Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)

И это сообщение не удивило горцев.

– У нас на свадьбах еще больше гостей бывает, – сказал Мурат.

– Ага! – бросился подтверждать слова друга Таймураз, – с одного аула, с другого аула. Со всего ущелья!

– Когда много народу – весело, – лукаво поглядел на них Николай и с интересом стал ожидать, какую еще новость выловит в газете Франц и что в ответ скажут горцы.

– «Изобретатель граф Цеппелин придумал новый модель, – повернул газету к костру Франц, чтобы лучше видеть, – летательный аппарат. Поднимать три этаж гондола, цеппелин».

– Цеппелин? – с трудом произнес Таймураз, ожидая пояснений.

– Это шар такой огромный. Может поднять в воздух три дома, ежели их друг на дружку, – и в небо! – взмахнул руками Николай.

Мурат посмотрел вверх и недоверчиво отмахнулся кинжалом:

– А-а!

– «Венцель Шлюбер, миллионер, хочет жить на флюге, – продолжал переводить сообщения Франц, – хочет жить и летать».

– А зачем это? – удивился Таймураз.

– Ну как же? – улыбнулся Николай. – Чистый воздух. Все видно... Внизу облака...

И тут Мурат опять нашел козырь из аульской жизни, стал серьезно уверять:

– В горах воздух чище. Облака внизу, – для пущей убедительности он потыкал кинжалом куда-то себе под ноги и с ехидцей закончил: – а дома на месте стоят!

Николай от души захохотал. Ничем не удивишь! Все, оказывается, там, в горах, есть. Что бы ученые ни открыли – у них это уже давно имеется. Так выходило по их словам. Только чего они не остались в своих горах, бродят по свету?

– Опять золото Аляски! – перебил его мысли разволновавшийся Франц.– «Дас гольд ин Аляска! Туда пойти много людей. Мистер Хамшельд найти много золота, много гольд».

Это известие весьма заинтересовало и горцев – Мурат оторвался от своего занятия, Таймураз приблизился к Францу, заглянул в газету, нетерпеливо спросил:

– Где эта Аляска?

Ответил ему не Франц. Николай выставил ладонь перед собой, пояснил:

– Вот край земли, – и, двинув вторую подальше от первой, сообщил: – а тут Аляска! За краем земли!

Мурат вздохнул с сожалением, отогнал закравшуюся было мысль.

– «В Гамбурге появились рабочие-штрейкбрехер», – огорчился Франц. – Некорошо.

– Что такой штрей-брех? – допытывался Таймураз.

– Плехой, очень некороший человек! – загорячился Франц и откинул в сторону газету.

– Ну, вот ты, Таймураз, к примеру, требуешь, чтобы хозяин плату тебе повысил, – охотно стал объяснять Николай, – а он тебя в шею. А я тут как тут. И готов за ту же плату – а то и меньшую – на хозяина спину гнуть. Вот я и штрейкбрехер. В общем, что сволочь, что штрейкбрехер – все одно!

Над кострами взвился голос Хуана. Мурат поднял голову, вслушался в мексиканскую песню, произнес задумчиво и недоуменно:

– По-своему поет – ничего не понять! – и провел кинжалом по обструганной веточке, осмотрел ее напоследок, остался доволен, вложив кинжал в ножны, неторопливо поднес сделанную свистульку к губам.

Тонкая незамысловатая горская мелодия была едва слышна, заглушаемая гитарой и певцом. Но она рвалась ввысь и, воспользовавшись неожиданной паузой между песнями, добралась до мексиканцев. Хуан оглянулся на горцев, вслушался в мелодию и, повернувшись всем телом к ним, начал перебирать на гитаре струны, желая подхватить горскую мелодию. Наконец гитара и свистулька заиграли в унисон.

Таймураз прикрыл глаза и увидел аул, полуразвалившуюся сторожевую башню, бурную речку... Песня сама собой вырвалась из его груди. Следом взвился тонкий голос Хуана. Подхватили песню без слов Николай, Франц, мексиканцы... Потеплели глаза у людей. С улыбкой смотрели друг на друга мексиканцы, ирландцы, испанцы, россияне... В лицах, которые миг назад казались уставшими и унылыми, появились доброжелательность и любопытство. Трехлетний черноглазый малыш сорвался с колен матери, подбежал к горцу, уставился на свистульку. Мурат протянул ее ему. Но малыш неожиданно застеснялся, спрятал руки за спину, не смея поверить, что эта музыкальная игрушка может стать его собственностью. И тогда со всех сторон лагеря по-испански, по-португальски, по-английски, по-русски, по-немецки раздалось:

– Бери, малыш, бери!

