Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)

– Слышал я, русские – мастера возводить печи. Дыма в кухне нет, а огонь сильный и тепло в доме. Не сделаешь ли нам?

Каменщик показал на еду, разложенную перед ним, ответил:

– Человеку, который последний кусок мяса ставит перед гостем, как отказать? Сделает тебе печь Кирилл.

– Кто это Кирилл? – уточнил Дзамболат.

– Я, – стукнул себя по груди каменщик. – Закончу дом – приду к тебе...

***

Мурат понимал, что Таймураз с нетерпением ждет, когда он заговорит о делах в ауле. Но рассказывать о невеселой ситуации не хотелось. Однажды поздно вечером, когда они возвращались с охоты, Таймураз неожиданно поинтересовался:

– Скажи, как там Мадина?

– Мадина? – не сразу сообразил что отвечать Мурат. – Мелькает там среди девушек... А что?

– И долго я буду здесь торчать?! – будто это зависело от Мурата, воскликнул похититель.

– Ты спрашиваешь меня? – удивился Мурат. – А не лучше задать этот вопрос Дахцыко?

Таймураз поморщился:

– Мне нет дела до него. Меня больше волнует, что скажет Асланбек.

– И этого не могу тебе сказать, – перепрыгивая через расщелину в скале, прокричал Мурат.

– Выжду еще несколько дней, а потом спущусь в аул, – объявил Таймураз.

– Тебя там ждут, – кивнул Мурат. – Очень ждут. Просто жаждут увидеть.

– Ты смеешься, а мне несладко, – тихо признался Таймураз, когда они были уже возле родника.

– Чего тут плохого? – нахмурился Мурат. – Не один торчишь. С красавицей. И не голоден.

Таймураз помедлил, точно раздумывая, стоит ли говорить, и, решив, что стоит, спросил:

– Ты серьезно думаешь, что мне хорошо?

– Ты этого добивался.

– Я другую похищал, – вдруг зло сказал Таймураз.

– А эта чем плоха? – с ненавистью посмотрел на него Мурат.

Таймураз, глядя себе под ноги, тоскливо произнес:

– Все думаю... Нет, ничего плохого не могу сказать про нее. Она хорошая, а мне, Мурат, плохо... Представляешь?! Как за малым ходит за мной. Лучший кусок мне. Каждое желание мое угадывает. Для нее я... – он поискал слово, а потом пристально посмотрел на Мурата, – бог! Вначале забавляло, даже радовало... Теперь стало тяжело. Почему? Сам не знаю. Но не могу ее взгляд встречать. Он у нее знаешь какой? Отвернусь – на спине чувствую. Душа перед нею – как дно горного родника: каждая песчинка видна. Совесть давит! Я сам на себя не похож. Робеть начал. Мне и крикнуть охота, и глазом сверкнуть, и обидеть, и приласкать! А она от одного слова умереть может... – и он неожиданно закричал, хлопнув о землю трофей – тетерева: – Пусть молится, но не делает из меня бога!

– А ты скажи ей это, она и перестанет видеть в тебе бога, – насмешливо произнес Мурат. – Тебя любят, а тебе не нравится... Не понимаю...

– Я не хочу быть другим. Я такой, каким меня мать родила.

– Теперь понимаю, – перестал усмехаться Мурат. – У нее внутри солнце, а твой покровитель – черная бурка. Она добром тебя окутывает, а ты в темноту лезешь, злость свою прячешь.

– Не злой я. Суровый. Нежиться не желаю. Ни перед кем не буду скрывать, какой я, что у меня кроется внутри.

– От гордости все это, – решил Мурат.

– Ну и что? – вскипел Таймураз. – Гордый я. Таким родился, таким и умру. И ни перед кем не склонюсь! И судьбе не позволю шутить с собой!

– О судьбе заговорил? – встрепенулся Мурат. – Что ты задумал?

Таймураз вдруг остыл, покорно поднял с земли тетерева:

– Пойдем, ждет она...

***

... Таймураз дожидался друга далеко от пещеры, у входа в лес. Зря он так рисковал, ведь Дахцыко усиленно ищет его убежище. Упреки замерли на губах Мурата: Таймураз был какой-то чудной и напряженно о чем-то думал.

– Что с тобой творится, Таймураз?

– Может, мне в долину податься? – тоскливо произнес похититель.

