Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 47 страниц)

Вчера в полдень я отправилась за водой к роднику. Торопливо сбежала по дорожке к большому камню, возле которого осенью нашла Кирилла, и вдруг издали заметила группу всадников, направлявшихся в аул. Я едва успела укрыться за камнем, как мимо проехали, подгоняя связанных веревками Умара и Кирилла – черкеска на старшем из братьев Гагаевых была порвана, у русского из разбитого носа текла кровь, – Батырбек с братьями, Дзабо с сыновьями. «Безрогий баран вздумал драться с рогатым и ушей лишился, – хохотал Батырбек, по-турецки сидя в седле. – Тебе говорю, Умар. Зачем ты с красными связался? Что у тебя с ними общего?» «Мечта у нас одна. И вот еще,– Умар поднял руки, – веревка общая... »

Я устремилась к пещере. Скорее, скорее!.. Но что это? Почему ноги не несли больше домой? Почему стало тяжело бежать? Почему я повернула к обрыву? К тому самому, где лежал пистолет, который я столкнула в пропасть. Сейчас бы этот пистолет Кириллу и Умару – и они спасутся... Что со мной? Не могу примириться с мыслью, что они будут лежать мертвые на земле?! Не могу, потому что они добрые! Да, они добрые! А добрый не должен умирать! Добрый должен жить...

***

– ... Так это ты приютила да приласкала каменщика? – презрительно усмехнулся Батырбек. – Стыдно признаться?

– Зря стараешься, Батырбек, – гордо повернула голову Зарема. – Не было между мной и Кириллом того, на что намекаешь.

– Разве твой друг носит не брюки? – воскликнул Батырбек. – Дахцыко, она достойна смерти! Никто тебя не упрекнет. Я с удовольствием бы сделал это сам. Но право за тобой, Дахцыко!

Дзутов посмотрел долгим, тяжелым взглядом на Кирилла и яростно выдохнул из себя:

– Я убью ее!

– Отец! – закричала Мадина и заплакала.

– Кто здесь подал голос?! – свирепо повернулся к женщинам Дахцыко. – Молчите, люди. Молчите! И смотрите, как горец чтит свою честь... Где мое ружье? – он вырвал из рук стоявшего рядом горца ружье, нетерпеливо взвел курок, шепотом произнес: – Ты родилась от меня – от моей руки и умрешь!

Дунетхан запрокинулась на спину и упала бы, не подхвати ее горянки под руки. С каждой минутой отчаяние все больше овладевало ошарашенным криками маленьким Тамуриком. Почему все против его матери? Почему грозят ей? Отчего старик поднял ружье и хочет стрелять в нее? Он же убьет ее! И плач захлестнул мальчика. Таира подбежала к Тамурику, подхватила его на руки, унесла к толпе... Мадина бросилась к отцу, вцепилась руками в него.

Он оттолкнул ее резко, и она упала, забилась в плаче на земле... Дахцыко поднял ружье, прицелился... Мурат бросился вперед, прикрыл Зарему собой.

– Стой, Дахцыко!

Кирилл пробежал по живому коридору, схватился за ружье.

– Ты что делаешь? Закон покарает тебя! Разве быть несчастной – значит позорить отца?! – взывал он к разуму Дахцыко. – За что ты, Дахцыко, хочешь ее убить? – Кирилл требовал, чтобы объяснили ему: – За что?

Дахцыко гневно вырвал ружье, с ненавистью посмотрел на Кирилла:

– Не мешай, гяур! Я ее отец. С тобой потом разговор будет! Уведите его! – потребовал он, и несколько горцев, подхватив Кирилла под руки, отвели его в сторону...

– Уходи, Мурат! – поднял ружье Дахцыко. – Уходи.

– Прежде чем нажмешь на курок, Дахцыко, узнай, – тихо сказал Мурат. – Ты целишься в своего зятя. Да! Я беру ее в жены!

Найтись ли еще какой-нибудь страшной вести, что может потрясти горцев так, как эта?

– Что творится в этом мире? – возвел руки к небу Хамат.

– В жены?! – схватился за голову Батырбек. – Побывавшую с другим? Имеющую ребенка?!

– Такой ценой спасать ее не следует, – укоризненно покачал головой Дахцыко. – Против тебя, Мурат, у меня злости нет. Я другую дочь могу за тебя отдать. Но сейчас – уйди! – и опять поднял ружье.

