Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)

Дахцыко, подбадриваемый взглядами Дунетхан, носившейся из кухни в гостиную и обратно, терпеливо сносил наглость сватов, успокаивая себя тем, что на карту поставлена судьба дочери... Но когда подвыпившие гости приступили к делу, ради которого пришли, и стали, перебивая друг друга, всячески восхвалять мудрость, силу, ловкость, трудолюбие и большую хозяйственную жилку жениха и даже упомянули о его статности и красоте, при этом старший сват пьяно подмигнул своей братии, тут с Дахцыко что-то случилось. Представив себе, как хилая, неуклюжая фигура Павла Гоева станет подступать к его красавице-дочери, он содрогнулся. В душе поднялось возмущение, и он восстал против уготованной Мадине судьбы. Это что же такое?! С Заремой так ужасно случилось, а теперь вот и Мадина угодит в лапы таких наглых, потерявших честь и совесть людишек?! Нет... Нет!.. Нет!!! И он неожиданно для сватов поднялся и бросил им короткую и обидную фразу:

– Не для того я лелеял и воспитывал дочь, чтоб отдать ее Гоевым, – покинул стол, нарушая все законы гостеприимства, и вышел из гостиной...

Как Дунетхан ни уговаривала мужа одуматься и возвратиться к гостям, в него точно бес вселился, и он наотрез отказался снова сесть за стол и даже не вышел на порог, когда гости, проклиная дом Дзуговых, в который их занесло, грозя, что они отомстят за нанесенное им оскорбление, громко топча сапогами, покинули хадзар...

Всю ночь Дунетхан тихо проплакала в подушку, бормоча:

– Бедная Мадина, быть теперь ей навек девой...

А Дахцыко всматривался в темноту комнаты и прислушивался, не слышно ли всхлипываний в спальне дочери. Но оттуда ни звука не доносилось, и под утро он в сердцах бросил жене:

– Бедной она была бы, окажись она в сетях Гоевых!..

По Ногуналу прошел глухой шепот о том, как Дахцыко посрамил наглых сватов. Казалось, теперь уж никогда никто не осмелится направить в хадзар Дзуговых уважаемых горцев с деликатной и почетной миссией...

Но вдруг через месяц постучались в ворота Дахцыко новые сваты. И выяснилось, что пришли они по просьбе... Тотырбека Кетоева! Да-да, того самого, у кого на глазах выросла Мадина. Кто знает всю историю, случившуюся с ее сестрой. Он видел, как Дахцыко выстрелил в Батырбека Тотикоева. И Тотырбек не боится кровной мести Тотикоевых, и не стал заранее уточнять, как это сделал Павел Гоев, примет ли сватов Дахцыко, а взял и послал, как это принято в мире, сватов...

И Дахцыко дал согласие на брак дочери с ним.

– Если, конечно, дочь согласна, – оговорился он.

Дунетхан после ухода сватов робко произнесла:

– А чем Тотырбек лучше Павла? Какой-то он неприкаянный... Работает с утра до ночи, а достатка в доме нет... Весь урожай отправляет Хамату и Иналыку в Хохкау. Да и то, что оставляет себе... Кто ни обратится с просьбой подзанять муку или овцу – отдаст, а потребовать, чтоб долг отдали, забывает...

Дахцыко резко оборвал ее:

– Я дал слово сватам, так тому и быть!.. Будем готовиться к свадьбе.

... На Умара обрушилось горе: Сима не смогла доносить ребенка. Знать, сказались связанные с переездом тяжкий труд на выделенном большом участке земли и возня до первых петухов у печи... Безотказная Сима, заразившись у мужа жаждой поскорее достичь достатка, довела себя до изнеможения... Придя в себя в больнице, она прошептала мужу синими, едва повинующимися губами:

– Я тебе дам еще сына... Дам... Настоящего алана...

И через год родился я... О том, что за этим событием последовало, мне взахлеб рассказывало множество людей и при удобных обстоятельствах, и самых неудачных...