У Мурата перехватило дыхание: неужто они посмеют отправиться на чужбину?

– В долину – далеко, – засомневался Мурат и, представив себе, что он больше никогда не увидит Зарему, с трепетом спросил: – И она согласна?

– Она?! – Таймураз посмотрел на него долгим, невидящим взглядом и неожиданно признался: – Я – как тур, которого охотники загнали к краю обрыва: у него одна дорога – в пропасть!

– Опять тебя мучает ее светлая душа, – усмехнулся Мурат.

– Зря ты так... – с болью сказал Таймураз и твердо, как окончательно решенное, добавил: – Уйду я...

– Куда?

– От нее, – пояснил Таймураз и отвернулся от друга.

Все в Мурате похолодело. Нет, Таймураз с ума сошел! О чем он говорит? Уйти от Заремы? Разве можно уйти от той, которую выкрал с риском для жизни? С которой живешь, как муж с женой?! Он бредит...

– Ты что-то не то говоришь, – сказал Мурат.

– Не могу я! – закричал на него Таймураз. – Пойми – не могу! И в конце концов, я не ее похищал!

– Что ж, теперь Мадину в бурку? – сердито спросил Мурат.

– Не зверь я, – обрезал, кольнув его злыми потемневшими глазами, Таймураз и упрямо повторил: – Но здесь не останусь!

– Возьмешь с собой Зарему, – выставил условие Мурат.

– Ты не желаешь понять меня! – закричал Таймураз.

Мурат пытался понять друга, но как влезть в его шкуру! Разве нет на свете совести? Почему не трогает его судьба девушки, которая по его вине оказалась в этой пещере? Он хочет оставить ее на произвол судьбы? Как же ей жить дальше? Возвратиться домой?! Опозоренную, да еще брошенную, Дахцыко ни за что не примет... У нее никогда не будет жениха. Она не виновата, что Таймураз ее похитил. Теперь ее судьба навеки связана с его жизнью, и он не смеет думать о будущем без нее!

– Ты не бросишь Зарему! – эта фраза прозвучала неожиданно не только для Таймураза, но и для самого Мурата.

У Таймураза сузились глаза до щелочек, вот-вот вспыхнет пламень гнева, который не усмирить без кровавого побоища. Мурат сжался, готовый дать отпор. Они стояли друг против друга, каждый чувствуя свою правоту, и достаточно было малейшего неосторожного жеста, чтобы они бросились в драку... И тут руки Таймураза безвольно повисли вдоль тела. Лицо помертвело... И эта перемена вызвала у Мурата неожиданную жалость... Он страдал и за нее, и за него. Где же выход?

– Погибнет она, – мягко сказал Мурат.

– Ты жалеешь ее?! – сжал пальцы в кулаки Таймураз. – А меня не жалеешь?! Гибну я! Не могу я всю жизнь быть рядом с ней! Не могу! Одна у меня жизнь, одна!..

– И у нее одна.

– О своей пусть позаботится сама! – оборвал друга Таймураз. – А я уеду. Уеду далеко!

– А ей куда, ей, опозоренной и слабой?!

– Отведешь в дом отца, – попросил Таймураз.

– Твоего? – удивился Мурат.

– Ее отца, – поморщился Таймураз.

– Не примет! – отмахнулся Мурат.

– Простит, – стал успокаивать его Таймураз. – Она рассказывает, что он ее любит.

– Честь фамилии дороже любви, – возразил Мурат.

– Так будет лучше и для нее, и для меня, – настаивал Таймураз.

– Не ври! – закричал Мурат. – Не о ней – о себе думаешь!

Таймураз отвернулся от него, сел на камень.

– Готовил засаду, а сам угодил, – вслух подумал Мурат.

– Обвиняешь, что я о ней не думаю? Врешь! Я о ней думаю! – глухо заявил Таймураз и закричал в отчаянии. – Не проси меня, Мурат, все рассказывать! Поверь: не могу с ней! И ей лучше будет, Мурат! Ведь я убегу и никогда не возвращусь сюда! Никогда она не увидит меня, не услышит ничего обо мне! Забудет, что был я! – он закрыл глаза и прижал кулак ко лбу.

– Тебе не ее жаль, – покачал головой Мурат... Он искренне недоумевал, как это можно не любить такую девушку...