– Не в себе он! – рванулся к нему Кирилл. – Он же выстрелит! Слушай, ты знаешь, какая дочь у тебя?

– Это не твое дело, – нравоучительно произнес Хамат. – Здесь у нас свой разговор. Советской власти не касается.

– Нет ничего такого, что не касалось бы советской власти! – возразил Кирилл.

– Прав ты, Дахцыко, – подбодрил горца Батырбек, – перед тобой выбор: честь или... зять!

И тут Зарема, до этого молча стоявшая за спиной Мурата, решительно вышла вперед, встала прямо против отца, спокойно заявила:

– Не надо выбирать, отец. Стреляй в меня!

– Женщина! – сердито стукнул о землю палкой Хамат. – Не смей открывать рот при мужчинах!

– Бедные мои односельчане! – подскочил в гневе Батырбек. – Неужели я вижу, как погибает мужской род? Почему молчишь, Хамат? Я не узнаю тебя!

– Я многое не узнаю в этой жизни, – задумчиво заговорил Хамат. – Кто скажет мне, что происходит? Почему дочь Дахцыко отказалась от родственников: и своих, и Таймураза! Где она смелость взяла? Почему сама на смерть идет? Э-э, Батырбек, и со мной что-то не то происходит: я хочу услышать, что она скажет! Вот как! – сам себе поразился старец.

– Спасибо тебе, Мурат, и тебе, Кирилл. Хорошие вы люди. От сердца ваш поступок – спасибо вам. Да не вещь я – человек! Это ты говорил, Кирилл. Теперь твои мысли и моими стали. Хочу, чтобы со мной считались. Цыпленка, увидевшего свет, назад в скорлупу не загонишь. Не знаю я твоего языка, Кирилл, но мысли твои поняла. Не только я – и другие поймут. И вы, мужчины, напрасно надеетесь: жены ваши не будут жить по-прежнему. Потому что и женщина станет человеком! Стреляй в меня, отец! Не стану кривить душой даже ради жизни! Человек я и умру человеком!

Дахцыко смотрел на свою дочь и не узнавал ее. Она и не она, Мурат тоже не узнавал Зарему. Куда девались ее отчаяние и тоска? Откуда у нее вдруг появилась эта уверенность в себе? Кто дал ей силы?

– Я помогу тебе, Дахцыко! – крикнул Батырбек, неожиданно выхватил из-за отворота черкески пистолет, в упор выстрелил в Кирилла и, подскочив к Мурату, уперся ему в грудь дулом. – Если кто-нибудь направит на меня оружие – выстрелю, – пригрозил он и, убедившись, что горцы растерянно замялись, зло закричал: – Будь мужчиной, Дахцыко! Покажи, как осетин карает дочь за позор. Ты взвел курок?!

– Я его и спущу, – медленно сказал Дахцыко и вдруг резко перевел ружье на Батырбека.

Раздался выстрел. Батырбек на какое-то мгновение замер, не сводя изумленных глаз с Дахцыко, и упал...

Кирилл открыл глаза, увидел склонившихся над ним Зарему, Умара, Хамата и других горцев...

– Не успел, – сказал он явственно. – Ничего не успел.

– Успел ты, успел, многое успел, – сказал Хамат. – Батырбек и за мельницу плату требовал. А мы жить будем по другим законам. Так что многое ты успел, многое, наш брат Кирилл...

Зарема выпрямилась...

– Кирилл, – сказала она, – ты вложил в душу горянки веру... – И поклялась: – Я выполню твой наказ – поеду учиться и стану врачом, стану!..

Умар и Касполат подняли Кирилла, отнесли его в хадзар, положили на кровать. Дунетхан бросилась за своими травами. Но они уже не понадобились. Кирилл умер, не приходя в себя. И тогда Умар заплакал. И никому не было стыдно, что он не сдержал себя... И все удивленно смотрели на Зарему, которая молча и сурово стояла возле кровати и не спускала глаз с лица Кирилла, с каждым мгновением становившегося все более и более незнакомым...