Случилось так, что, узнав о рождении сына, Умар рванул со стены винтовку, выскочил на порог хадзара и выстрелил. И в этот момент в ауле прогремел еще выстрел. Отец второй раз нажал на курок, и эхом с другого конца аула донесся выстрел. Так и пошло. Бах! – из нашего двора. И в ответ с того края аула: бах! Надо было видеть выскочивших на выстрелы горцев: они вертели головами, глядя то на хадзар Гагаевых, то на двор Кетоевых, посреди которых разряжали винтовки Умар и Тотырбек, родной брат моей матери. Они стреляли не друг в друга. Они палили в небо. И эта перестрелка разносила по ущелью весть о радости двух отцов, у которых родились сыновья. Не девочки, потому что тогда в доме новорожденных было бы тихо. Но если на земле стало одним мужчиной больше, отец поскорее спешит поделиться своей радостью с миром!

Выстрелы были приятным знаком того, что вечером состоятся два кувда: у Кетоевых и у Гагаевых. И горцы ломали головы, как сделать, чтобы посетить оба. Надо! И там, и там столы будут накрыты на славу, хотя Гагаевы и богаты, как никто в ущелье, а Кетоевы бедны, но и они выложат все, что есть в доме. Еще бы! Мужчина родился! Не девочка – обуза, а помощник, защитник фамильной чести, джигит!

Так в один и тот же день и даже час родились я и мой двоюродный брат. В один день мы получили и имена. Причем судьбе было угодно, чтобы когда бросали жребий в хадзаре Гагаевых, кому стать моим крестником, альчик первым встал на «сах» у Тотырбека Кетоева, и он назвал меня именно так, как хотела его сестра, а моя мать: Аланом. А в доме Кетоева жребий избрал моего отца! И Умар назвал сына Тотырбека в честь своего погибшего в бою с деникинцами друга Бориса...

– Пусть по-осетински зовут мальчика Бызыго, а по-русски Борисом, – провозгласил мой отец.

Так мы стали Аланом и Борисом. Через неделю Тотырбек принес в наш дом распашонки и все, что требуется мальчику в первые месяцы жизни. Мать же мою он одарил шалью, отрезом на юбку, красочно расшитыми чувяками и чулками...

– Зачем ты так тратишься? – неловко отбивалась от его подарков мать. – Знаем же, как тяжело тебе живется.

– Я следую строго за адатом, – сказал Тотырбек и твердо заявил: – А когда моему нареченному исполнится десять лет, я непременно подарю ему коня. Белого! – И убежденно заверил: – К этому времени я обязательно разбогатею...

Конечно, подарки моего отца Борису и его матери были значительно весомей, ибо и возможностей у него было побольше. Не забывали Умар и Тотырбек своих крестных и в праздники, непременно посылая друг другу полновесные ляжки телят и испеченные пироги «гуыл»... Тотырбек в нашем доме был всегда желанным гостем, а Умара Кетоевы встречали как близкого и родного человека...

Ну а мы с Борисом с детства были неразлучны, так и шагали рядышком по жизни. Мы были друг для друга больше, чем двоюродные братья.

В день по несколько раз забегали то в наш дом, то в кетоевский. Где нас заставало время обеда, там и ели. У нас, конечно, еда бывала богаче: без мяса и кусочка пирога не обходилось. Но мне почему-то нравилось есть в тесной комнатушке хадзара Кетоевых. Из-за низкого окошка здесь всегда стоял полумрак, и холодок каменных стен приятно обдавал разгоряченное на солнцепеке тело. Встречая нас, Мадина радостно шлепала ладонями по своим бедрам, восклицала:

– Какие вы чумазые.

Поливая сама себе на ладонь воду из кувшина, проводила ею по нашим лицам и шеям, тщательно обтирала нас и заставляла мыть руки. Усадив за дубовый самодельный стол, ставила не общий котел, а перед каждым отдельную тарелку, наполняла их молоком и мелко-мелко крошила чурек: крупного помола, с поджаренной хрустящей корочкой... Мы с Борисом жадно хлебали это блюдо нартов, дающее, как уверяла Мадина, силу, стойкость и здоровье.