Зарема встретила их у ручья. Вскочила, бросилась к Таймуразу, но в последний момент застыдилась Мурата, замялась. Теперь ее взгляд, которым она окидывала Гагаева, не был таким жестким. Она убедилась, что он им помогает, и это постепенно смирило с его частыми посещениями...

– Я приготовила еду, – сказала она весело. – Пойдемте.

– Ты опять не ела без меня? – строго спросил Таймураз.

– Не лезет в рот кусок, – искренне заявила она. – А я и не голодна. И разве нам неизвестно, что жена не должна раньше мужа к еде прикасаться?..

Жена?! Таймураз взглядом поискал сочувствия у друга, как бы сказав ему:

видишь, как с ней трудно! Простые вещи сложными становятся...

***

Таймураз прощался с Заремой. Но она не подозревала о разлуке. Мурату было не по себе и там, в пещере, и здесь, на скале, что повисла над долиной. Зарема весело шутила даже с ним, чего раньше не бывало. Но, видимо, есть предчувствие у человека!.. Когда горцы взяли свои ружья и направились к роднику, откуда вела тропинка к лесистой горе, Зарема вдруг увязалась за ними. Она собиралась провожать их до самого леса. Таймураз не разрешил ей. Тогда горянка обратилась к Мурату, который упорно прятал глаза, и предупредила его:

– Не увлекай Таймураза в горы. Первую дичь подобьете – и домой. Нам хватит! Не обязательно каждый раз стремиться притащить тура. Они лазают по скалам, да таким, что можно и сорваться.

Таймураз поспешно отвернулся и побежал по тропинке.

– Жду! – кричала она вслед. – Я не стану ужинать без вас! – ее постоянная угроза.

– Береги себя! – кричала она.

А Таймураз бежал, рискуя сломать себе шею на крутом спуске, но ему надо было поскорее уйти от этого крика. Он бил их нещадно обоих. Ведь хурджин, что Таймураз перекидывает через плечо, приготовлен в дорогу Муратом и им же, чтобы не вызвать подозрений у Заремы, тайно оставлен у ручья. Таймураз опять был прежним: нетерпеливым, гордым, сильным, деятельным...

Мурат вспомнил и произнес, делая последнюю попытку отговорить друга:

– Как молоденькое деревце она: все ей страшно – и порыв ветра, и поток ливня, и обрушившийся камень... Твое бегство надломит ее. Она же любит тебя, Таймураз!

Он повернулся к нему, торопливо заявил:

– И об этом я думал. И я не хочу, чтобы она знала, что сбежал я. Не хочу, чтобы страдала от мысли, будто не хотел ее. Правда ее убьет. Ты же мне поможешь, Мурат? Мы от нее ушли с тобой на охоту, так? Потом ты один возвратишься и скажешь, что я сорвался в обрыв и река унесла меня. Всем так скажешь!

Ему казалось, он это здорово придумал: и своего добьется, и Зареме будет лучше. Мурат невольно поддался самообману, но через минуту уже сердился и на самого себя, и на друга, зло выговаривая ему:

– «Сердечный» ты: прежде чем барану горло перерезать, делаешь ему последнюю милость – соль на язык кладешь!

– Осуждаешь! – оскорбился Таймураз и решительно заявил: – Я могу и в обрыв. На глазах у тебя. И врать тебе не придется. Хочешь, сейчас брошусь? – в нем билась прежняя горячность и отчаянность. – Но к ней не возвращусь!

Он и в самом деле был готов сейчас у друга на глазах броситься в пропасть. И не подумает ни о Зареме, ни о родных и близких, не подумает, что будет с Муратом, свидетелем его гибели, и как ему дальше жить с таким грузом на душе.

– Или ты мне поможешь, или я поступлю так, как сказал; и пусть моя смерть будет на твоей совести, Мурат. Вот так!

Уже прощаясь, Таймураз сказал:

– Захочешь увидеть меня, обращайся к сестрам Вике и Наташе, что в Ардоне, или к балкарцу Абуку – его все в Чегеме знают...

После того как Мурат проводил друга в дорогу, он долго тревожно блуждал по горам, не решаясь возвратиться к пещере и объясниться с Заремой. Мысли его метались от Таймураза к Зареме.