***

... Шестеро братьев Тотикоевых столпились тесной кучкой возле валуна. Пятидесятичетырехлетний Махарбек, после гибели Батырбека оказавшийся за старшего, подавленно смотрел в землю. Васо, недавно справивший свое пятидесятилетие, гневно сверкал глазами, готовый безоружным броситься на любого, кто осмелится хоть словом обидеть Тотикоевых. Дабе выжидающе поглядывал на старших братьев: мол, от вас зависит, как нам повести себя. Мамсыр, Салам и Тузар, как и положено младшим, стояли позади, ошарашенно озираясь по сторонам, с болью в сердце прислушиваясь к голосившим старухе-матери Кябахан, сестрам Венере и Афасе, снохам...

Людям вспомнились обиды, нанесенные Тотикоевыми, унижения, которые приходилось переносить из-за их ненасытной утробы. Один случай тянул из глубин памяти второй, третий, они выстраивались нескончаемой чередой, требуя отмщения. Душу заполняла ненависть к Тотикоевым и к их подпевалам Кайтазовым. Пользуясь их услугами, Тотикоевы держали их на расстоянии, не позволяя переступить последнюю грань. Вот и в тот день хотя пятеро братьев Кайтазовых и находились возле валуна, но Тотикоевы все-таки умудрились отделиться от них невидимой стеной и стояли сами по себе. Ну а Кайтазовы, в свою очередь, не обращали никакого внимания на одиноко застывшего на берегу реки Тембола Гагаева, примкнувшего к Тотикоевым и оказавшегося врагом своей родни. Дзамболат, глядя на сына, тяжело вздохнул:

– Вот как обернулась к тебе, сын, жизнь: ушел за счастьем, а оказался в стане заклятого нам, Гагаевым, врага.

Тотикоевы... С этой фамилией у жителей Хохкау связано немало невзгод и огорчений. И когда Мурат поднял руку и сказал: «Теперь все вы, земляки, убедились, что Тотикоевы – враги, контрреволюционеры», – аульчане поняли: наконец-то наступил день расплаты.

– Жестокие люди! – поддакнул Хамат.

– Мы сегодня же отправим их в долину, где суд решит, как быть с ними, – объявил Мурат.

– Веди их в тюрьму, Мурат, веди, они заслужили наказание, – закивал головой старейший аула и поднял палку. – Но младшего из братьев Тотикоевых – Тузара – оставь...

Все невольно глянули в сторону Тотикоевых. Тузар, как младший из них, не привык к вниманию аульчан и, зардевшись, заморгал, услышав свое имя.

– Как оставить? – не поверил слуху Мурат. – Позволить ему избежать суда?!

– Оставь его, Мурат, оставь, – повторил Хамат. – Молод он еще, несмышленыш. Не от своего ума его поступки.

– И в руках Тузара была винтовка, и он целился в нас!

– Почему Тотикоевы об этом не думали, когда брали в руки оружие? Не тебя ли, Хамат, не твоего ли брата и племянника, не моих ли отца и братьев Умара, Касполата и Урузмага полчаса назад Тотикоевы и Кайтазовы собирались расстрелять?

– И убили бы, не подоспей ты вовремя, – кивнул бородой Хамат.

– Как же ты смеешь просить за них, Хамат? – закричал Умар. – Тотикоевы хотели нас самосудом, а мы не убийцы – отвезем их на равнину.

– Правильно! Всех их надо судить! – поддержал его Касполат.

– Неправильно! – гневно вмешался в спор Дзамболат. – Чем же мы отличаемся от Тотикоевых, если на жестокость ответим жестокостью? Не бессердечию учил я тебя, Умар. Огорчаешь ты меня сейчас, очень огорчаешь, Касполат...

Тузар поежился – столько шума из-за него. Два его брата, Батырбек и Агуз, лежат на земле мертвые, через какой-то час Махарбека, Васо, Дабе, Мамсыра, Салама увезут в долину, чтобы судить, а его, Тузара, прощают?! Даруют ему свободу?

– Агубе! Где ты, Агубе, сын Махарбека Тотикоева? – раздался голос Дзамболата. – Где же? Покажись...

Вперед вышел двенадцатилетний подросток, растерявшийся от пережитого в этот злосчастный день, видевший своими глазами гибель четырех человек, среди которых были два его дяди. Любимец отца, худой, длинношеий, с темным пушком на верхней губе, он с детства рос неженкой, ему редко давались поручения по хозяйству. И если его сверстники, с малых лет познавшие физический труд, росли крепкими подростками, то Агубе рядом с ними выглядел болезненным, слабым.

