Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)

Дрожа от озноба, парни выскочили на берег и торопливо накинули на себя бешметы. Заглядывай солнечные лучи сюда, в теснину ущелья, – горцы быстрее бы согрелись. Мурат, Таймураз и Газак, зная, что находятся под пристальным наблюдением аульчан, снова и снова упрямо лезли в студеную воду. Шутками подбадривая друг друга, скользя босыми ногами по гладким камням, сбиваемые ярым натиском реки, джигиты работали в теснине, где река, суживаясь, неслась с особой быстротой; парни воздвигали каменные сваи, на которые ляжет помост мельницы. Огорчало их то, что жернова от многолетней работы стали ноздреватыми. Помол, конечно, будет покрупнее, но и из такой муки пироги получаются что надо...

– Так не согреться! – вскочил на ноги Газак и коршуном навалился на Таймураза. – Покажи свою сноровку, Тотикоев!

Он был ловок и быстр, умел делать подсечки и подножки, и Таймуразу стоило немалых усилий выстоять и не лечь на лопатки. Начав борьбу в шутку, они разгорячились, точно призом была лошадь с кабардинским седлом.

– Не хватит ли? – попытался угомонить их Мурат. – С нихаса все видно...

Но теперь Таймураз разошелся не на шутку и пристал к Мурату:

– Тебе не выстоять против меня. На что угодно спорим!

– Спорь, Мурат, – тяжело дыша, подзадоривал их Газак. – На коня спорь. Лошади у Тотикоевых не ахти какие, но для работы сгодятся.

– Этого не будет, – засмеялся Таймураз. – Давай сойдемся, Мурат. Вставай, не трусь...

Мурат молча смотрел на несущиеся мимо них воды реки.

– Ты ему такие слова не говори, – обрезал Тотикоева Газак. – Гагаевых никто и никогда не мог упрекнуть в трусости. А Мурат в двенадцать лет поднял топор на абреков. Не веришь?

Таймураз поправил черкеску, подсел к Мурату:

– Расскажи, как было...

– А-а, давно было, – отмахнулся Мурат.

– Но было же! И мне интересно знать, – настаивал Таймураз.

– Его не проси, – произнес Газак. – Это Хамата не удержишь, а Мурата не растормошишь. Я расскажу, как работу закончим... – Вернувшись во двор, Газак продолжил: – Раньше многие из Цамада отправлялись в Мизур обрабатывать земли алдаров – хорошее подспорье было семьям. Выезжали на заре – возвращались затемно...

Мурат вспомнил ту ночь, когда арбы со спешащими на отдых батраками вытянулись по узкой горной дороге. Измученные тяжким трудом люди полулежали на них. Лошади шли хорошо, чуя близкий отдых... Последней арбой правил Мурат. Слушая незамысловатую песню, которую выводили горцы, он дремал. И вдруг раздался выстрел. Один, второй и тут же третий... Умолкла песня, горцы настороженно приподнялись... Из зарослей вынырнули всадники с закрытыми башлыками лицами. Абреки! Наставив винтовки в грудь горцам – беззащитным, полулежащим на соломе, наваленной на арбах, они приказали распрягать лошадей. Никто не посмел протестовать. Сами и распрягали лошадей, отдавая свое единственное богатство.

Мурат застыл в нервном напряжении. О чем думал мальчишка? Сейчас он не помнит. Не о том ли, как они приобретали коня? Как с утра до ночи гнули с отцом спину на полях алдаров, косили сено, возили дрова – и все ради того, чтобы и у них появился конь. А теперь опять станут безлошадными! Опять придется таскать на себе и дровишки, и зерно, и сено... А главное – опять на них будут показывать пальцами, как на голытьбу, которая даже лошади не имеет!

Абреки не обращали внимания на мальчугана. Им надо было поскорее разделаться с мужчинами. А что мальчишка? Он не опасен. Один строгий взгляд в его сторону – и задрожит. Мурат смотрел на абреков исподлобья. Если бы они видели его глаза, то поразились бы, каким гневом, отчаянием и страхом они сверкали. Мальчик увидел, что к нему направился один из бандитов. Неужто наступила минута, когда Мурат в последний раз видит своего коня?! Мальчуган вздрогнул. Нет, этому не бывать! Откуда только взялась решимость?! Привстав на арбе, он гикнул, испуганная лошадь рванула с места, понеслась мимо шарахнувшихся в сторону абреков. Вслед раздались выстрелы. Мурат слышал цокот копыт бросившейся вдогонку погони. Настигнув арбу, абреки стали теснить коня к скале. И тут Мурат вытащил топор, спрятанный под соломой, соскочил с арбы, встал, прикрыв собой лошадь...