Сейчас, вспоминая ту блаженную, беспечную пору, когда мы с Борисом в сопровождении ватаги мальчишек гоняли по длинной главной улице вдоль заборов, я мысленно перебираю хозяев хадзаров и прихожу к неожиданному выводу: самой счастливой из всех обитателей Ногунала была семья Тотырбека и Мадины Кетоевых. Блаженство и довольство жизнью исходило именно от сестры Заремы. Ни тяжкая судьба, ни муки, ни позднее замужество Мадины не сломали ее жизнерадостного нрава. Пусть и с опозданием на дюжину лет появился у нее сын, она радовалась жизни, солнцу, реке, своему долгожданному малышу... И ее бодрость передавалась и Тотырбеку, и всем вокруг. Не сознавая того сами, и мы с Борисом невесть от чего взбадривались, и все нам становилось мило и забавно... И я убежден: если работяга, тишайший и ни к чему не стремившийся в жизни Тотырбек вскоре стал бригадиром, а потом и членом правления колхоза, то это произошло не без ее ненавязчивого влияния... Рядом с ней каждому хотелось быть чище, умнее, благороднее и весомее... Так и росли мы с Борисом неразлучными друзьями.

Не знаю, как я, будучи еще в осетинской люльке, воспринимал склонившуюся к моему изголовью голову в пышной шапке, с суровым лицом, но с того времени, как помню себя, сохранилось у меня ощущение тревоги, возникавшее всякий раз, как брат отца Мурат появлялся у нас.

Вот тогда уже через тепло его ладоней передались мне его нежность и обеспокоенность, добрые пожелания и взыскательность, его воля, сила и – увы! – неустроенная судьба...

Вначале при его наездах я прятался за спину матери, с опаской поглядывая на грозного дядю из-за ее юбки. Очень уж меня страшило его грозное лицо с торчащими пышными усами и сурово сверкавшими за толстыми стеклами очков с грубой железной оправой глазищами.

Глава 31

Вот так у меня и сложилось: другим устраивал судьбы, а свою не смог.

По поговорке: кто-то себе каши не умел приготовить, а взялся другому пироги печь... Не успокаивай меня, племянник, неудачник я, неудачник. Бобыль бобылем... Холостяк – что бык бесхвостый. Ласточка и та умеет строить себе гнездо... За меня любая пойдет?.. А я, племянник, не хочу любую. Мне подай ту, что мила душе. Мир же так устроен, что каждому джигиту земля рождает лишь одну-единственную девушку. Отыскал ее – будешь счастлив, не встретилась она тебе – значит, неудачник ты... Учти это, племянник, и ищи свою половинку упорно, не зевни ее, чтоб всю жизнь не маяться...

Помню, как нетерпеливо подсчитывал я месяцы, что остались до того времени, как она приедет. И однажды спохватился: через год вернется в аул Зарема... Но где больница, в которой она будет работать? Ее нет. Значит, надо строить... А для этого нужен кирпич...

И когда Дауд прислал гонца за мной, я отправился в Алагир с твердым намерением выбить кирпич. И уже с порога кабинета председателя райисполкома сказал об этом.

... Дауд прищурился, повел взглядом поверх головы председателя Хохкауского сельсовета:

– Зачем тебе кирпич?

– Больницу строить, – напомнил Мурат.

– Опять ты о ней, похищенной горянке, – поморщился Дауд.

– Через год приедет, а больницы нет! – ужаснулся Мурат.

– Где я тебе найду кирпич? – возмутился Дауд. – Мы вон никак не достроим школу в Алагире... А почему стены больницы не воздвигнешь из плитняка? Ну а доски я тебе достану...

– Больницу – из плитняка?! – возмутился Мурат. – Словно башню или хадзар бедняка?.. Для Заремы, что столько лет учится на врача?!

– Тогда подожди. Глядишь, и полегчает с кирпичом... Да и чего сегодня нервничать? Еще успеем построить больницу. Главное, чтобы она стала врачом.

– Станет. Обязательно станет, – горячо заверил Мурат. – Она знаешь какая волевая?! – В груди его, как всякий раз, когда он вспоминал похищенную, защемило...

– Вот и заверишь ее от моего имени, что больница к ее приезду будет!..

– Когда я к ней вырвусь? – вздохнул Мурат.

– Так я потому тебя и вызвал, что отправляешься ты вновь в колыбель революции, – сообщил Дауд. – Опять на тебя вызов пришел. Персональный! И сопровождать тебя знаешь кто будет? Сам Скиф Кайтиев!.. Возвращайся в Хохкау, готовься, послезавтра нас ждет у себя секретарь обкома партии...