– Разве он сможет вести хозяйство? – спросил Дзамболат. – Не сможет. А значит, быть тому, что предложил Хамат!

Махарбек вытолкнул вперед Тузара, сказал презрительно:

– Один наказ тебе, счастливчик: чтоб все живы были.

Никто из братьев и не взглянул на Агубе и Тузара...

Дзамболат подошел к сыну, просто сказал:

– Не гневись, что встреча получилась такой грустной...

– Я рано решил повесить на стену винтовку и саблю, – глухо произнес Мурат. – Надо еще деникинцев громить... Вот и надумал я завтра, сразу после похорон Кирилла, отправиться в долину...

Умар провел ладонями по лицу, глухо бросил:

– Прав был Кирилл: земля так легко не дается. Ее надо завоевывать с оружием в руках. И я поеду с тобой, брат...

– А дележ земли? – всполошился Урузмаг. – Нам вас дожидаться?

– Не надо, – успокоил его Умар. – Надеюсь, не обделите меня и Мурата...

В ответ раздался хор голосов:

– Ну что вы? Как это вас забыть?..

– Вот она, наша порода гагаевская, – пристукнул Дзамболат палкой о землю, – только что под прицелом стояли мои сыновья и тут же вновь идут под пули!..

– Я, отец, тоже с ними ухожу... – несмело произнес Касполат...

А утром к ним присоединился и сын Иналыка Кетоева Тотырбек...

ЧАСТЬ II. ИСПЫТАНИЕ

Глава 23

Люди рождаются, живут, умирают. Рождаются с криком, живут кто шумно, а кто и тихо, покорно, умирают со стоном. И так поколение за поколением. Лишь громадина валун, намертво вцепившийся своими каменными зубами в бок негодующей бурной горной реки, несущей чистые, отдающие холодом ледников воды вдоль аула Хохкау, живет вечно. И даже когда Ардон, взбесившийся от чудовищной, ненасытной боли, неистово зарычит, вскинется, набросится на валун, опрокидывая на него весь накопившийся гнев, всю ненависть – и тогда он не шелохнется. И горе аульчан, и невзгоды, и радость – ничто не в силах оставить на нем отметину. Любую боль воспринимает валун с пренебрежительным безразличием. И гадают обступившие аул горы, что лучше: короткая, полная опасностей жизнь человека или вечная, немая и равнодушная – камня...

Мурат стоял на берегу реки, опираясь о шершавый, согретый солнцем бок валуна, и тот с каждой неистово захлестывающей его волной шептал ему о днях минувших. Его каменная душа ожила, и он жалобно признался, что вдруг перестал понимать людей. Не может уразуметь, почему в Хохкау все так изменилось: воздух наполнен напряжением, а аульчане ожесточены и грубы. И Мурат согласно кивнул головой, потому что и сам вот уж который месяц недоумевал: каждый день звучат слова о единении, дружбе, любви к людям, а присмотришься к односельчанам: душа у них очерствела... Мурат тоже, подобно валуну, хотел бы раскусить, отчего и когда пошла полоса недоумений и загадок. Не со дня ли смерти Асланбека и хитроумных новшеств Батырбека, расколовших аул? А может, с того момента, когда Тотикоевы и Кайтазовы пригнали под конвоем к этому самому валуну Кетоевых, Гагаевых и Дахцыко Дзугова и учинили бы над ними расправу, если бы Уастырджи вовремя не привел Мурата в Хохкау?..

Появление Умара запомнилось шумом, выстрелами, цокотом копыт коня, задорными криками. Весь аул высыпал ему навстречу. Он улыбался, то и дело поднимая вверх руку с пистолетом, и эхо выстрела долго разносилось меж каменных громад. Под Умаром нервно переставлял ноги красавец конь, к седлу была привязана еще одна лошадь. Он шлепнул плетью валун: «Тебя не унесла вода, старина!», тут же взобрался на него и обратился к аульчанам с речью, рассказав о том, как Красная армия громила Деникина. Кто-то спросил о Тотырбеке Кетоеве, Мурате и Касполате.

– В пути, – ответил Умар. – Отстали от меня. Завтра прибудут.

