найти надо было до снега.

Мурат вслушивался в песню Франца, а сам думал о том, почему он оказался так далеко от дома.

Франц прервал песню, стал рассуждать вслух.

– Дед мой папа иметь ахт киндер – все есть мужчин, – рассказывал Франц.– Мой папа иметь фюнф детей – тоже все мальчики. Я имею шесть киндер, – растопырил он пальцы рук и огорченно заявил: – Все девочки. Ева, Марта, Анна, Мария, Луиза, Катран! Чтобы иметь хороший муж им, я должен дать каждой дочь деньги, вещи... Приданое.

Мурат в который раз удивился:

– Почему ты, Франц, должен? Каждый жених должен дать калым тебе!

– Нет, нет, – огорченно покачал головой Франц. – У нас калым нет, все иначе. Мы европейцы! – и размечтался: – О! Когда я найти золото и выдать свои Ева, Марта...

Мурат задумался. Вот у всех народов свои законы. У нас так, у немцев совсем иначе, но и у них и у нас все законы против бедняков оказываются. Почему так? Почему цари другие законы не дадут, чтобы и бедные могли дома быть? Все неразумно на этом свете. Думаешь: хорошо будет так, а тебя за это ругают, в тебя стреляют...

– Почему так? – перебил Франца Мурат. – В Мексике хотел как лучше, а всем плохо. В Маньчжурии тоже так было.

Франц назидательно поднял вверх палец, пояснил:

– Есть старый поговорилка: делать добро – ждать зло.

– А-а, – махнул на него рукой горец. – Что ты говоришь?!

– Да что там Мексика? – отмахивался Николай от воспоминаний. – Жара! То ли дело тут!

– Да, да! – не хотел жалеть о прошлом и Франц. – Мы найдем золото! Я видеть, как это будет. Ты будешь так рад, Мурат! Он тоже рад. Мы ехать Гамбург, Кавказ и твой город тоже, Николай. – Франц выхватил из внутреннего кармана пиджака потрепавшуюся вырезку из газеты и напомнил друзьям: – Здесь есть золото! Англичанин Хармшельд говорит, он писать: здесь, на Аляска, можно каждый день заработать четыре тысячи долларов! Надо верить! Здесь есть золото!

Но утром, когда они вылезли из чума, плато сверкало снежной белизной. Белым безмолвием смотрели на друзей горы, ложбина меж ними, покрытая коркой льда речка. Ударом лома Франц взломал тонкий лед. Он не смотрел по сторонам, он не желал замечать снега. Он отгонял мысль о приходе зимы. Холодно блеснула вода. Франц лотком зачерпнул ее, начал промывать породу. Только и разница: песни не было слышно. Николай и Мурат переглянулись и тоже направились к шурфу, очищенному упрямым Францем от снега и бесстыдно чернеющему на белом плато. Вдали показалась группа людей, волокущих за собой сани.

– Франц, гляди: уходят люди, – показал на них Николай.

Но Франц упорно двигал лотком...

На следующий день ударил мороз.

– Надо уходить, – заявил теперь и Франц и стал собирать свои пожитки.

Слез не было. Была суровая правда: им не повезло. И ничего с этим не поделаешь. Теперь важно было выбраться отсюда, унести ноги, пока живы. И друзья неторопливо, но не теряя больше ни минуты, собрались в путь.

Это была дорога через ад, устланная трупами людей. Сперва их еще кое-как заваливали камнями. Но после двухдневной пурги умерших оставляли там, где они падали, истощенные дорогой и голодом. Мурат видел, как люди стреляли друг в друга из-за куска застывшего хлеба. Видел итальянца, брошенного земляками, из-за сломанной ноги ставшего им обузой. Он сидел в снегу, выставив перед собой ногу, и играл на скрипке. Он не глядел по сторонам, не обижался на земляков за то, что его оставили на этом проклятом ледяном плато, ибо еще направляясь на Аляску, знал, на что шел. Мурат видел, как обезумевший выстрелил в брата: ему показалось, что тот хочет отнять у него ком снега, который в глазах безумца блеснул золотом. И бородатый отец их похоронил сразу: одного – наяву, другого – в душе. Мурат всматривался в то, что осталось от двигающихся и уже застывших людей, и гнев рос в нем... И однажды на привале он обратился к другу:

– Скажи, Николай, почему мы все не дома? Франц не дома... Ты не у себя дома в Туле, а тут, на краю земли? Швед не дома? Итальянец не дома? Я не в горах?.. Почему?!

Глава 16

Почему у племяннику ты решил, что возвращался я домой с УБИТЫМ настроением?.. Радости, конечно, не было – не достиг я богатства.

Но я не корил себя: не желал быть похожим на того горца, что, не совладав с лошадью, свое зло срывает на седле. Я честно трудился, не отказывался ни от какого дела,, не щадил себя. И если мир оказался сварливее самого непокорного мустанга, то в чем же мне себя упрекать? У каждого человека есть предел сил.

И пусть горько мне было возвращаться домой без удачи, ловить на себе укоризненные, а то и насмешливые взгляды, зато в душе у меня было покойно: я свое лицо сохранил... И я горжусь, племянник, что сумел в невзгодах, выпавших на мою долю, не изменить заветам предков, тому, чему меня учил мой отец...

Мурат возвращался по той самой узенькой горной тропинке, которой отправлялся в дальний путь. Ему хотелось предстать перед земляками в лучшем свете, и он, завидев аул, остановился, натянул на себя приобретенную во Владикавказе новенькую черкеску, вытащил из хурджина галоши и надел их поверх сапог. И не беда, что не было дождя и нещадно грело солнце. Пожалуй, это даже к лучшему: галоши под солнечными лучами так блестели! Он провел по ним ладонью и заспешил к аулу.

Вот и аул... В нем совсем ничего не изменилось... Обернувшись на топот копыт, Мурат увидел скачущих по улице всадников; за спинами у них подрагивали стволы винтовок. Проходя мимо хадзара Кетоевых – ворота были открыты настежь, – он невольно заглянул вовнутрь. Заур – в черкеске, бешмете и тоже с винтовкой – усаживался на коня, через седло которого был перекинут хур джин: он явно готовился в дальний путь. Рядом стояла женщина, за подол которой держался малыш двух-трех лет...

– Ну, Михаил, – обратился Заур к сыну: – остаешься хозяином дома!..

Жена подала малыша, отец прижал его к груди и вернул. Опустил плеть на круп лошади, и она вынесла его на дорогу. Женщина подняла голову, и Мурат узнал Таиру. Она уставилась на него, но, вспомнив, что она замужняя горянка, которая не имеет права смотреть на чужих мужчин, встрепенулась, подхватила сына на руки и унесла в дом...