Бандит поднял винтовку, спокойно, со скрытой угрозой произнес: «Брось топор». Но мальчонка шире расставил ноги, обеими руками приподнял над головой топор, дрожа от возбуждения, закричал срывающимся голосом: «Коня не отдам!» Он дрожал от гнева и страха. Абрек уже готов был нажать на курок. Но тут подскакал главарь и закричал абреку: – Не стреляй! – приблизившись к отчаянному мальчику, он вгляделся в его лицо и произнес: – Посмотри на него. Этот не похож на батраков, – и обратился к мальчонке: – Тебе с ними в одной упряжке не выдержать. Подрастешь – возьмем тебя к себе. Хорошим абреком станешь! – и приказал банде: – Не трогать его!

Мальчуган видел, с каким сожалением отвел от него винтовку бандит, услышал его гнусавый голос: «Эх, какого коня оставляем!» Никто из абреков не осмелился ослушаться вожака.

На этом обычно заканчивали рассказ о том происшествии. Но Мурат-то сам знал, как закончилось оно. Глядя на удалявшихся всадников, он не верил своим глазам. Топор выпал из его рук, Мурат обхватил дрожащими руками шею коня. Плечи вздрогнули от рыданий...

– Так и сказал: «Возьмем тебя к себе»?! – уставился горящими глазами на Мурата Таймураз. – Ух ты! Самих абреков мужеством поразил! – от восхищения он зацокал языком. – Да ты, Мурат, меня не слушаешь! – воскликнул Таймураз и, проследив за взглядом Мурата, увидел Зарему, которая, прикрываясь концом платка, выпорхнула со двора Дзуговых.

Проходя мимо дома Тотикоевых, девушка посмотрела во двор, заполненный молодыми горцами. Взгляды Мурата и Заремы на мгновение встретились. Но и этого было достаточно, чтобы у Мурата что-то оборвалось в груди, защемило, и по всему телу разлилась пьянящая радость.

– Скажи, а девушки тебя любят? – спросил, усмехнувшись, Таймураз.

Вопрос смутил Мурата. Он и сам не знал, любят ли его девушки или нет, потому что и видел-то их на расстоянии, чаще всего на танцах, и ни разу еще не оставался ни с одной наедине. Но Мурат не был бы Муратом, если бы не нашелся:

– Не жалуюсь!

– Ух ты! – хлопнул его по спине Таймураз. – Ты станешь мне другом, – и задышал прямо в ухо: – Я в Ардоне заприметил домик. Сестры... Одни... Ну и девушки! – он чмокнул губами. – Я тебя с собой возьму... Оседлаем лучших коней из нашего табуна и махнем на денек-другой... Мою, старшую, звать Вика, а тебе отдам Наташу, – шепнул Таймураз.

– Как отдашь? Не сестра же твоя!

– Да если она не покорится такому джигиту, как ты, быть ей девой всю жизнь! – возмутился Таймураз...

Дзамболат видел, как Таймураз склонился к Мурату и что-то прошептал, смутив его. Отец убедился, что Мурат заслужил доверие молодого горца. Это хороший признак...

Глава 3

Была у дяди Мурата привычка, которую я терпеть не мог. Шаги у него были тихие, осторожные, точно по тылам врага брел, и появлялся он всегда неожиданно, когда его совсем не ждешь: играю ли, а позже, когда пошел в школу, корплю ли над домашними заданиями, пытаясь разобраться в хитростях арифметической задачи, ерзаю на табуретке, тяжко соплю и не замечаю, что он уже давно стоит за моей спиной...

Однажды вкрадчиво спросил:

– Устал, племянничек, водить карандашом по бумаге? Оторвись, потолкуем просто так... Зря обижаешься, замечая мой взгляд на себе. Всматриваюсь в тебя, а вижу себя. Младшие – зеркало, в котором отражается то, что посеяли старшие. Человек никогда не должен, не имеет права забывать, что он уже счастливчик, что родился, и должен жить по совести и справедливости... Жаль, что у многих память плохая...