Во двор Умар въехал весь увешанный оружием. Соскочив с коня на землю, подхватил Руслана на руки, забыв на миг, что это горцам не положено, подбросил вверх, счастливо засмеялся:

– Растешь, помощник! – заметив суровый взгляд отца, неловко опустил сына на землю, легонько подтолкнул его, чтобы шел к Езетте, которая тоже с нетерпением ждала, когда отец возьмет ее на руки. С солидностью, спокойной уверенностью и приличной случаю почтительностью Умар направился к Дзамболату и развел руками: – Вот прибыл я, отец... Готов сеять!

– Не устал? – усмехнулся Дзамболат. – Неужто война тебе прогулкой обернулась?

– Война страшна, – просто ответил Умар. – Скорее забыть хочу все. – И встрепенулся: – Не пойми мои слова так, будто запятнал нашу фамилию трусостью или подлостью.

– Добрые вести крылья имеют, – успокоил его Дзамболат. – Иди в дом, отдыхай...

Умар едва выдержал до утра. Спозаранку направился на поле, еще недавно принадлежавшее Тотикоевым, широко развел руками вокруг, закричал:

– Теперь это земля бедняков! Наша земля!

Много удивительного и необычного, такого, чего раньше и представить себе было нельзя, видел валун за последние годы. Он стал свидетелем того, как похищенную и опозоренную, с которой раньше и заговорить бы никто не посмел, провожали в дальний и опасный путь, поражавший воображение Петроград, всем аулом! Старшие, верные адату, не спустились с нихаса, но горянки обступили арбу и дали волю слезам, заранее оплакивая Зарему и Тамурика, будучи твердо убеждены, что не избежать им гибели в долине, где голодно, холодно и бродит безжалостный тиф.

А как поразился валун, увидя, что в арбу впрягли белую лошадь Мурата и управлял ею он сам! Так сказать, сам помогал своей единственной и неповторимой любви удалиться от него и, может быть, навсегда. Если для аульчан это оставалось тайной, то валун-то был очевидцем утренних бдений Мурата в засаде в ожидании, когда к речке спустится стайка девчат, и среди них младшая дочь Дахцыко, с кувшинами на плечах. Уж кто-кто, а каменный громадина хорошо знал, как Мурат прикипел сердцем к этому удивительному созданию... И сам же помогал Зареме отправиться в дальние края... Ну не чудак ли Мурат?! Мог бы напугать ее страстями дорог двадцатых годов, когда путника на каждом километре подстерегали абреки, бандиты, налетчики, грабители, насильники, а то и просто любители поиздеваться и покуражиться над невинными и беззащитными людьми... Мог бы рассказать ей о том, как из-за отсутствия топлива поезда неделями простаивают на полустанках, а то и в открытом поле; как невозможно в пути приобрести продукты и нечем утолить жажду. А болезни свирепствуют повсюду, беспощадно кося людей. Наконец, во Владикавказе, когда Зарема своими глазами увидела, как сплошняком усеяв своими телами весь пол вокзала и перрон, обжив их долгими ночами и днями, люди неделями ждут не дождутся, когда удастся приобрести билетик да посчастливится протолкнуться сквозь озлобленную толпу, яростно атаковавшую вагоны, – Мурат мог развести руками и возвратить свою любимую и Тамурика в Хохкау. А он носился от поезда к кассам и обратно, ломился в кабинеты, в которых укрылись от негодующих пассажиров начальники, диспетчер, кассиры, ругался, шумел, грозился, хватался за кинжал и сумел-таки добыть два билета, а потом с таким же неистовым напором, работая локтями, пробился сквозь толпу и втащил в вагон Зарему с Тамуриком, а внутри было так тесно, что пришлось вылезать через окно, иначе и его самого перегруженный поезд унес бы в столицу...

Так, самолично, невероятным усилием отправил он свою любовь учиться на врача. Мысль, что Зарема возвратится в аул врачом, была малым подспорьем, когда он прикидывал, сколько же лет понадобится, чтобы это случилось. И хватит ли сил и терпения выдержать их?..

Мурат крутился с утра до ночи и рад был, что у него не оставалось времени на раздумья и тоску. Как ни старался он отогнать от себя мысли о Зареме, ему это не удавалось! Она была всегда рядом с ним, вернее, в нем, то подбадривая его, то упрекая, то снисходительно усмехаясь, видя его беспомощные попытки убежать от нее, скрыться от ее пытливых, преследующих его днем и ночью глаз...