Мальчуган осмелел, резким движением выхватил свистульку из рук горца и отбежал, боясь, что дядя передумает и отнимет подарок. Он нетерпеливо поднес свистульку к губам, с силой дыхнул в отверстие и ошарашенно глянул своими черными глазенками на Мурата, недоумевая, почему свистулька молчит. И все засмеялись. И малыш со всех ног помчался к матери, не выпуская из рук свистульку, ткнулся лицом в ее колени, как это делают дети всех матерей на всей земле...

Наступала ночь. Кое-кто уже погасил костер. Лагерь медленно готовился ко сну, с тем чтобы чуть свет мгновенно всполошиться. Об этом позаботятся надсмотрщики – они уж никому не дадут и минуты лишней поспать.

– Там, на ферме, не забудь обо мне, – попросил Таймураз, – будет работа – тащи и меня туда...

Мурат молча кивнул, давая понять, что он уже сам думал об этом. Всматривался он в лица, и ему становилось грустно при мысли, что завтра он покинет их. Он будет скучать по этим людям и вечерам, по новостям Франца, по речке, по мексиканским песням Хуана.

Франц как-то сказал им, что человек должен заниматься любимым делом. Чтобы душа у него лежала к этому занятию. Чтобы человек был рожден для него. А вот у Мурата всегда так получается, что занимается он не тем, к чему у него есть сноровка. И на ферме тоже. Три месяца прошло, как он перебрался сюда, три месяца то запрягал коня, то распрягал, то чинил упряжь, чистил конюшню, возил сено – а душа не здесь, она там, за изгородью, откуда до него доносятся азартные крики да неистовый топот копыт. Не будь этого манежа, Мурат был бы счастлив, что ему досталась такая работа – присматривать за лошадьми Роллинса. Обижаться на хозяина он не может – разве сравнишь эти обязанности с тем адом, что приходилось ему выносить на плантациях маиса и в котором сейчас находятся его друзья? Если бы не эти щелчки кнутом и ржанье коней, что все время стоят в его ушах...

Мурат запрягал коня в двуколку, руки его привычно и ловко пристегивали упряжь – через минуту двуколка будет готова, – но сам горец мысленно уже там, где дикий красавец-жеребец в ярости таскал по манежу Педро и мексиканцу приходилось напрягать все силы и ловкость, чтобы удержаться в седле. Тонкие ноги коня мельтешили, поднимая пыль, жеребец поминутно вставал на дыбы, стремясь сбросить всадника. Санчес и Диас каждый раз, когда им казалось, что Педро не усидит в седле и свалится, вскрикивали. Но наездник опытен. К тому же он мельком заметил острый профиль мистера Роллинса, который, облокотившись на изгородь, следил за его работой. И это тоже придало силы Педро: кому хочется опозориться на виду у хозяина?

Мурат, держась за уздечку, подвел двуколку к изгороди и, коверкая английские слова, доложил:

– Вери велл, шеф.

Сев в двуколку, Роллинс не сразу пустился в путь. Дождался, пока Педро пришпорил своего коня, который понесся к холмам, начинающимся сразу же за воротами фермы. Едва Роллинс скрылся за поворотом, как горец, забыв обо всем на свете, повис на изгороди и жадно стал следить за мексиканцами, которые готовили для наездника нового коня. Табун диких лошадей находился в загоне. При приближении мексиканцев они начинали отчаянную беготню по кругу вдоль забора. Одноглазый Санчес, размахнувшись лассо, набросил его на рыжую кобылу. Заарканенная лошадь с разбега упала на землю, забила копытами, задергала головой, стараясь освободиться от петли. Санчес слегка ослабил веревку, и животное вскочило на ноги, протащив мексиканца несколько метров за собой. Диас бросился на помощь Санчесу, повис на веревке. Вдвоем они подтянули лошадь поближе к себе, и в этот момент Гомес ловко забросил лассо на мустанга с другой стороны. Теперь, натягивая поочередно лассо то с одной, то с другой стороны, вели упирающееся животное к станку.