– Девичья, – поддакнул я.

– Девичья, – повторил он, словно языком лизнул слово, нащупывая, как оно на вкус, и внезапно глаза его озорно блеснули, выдав жадное любопытство. – А ты уже присмотрел себе девушку? – и снисходительно усмехнулся. – Ладно, не красней, об этом не стану допытываться... А спросил, потому что знать желаю: когда у нынешней молодежи это чувство возникает... Меня как раз в твои годы поймало в свои сети... Внезапно, точно кто-то выстрелил в меня пулей, щедро отравленной ядом. Вчера еще я на девичьи косы и смотреть не желал, а сегодня вдруг стал ловить себя на том, что гляжу на них с затаенной, сладостной тревогой... И виной тому она, певунья...

– Зарема? – подсказал я.

– Вот видишь, и ты уже наслышан, – упрекнул он, но горечи в его голосе я не уловил. – Чего скрывать? Она, конечно... С той самой встречи, как увидел ее на склоне горы, днем и ночью ее жгучие глаза преследовали меня. Под ее взглядом я казался себе неловким. От мысли, что смешон, ноги деревенели, я не знал, куда деть свои широкие, мозолистые руки, и цепко хватался за кинжал, до боли стискивая рукоятку... У тебя уже так бывало, племянник?.. Ложась спать, я молился, чтобы увидеть ее во сне. Просыпался с мыслью, что, хорошенько постаравшись, сумею встретить ее...

Где можно было в наше время увидеть полюбившуюся тебе девушку? На чьей-нибудь свадьбе, куда собирался весь аул, в группе стеснительных, столпившихся в углу двора будущих невест, да еще, пожалуй, рано утром у реки, куда она направлялась с подругами и кувшином на плече, – больше негде, потому что домочадцы скрывали своих красавиц от чужого взгляда... Я чуть свет пробирался сквозь густые заросли кустарника, распластавшегося на склоне горы, к месту, откуда хорошо просматривался валун, примостившийся на самом берегу речки... Я стыдил себя, убеждал, что девушка еще молода – ей не было шестнадцати, – но меня влекло к этой большеглазой девчонке, которая и ходит-то по аулу не так, как другие горянки, – те семенили, словно мыши, тихо-тихо по обочине дороги, стараясь, чтобы никто не посмотрел в их сторону, не заметил. Нет, Зарема шла по аулу не пряча лица в платок, она летела так, что косы развевались по ветру. И в глаза смотрела смело, с вызовом, предостерегая: не задевай – хуже будет...

Испокон веков считалось само собой разумеющимся, что каждый родившийся мужчиной должен непременно быть настоящим косарем. А как же иначе? Без сена, на которое так скудны горы, скоту не перезимовать. А погибнет скот – придет смерть и в дом его хозяина. Вот и выходило: сено – это жизнь. И как только наступала косовица, все остальные заботы отступали, все дела откладывались.

Любил я эту пору. Любил видеть вокруг возбужденных людей, невольно, помимо желания вступивших в соперничество с соседями в силе и сноровке. Любил ощущать легкое головокружение, вызываемое жарой да пьянящим нектаром, щедро пропитавшим воздух. Многие месяцы трава вбирала в себя – по капельке, по крупинке – всю сладость горных лугов, чтобы вдруг, поваленная звонкой косой, наполнить все вокруг терпким ароматом. Она ложилась под ноги тихая и покорная, обдавая благоуханием, подзадоривая мужчин, парней и подростков, разбредшихся по зеленым лужайкам и весело перекликающихся друг с другом посвистом кос да песней, что, долетев до аула, тормошила столетних старцев. Она вызывала у них тоску по молодости и зависть к тем, кто там, в поднебесье, показывает свою силу и сноровку людям и проверяет самого себя. И те, кто остался в ауле, не сводили глаз со склонов гор, где поблескивали искорки стальных лезвий. В том году, о котором веду речь, Тотикоевы и Кайтазовы сговорились между собой и выставили более жесткие условия аренды: теперь каждый косарь оставлял себе половину скирд, а вторую отдавал хозяевам. Батырбек оказался прав, когда заявил, что присутствие нас, Гагаевых, вынужденных согласиться на любые требования, сделает более сговорчивыми и остальных горцев. Так и случилось...