Мурат замечал за собой, что, выходя из хадзара, он поднимает голову и взгляд его рыщет по проклятому Богом террасному участку с одинокой сосной в надежде увидеть знакомую женскую фигурку.

И в том, что Мурат решил сделать пристройку к хадзару, виновата не теснота, в которой ютились мать, отец, жена и дети Умара, Урузмаг, не тяжкий кашель Касполата, всю ночь разносившийся по дому, а опять же Зарема, вернее, смутное желание до ее приезда иметь свою комнату, пусть и не очень большую, с тусклым светом из-за того, что второй ярус хадзара загораживал лучи солнца, но зато имевшую отдельный вход. И, завершив пристройку, Мурат с облегчением вздохнул: теперь у Заремы будет свой укромный уголок, где ее не станут стеснять взгляды домочадцев.

Перетащив свой топчан и ковер с кинжалом, саблей, винтовкой и револьвером в пристройку, он не стал вести самостоятельное хозяйство – все так же свозил урожай в общий амбар, питался тем, что готовили мать и Сима, отдавал им стирать свою одежду...

Мурат часто ловил на себе задумчивый взгляд отца, безмолвно спрашивавшего, когда же он подумает о том, чтоб устроить свою судьбу... Но Мурат делал вид, что не понимает намеков, и терпеливо ждал возвращения любимой...

Вот только когда это произойдет?.. Когда?.. О-о Уастырджи, подскажи, сколько требуется времени, чтоб выучиться на врача?!

... Мурат стряхнул с себя воспоминания, провел ладонью по шершавому боку валуна и, тяжело ступая, стал подниматься в гору, туда, где одиноко маячила фигура брата Касполата...

Апрель оказался на редкость капризным. После необычайно жарких дней, когда снежные покровы в горах стали исходить шумными ручьями, от обилия которых речка набухла и бурные воды ее захлестывали бревна, переброшенные с берега на берег, и все возвещало о торжестве солнца, вдруг поутру на ущелье опустилось невесть откуда взявшееся белесое покрывало, пошел мелкий дождь, к вечеру превратившийся в снег. Жесткая крупа больно хлестала по лицу Касполата, наводя на него тоску и отчаяние. Жара обманула нетерпеливого горца: он, не дожидаясь общего решения земляков и традиционного праздника сева, бросился на поле и успел посадить кукурузу на доброй трети площади и теперь с трепетом всматривался в небо, боясь гибели семян.

Мурат посмотрел на спину Касполата, на его опущенные руки, и ему стало очень жаль брата. Но он не успокаивал его, понимая, что словами тут не поможешь. Единственная надежда, что ветер переменится и унесет грозную тучу.

... Снизу, из аула, донесся тонкий голос. Мурат всмотрелся в маленькую фигурку. По тому, как неистово махал подросток шапкой, зажатой в кулаке, как от усердия в такт взмахам двигалась его голова, Мурат догадался: это Руслан, десятилетний сын Умара.

Руслан стоял на берегу реки и отчаянно махал шапкой, прося спуститься. Касполат и Мурат переглянулись. Что могло случиться? Мурат перевел взгляд на свой дом и увидел во дворе спешившихся всадников. На головах двух из них поблескивали козырьками милицейские фуражки...

– Пошли, – коротко прокричал Касполат и стал спускаться по узкой горной тропинке, с незапамятных времен проложенной горцами меж каменных громад горы.

– Что бы это значило? – думал Мурат, следуя за Касполатом. Давно уже никто не приезжал к нему в гости. Он жил, наслаждаясь тишиной гор, отдавая всего себя занятиям, так необходимым в ущелье: обработке земли, сенокосу, пас овец...

Кто же мог прибыть? И что их занесло сюда, в поднебесный аул?

Руслан встретил их возле мостика, сложенного из двух перекинутых через реку обструганных бревен, возбужденно заговорил:

– Я первым заметил, как к аулу три всадника приближались. Все вооруженные. Вас спрашивают, дядя Мурат. Что-то о вашем оружии говорят... Я к деду, а его дома нет...