... Скиф тепло встретил явившихся к нему Мурата и Дауда, сообщил, какая предстоит обширная программа и в Ленинграде, и в Москве...

– Нас примут самые высокие начальники, – сказал он. – И это очень кстати, потому что мы воспользуемся встречей и выскажем несколько просьб...

Дверь скрипнула, и на пороге кабинета показался горец в темной черкеске и белой сорочке с высоким воротом. Кайтиев поморщился, но все-таки жестом показал нежеланному посетителю, чтоб тот вошел.

– Давай прервемся на несколько минут, – сказал он Мурату. – Я уж который раз обещаю товарищу Дзандару Байтову принять его... – губы его скептически скривились, – по вопросу государственной важности... Садитесь, товарищ Дзандар Байтов.

Горец степенно, с достоинством пожал руки сперва Дауду, потом Мурату, плотно уселся на стул и, медленным движением руки стянув с головы шапку, аккуратно пристроил ее на краю стола.

– Я вас слушаю, товарищ Дзандар Байтов, – терпеливо произнес Скиф.

– Уважаемый секретарь обкома, ответь мне, пожалуйста: должен дойти и до Осетии план ГОЭЛРО? – и, наклонившись к хозяину кабинета, сам же ответил: – Должен. Ты, почтенный Скиф, в наших местах бывал. Помнишь водопад? Зачем вода зря падает, силу свою губит? Надо перегородить речку – еще до водопада – и пустить ее сквозь гору в ущелье.

– Как сквозь гору? – вмешался пораженный услышанным Мурат.

– Пробить в ней тоннель. Трехкилометровый. Вода побежит по нему и станет крутить турбину – вот и будет электростанция!..

– Очень интересная идея, – улыбнулся Кайтиев.

– Образование какое у вас, товарищ Дзандар Байтов? – спросил Дауд.

– Чабан я, чабан...

– И я чабанил! – воскликнул Мурат.

– И вы, чабан Дзандар Байтов, спроектировали электростанцию?! – негодующе воскликнул председатель райисполкома. – У вас есть... чертежи? Вы сделали расчеты?..

Байтов показал на свою голову:

– Здесь вижу, как вода бежит по тоннелю, как крутит турбину...

– Но это же абсурд! Абсурд! – процедил сквозь зубы Дауд.

Дзандар покосился на него и полез рукой в карман. Аккуратно развернул сверток, вытащил фотокарточку и подал секретарю обкома:

– Вот. Это я двадцать три года назад соорудил. Тоже без чертежей. Тоже не верили.

На фотокарточке несколько горцев столпились возле странной деревянной трубы, сбитой железными обручами.

– Это я, – показал Байтов. – А это труба длиной в тринадцать аршин. По ней я воду пустил, а в конце поставил мельницу. Ух и работала! Всему аулу муку молола! Найдем деньги на тоннель – и по нему вода побежит. Поверь мне, Скиф.

– Хочу верить, – серьезно произнес Кайтиев и еще раз твердо подчеркнул: – Хочу.

– Для веры заключение специалиста требуется, – грубо отрезал Дауд.

– И я вот верю! – решительно заявил Мурат. – Верю – побежит вода! – и, игнорируя председателя райисполкома, придвинулся к горцу, уточнил: – Деньги, говоришь, нужны? Много?..

– Много, – печально произнес Дзандар.

– Попрошу у Михаила Ивановича! – заявил Мурат.

– У кого? – переспросил, не поверив, Дзандар.

– У Калинина, – сказал Мурат.

– У товарища Калинина? – забыв о солидности, выпучил на него глаза Дауд. – Тебя знает... всесоюзный староста?!

– Ворошилов познакомил, – просто сказал Мурат и пояснил Дзандару: – Мы вместе с товарищем Кайтиевым как раз собираемся в Петроград, ехать нам через Москву. Остановимся на денек? – спросил Мурат у Кайтиева. – К Михаилу Ивановичу заглянем...

– «Заглянем»! – фыркнул Дауд. – Да что, товарищ Калинин сидит и ждет тебя?!