– Какой лошадь! – зацокал языком горец и подбежал к Санчесу, в изнеможении усевшемуся на землю, стал умолять: – Санчес, дай мне объездить ее! – Видя, что мексиканец не понимает его, в отчаянии закричал знакомое ему английское слово: – Галопар! Галопар! Скакать! Я прошу!

Санчес не стал искать нужных слов. Он молча показал на черную повязку, закрывавшую его правую глазницу, и жестом дал понять Мурату, что он упадет с коня и сломает себе шею. Это возмутило горца. Неужто они не могут понять, что у него творится в душе? Откажут они – хоть умирай! Ему обязательно надо почувствовать непокорность и свирепость коня и свою силу, свою волю. Мурату нужно сразиться с этим огненным красавцем! Мурат бросился к Диасу, схватил его за плечи, повернул к себе, страстно спросил:

– Я должен, понимаешь? Должен! Разреши! Один только раз! – Пальцы его рук от нетерпения дрожали.

– Ну, что, Санчес, рискнем? – пожалев Мурата, спросил Диас. – Пусть попробует свои силы.

Одним махом Мурат оказался на помосте. Изловчившись, прыгнул на спину лошади и вцепился в уздечку. Животное присело от гнева.

– Отпускай! – произнес по-испански Мурат.

Диас выдернул заслонку, и лошадь вырвалась на свободу. Они оказались достойными друг друга – горец и мустанг. Животное стремительно вынесло всадника на манеж, бешено закрутило его. Мустанг вставал на дыбы, бросался из стороны в сторону. Но это была только проверка, на что способен всадник. Санчес и Диас переглянулись: такого дьявола покорить трудно, пожалели парня.

– Он сам напросился, – сказал, оправдываясь, Диас.

Но горец не выпал из седла, как ожидали мексиканцы. Он точно прирос к коню. Дико заплясал мустанг, делая одну попытку за другой сбросить непрошеного седока, и, странное дело, Мурат не успокаивал коня, а наоборот: этот сумасшедший пришпоривал его ногами.

– Что он делает? – изумился Гомес и предостерегающе закричал горцу: – Прыгай! Прыгай сам! Мы отгоним его. Прыгай, а то убьет!

Но Мурат, подражая Педро, его же голосом скомандовал:

– Открывай!

Нет, мексиканцы не выпустят из манежа этого чертова коня. Он обязательно угробит человека. Диас отрицательно покачал головой. Гомес замахал руками, мол, не стану я открывать ворота.

– Диас, Санчес, Гомес! Открывай! – умолял Мурат.

Санчес поправил повязку на несуществующем глазу и, несмотря на протестующие жесты друзей, направился к воротам и решительно их оттащил, мол, чего уж теперь... Мурат пришпорил пятками коня, и тот, совсем взбесившись от такого отношения, вынес горца за ворота.

– Э-гей! – раздался торжествующий крик Мурата: он почувствовал, что жизнь начала ему светить, а душа стала легкой от ощущения полета, и, увидев возвращающегося к манежу Педро на взмыленном коне, Мурат победно прокричал: – Хорошо! О'кей!

Педро устало проводил взглядом бешено мелькающие копыта красавца-мустанга.

Глава 14

Роллинс появился на ферме еще до возвращения горца с холмов. Мексиканцы успели завести в станок нового коня. Педро, оседлав его, скомандовал: «Отпускай!» Конь выскочил на манеж, заплясал, встал на дыбы и затем неожиданно брыкнул. Педро, не ожидавший в этот момент вероломства, не удержался и сильно ударился о землю. Конь унесся в угол манежа и заметался там из стороны в сторону, не подпуская никого. Мексиканцы подняли Педро, под руки отвели к изгороди и усадили на табуретку...

Роллинс был со своим управляющим. Незамеченные мексиканцами, они наблюдали картину падения Педро. Приблизившись к манежу, хозяин отметил, с какой жадностью тот пьет воду, и сурово спросил:

– Это сегодня какая по счету лошадь?