Мурат висел над пропастью. Ноги его, обутые в матерчатые ноговицы-арчита, упирались в почти отвесную скалу. Грудь крест-накрест перехвачена веревкой, которая длинной упругой струной убегала ввысь, где Газак, тоже нанятый Тотикоевыми, напружинив ноги, обеими руками тянул ее на себя. Мурат размашисто водил древком косы, пытаясь достать примостившуюся в расщелине скал траву. На вспотевшем скуластом лице Мурата не было ни тени испуга: прадед его так косил, дед так косил, потом отец, а теперь и он так косит. Ему нравилось парить над пропастью: чудилось ему, что он птица, и песня рвалась у него из груди. Мурат то и дело поглядывал на раскинувшийся под ним аул, точнее, на уютный дворик, по которому прошмыгивала тоненькая фигурка Заремы. Вот она спустилась в погреб и возвратилась в дом с круг-ляшом сыра. Значит, скоро она появится на тропинке, ведущей к косарям, неся узел с едой отцу.

Коса не дотягивалась до дальней полоски травы. Горец попытался продвинуться вперед, но веревка не поддавалась, и Мурат закричал наверх:

– Эй, Газак, отпускай!..

Брат осторожно переставил руку. Натянутая от тяжести человека веревка скользнула меж пальцев. Мурат еще глубже шагнул в пропасть и взмахнул косой. Увлекшись косьбой, он прозевал момент, когда из аула вынырнула Зарема с сумкой с едой. Взобравшись на гору, она притаилась за камнем, примостившимся у самого обрыва, и, окинув взором страшную своей бездонностью пропасть, зажмурилась:

– Сумасшедший!

Из-под ее ног выскользнул камушек и прошмыгнул мимо Газака. Горец сердито оглянулся, чтобы прикрикнуть на неосторожного путника, но, заметив два испуганных девичьих глаза, проглотил гневные слова. Лицо его расплылось в добродушной улыбке.

– Мурат! – дернул он веревку.

– Чего тянешь? – прервав песню, спросил молодой косарь.

– Посмотри! – кивнул Газак в сторону камня.

Но Зарема смущенно присела за камень, и не заметивший ее Мурат пошутил:

– Я на тебя, брат, весь день смотрю, – и попросил: – Дай попить...

– Пить захотел? – усмехнулся Газак и, подхватив с земли кувшин, стал лить из его горлышка на голову брата.

– Промой глаза, Мурат.

Холодком горного родника обожгло разгоряченное лицо косаря. Ловя ртом сверкающие на солнце капли, он весело пригрозил:

– Подожди, Газак, и я там буду...

Поглядывая на баловников из своего укрытия, Зарема прыснула от смеха. Газак оглянулся на нее, ослабился. Веревка выскользнула из его рук. Мурата оторвало от струи воды, бросило в пропасть. Девушка испуганно вскочила на ноги, вскрикнула. Газак повис на веревке, но она неудержимо рванулась из рук. Мурат, ударяясь о выступы скалы, цепляясь за редкий кустарник, раздирая кожу на ладонях, стремительно падал вниз. И погиб бы парень, если бы веревка для страховки не была трижды обведена вокруг валуна. Сильный рывок вздернул горца, больно ударил плечом о скалу. Мимо пролетел, мерно покачиваясь из стороны в сторону, оброненный Газаком кувшин и нырнул в далекую бешеную реку... Мурат свирепо глянул наверх, но тут же посветлел: он увидел девушку, испуганно прижавшую ко рту ладони...

– Зарема, – прошептали его губы.

На отчаянный вскрик дочери оглянулся Дахцыко. Окинув пристальным взглядом Мурата и Зарему, он рассердился.

– Тебя дома ждут, дочь! – его крик прервал безмолвную переглядку Мурата и Заремы.

Она засмущалась, сорвалась с места и побежала вниз по тропинке, вьющейся по склону горы.

Привычно двигались руки Мурата, но коса его ходила вхолостую. А он не замечал, потому что не мог оторвать взгляда от Заремы, которая с отощавшей сумкой спускалась в аул.

Дахцыко поймал взгляд дочери, направленный на Мурата, и нахмурился. Приблизившись к обрыву, он свесился вниз, по-хозяйски требовательно закричал:

– Эй, Мурат, не уснул ли ты?