Мурат предполагая, что будет тяжело. Но если бы он знал, как ему станет невыносимо трудно! Наконец, больше медлить было нельзя. Еще издали он увидел Зарему, стоявшую на скале. Появление Мурата одного встревожило женщину; поглядывая вдаль, она ждала, что Таймураз вот-вот появится.

Едва Мурат, волнуясь, произнес заранее приготовленную фразу о том, что людям надо быть мужественными, что жизнь полна горечи и страданий, как она метнулась к нему, посмотрела снизу в лицо и вдруг ничком, точно получила сильный удар по голове, свалилась ему под ноги. Он растерялся от неожиданности. Но все же подхватил ее, показавшуюся совсем невесомой, на руки и понес к роднику. Дрожащими пальцами, расстегнув ворот платья, украденного Тотырбеком для нее у своей сестры, Мурат набирал ладонями воду из родника и брызгал ей в лицо. Он молил Бога, чтобы она скорее пришла в себя, и одновременно боялся предстоящего объяснения. Когда она открыла глаза и обрела силу что-то понимать, не дав ему и слова вымолвить, сказала твердо:

– Он жив!

Мурат, глядя на эти расширившиеся в ужасе глаза, едва не выдал тайну. Он отрицательно покачал головой. Еле слышно сказал:

– Он упал в пропасть...

Зарема приподнялась с земли, убежденно заявила:

– Он не мог умереть! Он не разбился! Он лежит там, внизу, на дне ущелья!

– Я спускался... Там нет... Унесла река.

– Нет! – засмеялась она. – Нет! Скорее! Нам надо скорее туда! Веди меня к пропасти. Нет, нет, не спорь – я знаю: он лежит там беспомощный! – она заторопилась. – Он ждет меня! Пойдем!

– Туда тебе не спуститься! Там глубоко... До реки целый километр, – в отчаянье он крикнул: – Он разбился, несчастный, он утонул.

Она задрожала от негодования:

– Ты ничего не знаешь! НИЧЕГО! ОН ЖИВ! Он ждет меня. ЖДЕТ!

Это было какое-то безумие. Она ничего не хотела слушать. И он повел ее к пропасти, которая была такой крутизны и глубины, что спуститься в нее было все равно что броситься вниз головой. Но Зарема рвалась вниз. Она твердила, что Таймураз жив, что надо обязательно отыскать его, что она твердо знает – он не погиб, потому что он не мог разбиться, он не мог умереть, когда она жива.

– О-о, почему я не пошла с тобой, мой милый Таймураз?! – рыдала она. Потом она умолкла, стала очень тихой, вдруг попросила Мурата извинить ее. Он было вздохнул с облегчением, но она тут же стала умолять его помочь ей спуститься к реке.

– Я должна быть там, – твердила она. – Должна быть там.

Мурат неотступно следовал за Заремой, боясь, что она с отчаяния прыгнет вниз. Горянка что-то кричала реке, она взывала к небу, она умоляла Всевышнего.

– Или возьми меня! – требовала она. – Возьми к нему! Я не хочу жить без него!

Мурат стал уговаривать ее возвратиться в пещеру. Но она отказывалась. День вот-вот должен был уступить ночи. До аула им идти да идти... Мурат настаивал, и тогда Зарема направила свой гнев на него.

– Ты! – бросила она ему в лицо свою боль. – Ты его лучший друг, а не спас его! Не спас!

– Ты не должна так говорить, – рассердился от несправедливого обвинения Мурат. – Я его пробовал ост... – в гневе он чуть было не проговорился. – Пытался спасти его!

– Ты и сейчас убегаешь от него! – кричала она, обличая его в бездействии. – Скрываешься! Почему ты не прыгнешь в воду? Почему не нырнешь и не вытащишь его оттуда? Если бы ты оказался там, мой Таймураз вытащил бы тебя! Он не дал бы тебе погибнуть! Он не трус!

Мурат был готов прыгнуть в реку, но что ему там искать?! Он не вынырнул бы из этого грозного потока, бросающего камни на утесы. Что щепка против этих огромных волн и свирепого течения?

– Нам надо возвращаться, – потребовал он. – Понимаешь? Ночью здесь нельзя оставаться. Это прибежище шакалов и медведей.

– Ну и пусть! – закричала Зарема, и голос ее перекрыл шум реки. – Пусть разорвут меня! Я не хочу жить!