Педро испуганно оторвал кружку от рта и показал два пальца. Мистер Роллинс не выразил сочувствия Педро, хотя понимал, что наездник делает больше, чем ему позволяют силы. Он знал и другое: любое сострадательное слово может подействовать на наездника расслабляюще. Роллинсу самому нелегко пришлось в жизни, и, глядя, с каким трудом давалось Педро каждое движение, каких колоссальных усилий стоило удержаться на очередном коне, он хоть и сочувствовал ему, но не жалел. Каждый в жизни должен пройти через испытания, если хочет добиться чего-то. Хозяин спешил, но стоял у манежа до тех пор, пока Педро на скакуне не скрылся за холмами. Роллинс сразу не ушел, хотел дать понять мексиканцам, что не простит никому слабости, чем бы она ни была вызвана. Наконец, сопровождаемый управляющим, он направился к двуколке. И тут до него донесся громкий, торжествующий крик:

– Э-гей!

По склону холма стремительно приближался всадник. Роллинс узнал в нем Мурата. Веселый, возбужденный борьбой с непокорным, гордым мустангом, еще переживавший азарт ожесточенного поединка, горец влетел на манеж, остановил лошадь, спрыгнул на землю и хвастливо показал оторопевшему, несмело поглядывавшему в сторону хозяина Санчесу на коня:

– Видал?!

Взмыленный конь мелко дрожал всем телом и тяжело дышал, но покорно стоял рядом с горцем. Мурат заметил, что его появление вызвало беспокойство у мексиканцев. Но отчего? И тут он услышал резкий окрик хозяина:

– Что у вас здесь происходит?! Кто дал ему коня?

– Как ты смел? – обрушился на горца управляющий: – Ты мог убить коня!

Мурат смиренно, но по-прежнему весело обратился к Роллинсу:

– Сори, шеф, сори! Извини!..

– Сори, – передразнил его Роллинс. Покорный вид горца, его по-детски жизнерадостная улыбка смягчили хозяина, и он подозвал его к себе.

– А этот конь, – показал управляющий на очередного скакуна, загнанного мексиканцем в станок, – галоп можешь?

Мурат едва бросил взгляд на станок, подмигнул хозяину и охотно согласился:

– Галопар?! Можно! – и, не дожидаясь разрешения Роллинса, побежал к помосту...

Конь встал на дыбы, но горец, распластавшись на нем, с улыбкой ждал дальнейших маневров мустанга. И вдруг пришпорил коня и заставил его перемахнуть через забор.

– Эх! – Роллинс в восторге сжал кулак.

На фоне неба всадник стремительно удалялся по гребню холма. Мексиканцы облегченно вздохнули, поняв, что хозяин простил им вольность. Потом они пожалеют, что позволили Мурату показать свою сноровку мистеру Роллинсу. Нет, не всякий, кто осмелится вступить в поединок с мустангом, возьмется за их профессию. Мексиканцы не ожидали соперничества. Более того, они уже давно собирались поставить хозяину свои условия. И сегодня, когда Педро пришлось так нелегко, когда даже Роллинс стал свидетелем, каких трудов стоит укрощение коней, и сами они в который раз убедились, что за такой риск оплата весьма мизерна, вспомнив, с каким нетерпением дома ждут этого разговора, они наконец рискнули высказать хозяину все.

Роллинс терпеливо ждал, когда возвратится мустанг, оседланный горцем. Но сперва прибыл конь Педро. Наездник, соскочив на землю, прихрамывая, понуро направился к загону. Мексиканцы обступили его.

– Педро, сейчас самое время сказать хозяину, – вот и вся фраза, которую произнес Санчес.

Другим не надо было ничего добавлять. Педро и так видел, что все они заодно. В голове у него шумело, в глазах бегали черные мошки, руки дрожали.

Их благополучие полностью зависело от его состояния, здоровья и его мастерства. Что может Санчес после того, как потерял глаз, когда еще был полон сил и все верили, что он станет непревзойденным наездником? Тот мустанг был настоящим исчадием ада, ибо сумел переволить Санчеса, утащить его в лес, где, наткнувшись на ветку, Санчес распрощался не только с глазом. Буйный конь украл у него веру. В человека, который не смог смирить одного коня, вкрадывается сомнение, сможет ли он заставить покориться и другого. Оно поневоле вселяется в наездника, и беда в том, что нет силы изгнать прочь предательское чувство неверия. А животное тотчас же ощущает, тверда ли рука, держащая узду, и, угадав нерешительность наездника, уже никогда не покорится ему. Твоя слабость, неуверенность придают ему новые силы. И приходит еще одна неудача, а с нею – полное фиаско. Санчес больше никогда не сможет смирить необъезженного коня. А у Диаса возраст уже не тот. Раньше, бывало, он показывал класс. Но теперь он может быть только хорошим помощником. Семья же у него огромная, требует все больше и больше денег. Гомес вообще никогда не пробовал заняться этим делом. И взял его Педро только потому, что он брат жены и очень уж просился. Нет, без Педро никому из них не прожить. И если – не дай бог! – случится такое, и он не сможет укрощать коней, – им здесь делать нечего. Роллинсу нужен он, Педро. Бросать лассо и тащить коня к станку при известной сноровке сможет любой, но животное надо обуздать, смирить. А это делает только он, Педро. Просьба остальных – без него – ничего не даст. Ему надо идти впереди. И это следует сделать, потому что платить за каждое укрощенное животное всего четыре доллара – грабеж!