Мурат ошпарил председателя райисполкома сердитым взглядом и невозмутимо продолжил:

– Давай, Дзандар, свои бумажки, я словами не могу объяснить... Передам Калинину листочки, пусть посмотрит... – Он нетерпеливо вскочил с места, закричал, убеждая Скифа, Байтова, Дауда, себя: – Он тоже пастушил! И он поймет нас, чабанов! Добуду тебе, Дзандар, деньги! Добуду! И у нас будет свой маленький ГОЭЛРО!

***

... И опять Мурат заявился в их огромную, окном на Неву, комнату вечером, застав всех троих дома; и опять они бурно радовались его приезду; и опять середину стола оккупировал величавый пятилитровый самовар... Зарема и Мария, перебивая друг дружку, рассказывали о том, что произошло у них за время, что прошло со времени предыдущего посещения Муратом Ленинграда. Теперь уже Зарема заканчивала институт.

Невесть откуда взявшаяся бутылка жгуче-обжигающей водки развязала язык Мурата, и он разоткровенничался, поведал о житье-бытье горцев, о горестях, которые последнее время преследуют его, председателя сельсовета.

– Люди изменились. Но! – он поднял палец, подчеркивая тем самым, насколько серьезно то, что сейчас выскажет. – Но не в лучшую сторону.

– Почему? – ахнула Мария, уступившая Мурату с Заремой стулья, а сама примостившаяся на табуретке.

Мурат повел плечами, как бы поеживаясь от озноба, хотя в комнате было жарко и лишь через открытое окно веяло приятной прохладой от поблескивавшей вдали Невы, и признался:

– Сам который месяц ломаю голову, ищу ответ на это «почему». Раньше только скажешь: «Революции требуется» – тут же десятки и сотни добровольцев брались за дело. А теперь глаза в сторону отводят.

– Все? – спросила Зарема.

– Многие... Смотришь на них, а в голове мысль: то ли что-то я не так делаю, то ли люди перестали понимать, что для них плохо и что хорошо.

– Может, ты и в самом деле что не так делаешь? – высказала догадку Мария.

– От себя ничего не выдумываю, – возразил Мурат. – Что говорит Дауд, то и делаю. И он ничего не выдумывает: делает то, что ему сверху приказывают... Обмельчали люди. Я им про мировую революцию, а из толпы выкрик: «Скажи, председатель, когда соль привезут?» Объясняешь, что соли в стране не хватает, а в ответ смеются: «Куда она девалась? При царе было вволю, а те-перь – вовсе нет. Он что, ее с собой в могилу унес?» А в последний раз кто-то даже глумился над самым светлым для нас: «Соль придерживают для всемирной революции; ею вместо картечи забивать стволы орудий будут». Вот до чего дошло...

– И у нас здесь соль то бывает в магазинах, то нет, – промолвила Мария.

– Без соли в горах никак нельзя, – вздохнула Зарема. – Зарезал овцу, – чтоб мясо сохранить, надо солью укутать, или ешь всю тушу сразу. Но какая семья себе это может позволить? И в самом деле, куда соль девалась?

– Гринин говорит, что дефицит от бесхозяйственности, – сказала Мария, – оттого, что где-то в начальстве засел бездельник-бюрократ...

– Почему не гонит его? – рассердился Мурат.

– Его сперва следует отыскать и уличить. А до всего руки не доходят, – стала защищать Гринина Мария. – Мой-то иной раз пообедать не успевает. Идут да идут посетители – какой кусок в рот полезет, когда знаешь, что в приемной человек мается, ждет не дождется, когда дадут ему своей заботой поделиться...

Беседуя, Мурат старательно следил за тем, чтобы ненароком не встретиться взглядом с Заремой. Боялся, что в его глазах она увидит затаенную боль и тоску по ней, его единственной любви; что выдержка изменит ему и он станет убеждать ее бросить учебу и отправиться в Хохкау...

– Почему я здесь? – вдруг застонала Зарема. – Почему не дома? Почему увезла сына от деда, от бабушки, от могил предков, от гор? Почему вместо того, чтобы колдовать у печи, радуя близких вкусной едой, сижу вдали от них над книжками и зубрю, зубрю, зубрю?!

– Не то говоришь, не то, – обняла за плечи подругу Мария. – Знаешь же: здесь ты потому, что так нужно для твоей родины, для Хохкау, для горцев. Ждут же они тебя, ждут с надеждой, что ты станешь врачом и избавишь их от болячек... Ждут же, Мурат? – обратилась она за поддержкой к горцу.