– Тебе надо жить! Надо! – закричал Мурат. – Ты еще молода! Ты красива! Ты не останешься одна!

– Эй, Таймураз! – в отчаянии стала рвать на себе волосы Зарема. – Слышал бы ты, что говорит твой друг! – Она вдруг обернулась к Мурату и тихо, но так, чтобы он слышал сквозь шум потока, заявила: – Я ему жена! Я ЖЕНА ТАЙМУРАЗУ!

– Что ты говоришь?! Свадьбы не было...

– Все равно! Я ему ЖЕНА! – твердила Зарема.

– Ты еще будешь женой, – стал успокаивать ее Мурат. – Ты не останешься одна.

– Нет! Не смей так говорить! – она опять обратилась к потоку. – Я жена твоя, Таймураз, а ты оставил меня! Почему?! Как ты смел оставить меня?! Возьми к себе!

– Найдется джигит, и он возьмет тебя в жены, – убеждал ее Мурат.

– Я не хочу в жены! Не хочу! – отбивалась она от этой мысли. – Я люблю Таймураза! Я его жена!

Мурат стал терять терпение. Он взывал к ее сознанию, но она ничего не хотела понимать.

– Я отведу тебя домой, – заявил он.

– Домой?! – удивилась она. – Куда?! У меня нет дома!

– Здесь ты не можешь оставаться, – сказал он. – Я отведу тебя к твоему отцу, к Дахцыко.

– Нет! – отдернула она свою руку. – Я никуда не пойду. Я жена Таймураза. Я буду всегда его. Только его! – вдруг она умолкла и посмотрела на Мурата осмысленно и спокойно. – Я дам ему... сына.

– Сына?! – произнес потрясенный Мурат.

– Да, сына! – сказала она и тряхнула косами.

– Он знал?! – закричал теперь уже Мурат.

И тут Зарема заплакала, зарыдала в голос:

– Он не знал. Не знал – и погиб, несчастный. О находящийся на облаках! – закричала она, гневно взирая на небо, которое отсюда было видно узкой полоской, отчего оно казалось еще дальше и недоступнее. – Что ты натворил?! Если дал счастье, почему тут же отнял его? Или злой ты?! За что покарал нас? За что?! Молчишь? Значит, злой ты! Злой! – и вдруг опомнилась, испугалась, упала на колени, запричитала: – О прости, прости несчастную женщину, Всесильный! Дай мне последнюю милость, Боже! Дай сына мне! Сына, – и опять вскочила на ноги, потребовала: – Сына! Ты не смеешь не дать! Не для себя прошу. Для Таймураза! Я назову его Таймуразом. Он станет большим, он будет похож на него! И все будут говорить: вон идет Таймураз, лучший джигит ущелья! Он будет таким, Таймураз, я тебе это обещаю! – она вытерла слезы и заявила сама себе: – Я не умру. Я не погублю твой род, Таймураз! – и, вспомнив о Мурате, повернулась к нему. – Ты хочешь меня отвести в аул? Хорошо. Я согласна. Веди меня домой. В хадзар Таймураза.

Мурат опешил. Что она говорит? Разве это возможно?

– Послушай, Зарема, – сказал он несмело. – Ты же... Как же к Асланбеку? Обычаи...

– Я Таймуразу ЖЕНА, – сказала она убежденно, удивляясь, как это он не понимает. – Жена я. Он погиб, теперь я должна возвратиться под ту крышу, где он жил...

– Не примут, – вслух подумал Мурат.

– Я жена Таймуразу! – закричала она. – Перед Богом!

Потом, когда они были на полпути к пещере, она, отдышавшись после карабканья на очередной утес, сказала:

– А не примут – возвращусь в свою пещеру и буду здесь жить...

Нет, она оказалась отчаяннее, чем предполагал Мурат. Или она и в самом деле убеждена, что ее примут в доме Тотикоевых?!

Глава 8

Солнце скрылось за громадой гор. Приближалась ночь, загоняя домой всех, кто находился за пределами аула. Переговаривались через забор соседки. Старики на нихасе заканчивали свои немудреные беседы. Детвора бегала шумной ватагой. И вдруг все замерли. Точно страшная весть передалась от дома к дому, парализовав весь аул. Никто и слова не вымолвил. Все застывшим взглядом уставились в сторону гор.