Они шли тесной группой. Шли, не глядя на хозяина. Именно это насторожило Роллинса, почувствовавшего неладное. Рука управляющего потянулась к кобуре, но хозяин жестом приказал не делать глупостей. Они остановились метрах в семи от двуколки. Педро сделал еще шаг вперед. Хозяин молча ждал. Педро заговорил:

– Сеньор Роллинс, за коня четыре доллара мало. Пять, как раньше! – он показал пять растопыренных пальцев.

Ах, вот оно в чем дело! Они требуют вернуться к прежней оплате. Но Роллинса нелегко сбить.

– У тебя контракт, – объявил Роллинс, будто он и сам был не в состоянии что-либо изменить, – контракт – это закон, и никто не имеет права нарушать закон.

Но Педро был зол и ничего не хотел понимать. Он вновь растопырил пальцы:

– Пять!

Роллинс лихорадочно прикидывал, что станет с ним, если мексиканцы откажутся укрощать мустангов. Он должен в течение месяца поставить мистеру Клайни пятьдесят пять коней. До сегодняшнего дня объезжено около тридцати. Где он возьмет остальных? Роллинс замялся. Внешне он был таким же спокойным и непреклонным. И тут краем глаза он увидел приближающегося всадника. Вот оно, решение! Вот он, выход из положения! Мурат! Этот горец усмирит ему остальных коней. А зазнайку Педро надо проучить! Он, мистер Роллинс, больше не нуждается в нем. Хозяин гневно сверкнул глазами, порвал руками воображаемую бумагу:

– Конец контракту! – и жестом показал, чтобы Педро уходил.

В глазах Педро еще быстрее замелькали черные мошки, он медлил. Он понимал, что такое – потерять работу. На что рассчитывал Роллинс? Почему он так легко гнал его? Здесь поблизости нет сейчас ни одного наездника-укротителя. Что хозяин будет делать со своими мустангами? Может, хозяин еще одумается? Но Роллинс гневно махнул ему рукой, закричал:

– Уходи! Убирайся! – и круто отвернулся от него.

Педро напоследок посмотрел в его тощий затылок. Проходя мимо дожидавшихся его мексиканцев, он сказал им, будто они не были свидетелями всего разговора:

– Он прогнал меня, – и направился к дороге.

– Прогнал? – свирепо повел единственным глазом Санчес и шагнул к хозяину.

Диас и Гомес покорно последовали следом за ним.

– А вам что? – закричал на них управляющий. – И вы хотите потерять работу?

– Мы просим свое, – твердо заявил Санчес.

Роллинс и тогда не повернулся к ним. Санчес сорвал со своего плеча лассо и гневно бросил его к ногам Роллинса. Гомес кинул бич. А Диас снял с себя куртку, на спине которой красовалась надпись: «Роллинс», и бережно положил ее рядом с лассо и бичом. После этого они повернулись и стали догонять Педро, устало вышагивавшего по пыльной дороге...

Мурат, возвратившись на манеж, молодцевато спрыгнул на землю и, поискав глазами мексиканцев, сам привязал коня к изгороди.

– Вот кто заменит Педро, – улыбнулся управляющему Роллинс.

Дальнейшее было как во сне. Когда управляющий объявил горцу, что хозяин предлагает ему объезжать мустангов, Мурат не дал ему договорить. Конечно, он согласен! Какой разговор?! А когда выяснилось, что ему самому следует подобрать помощников, кто будет арканить лошадей, тут горец не сразу поверил подвалившему счастью. А убедившись, что правильно понял их слова, воскликнул:

– Хорошо, сэр!