Нехотя оторвал свой взгляд от девушки горец, голос его глухо донесся снизу:

– Не сплю, уважаемый Дахцыко, не сплю, – он дернул за веревку. – Отпускай.

Дахцыко поджидал возвращавшихся в аул Гагаевых возле выступа скалы, властно подозвал к себе Мурата. Горец послушно направился к нему. Дзугов показал в долину и пытливо посмотрел в глаза парню:

– Вон видишь на холме дерево?

– Вижу, – недоуменно ответил Мурат.

– Оно будет расти на этих скалах? – кивнул Дахцыко на вершину горы.

– Не приживется, – засомневался Мурат, и в сердце его вползла тревога. Довольный его ответом, Дахцыко торжествующе улыбнулся:

– Так и девушка, живущая в достатке. Она никогда не привыкнет к нужде, – и бросил на горца многозначительный взгляд.

Можно сделать вид, что он не понял, к чему Дахцыко ведет такой разговор, и Дзугов наверняка усмехнется и скажет: просто так, к слову пришлось, и будет прав, ведь ничего конкретного по поводу его и Заремы он не выразил. Но стоит ли играть в прятки? Показав свои ладони, Мурат с трудом выдавил из себя:

– Есть руки. Они умеют работать.

Дахцыко усмехнулся. Ему явно понравилось, что сын Дзамболата не стал кривить душой, сделав вид, что не понял намека. Но он не пара для его дочери и должен знать это.

– У петуха есть крылья, но он никогда не взлетит в небо, – непреклонно заявил Дахцыко и для пущей убедительности кивнул головой. – Вот так! – и медленно побрел по тропинке.

Ноги Мурата точно прилипли к земле. Несколько часов назад Зарема по этой же тропинке спустилась в аул, и, как теперь выяснилось, отдалилась она от Мурата навсегда.

Газак приблизился к брату. Дахцыко вел разговор во весь голос, не стесняясь и не щадя самолюбия молодого Гагаева. Он так и заявил: руки не крылья. Но Газак не смел успокаивать брата. Надо же, как повернулось: еще и не посватавшись, получить отказ. Дахцыко не Тотикоев, а значит, не самый богатый в ауле, но он не жалуется на жизнь, не нуждается. Кто для него Мурат?! Конечно, джигит он что надо, и душа у него щедрая... Но это то богатство, на которое семью не прокормишь... Плохи дела у Мурата. Дахцыко наверняка давно уже присмотрел себе зятя из сильной и богатой фамилии...

– Где найдешь калым? – огорченно произнес Газак. – Без хорошего выкупа Дахцыко не выпустит птичку из дома...

– К Батырбеку в кузницу наймусь! Овец пасти буду! Всем сена накошу! Корзины плести стану!..

Жаль Газаку брата, но как не возразить ему:

– И до седой бороды на калым не заработаешь!

Мурат выпрямился и с тихой отчаянностью спросил:

– Что мне делать, Газак? – и терпеливо, с надеждой ждал, что тот ответит.

– У нас есть бурка, конь, – таинственно произнес Газак. – И я твой брат...

Мурат вдруг вздохнул. Эта мысль навещала его, зачем скрывать?! Мурат отрицательно покачал головой и убежденно произнес:

– Никогда ничего не крал – свое счастье как?

***

... Сенокос давно закончился, день проходил за днем, а Асланбек делал вид, будто забыл, с чем прибыл в их аул Дзамболат. Старец каждый день уделял своему гостю внимание, столы постоянно накрывались богато, но Гагаев маялся неизвестностью. Терпению подходил конец, и Дзамболат решил пойти на хитрость. Поднявшись еще засветло, он заявил Батырбеку, что они отправляются дальше, мол, пора и честь знать, гости только в первый день не в тягость хозяевам... Естественно, Батырбек сообщил об этом Асланбеку. Этого было достаточно, чтобы старец вспомнил о просьбе Гагаева. Он стал допытываться, почему Дзамболат изменил свое намерение. Не по душе пришлись хохкауцы? Тогда уважаемый гость ошибается. Аул живет тихой, серьезной жизнью. Односельчане Асланбека – солидные люди, которые внимательны в беде и заботливы в горе. В общем, он пообещал на следующий день собрать стариков на нихасе.