На нихасе востроглазый Хамат первым заметил эту одинокую фигуру, направлявшуюся к аулу. Ее невозможно было не узнать, эту быстроногую, с повадками мальчишки девчонку. Ее столько времени безуспешно искали, даже в Кабарду гонцов посылали, а она сама явилась. Сейчас она не была похожа на белоснежное облако, что так беззаботно носилось по горам и аульской улице несколько месяцев назад. Старики удивленно вперили взгляд туда же, откуда не мог отвести своих глаз Хамат, и сами замерли.

Зарема шла, не глядя по сторонам. Босые ноги ее мелькали под длинным темным платьем. Сима узнала свое платье и даже вскрикнула, но тут же умолкла. Выдай она, что платье ее, – и брат окажется на грани гибели, потому что больше никакого доказательства не понадобится для обвинения его в участии в похищении Заремы. Казалось, она не замечала, какими напряженными взглядами провожали ее аульчане. И дети, эти вечно беспокойные существа, прониклись озабоченностью старших, умолкли, уставившись на Зарему.

Со всего аула просматривается эта дорога, что нависает над нихасом, сбегая к единственной улице аула неширокой колеей. А Зарема шла – позор! – с непокрытой головой, босая, шла одна, заставив Мурата задержаться возле леса, так как чувствовала, чего ему будет стоить их совместный приход в Хохкау. Она была тверда в своем намерении одной преодолеть этот километр позора, стыда и гнева. И теперь она с тощим узелком, в котором угадывалась кастрюля да тихо позванивали две ложки, шла навстречу своей судьбе.

Увидел ее и Дахцыко. Увидел – и побледнел. Он стоял во дворе своего дома и не мог ничего предпринять. Он вынужден был стоять и ждать. Ему бы уйти в дом, чтобы никто не мог видеть, как он встретит опозоренную дочь. Ему бы схватиться за ружье, чтобы все были свидетелями, как горец смывает позор кровью. Но он не мог сдвинуться с места: ноги перестали ему подчиняться, и удивительно еще, как они его держали, не подкосились.

Мадина сдавленно вскрикнула, бросилась было навстречу сестренке, но, увидев свирепый взгляд отца, застыла на месте. Дунетхан с ужасом наблюдала грозный блеск глаз мужа, его побелевшие от напряжения пальцы, которыми он вцепился в рукоятку кинжала. Незаметно для себя она приблизилась к нему, чтобы успеть вовремя прийти на помощь дочери, если вдруг ей будет грозить опасность...

Дочь с каждой секундой была все ближе и ближе. Она не остановилась возле нихаса. Она даже не посмотрела в сторону стариков. Казалось, что нихаса вообще не существовало, что он был пуст, что не было этих вытянувшихся лиц горцев. Она шла с уверенностью человека, которому ничего не грозит, у которого все опасности остались позади, за спиной. Но народ хорошо знал, что в таких случаях бывает с похищенными. Они не должны возвращаться под родной кров. Там их никто не ждет. Там им делать нечего. Похищение девушки приносит семье осетина бесчестье.

Зачем же возвращается домой эта запятнанная и несчастная? Почему весть о ее смерти не прибежала вчерашней ночью, чтобы дать повод ему, Дахцыко, мстить своим обидчикам, кровью смыть позор фамилии? Кто имеет право становиться у него на пути?! Он сделает то, что положено горцу, оберегающему свою честь пуще жизни...

Она прошла мимо нихаса, и теперь ее фигурка мелькала на единственной улице аула. Из-за заборов, со дворов, из окон, с плоских крыш хадзаров на нее смотрели люди. Детвора расступилась, пропуская ее. А она никого не видела, не замечала удивленных, испуганных, жалостливых и негодующих лиц. Она спешила, ей надо было скорее попасть в свой дом...

Теперь никто не сводил глаз с Дахцыко, замершего посреди двора с рукой, зажавшей рукоятку кинжала на поясе. Все ждали той минуты, когда она войдет в калитку и окажется лицом к лицу с отцом. Все знали, что последует, и эта минута приближалась... Вот Зарема уже у угла дома. Вот она вплотную приблизилась к воротам... Еще один шаг – и отец и дочь окажутся прямо друг против друга. Дахцыко непроизвольно подался вперед, ожидая появления дочери в калитке...