Ему и в голову не пришло в тот момент спросить, куда девались Педро и его друзья. Он думал только о том, как обрадуются вести Николай, Таймураз, Франц... Троих недостаточно, нужен еще один. Он знает, кого возьмет. Этого мексиканца – певца Хуана!

И он поскакал на плантацию, и ветер всю дорогу пел ему песню о счастье, которое подстерегает тебя и тогда, когда у тебя уже исчезла всякая надежда.

Нельзя сказать, что работа на конеферме была полегче, чем на плантации, но она была интереснее, а главное – она давала побольше денег. Три доллара платил им Роллинс за каждого укрощенного коня. При сноровке и одержимости Мурата это оборачивалось неплохим заработком. Правда, вначале не все ладилось у Николая и Франца – с лассо они имели дело впервые. Но Хуан быстро наловчился, и они стали успевать за то время, что Мурат гонял по холмам коня, подготовить очередного, и даже несколько минут им выпадало на отдых. Мурат весело хохотал, наблюдая, как русский и немец, мешая друг другу, вцепившись в веревку, неловко тащили коня к станку. Порой мустанг рвал их на себя, и друзья, не устояв на ногах, падали, и конь волочил их по пыли. Горец бросался к ним на помощь, восхищенно восклицая:

– Хорош конь, ой хорош!

Николай выдергивал заслонку и торопливо отбегал в сторону, ибо начиналась отчаянная кутерьма – ни один конь без борьбы не желал подчиниться. Таймураз, точь-в-точь как прежде Мурат, с завистью поглядывал на манеж, на друга, который с показной лихостью носился на взбешенном животном по кругу, в то время как Франц нервно смеялся, а Хуан стоял у ворот в ожидании команды. Мурат наслаждался борьбой с мустангом, то и дело задорно крича:

– Хорош, ой хорош конь!

Как-то управляющий застал Таймураза у изгороди. С завистью кивнув на друга, намертво застывшего на гарцующем коне, Таймураз сказал:

– Мужчина, – и ткнул себе в грудь пальцем. – Я тоже. Сеньор, я тоже умею скакать. Галопар!

Управляющий уловил в его взгляде затаившуюся мечту и серьезно сказал:

– Когда конь убивать его, – он кивнул на Мурата, – ты тогда будешь на его место.

Таймураз с ненавистью заскрипел зубами, отошел, зло прошептав по-осетински:

– Чтобы тебе язык проглотить!

Они работали на ферме почти месяц, когда произошло то, чего они не ожидали, но чего никак нельзя было избежать. Как-то Николай задал вопрос управляющему, куда запропастились мексиканцы, тот отмахнулся:

– Они разорвать контракт. Бездельники!

Друзей удовлетворило это объяснение. Они повеселели, они опять были вместе, часто подтрунивали друг над другом: им было хорошо. Жили они в дощатом домишке, находившемся метрах в ста от манежа. Утром занимались укрощением мустангов, а после обеда – доставкой кормов табуну, водили коней на водопой. Эту обязанность Николай, Франц и Хуан выполняли сами. Мурату полагалось отдыхать и набираться сил к завтрашнему испытанию. В тот день, когда это случилось, им выдали зарплату. Подсчитав деньги, друзья остались довольны.

– За неделю получается столько, сколько на маисе за месяц, – сказал Николай и, зачерпнув кубышкой из ведра воду, протянул Мурату, обессилено лежавшему на нарах:

– Хочешь?

Франц снял с гвоздя вожжи, глухо произнес:

– Я есть суеверен – радость рано...

Хуан несмело улыбнулся, попросил:

– Я хочу домой, – в день зарплаты он навещал семью, чтобы передать деньги и повидать жену.

Мурат оторвал от губ кубышку с теплой водой, согласно кивнул мексиканцу:

– Сходи, сходи...

Спустя полчаса Мурат услышал зов Таймураза, выглянул в окно. Таймураз, сидя на двуколке, поднял руку:

– Вот так и живу – колесо крутится, а карман полон денег, – и, загорланив песню, взмахнул кнутом.

Мурат вытащил из кармана деньги, разложил их на нарах. Хорош же у него был вид: на одной ноге сапог, другая в белом вязаном носке, рубашка расстегнута до пупа... Сам сонный, вяло шуршит долларами... Углубившись в расчеты, он не заметил, как из окна на пол легла тень. Лишь когда дверь от сильного удара ногой резко распахнулась, он поднял голову и увидел направленный на него винчестер. На пороге стояли Санчес и Диас. Из проема окна на него сурово смотрел Гомес.