Дзамболат постарался опоздать на нихас на целых полчаса. И это понравилось старикам, которые отдали должное его такту – дать возможность без Гагаевых обменяться мнениями. Гагаев был готов к тому, что нихас будет стараться вырвать у него побольше обещаний и выдвинуть серьезные условия, которые в дальнейшем придется неукоснительно выполнять. Одно его неосторожное слово может вылиться в тяжкую повинность, от которой будут страдать не только его дети, но и будущие потомки. Каждая фраза Дзамболата будет передана стариками слово в слово сыновьям, те передадут их своим детям, так что от тяжкого бремени не избавиться в века. И когда Асланбек попросил Дзамболата самого высказать просьбу, Гагаев был немногословен. Попросив разрешения поселиться на окраине аула, он сказал, что дом собирается построить на каменной площадке за оврагом, хотя, отметил он, эту площадку, судя по всему, часто заливает, поэтому он решил воздвигнуть дамбу из камней на повороте реки. Дамба – уже что-то значило. Взгляды стариков посветлели. Но тут голос подал Дзабо:

– А где ты возьмешь землю?

Старики насторожились. Это был самый главный вопрос: в горах без земли не прожить, а ее-то не хватает на всех, поэтому следовало выяснить, что предпримет пришелец.

– Если община разрешит, то я поделюсь своими мыслями, – с подчеркнутым почтением начал Дзамболат и, уловив нетерпение горцев, заявил: – Я думаю засыпать овраг и привезти землю, пригодную для выращивания картофеля и кукурузы.

У стариков заиграла на губах скептическая улыбка. Стали обсуждать, сколько понадобится бричек земли, какое время займет это нереальное дело...

– Откуда ты намерен возить землю? – уточнил Иналык.

– Или ты думаешь разжиться ею у нас? – пожал плечами Хамат.

– Земли у вас мало, – согласился Дзамболат. – Буду возить с поймы реки, а не хватит – из русской долины. Там ее вдоволь.

Старики кисло заулыбались, закачали седыми бородами. Прикинули, сколько земли за месяц можно доставить из долины в горы... Сомнительно.

– Для твоего замысла понадобится лет десять, – подвел итог обсуждения Асланбек. – Хватит ли сил?

– У меня восемь сыновей, – возразил Дзамболат. Это был его самый весомый козырь, против которого старикам трудно было что-то возразить.

– Итак, земля у нас уже есть, – ехидно улыбнулся Иналык. – А что ты будешь делать до того, как получишь первый урожай с оврага?

Иналык нащупал самое уязвимое место Гагаевых. Дзамболат и на него подготовил ответ, неубедительный, но что другое придумаешь, и он, казня самого себя за то, что нет лучшей перспективы для семьи, с трудом вымолвил:

– У меня есть овцы. За них я могу получить маленький клочок земли, который даст мне кукурузу на чурек.

Иналык не сдержал усмешки: сам бедняк, он встретил беднее себя. На нихасе воцарилась гнетущая тишина. Всем было ясно, как смешно то, на что рассчитывал Дзамболат, да кому охота первым бросить камень на могилу несбывшихся надежд пришельца? Тот, кто первый подает свой голос, всегда запоминается. Другие остаются в тени, но первый, вытащивший кинжал, первый, бросившийся на тебя, отказавший тебе в помощи, всегда на виду. И когда он первым идет к тебе на подмогу, и когда встает у тебя на пути. Сегодня вредно быть первым и в добре, и отказывая, потому что неизвестно, каким на поверку окажется Дзамболат... И кто знает, не проиграет ли тогда первый подавший за него голос? Не стоит лезть на рожон. Пусть скажет Асланбек – он за все в ответе.

– Земля у нас дорога, – заявил старец. – Одна овца даст тебе лишь столько земли, сколько накроет тень ее в самый полдень.

Наступил тот момент, когда надо было сказать, что получит общество взамен на разрешение поселиться. Дзамболат тихо проговорил:

– Мы постараемся быть полезными аулу, – фраза содержала только желание, а не конкретное дело. Дзамболат не желал сам затевать разговор об обязательствах. Если принудят, придется обещать, но он сам не станет лезть под нож.

– Аул со стороны оврага нуждается в защите от абреков, – напомнил Иналык старикам.