Но что это?! Не заблудилась ли дочь Дахцыко? Она прошла мимо калитки дома, где родилась! Или она хочет войти в ворота? Она прошла и мимо них?! Можно было побожиться, что она даже не бросила взгляда в сторону дома, будто во дворе его не стояли отец, мать, сестра... Не посмотреть на отца, измученного тревогами этих месяцев, прошедших со дня ее похищения! Не поглядеть в глаза матери! Не обнять сестру и не поплакать у нее на груди! Надо не иметь сердца, чтобы вот так пройти мимо родного очага. Собака взвизгнула, узнав ее, и тут же оборвала взахлеб свою радость: Зарема и на нее не оглянулась... Будто она не имела никакого отношения к этому хадзару...

Но куда спешит эта обесчещенная? Если не в родном доме, то где же еще она может найти себе пристанище?! Все видели, как вздрогнул Дахцыко, как сузились его глаза в рвущемся наружу гневе. Все слышали его выкрик, когда Дунетхан бросилась было к воротам:

– Куда?!

Это грозное «куда?!» относилось к Дунетхан, но было другое, недоуменное «куда?!» Куда? Зачем? Что хочет эта похищенная? Она прошла мимо своего дома и направилась дальше по улице. С недоумением следили за ней с нихаса, с крыш домов, со дворов, из окон. Прервали свою работу и Батырбек с братьями.

Но если даже Асланбек, который не позволял ни на секунду прерывать стройку, забыл о своих наставлениях и весь превратился в ожидание, то причина, конечно же, серьезная. А горянка вдруг повернула с дороги к их дому, что вызвало настоящее замешательство во дворе, поразив молнией братьев. Это было похоже на панику. Братья вздрогнули, застонали, застыли, точно пронзенные лихорадочно горящим взором горянки. Эти тридцать метров, что предстояло пройти ей от дороги до ворот, она преодолела быстро и уверенно. Эти тридцать метров никому из аульчан не забыть. Об этом поведают своим сыновьям и внукам те, кто тогда бегал в толпе мальчишек, заполонивших улицу. Эти тридцать метров убедили весь аул в том, что слухи о Таймуразе как похитителе дочери Дахцыко были верны. И эти тридцать метров разделили окончательно и бесповоротно две семьи – Тотикоевых и Дзуговых. И еще одна сторона необычного события: уже не поднять чести фамилии Дахцыко на прежний уровень, потому что дочь его, сделав эти тридцать метров, тем самым отказалась от своей семьи и перешла в дом похитителя, что само по себе явилось невероятным по дерзости поступком.

Если бы Дахцыко вонзил в грудь дочери кинжал, это произвело бы меньшее впечатление на всех аульчан, потому что было бы объяснимо адатом.

Путь в новый дом у горянки лежит через свадьбу. А Зарема сама шла к Тотикоевым, словно хотела попросить щепотку соли. Как же поведут себя Тотикоевы? Что скажет Асланбек? Не придется ли этой горянке проделать эти же тридцать метров назад? Ей теперь заказан путь в родной дом... Что же будет? Что сейчас произойдет?

Батырбек, убедившись, что похищенная направилась в их дом, в тот момент, когда она показалась в воротах, бросился вперед и преградил ей путь. Но Зарема, поискав глазами старого Асланбека, обошла Батырбека, будто его и не было на ее пути, словно и не поняла его намерения поворотить ее назад. Она обошла остолбеневшего от такой наглости горца и направилась к сидевшему в глубине двора старцу. И – поразительное дело! – уважаемый, никогда понапрасну не унижавший свой возраст Асланбек на виду у всех поднялся.

Поднялся поспешно, словно перед ним оказался человек намного старше его и известный всей Осетии. Он вскочил, забыв о возрасте, и встретил ее на ногах. Зарема не поздоровалась с ним, не попросила прощения за столь наглое вторжение. Она сказала твердо и даже требовательно:

– Я пришла, уважаемый Асланбек, сюда потому, что ношу в себе твоего правнука.