– Наступил твой последний час, парень! – гневно бросил горцу Санчес.

Диас вышел из-за его спины, нехотя промолвил:

– Молись своему Богу, горец!

Мурат ничего не уловил из того, что они сказали. Но как не понять их намерения, если тебе в лицо смотрит дуло винчестера? Горец медленно сунул деньги в карман, давая понять, что так легко он с ними не распрощается.

– Не вводи в грех, молись, – больно ткнул ему в грудь винчестером Санчес.

Диас направился к вешалке, сорвал со стены куртку Мурата и выбросил ее в настежь распахнутую дверь. Увидел на полу хурджин – и он тоже полетел наружу. Гомес перешагнул через подоконник в окно, ногой стал подталкивать чемодан Николая к порогу. Мурат усмехнулся: за вещи взялись... Неужто думают, что Мурат и его друзья держат деньги в хурджине и чемодане? У них есть тайник. Попробуйте найти его! Эй! Эй! Осторожнее с шапкой. Это же оскорбление! Но и она полетела на землю. Мурат приподнялся с нар, но Санчес угрожающе навел на него винчестер. Горец вновь уселся, принял смиренный вид, положил руки на колени.

Гомес и Диас продолжали выбрасывать вещи из хижины. Санчес оглянулся на них. Точно пружина подтолкнула Мурата. Он схватился за винчестер и рванул его на себя. Одновременно сделал подножку, и Санчес полетел к ногам Гомеса и Диаса. И теперь уже дуло винчестера смотрело на мексиканцев, а сам горец перекрывал им путь к двери. Санчес сделал попытку вскочить на ноги, но горец предостерегающе выстрелил в потолок. Мексиканцы столпились в углу хижины.

– Деньги наши захотели, – зло произнес Мурат.

Хуан вовремя ворвался в хижину. Мгновенно оценив обстановку, он стал между мексиканцами и горцем.

– Подожди, Мурат, – прикрыл он собой мексиканцев и, повернувшись к ним, стал торопливо убеждать их по-испански: – Вы ничего не поняли. Мы не хотели отнимать у вас работу. Нас всех обманули. Когда жена сказала мне о вашем предостережении, я сразу побежал сюда. Мы не знали, что вас выгнали. И Мурат не виноват.

Мексиканцы исподлобья недоверчиво поглядывали на горца. Хуан теперь повернулся к нему, путая русские и английские слова, стал торопливо объяснять:

– Их хозяин выгнать. Их работу отдать нам. Ты не виноват. Но мы у них отнять работу. Ты понять?

Недобро, угрожающе смотрел горец на мексиканцев. Что плохого он им сделал? Работу у них Роллинс отнял. Но при чем тут Мурат? Разве он заставил хозяина отнять у них работу? Нет. Хозяин сам ему предложил заняться укрощением мустангов, и Бог видит, что Мурат это делает на совесть. А они ворвались в хижину как бандиты! Они направили на него винчестер, они оскорбили его. Почему к нему пришли, а не к Роллинсу? Почему Мурата хотели застрелить, а не того, кто отнял у них работу? Санчес угрожал ему. И Гомес тоже. А Диас выбросил шапку!

– У них семья, дети, – настойчиво объяснял Хуан. – У них плохо. Еда нет... Голод... Роллинс прогнал – деньги не дал.

Деньги не дал. Голод... Знает Мурат, что такое голод. Ох, хорошо знает. Дети страдают... Но ведь это не из-за него, не из-за Мурата. И в горах много детей недоедает. Жизнь так устроена, что рядом с сытыми есть голодные. А разве ему самому деньги достаются легко?

– Роллинс несправедлив, – убеждал Хуан. – Управляющий деньги не дал. Где им взять еда?

– Так и сказали бы. Пришли бы по-человечески, постучали в двери, рассказали бы, что случилось, попросили бы деньги, – я дал бы. Не зверь же, понимаю, что в семье без денег нельзя. А вы ворвались, угрожали оружием.

Если сил больше нет терпеть, то язык людям дан, чтобы говорить. Воровать, грабить – последнее дело.

– Если бы Роллинс дал им их заработанное – они сейчас не голодали бы, – уверял Хуан.