Это прозвучало вопросом к пришельцу, и ему пришлось откликнуться:

– У меня восемь сыновей, – опять воспользовался своим козырем Дзамболат, – и все они умеют обращаться с оружием.

И снова надо молчать. Нельзя спешить – торг не любит быстрых соглашений: надо показать, что ты идешь на то или иное решение взамен уступок со стороны нихаса.

– Значит, ты обязуешься охранять аул с этой стороны? – напрямик спросил Дзабо.

Дзамболат попытался смягчить условие:

– В случае нападения абреков мы дадим сигнал аулу.

«Хитрец», – мелькнуло у каждого из сидящих на нихасе. А разве они простаки? Сейчас следует дать ему понять, что шутить с ними не стоит. И Асланбек твердо заявил:

– Сигнал? Этого мало. Вы должны дать им бой, отразить их нападение и пулей, и кинжалом...

Дело уже серьезное. От того, что ответит нихасу Дзамболат, зависит решение его вопроса. И Дзамболат коротко ответил:

– Хорошо, – это слово означало, что в случае нападения абреков сейчас или через сто лет Гагаевым придется ценой жизни отстаивать аул. И означало, что Гагаевы будут отвечать за любое горе, что принесет с собой нападение абреков.

– Там у нас плохая дорога, – намекнул Хамат. – У большого камня часто заливает. Проехать невозможно.

Вместо Дзамболата ответил Асланбек:

– Будут строить дамбу, продолжат ее на десять метров – вот и не будет заливать дорогу у большого камня, – и это тоже стало условием.

– Все участки под сено уже распределены до самого леса, – напомнил Дзабо.

– Мы учтем, – кивнул головой Дзамболат.

Старцы помолчали, прикидывая, не слишком ли дешево обойдется их согласие на поселение пришельцев.

– Если будут призывать на казачью службу, то двое твоих сыновей будут тянуть жребий, – с прямолинейной откровенностью заявил Батырбек.

– Почему двое? – осмелился возразить Дзамболат. – От каждой семьи тянут по одному джигиту.

– А наше условие – твоих двое! – поспешно оглянулся на стариков за помощью Батырбек.

– И я за это, – сказал Хамат. – У него много сыновей.

– Но это несправедливо, – упорствовал Гагаев. – Закон для всех один.

– Если мой сын вытянет жребий, я останусь с одним, – вымолвил Иналык.– А если твой, то у тебя их еще останется семеро. Разве это справедливо?!

Старики бурно заспорили. Конец их выкрикам положил Асланбек, который предложил свое условие:

– Тянут жребий два сына, но если оба вытащат, то идет один...

Такое предложение устраивало нихас. Пришлось согласиться и Гагаеву. Наконец все было оговорено, и Асланбек поднялся со своего места. Сразу другие тоже оказались на ногах.

– Чтобы узнать человека, надо с ним в поход на турок сходить, посмотреть на него в бою, в трудностях походной жизни, а не только за столом на свадьбе...

– Верно! – стукнул палкой по земле Хамат. – В бою мужчине не скрыть, какой он на самом деле.

– Но и в тихой, мирной жизни хороший человек виден сразу, – покосился на Хамата Асланбек. – Ты, Дзамболат, пришелся нам по душе. С сегодняшнего дня мы тебя считаем своим. Аул будет тебя защищать как своего, но и ты должен подчиняться всем нашим решениям и законам. В чьей арбе едешь, говорят наши мудрецы, того песню и пой.

– Видит Бог, вы об этом не пожалеете, – растроганно сказал Дзамболат, и в этот момент он готов был поклясться, что никогда и никому он не позволит обидеть ни одного аульчанина, в голосе его засквозила взволнованность.

И старики застыдились ее, неловко отвели от пришельца взгляды, боясь, что он сорвется, скажет не то и не так, а потом долгие годы будет казнить себя за это.

– Никто из вас не задал вопроса, почему я покинул Цамад, – значит, верите мне. Спасибо. Но я не хочу, чтобы между нами что-то было неясно, скажу вам причину. Как-то в мой дом постучал грузин, переваливший зимой через перевал, попросил крова. Разве мог я, осетин, не принять его? Месяц жил у меня. Я не расспрашивал, кто он. И он не говорил. А потом в аул пришел отряд всадников, хотели арестовать грузина, но он был моим гостем, и я не отдавал его.