Вот что она сказала. Сказала без смущения. Сказала не шепотом. Голос ее звучал громко и отчетливо. Потом уже, спустя месяцы и годы, старики уверяли, что они эту фразу слышали, будучи на нихасе, своими собственными ушами. Что не только соседи, но и весь аул услышал эту дерзкую фразу. Видел ли Хохкау когда-нибудь Асланбека в замешательстве? До этого момента – нет. Он всегда был уверен в себе и знал, как поступить в том или ином случае, но перед дерзостью Заремы и он растерялся. Пауза становилась все напряженнее. Чудо, что горы не обрушились в этот миг, когда казалось, что мир замер и земля перестала вертеться и облака замерли над Хохкау... Рассердившись на себя за неуместное замешательство, Асланбек вспомнил того, кто поставил его в такое унизительное положение, и закричал:

– А где же этот, рожденный?.. – он явно хотел назвать непристойным словом своего внука, совершившего похищение, но не успел произнести оскорбление, как внезапно Зарема рванулась к старцу, упала к его ногам, запричитала:

– Нет его, нет, нет! Погиб Таймураз! Погиб!

Асланбек замер. Теперь от него зависела судьба Заремы. Принимать ли эту молодую женщину, которая должна стать матерью его правнука, или отказать ей, а с ней и отвернуться от погибшего внука, осудив его поступок, а значит, и заявить во всеуслышанье, что Тотикоевы не хотят отвечать за действия Таймураза? Надо было решать сейчас же, не откладывая на потом, решать на виду у всего аула... Разве мог Асланбек отказаться от Таймураза? Не в правилах осетин отказываться от своего родича, что бы он ни сделал и какую бы беду ни навлек на них. Фамилия могла его покарать, сбросить в пропасть. Но это могли сделать только его родственники, и никто другой не смеет ни пальцем, ни словом оскорбить даже самого ничтожного представителя чужой фамилии.

Асланбек должен был поступить и по совести, и по законам, освященным веками. И ему не дано было времени на раздумье, ибо дочь Дахцыко обхватила его ноги и рыдала, и следовало немедленно что-то предпринять. Нет, ему не было жаль этого щенка, что вовлек его на старости лет в такую тяжбу, из которой долго не смогут выбраться Тотикоевы. Но он плоть от плоти Тотикоевых, в нем та же кровь, что и у каждого из них, и нельзя так легко отречься от покойника...

Рука Асланбека поднялась и, затрепетав в воздухе, легла на голову Заремы. И этот тихий, такой привычный у стариков жест заставил вздрогнуть Батырбека, Дахцыко, весь народ! Этот мирный жест недвусмысленно показал всем, что Зарема без свадьбы принята Тотикоевыми и теперь уже принадлежит им, а Дахцыко не имел больше права претендовать на то, чтобы она возвратилась в его дом. В этот момент аул разделился на две стороны: на тех, кто считал этот жест старца правильным и человечным, и на тех, которые порицали его решение и видели в порыве Асланбека опрометчивость и несолидность. Этот жест стал предметом долголетних споров и разногласий в Хохкау.

И в самой семье Асланбека не было единства, ибо старший внук желал, чтобы старец вывел из их двора эту наглую девчонку, что осмелилась вместе со страшной вестью о смерти Таймураза заявить о своем праве жить в их доме. Батырбек именно так и поступил бы, показав всем свою решительность и непримиримость... Теперь они опять выставлены на посмешище всему аулу. Батырбек в сердцах махнул рукой и скрылся в доме... Дахцыко провел ладонью по лицу, словно отгоняя от себя страшный сон, и, убедившись, что видение не исчезло, что его несчастная дочь все так же находится у ног Асланбека и на ее голове покоится рука старца, – заметив притворно сострадальческие лица земляков, обращенные к нему, пробормотал что-то себе под нос и, плюнув в сторону Тотикоевых, не оглядываясь, направился в дом... Громкий стук двери эхом разнесся по аулу...

Час спустя в Хохкау вошел Мурат. Он вел за повод Орла, покрытого черной буркой. С плеча свисало седло. Конь нетерпеливо поводил ушами, мотал головой, но Мурат сдерживал его. Они медленно пересекли аул и остановились возле дома Асланбека. Выскочивший Мамсыр широко распахнул ворота. На пороге дома показалась Зарема. На правах законной вдовы Таймураза она громко зарыдала и бросилась навстречу коню...

– О-о властитель моей головы! На кого ты меня оставил?! Почему не взял с собой?!

Двор Тотикоевых заполнился рыдавшими женщинами. Медленно стали сходиться мужчины. Они молча обступили коня с черной буркой и стояли, вытянув руки вдоль тела. Народ выражал свои соболезнования Тотикоевым.