У меня есть деньги, у них – нет. Они пришли ко мне, чтобы взять их у меня. Но мне они тоже нужны! Меня ждут в ауле отец, мать, братья. Время бежит. А сколько еще надо денег. У мексиканцев голод, дети сидят и плачут. Они всегда плачут, когда голодны, а что им даст Санчес? Что даст своим детям Диас? Если нет денег, на что купить еду?

Мурат внезапно выхватил из кармана доллары и зло сунул их под нос Диасу:

– На! Бери! Все бери!

Диас отрицательно покачал головой.

– Бери! – протянул деньги горец Гомесу, но и тот не взял.

Мурат посмотрел на Санчеса.

– Бери ты!

Санчес оскорбленно отвернулся, горец бросил деньги к ногам мексиканцев, свирепо закричал:

– Берите!

Санчес вонзил в его лицо свой единственный глаз, тихо что-то сказал Хуану.

– Им твои деньги не нужны, – торопливо пояснил Хуан. – Они хотят видеть твой лицо!

Захотели посмотреть мне в лицо? Вон они какие! Мурат рассвирепел, кивнул на дверь, потребовал:

– А ну выходи, – угрожающе повел винчестером в сторону мнущихся в нерешительности мексиканцев. – Выходи!

Хуан бросился к горцу, быстро затараторил:

– Мурат, ты плохо делать. Не надо их шериф!

– Уйди! – оттолкнул его горец и требовательно посмотрел на мексиканцев.

– Ну!

И тогда Санчес направился к двери. За ним покорно потянулись Диас и Гомес. Мурат повел их в контору. Следом за ними бежал Хуан, все уговаривая горца отпустить мексиканцев, не выдавать их полиции. Но Мурат не слушал его. Лицо его стало суровым, скулы выдались вперед. Санчесу показалось, что горец отвлекся, он бросился было в сторону, за угол, но раздавшийся выстрел точно пригвоздил его к месту.

– Назад! – потребовал Мурат, и Санчес понуро пошел к конторе.

– Амиго, – опять бросился уговаривать горца Хуан. – Не надо. У них семья, дети.

Санчес рассвирепел, зло бросил Хуану:

– Перестань ныть. Не уговаривай его. Пусть делает свое злое дело. Проклятый штрейкбрехер!

Это слово горец уже слышал. И оно задело его. Он свирепо посмотрел Санчесу в спину, но ничего не стал говорить. Он ему еще покажет, какой он штрейкбрехер! Санчес не раз пожалеет об этом оскорблении. Или Мурат не будет больше осетином. Взлохмаченный, в одном сапоге, с винчестером, он выглядел грозно и одновременно смешно.

У конторы мексиканцы опять замялись, но грозный окрик горца заставил их войти вовнутрь. Нехотя оторвавшись от бумаг, которыми был завален стол, управляющий удивленно посмотрел на столпившихся у порога мексиканцев. Не выдавая своего беспокойства, он напялил на голову сомбреро, строго спросил:

– Что вам надо? – и властно махнул рукой. – Убирайтесь! Работы для вас здесь нет.

Из-за спины мексиканцев показался Мурат. Его появление обрадовало управляющего. Он облегченно воскликнул:

– Мурат! – и посмотрел на винчестер. – Что они тебе сделали?

Мурат подошел к стойке и неторопливо ответил:

– Сейчас узнаешь, – слова прозвучали так, будто горец говорил не управляющему, а самому себе.

Мексиканцы и выглядывавший из-за их спин Хуан покорно ждали. Управляющий злорадно покачал головой: доигрались гордецы. Мурат облокотился о стойку, направил в грудь управляющего винчестер и чего-то ждал. Рука управляющего притронулась к стволу винчестера и машинально попыталась отвести его в сторону. Но дуло опять уперлось ему в грудь. И тогда брови управляющего поползли вверх. Горец постучал ладонью по верху сейфа. Требовательно и недвусмысленно, а оттого, что делалось это молча и неожиданно мягко, почти дружески, управляющий не сразу уловил, чего от него ждет Мурат. Не понимали намерений горца и мексиканцы. Ладонь Мурата опять постучала по крышке сейфа. И тут до управляющего дошло, что хочет сделать горец. Он посмотрел на сейф, на горца, рука его метнулась к кобуре и тут же отдернуласъ, потому что дуло винчестера ткнулось ему в грудь, а палец Мурата лег на курок.