Одного из пришельцев Мурат узнал – это был Тимур из Нижнего аула, вот уже год работавший милиционером и изредка наведывавшийся в Хохкау. Двух других Мурат видел впервые. Тимур среди них явно был не самый главный – и держался он позади, и поглядывал на сослуживцев заискивающе. Старшим был крепыш-здоровяк со шрамом, пересекавшим лоб и щеку. Саблей задело, решил Мурат: шашка выбила бы глаз напрочь. Тимур доложил ему, кивнув на Мурата:

– Товарищ председатель райисполкома, это он.

– Коков, – представился тот и, определив, что старший из братьев Касполат, почтительно, но со знанием своего достойного положения поздоровался сперва с ним, а потом повернулся и к Мурату. – Мы к тебе. По делу.

– Войдемте в дом, – предложил Мурат и крикнул Руслану: – Почему поводья не берешь?

– Некогда нам, – покачал головой Коков. – Задание получили – преследовать бандитов. К вам попутно заглянули.

– Говорили, что с бандой полковника Гоева уже покончили, – удивился Касполат.

– С ним-то покончено, да остатки банды пробрались в ваше ущелье, – огорчился старший. – И кулачье голову подымает – убийства, диверсии, вредительство...

«Вспомнили обо мне, – обрадовался Мурат. – Ну что же, опять сниму со стены винтовку и шашку». Он уже готов был сказать, что через пять минут выступит вместе с ними в погоню...

– Несознательный ты человек, Мурат, – неожиданно заявил Коков. – Можно сказать, сам напрашиваешься на арест.

– А что он такое натворил? – услышал он слова брата.

– Указ об изъятии у населения оружия зачитывали и у вас на сходе. А вот брат твой не сдал ни винтовку, ни пистолет, ни шашку. Так что неси, Мурат, все, что у тебя есть. Солтан, – кивнул он милиционеру, – помоги ему.

Мурат знал, что соседи из-за своих заборов и окон внимательно следят за тем, что происходит в его дворе, ведь по нынешним временам приезд милиции что-то да значит. Обида ли, гнев ли заставили его ответить жестко и непримиримо:

– А вы мне давали мое оружие?! – он недвусмысленно обошел милиционеров, встал между ними и входом в хадзар, положил руку на кинжал. – Хотите быть гостями – вот дверь в мой дом. Не желаете – уходите. Все равно оружие не отдам!..

Руслан, блеснув глазенками, присоединился к дяде, готовый по первому его слову броситься на пришельцев. Коков покосился на подростка, устало вздохнул. Шрам на лице побагровел. Стремясь избежать насилия, Коков произнес мягко:

– Мурат, мы не подозреваем тебя в том, что ты можешь направить оружие против власти. Нам известно со слов Тимура, что ты живешь жизнью народа. Ну и занимайся хозяйством дальше. Зачем тебе оружие? Не первый раз мне приходится отбирать оружие, и я знаю, как горцы привязаны к нему. Но ты должен понять, что не уйдут милиционеры, не изъяв оружия. Неровен час, нагрянут бандиты, и оно окажется у них. Так что лучше вручить его нам. Согласно указу. Добровольно.

– И там, в указе, сказано, что следует отнимать оружие, преподнесенное как награда?

– Кх! – недоверчиво хмыкнул Коков. – Дарить может любой.

– А дяде Мурату – командиры! – звонко прокричал Руслан.

– Ты-то откуда знаешь про командиров? – оборвал его Коков; он пощелкал кнутом по голенищу сапога, предупредил: – Не испытывай наше терпение, Мурат...

– Не ссорься с ними, брат, – поспешил встать между Муратом и приезжими Касполат. – Покажи надписи. Увидят, от кого подарок, – может, успокоятся...

– Да-да, покажи оружие, – попросил и Тимур, не ожидавший от тишайшего из братьев Гагаевых такого упрямства.

Мурат нехотя согласился:

– Показать покажу, – и предупредил: – Но не отдам! Руслан, сними со стены шашку, ту, что справа висит, – и неожиданно расщедрился: – А-а, можешь принести и пистолет, и винтовку.

Коков, милиционеры и Мурат, гневно перестреливаясь взглядами, терпеливо ждали возвращения Руслана. Тот вышел, торжественно и бережно держа в одной руке винтовку, в другой – шашку и пистолет. Мурат ловко выхватил шашку, сунул ее под нос старшему:

– Здесь вот чья фамилия? Читай!