– Ждут! – подтвердил Мурат. – Все ждут. И приветы посылают, слова теплые, от сердца идущие...

– И ты ждешь, не так ли? – ненароком, но оттого не менее безжалостно вонзила в сердце Мурата нож Мария.

– Жду, – растерянно заморгал он.

– Слышишь, ждет и Мурат, – встряхнула подругу Мария.

Он несмело поднял глаза на Зарему. Она, точно не улавливая намека, покорно произнесла:

– Хорошо, товарищ председатель сельсовета, можешь сообщить хохкауцам, что будет у них врач...

На следующий день Мурат отправился в горком. В приемной томились люди. Мурат подошел к Марии, сидевшей у стола, расположенного сбоку от двери. Она подняла голову и радостно объявила:

– Товарищи! Это наш гость с Кавказа, герой гражданской войны Мурат Гагаев!..

Ему зааплодировали. Смутившись, Мурат кивнул на дверь:

– Николай здесь?

– У него совещание, – огорченно сообщила Мария и, тряхнув головой, решительно направилась в кабинет: – Я сейчас.

Она осторожно открыла дверь, прошла на цыпочках к столу Гринина, зашептала ему на ухо:

– Пришел ваш друг, Мурат. Поговорите с ним, пожалуйста, Николай Петрович. Что-то мысли у него насчет людей не очень хорошие. Объясните ему, что к чему...

– Мурат, говоришь? – поднял на нее глаза Гринин и тут же поднялся: – Товарищи, объявляю перерыв на полчаса...

Разговор не уложился и в час. Почувствовав, в каком смятении горец, Николай Петрович отменил все дела на вечер и пригласил Мурата к себе домой... Чокаясь, они вспомнили Японию, Мексику, Аляску... Потом перешли на сегодняшние дела. Мурат подробно поведал о жизни хохкауцев, пожаловался на настроения горцев...

– Не хотят вступать в колхоз, – рассказывал он. – А Дауд грозится рассмотреть вопрос о моей партийности. Раз, мол, не можешь справиться с таким заданием, чего еще нам от тебя ожидать? Впереди грандиозные дела – и партии не нужен шлак. Но где найти рецепт, чтоб уговорить хохкауцев создать колхоз?!

– У нас уже пошли в колхоз, пошли... – сказал Николай. – И отдача ощущается. Никогда с момента революции столько продуктов не отправлялось в города, как в настоящее время. Думаю, скоро талоны отменим... И люди стали лучше питаться...

– Поедем со мной, дорогой, – попросил Мурат. – Расскажи об этом аульчанам. Меня не слушают – к тебе прислушаются. Поедем, а? – заискивающе тронул он за рукав друга.

– Я бы охотно полазал по горам, – засмеялся Николай Петрович. – Посмотрел бы на места, откуда ты, Мурат, родом, где росла Заремушка. Да кто меня отпустит? Запарка у нас. Пятилетку думаем в четыре года осилить. Мобилизуем людей, ресурсы... Каждый день рекорды бьем... Нет, не дадут мне сейчас отпуск...

– Как же мне убедить хохкауцев в пользе колхоза?

– Не можешь убедить людей словами – убедишь... трактором! – заявил Николай и, положив руки на плечи Мурата, озорно посмотрел ему в глаза. – Да-да, выделим вашему селу железного коня. За счет фондов нашей области. Выделим целевым назначением. В качестве помощи города селу. И трактор сделает то, что не удалось ни тебе, ни агитаторам... – И деловито посоветовал: – Отбери из молодых ребят аула самого смекалистого и достойного и направь на курсы трактористов. Возвратится домой на железном коне!..

Наконец Николай перешел к разговору о Зареме, и сердце Мурата радостно дрогнуло...