– Тоже по-осетински! – цокнул языком Хамат.

– Они подожгли мою саклю, угнали почти всех овец, а когда мы выскочили из горящего дома, грузина арестовали, и мне старшина сказал: «Уходи, тот, кто защищает врага царя, на аул беду накличет... »

– Здесь никто тебя в этой истории не упрекнет, – твердо заявил Асланбек, многозначительно поглядев на горцев.

***

Усевшись на толстый ствол дерева, отполированный от частого сидения стариков, и посмотрев на площадку у оврага, Асланбек увидел огромную кучу камней, которая продолжала расти на глазах. Сыновья Дзамболата, сбросив рубашки, поблескивая сильными молодыми телами, носили их с береговой пролысины, заваленной валунами. В узком месте оврага были переброшены два ствола дерева, и Гагаевы один за другим перебегали по ним сперва на площадку с камнем на плече, а потом назад – уже с пустыми руками. И так у них ладно и сноровисто получалось, что бежавший последним Газак успевал проскочить по бревну прежде, чем возглавлявший шеренгу Умар возвращался к нему уже без камня. Они не теряли ни одной секунды. Самый младший из братьев – Шамиль – возился у костра, возле которого маячила сухонькая фигурка матери богатырей Хадизат. Дзамболат бродил по площадке и с помощью жерди делал разметку будущего двора и хадзара.

Старики, собравшиеся на нихасе, все подмечали: и кто из ребят наиболее расторопен, и кто какую хитрость применяет, чтобы получить минуту-другую передышки.

– Тот, что в арчитах, опять побежал за скалу, – проворчал Хамат. – Лентяй! Его спина плачет по палке.

Асланбек оглядел стариков. Все они выросли на его глазах. Он помнит их свадьбы, помнит, как впервые брали в руки косы, как отправлялись на службу, как возвращались, как стали появляться на нихасе. Давно они уже не ходят на косьбу и пахоту – теперь эту работу выполняют их дети и внуки. Асланбеку кажется, что они взрослели и старились с такой поспешностью, с какой не меняли одежду. А Иналыка так и представить невозможно в другой черкеске. Асланбека тянуло туда, на площадку. И будь там свои аульчане, он непременно спустился бы. Полузабытое желание приложить руки к какому-то большому делу захватило его.

– В ближайшее воскресенье объявим зиу, – предложил Асланбек. – Аул должен помочь Гагаевым построить хадзар.

Грустным и задумчивым покидал нихас старший из Тотикоевых. На следующий день он не появился здесь. Зато все старики видели, как днем из дома Асланбека выехали Батырбек и Мамсыр. Они отправились в долину верхней дорогой. Оба были в новеньких черкесках, которые надевали только на свадьбы и поминки. За спинами – винтовки в чехлах.

– В город поехали, – высказал догадку Иналык.

Насколько он был прав, в ближайшие дни не удалось выяснить, ибо Асланбек упорно обходил нихас. В день зиу он, как и все аульчане, прибыл на площадку возле оврага. Ему не разрешили ни к чему прикоснуться, разве не хватает молодежи?! Асланбек был молчалив, отчего все решили, что он не в духе. Но он держался молодцом и даже тогда, когда Дахцыко в ответ на его приветствие не оторвался от работы. Задетый этим, Асланбек ничем не выдал своего раздражения. Зиу прошел успешно. И кувд, который в конце дня закатили Гагаевы, зарезав трех овец, занятых у Тотикоевых до поры, пока пригонят из Цамада своих, тоже удался. Нельзя сказать, что дом был выстроен за один день, это было просто невозможно при его размерах, но стены одного из помещений возвели, а это что-нибудь да значит.

Батырбек и Мамсыр возвратились на пятые сутки. Прибыли они еще засветло, когда старики находились на нихасе. В этот день Асланбек тоже был здесь. Увидев всадников, освещенных на фоне гор красным предзакатным солнцем, он очень разволновался. Старец едва высидел, пока внуки – они опять выбрали верхнюю дорогу, чтобы не отвечать на расспросы, – въехали во двор. Помешкав минуту-другую, обстреливаемый любопытными взглядами стариков, которым тоже не терпелось узнать, для чего он направлял их в город, Асланбек, позабыв о степенности, поспешно заковылял по тропинке.