– «Северному Чапаю. От командарма Уборевича», – брови Кокова недоверчиво взметнулись вверх; когда же он прочел на пистолете фамилию Буденного, то по-иному взглянул на стоящего перед ним горца. – Да кто ты такой?!

– У них спроси, – показал рукой на надписи Мурат. – Можешь и у Ворошилова. Мы вместе чай пили после боя.

– Чай?! – поразились милиционеры.

– Дядя Мурат, – радуясь, что все улаживается, прокричал Руслан. – Можно я им орден покажу? Боевого Красного Знамени!..

Мурат вытащил лезвие из ножен, восхищенно цокнул языком:

– Хороша, а? Клинок до сих пор острый. И винтовка метко бьет... – и сказал Кокову: – Готов ехать с вами. Возьмете?

– Конечно! – широко заулыбался довольный таким исходом стычки Тимур.

– Отставить! – оборвал его Коков.

Тимур недоуменно переглянулся с Солтаном: никогда не было, чтоб они отказались от добровольных помощников, наоборот, сами обращались к населению с просьбой оказывать содействие в поимке бандитов. И Мурат обидчиво прищурил глаз. Коков положил ему на плечо ладонь, мягко сказал:

– Не имею права подставлять тебя под пули бандитов. Тебя уже и так один раз похоронили. Дай народу узнать и увидеть тебя.

– Меня не стыдишься, пощади уши моего племянника, – кивнув на Руслана, поморщился Мурат. – Что он скажет, если дома останусь? Кому нужны мои винтовка и шашка с дарственными надписями, если Мурат у домашнего очага отсиживается, когда другие гоняются за бандитами?! Нет, не таким родила меня мать...

Глава 24

Пожилой, недоверчиво косившийся на их винтовки горец заявил, что не встречал ни трех вооруженных людей, ни отряда милиционеров.

– Ты или слепой, или живешь не в этом ауле, – кивнув на раскинувшиеся вдоль крутого берега сакли, нахмурился Коков.

– Здесь я родился – и умру, – возразил горец. – И на глаза никогда не жаловался.

Коков неожиданно зло и длинно выругался. У крестьянина то ли от страха, то ли от обиды задрожали руки. Чтоб не выдать свое смятение, он торопливо сунул руку за пояс, жалобно произнес:

– Разве вина человека, если он не видит того, чего не было? Зачем ругаться? Или думаешь, вру?

– Верю, верю тебе, – успокоил его Коков, – а ругань моя не в твой адрес. Предназначена тому, кто по десять раз в день меняет свои намерения.

Солтан прыснул в рукав.

– Видишь, и он смеется над тем же человеком, – усмехнулся Коков. – Ну и командиром наградило нас начальство! Из себя он видный, да дела нет. Договорились же ясно и четко, что всем отрядом окружаем лесок на северном склоне горы, а встречу назначили у твоего аула, земляк. А где отряд?

– Может, еще придет, – высказал надежду Тимур.

– Жди! – чертыхался Коков. – Произошло то, что всегда случается с нашим «драгуном»: кто-то по пути сюда что-то ему нашептал, показал другой ориентир – он и свернул в сторону, – глянув на молчаливо слушавшего его Мурата, Коков резко повернулся к нему в седле. – Однажды ночью заставил нас окружить Унал, а утром стал обшаривать двор за двором, уверяя, что у него точные сведения: преступники на ночь остановились в ауле. И смех и грех, бандитов не оказалось, а обыском обидели аульчан. Кое-кому из милиционеров понаставили синяков за то, что заглядывали не на ту половину хадзара. Вот так! Поежившись, он приподнял воротник шинели, еще глубже втянул шею в плечи: – Апрель, а холод февральский. С неба сыплет не переставая дождь не дождь, снег не снег...

– Что же делать будем? – тоскливо спросил Солтан с напускной сонливостью в голосе, намекая на то, что следует дать отбой и спрятаться где-нибудь под крышей.

Словно не уловив намека, Коков раздраженно дернул плечом.

– А что станешь делать? Придется искать отряд.

– Мы ищем отряд или бандитов? – серьезно спросил Мурат.

В его вопросе слышался явный подвох. Не думает ли он, что им вчетвером под силу поиски троих вооруженных до зубов бандитов?

– Лес вон какой, – показал на гору Коков, – его и полком не охватишь. В стоге сена легче иголку найти...