– Знаешь, как талантлива твоя землячка? – сверкнул глазами секретарь горкома партии. – Три дня назад беседовал с профессором Токмаковым. Сам величайший работяга, читающий студентам курс лекции по строению и проблемам человеческого мозга, он назвал ее дотошной горянкой. Говорит, что среди студентов нет другой такой настырной личности. Она пытается освоить до тонкости каждую тему, но в науке – тем более в медицинской – чем глубже вникаешь в проблему, тем больше возникает вопросов. Профессор Токмаков был поражен, когда во время практических занятий твоя землячка подкинула ему ряд каверзных вопросов, которые не могли возникнуть без углубленного изучения проблемы, без понимания ее сути. Забавно, что задавала она их с сильным акцентом, но он не мешал профессору вести серьезную научную беседу. Желая уточнить, до каких глубинных уровней Дзугова дошла в своих попытках освоить тему, Иван Иванович завел с ней разговор о функциональном распределении участков коры головного мозга и с удивлением отметил, что студентка знакома с последними исследованиями ученых, опубликованными в специальных журналах. Такой подход к освоению предмета заставил профессора с уважением отнестись к самостоятельной работе студентки. На следующем занятии Иван Иванович вручил Дзуговой ряд подобранных им специально для нее журналов и книг с заботливо заложенными вставками. «В нем вы найдете подробные ответы на свои вопросы, коллега Дзугова», – поразил он аудиторию этим обращением: «коллега». Когда стали распределять темы дипломных работ, Иван Иванович настоял, чтобы Дзуговой поручили исследование проблемы головного мозга. Были возражения: «Для студентов чересчур сложно», но Токмаков уверенно заявил: «Для студентов – да, но для Дзуговой эта задача посильная... » Какова горяночка, а?

Пораженный Мурат слушал Николая с нескрываемым удивлением, радуясь за Зарему и не подозревая, чем обернутся лично для него такие способности Дзуговой... Он, чудак, восхищенно внимал каждому слову Гринина...

***

На обратном пути, как и договаривались с Ворошиловым, Скиф позвонил помощнику Калинина. В назначенный день за Кайтиевым и Муратом приехал автомобиль.

Они просидели в приемной председателя ВЦИКа больше часа. Наконец помощник распахнул дверь и пригласил их.

– Начинается обсуждение вашего вопроса.

Войдя в кабинет, Мурат, как положено, поздоровался и, узнав в человеке, сидящем на месте тамады, Калинина, направился к нему с вытянутой рукой, чем привел в замешательство находившихся здесь важных людей. Но Михаил Иванович поднялся и, улыбнувшись, легонько, обеими руками пожал горцу ладонь... Потом Мурат поздоровался – опять же за руку, глядя глаза в глаза, с каждым в отдельности...

Когда оживившиеся люди притихли, Калинин сказал:

– Садитесь, Мурат, где вам будет удобнее, – и продолжил: – Приступаем к обсуждению проекта будущей высокогорной электростанции. Слово имеет известный ученый в области гидростроительства профессор...

Мурат считал, что он хорошо понимает по-русски, однако многие слова, произнесенные докладывающим ученым, были ему незнакомы. Но глядя на такого по виду доброжелательного и улыбчивого человека, он был спокоен. И вдруг...

– ... Подводя резюме, я вынужден признать, что в мировой практике такой дерзкий и технически острый замысел еще не встречался, – заявил профессор. – Пробить в жестких горах Кавказа трехкилометровый тоннель кирками – это проблематично. Возможность – я подчеркиваю это слово – возможность проведения эксперимента реальна, но я считаю, что скудные средства, которыми сегодня располагает страна, более целесообразно направить на реализацию другого, уже апробированного проекта.

Вывод, сделанный ученым, поразил Мурата, и он недоуменно развел руками.

– Это ваше личное мнение? – спросил выступающего Калинин.

– Не совсем так. Это и мое личное мнение, и вывод, к которому пришла комиссия, – и, чтоб смягчить отзыв, добавил: – Может быть, лет через десять, когда немножко разбогатеем...

– Почему ты считаешь, что кирка тяжела для осетин? – возмутился Мурат. – Увидишь: горцы пробьют этот тоннель. И нам надоела лучина. И горцам хочется жить при ярком свете! Сейчас, а не через десять лет.

– Я не иду на авантюру, как бы она ни была привлекательна, – оскорбился ученый и поправил очки на носу.

– Авантюру?! – закричал Мурат. – Что он говорит, люди?!

– Спокойнее, Мурат, спокойнее, – попытался остановить его Калинин.

– Извини, Михаил Иванович, но когда человек говорит: пусть сперва где-то кто-то сделает, а потом и мы...

– Я так не говорил! – резко возразил ученый.

– Но так думал! Думал так! И о каком риске ты говоришь? Замысел в голове у Дзандара, но я его понял! А ты не был в горах и отказ даешь! Отправь его в горы, Михаил Иванович, я сам поводырем у него буду!..

– Не надо, Мурат, не надо шуметь, – подал голос Скиф, которому стало неловко от горячности земляка.

– Будем решать коллегиально, – сказал Калинин. – Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы утвердить выводы комиссии?

Когда все до одного подняли руки, Мурат опешил.

– Против? Воздержавшиеся? Нет. – Михаил Иванович глянул на горца: – Дело не только в том, что проект дерзкий и не проверенный. Мы по натуре дерзкие люди. Но, утвердив проект, где мы возьмем средства? Где? Вы, Мурат, знаете, как бедна и разрушена страна.

– Знаю, – подтвердил Мурат. – Но я знаю, с чем меня ждут дома горцы. Дорогой Михаил Иванович, есть хорошая русская поговорка: с каждого по волосинке...

– Лысые мы, лысые, – грустно пошутил Калинин.

Кругом засмеялись. Мурат покраснел и сорвал с головы шапку и бросил ее на стол. Потом отстегнул пояс с кинжалом, и они тоже легли рядом с шапкой.

– Что ты делаешь, Мурат?! – ахнул кто-то из членов ВЦИК.

– У нас в горах кинжалы и шапку носят только мужчины, – гневно сверкнул глазами Мурат. – Если я не смог доказать, что электростанция нужна сегодня Осетии, какой я мужчина?!

Михаил Иванович усмехнулся. Зал зашумел. Горец высоко поднял голову и жгучим взглядом окинул присутствующих. И тогда Михаил Иванович посуровел, поднялся из-за стола, громко спросил:

– Что станем делать, товарищи? Не принято у нас переголосовывать... И все-таки... Подумать только: по замыслу неграмотного чабана построить электростанцию, а? И к тому же Мурат дает слово, что, как ни тверда порода Кавказа, горцы пробьют тоннель. А он – я это хорошо знаю – человек дела. И разве мы можем допустить... – в его глазах запрыгали смешинки, – разве мы можем допустить, чтобы наш товарищ и соратник Мурат Гагаев возвратился домой без кинжала и шапки?! – Михаил Иванович решительно потребовал: – Предлагайте, откуда выкроить средства. Не уйдем отсюда, пока не соберем необходимую сумму на горную электростанцию...

***

Мурат приближался к Хохкау в хорошем настроении: трактор – это здорово. Трактор – убедительный довод в пользу колхоза... Нужно, чтобы на трактор сел самый достойный, самый работящий. От него будет зависеть отдача трактора. Кого же отправить на курсы? Конечно, нужен смекалистый. Мурат перебирал в памяти одного аульчанина за другим и никак не мог ни на ком остановиться: один чересчур легкомыслен, другой совершенно не знает русского языка, третий обременен семейными заботами... Так ничего и не решив, прибыл он в аул. Солнце только клонилось к горизонту, и Мурат завернул на нихас, где коротали время старики. Он поделился с ними радостной вестью.

– Трактор – это интересно, – насмешливо прищурился Хамат. – Выходит, мы обскакали своих соседей. У них трактора нет, а у нас будет.

– Будет, если найдется человек, который сумеет его сюда доставить, – озабоченно сказал Мурат.

– Где найти такого, кто оседлает трактор? – вздохнул Иналык.

– Искать не надо. Он есть. И единственный, – заявил Хамат и пошутил: – Если не считать меня самого.

– Ты бы смог, – согласился Мурат. – А кто еще?

– Тузар.

Мурат недоуменно пожал плечами:

– Но он ведь Тотикоев.

– Ну и что? – рассердился Хамат. – Что у него общего с Батырбеком? Фамилия? Он что, так и будет всю жизнь отвечать за нее? К трактору его фамилия не пристанет...

... Для Тузара предложение Мурата стать трактористом было совершенно неожиданным. Его оно сперва обрадовало, потом радость сменилась озабоченностью, а затем наступила растерянность. В ночь перед выездом Тузар, разбудив Зину, сказал: