Текст книги "Заповедь"

Автор книги: Георгий Черчесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

– Вот зачем они прибыли! – ахнул Дахцыко. – А вы его выращивали, это зерно, чтоб отнимать у нас?

Вокруг зашумели. Милиционер нервно открыл кобуру. Шахтеры, пошуровав по дну арбы, вытащили из-под сена винтовки и столпились возле Дауда.

– Вам кажется, что это излишки, – кричали горцы в лицо пришельцам. – Для нас они совсем не излишки...

– С трудом дотянем до нового урожая!

– Да это же грабеж!..

– Мурат, тебе надо ехать в Алагир, жалобу подавать!..

Дауд отвел глаза от старцев, укоризненно покачал головой:

– Да, вижу ты, председатель сельсовета, не провел соответствующую воспитательную работу. Похоже на саботаж. А за это тебя по головке не погладят... – и приказал: – Говори, с какого хадзара начинать! Называй кулаков и зажиточных середняков!

Мурат медлил. И тогда Дауд махнул рукой в сторону крайнего хадзара:

– Начнем с этого и подряд всех потрясем!.. Раз добровольно не желают...

Горцы сразу определили: и милиционер, и шахтеры не впервые принимали участие в подобных делах. Оказавшись во дворе хадзара Дахцыко, они тут же без слов распределились: один шахтер нырнул под навес и стал шуровать вилами в копне сена, надеясь наткнуться на мешок с зерном; другой направился на кухню и, проклинаемый горянками за такое преступление – ворвался туда, где положено быть только женщинам, – стал обшаривать закутки; третий полез на крышу, высматривая там зерно; четвертый горняк и милиционер направились в хлев, где стали усиленно обстукивать стены и пол, ища тайники.

Дахцыко, внезапно успокоившись, медленно бродил по двору.

– Где они ищут зерно? – пожал он плечами, обращаясь не то к Мурату, не то к Дауду. – Испокон веков горцы хранят его в погребе...

– Дойдет дело и до погреба, – пообещал секретарь райисполкома, очень сомневаясь увидеть что-нибудь там, где место зерну, – народ теперь ушлый, предпочитает тайники...

Полмешка кукурузного зерна – таков был улов группы в доме Дахцыко.

– Говори, где спрятал, – насупив брови, уставился на хозяина дома Дауд.– Неужто я поверю, что у тебя на троих членов семьи всего-то осталось полмешка зерна? Хитришь, уважаемый. Но мы-то все равно найдем, и тогда уж пеняй на себя – тебе ничего не оставим...

– Знаешь, что сказал жене нарт Сырдон, когда воры прокрались в его хадзар? – спросил Дахцыко, и в глазах его запрыгали смешинки. – «Тихо, женщина. Пусть порыщут, вдруг найдут что-нибудь ценное в нашем доме, вот тогда и бросимся на воров». И мне хотелось бы увидеть своими глазами, что найдут в моем бедном хадзаре твои абреки...

– Ты кого это абреками назвал? – взъелся Дауд. – Рабочий класс?! А если я тебя с собой прихвачу, чтоб тройка разобралась, кто ты есть такой?..

– Бедняк он, пролетарий, – бросился Мурат на выручку к Дахцыко.

– А бедняк, так пусть языком не мелет... – отрезал Дауд и отвернулся.

Потом шахтеры вторглись в крошечный огород, примыкавший к сараю, и, приседая, разгребали солому, прикидывая, нет ли под ней тайника с укрытым зерном. Аульчане столпились у хадзара, поверх забора глядели на пришельцев. – И не было на сей раз ни реплик, ни острот, ни криков возмущения... Не глядя на Дахцыко, Дауд пощелкал нагайкой по голенищу сапог и приказал шахтерам:

– Отправляйтесь в следующий хадзар!..

Проходя мимо Дахцыко, пожилой шахтер вдруг обратился к нему по-осетински:

– Прости, уважаемый. Не от хорошей жизни мы здесь. Третий день в моем доме нет даже краюхи хлеба... – развел он тяжелыми, с въевшейся черной пылью руками и пошел вслед за своими товарищами, понурив голову, боясь встретиться взглядом с аульчанами.

Уже в соседнем дворе его нагнала Дунетхан, жена Дахцыко, и сунула в руку ему сверток. Он приоткрыл его, и тотчас густая краска покрыла его лицо – там был чурек, еще горячий, с жесткой, приятно пахнущей коркой...

В старом хадзаре Тотикоевых шахтеры разжились мешком кукурузы и полумешком овса.

– И все? – побледнел от гнева Дауд.

– Эту семью и так обидели, – сказал Хамат. – На днях отняли хадзар, теперь вот зерно...

До этой минуты Тузар держался стойко, но тут, услышав добрые слова старца, пустил-таки слезу. Стыдясь своей слабости, пробормотал:

– Как жить нам?..

Когда и в третьем хадзаре не удалось отыскать тайник, Дауд набросился на Мурата:

– Теперь я знаю, почему ты ускакал той ночью. Ты спешил предупредить аул о нашем приезде. И они все попрятали.

– Не было этого, – жестко ответил Мурат. – Я никому не сказал.

– Не сказал? Тогда объясни, где зерно?

– Какое зерно? Посмотри на эти клочки земли, – повел Мурат рукой по склону горы: – Что на них получишь?

– Значит, нет зерна? – переспросил Дауд.

– Нет.

– Сами в долину за зерном спускаемся.

– Нет у нас.

– В таком случае я принимаю другое решение, – заявил Дауд. – Вместо зерна изымем излишки мяса, – и посмотрел Мурату в лицо. – И пусть никто не скажет, что эти склоны горы не могут прокормить тучные отары овец.

– Мясо? Не имеете права, – заявил Иналык.

– Имеем. Все, что на пользу советской власти, имеем право совершать. И возьмем из расчета: одну овцу вместо... трех пудов хлеба!.. – и, не обращая внимания на ропот горцев, потребовал от Мурата: – Показывай дорогу к ближайшей отаре!..

Тягостно, всей кожей ощущая упрекающие взгляды односельчан, Мурат молча и тяжело стал подыматься в гору.

– Он повел их! – разнесся над аулом женский истеричный вскрик.

Да, он повел их к склону горы, скрывавшемуся за нависшей над рекой скалой, где в это время года обычно паслась общая отара овец жителей Хохкау. Мужчины в ожидании посмотрели на Хамата. Старец провел ладонью по бороде и устало вымолвил:

– Пусть идет. Мы их здесь подождем... И чтоб никто ни одного грубого слова не произнес, – предупредил он...

Весь аул стоял и смотрел вслед пришельцам, следовавшим за Муратом. Они обошли скалу... Каково было удивление Мурата, когда на склоне горы не оказалось отары!..

– Она должна быть здесь! – вырвалось у него...

Дауд снял черную шляпу, провел ладонью по лбу, стряхивая выступивший пот, вновь нахлобучил свой необычный в этих местах головной убор и многозначительно протянул:

– Знакомый трюк. Не тобой выдуман, товарищ председатель сельсовета. Сомневаюсь, что ты знаешь, как за подобные проделки поступают с наглецами. Знал бы – не рискнул повторить контрреволюционные штучки... В общем, поедешь с нами. Отчет о своем предательстве будешь давать самому товарищу Кокову... – И посочувствовал: – Будет нелегко. Мой начальник и не таких обламывал. Ясно?!

Пришельцы возвратились в аул; забросили в арбу конфискованные мешки с зерном...

– Сядешь рядом со мной, – показал Мурату на переднюю арбу Дауд. – Садись.

– Куда ты, сын Дзамболата? – спросил Хамат.

– В Алагир, – глухо ответил Мурат.

– Как же возвращаться будешь? Возьми коня. Эй, Умар, – закричал отец, – запряги коня.

– Поехали, – скомандовал милиционеру Дауд и, когда арба сдвинулась с места, нахмурил брови. – Не надо коня! – и тихо добавил, обращаясь к Мурату: – Он тебе больше не понадобится...

***

... Коков заметался по кабинету, хватаясь за кобуру, махая кулаками перед лицом Мурата, взывая к небу...

– Ты забыл о классовой борьбе!.. – рычал он. – Мы боремся за мировую революцию, а нам кинжал в спину вонзает свой же большевик?! Да-да, ты предал партию, народ, ты предал дело революции!.. На фронте я таких стрелял на месте. Из этого револьвера! И сейчас готов его вытащить. Думаешь, дрогнет рука? Нет! Нет! Нет!!! Будь у меня брат, за подобный поступок я бы расправился и с ним!.. Как ты посмел предупредить этих кулаков, этих извергов?!

– Да никому я ни слова не сказал! – рассердился Мурат.

– А кто предупредил? Об акции знали лишь ты, он, – ткнул Коков пальцем в грудь Дауда, да с такой силой, что тот сел на скамейку, – и я! – ударил он себя в грудь. – Я не мог! Дауд – не мог! Остаешься ты! Ты – человек безвольный, жалостливый! Но кого щадишь? Тех, кто пил кровь народную!..

– Я не предал партию, – гневно повторил Мурат.

– Предал. И если желаешь знать, ты стал убийцей. Молчи! Не возражай! Здесь говорю только я!.. Ты убийца, потому что те излишки, которые мы должны были изъять, спасли бы сотни голодающих. Но мы их не изъяли. И эти люди... погибли! Они мертвы, а ты еще жив! Какая несправедливость!.. – он на минуту умолк, тяжело дыша и ненавидяще сверкая глазищами.

– Он понял, как чудовищно поступил, – подал голос кто-то из задних рядов.

Коков в отчаянии вскинул обе руки над головой:

– И здесь жалостливые! – теперь он кричал на членов исполкома: – Вы что, хотите отпустить этого... подкулачника?

– Он же красный боец, – произнес женский голос. – Чапай!

– Был! – рявкнул Коков. – А теперь он пе-ре-рож-де-нец! И я не хочу на это закрывать глаза!..

– Нужно дать ему шанс, – предложил пожилой осетин.

– Какой еще шанс? – отшатнулся председатель исполкома.

– Установим ему срок – две недели, и пусть сам изымет излишки у кулаков и зажиточных середняков.

– Да не осталось у нас в Хохкау кулаков, – вздохнул Мурат.

– Кулаки есть везде! – убежденно заявил Коков. – Только не надо жмуриться, чтоб их не видеть.

– Были и у нас, да теперь сидят в тюрьме, – пояснил Мурат.

– Да, вот еще что! – вспомнил Коков. – Это правда, что во время последнего собрания на нихасе не было женщин? Они сами не пришли или их не пригласили?

Мурат вздрогнул: и в самом деле женщин в тот день на нихасе не было. А он и не подумал о них.

– Так это правда или нет?

– Их забыли пригласить, – сокрушенно покачал головой Мурат.

Коков вытянул ладонь в его сторону:

– Вот из-за таких и называют нас, кавказцев, феодалами. Партия настойчиво ищет пути раскрепощения женщин Востока, а этот пе-ре-рож-де-нец не пригласил их на голосование!.. Предлагаю: строгий выговор ему, неделю срока – и чтоб все излишки хлеба были доставлены сюда! Кто за это?.. Женщин прошу не стесняться – выше поднять руки, продемонстрировать этому пе-ре-рож-ден-цу, что вы равноправны мужчинам!..

***

До Мизура Мурата довез старик-осетин, который более тридцати лет доставлял руду с садонских рудников во Владикавказ.

– И до революции, и после революции занимаюсь одним и тем же, – рассказывал он: – Погоняю лошадей. Они у меня уже третьего поколения, а я вот держусь, еще крепкий, – заразительно засмеялся он. – Помню, будто вчера произошло, как приехал наниматься. Тогда приказчиком был бельгиец. Высокий мужчина, в полосатых брюках ходил. Ты думаешь, он на меня смотрел? Нет, он не поленился выйти из конторы и обошел со всех сторон подводу. Потом заглянул лошади в зубы и только после этого дал согласие... Э-э, у них ценилась не внешность человека – дело. Дело!.. Сейчас не так. В два раза меньше рейсов совершаю за неделю, а начальник – не приказчик, а хицау всех рудников – со мной за руку здоровается...

Мурат слушал старика-возчика вполуха. Одолевали мысли – тягостные, липкие... Что же произошло? Он хотел как лучше, а виноват оказался. Перед Коковым не провинился, а получил наказание. Еще хорошо, что отпустили, вполне могли в тюрьму засадить. Может быть, в одной камере с Тотикоевыми сидел бы – вот кто веселился бы, злорадствовал... Слава богу, пронесло...

С другой стороны, почувствовал, как враждебно смотрели на Мурата аульчане, когда он повел шахтеров на пастбище. Точно предал их. И никто знать не желает того, что революция в опасности, все на ниточке висит. Правильно говорил Коков: сегодня не о моем-твоем надо думать – общую беду предотвратить бы...

Очень хотелось узнать, кто предупредил аульчан, откуда им стало известно о приезде шахтеров. Он этого наглеца проучит. Надо же, как все быстро провернули. А он, Мурат, тоже хорош: ничего не заметил... И тут он вспомнил, как часто в тот день отец проводил ладонью по бороде – к этому жесту он прибегал, когда хотел скрыть выражение своего лица. Отец! – догадался Мурат. – Это он, точно: он пронюхал... И даже мне ничего не сказал. Ну хитрец!..

Из Мизура пришлось полдня идти пешком. Когда показался Хохкау, Мурат валился с ног от усталости и голода... Мать постелила на нарах. Но он нашел в себе силы, прежде чем улечься спать, пройти в комнату отца.

– Скажи, отец, откуда ты узнал о приезде Дауда и шахтеров? – спросил Мурат его напрямик.

– Я узнал, когда глаза мои увидали их, – ответил Дзамболат.

– Неправда. Это ты все подстроил.

– Что подстроил? – невинно спросил Дзамболат.

– Ну, что зерно спрятали...

– Но если у людей и в самом деле нет зерна?

– А овец почему подальше угнали?

– Так ты винишь меня? – нарочито удивленным тоном воскликнул Дзамболат. – Неужто ты думаешь, что народ не ведает, что творится в долине? Мы еще с осени ждали незваных гостей. А горцы знают, чем грозит отсутствие хлеба в оторванном снегом от мира ауле. И люди у нас смышленые. Так что не пытайся найти виновного.

– Меня наказали, – сказал Мурат.

– Так мы и думали, – отец в знак согласия кивнул бородой.

– Могли и расстрелять.

– Неужели? – отец встревожился. – За что расстрелять?

– За пособничество кулакам, – сказал Мурат.

– Кто у нас в ауле кулак?

– Это неважно. Раз не сдали излишки зерна – значит, идем на поводу у кулаков.

– А ты считаешь справедливым отнимать хлеб у людей, у которых он не лишний и которые его вырастили? И ты знаешь, каким тяжким трудом он достается в горах!..

– Не надо, отец, – попросил Мурат. – У меня и так голова кругом идет...

***

... Густая темень опустилась в ущелье. Окна хадзаров засветились. Направляясь в намеченное укромное место – к камню, что застыл неподалеку от дома Дахцыко, Мурат, поглядывая в окна хадзаров, удовлетворенно отметил – у всех горят не лучины, как прежде, а керосиновые лампы, те самые, что доставил в аул он. Слава Богу, кажется, никто Мурата не заметил. Пробравшись к камню, он расстелил на земле бурку, прилег. Вчера он допустил оплошность, рассчитывая, что майская ночь не так прохладна, не взял с собой бурку и к полуночи продрог до костей. А сегодня – благодать.

Не отводя глаз от окна, от сидящих за столом Дахцыко и жены его Дунетхан, бодро водившей деревянными спицами – наверняка вязала носки, – Мурат стал гадать, удастся ли сегодня вывести на чистую воду Дзуговых. Вчера днем он заглянул к Дахцыко, чтоб предупредить его о предстоящем зиу по случаю ремонта моста через Ардон, и застал его за завтраком. Как ни противился он, Дунетхан усадила за стол, поставила перед ним фасолевую похлебку с куриным крылышком, сунула в руку горячую, приятно отдающую дымом лепешку: только что из печи. Молчаливый Дахцыко неторопливо орудовал самодельной ложкой. Мурат же спешил. Надо было обойти еще три хадзара, хозяева которых могли спозаранку отправиться по делам в горы. Поев, он извинился перед Дахцыко, поблагодарил Дунетхан и покинул их хадзар. И тут Мурата пронзила мысль: откуда лепешка, ведь он видел своими глазами, как изымали у Дахцыко последний мешок зерна? Где же Дзугов взял муку? Занял? С его-то гордостью обратиться к соседям с просьбой одолжить муку? Нет, Дахцыко на это не пойдет... Значит, у него есть тайник. Но чем дальше Мурат гадал, где он может быть, тем сильнее чувствовал свое бессилие: хадзар Дахцыко на виду, внутри шахтеры все перерыли... Значит, укрывает он зерно где-то за пределами двора. Где?.. Неужто в горах?.. И пришло решение: подкараулить, когда направится Дахцыко к своему тайнику. Произойдет это, конечно же, не днем, когда каждый шаг хохкауца становится известным всему аулу, а в темноте...

И вот вторую ночь Мурат в засаде. Неужели и сегодня ничего не прояснится? До конца недели, выделенной Коковым, осталось три дня. Как бы опять не попасть под разнос председателя райисполкома...

Дунетхан что-то сказала мужу. Тот поднялся, выглянул в окно. Жена его, держа в руке лампу, прошла на кухню, заглянула в чулан и вытащила пустой мешок; выставив его в окно, встряхнула несколько раз. Дахцыко, взяв его, пошел к выходу... Мурат напрягся, прислушался. Хлопнула дверь, и тень из хадзара выскользнула во двор, затем мелькнула возле ворот. Скрипнула калитка, и тень медленно двинулась посреди дороги. Мурат вжался в землю, сдерживая дыхание, выжидал, когда Дахцыко пройдет мимо камня. Не в горы ли путь предстоит? Не в лесочке ли, покрывшем склон, тайник?..

Но что за черт?! Куда девался Дахцыко?! Мурат приподнялся и смутно увидел склонившуюся к земле фигуру. Что он ищет посреди дороги? Или что-то уронил? Показалось, что Дахцыко на миг замер. Не выдал ли Мурат себя? Он вновь нырнул за камень... Прошла минута, другая, но Дахцыко не подавал никаких признаков своего присутствия...

Осмелев, Мурат приподнялся. Чудеса да и только! Никакой тени не видно. Исчез Дахцыко. Точно испарился... Мурат вскочил из-за укрытия и мягко, на носках пробежал несколько метров вперед. Опять никого!.. Он двинулся дальше, пробрался к самому хадзару, всмотрелся в окно. В комнате Дахцыко не было. Лишь Дунетхан, застыв в прежнем положении, ловко орудовала спицами...

Куда же он девался? Неужели шмыгнул незамеченным мимо камня? Но в какой момент? Мурат же был само внимание. И все-таки Дахцыко удалось улизнуть... Догнать! Догнать, пока Дзугов не исчез в лесочке... Все так же мягко касаясь носками сапог земли, Мурат устремился по дороге в сторону леса...

Вдруг Мурат услышал сзади стук. Такой, будто кто-то споткнулся о камень. Он присел и оглянулся. На свету, излучаемом из окна, явственно увидел мужчину, несущего на плечах мешок. Не пустой – набухший, и нелегкий: Дахцыко слегка согнулся под его тяжестью...

Откуда он взял ношу? Где тайник? – лихорадочно размышлял Мурат. Был уверен: Дахцыко никуда с дороги не сворачивал. Но не могло же зерно дожидаться хозяина посреди дороги?!

Дахцыко протиснулся в калитку, открыл дверь в комнату, тяжело опустил мешок на пол. Дунетхан тут же отложила вязку и, приподняв мешок, потащила его на кухню...

Так и есть! Это зерно! Но откуда Дахцыко его взял? Где его тайник? Где?! И тут Мурат, точно мальчишка, тихо повалился на землю и, хлопнув себя по колену, радостно засмеялся:

– Ну Дахцыко... Ну старый лис! До чего додумался!.. Но и я каков, а? Отгадал, отгадал...

... Утром он зашел к Умару. Тот приделывал полочки в новом своем жилище – бывшем хадзаре Кайтазовых. Детвора навалилась на дядю, ластясь и вскрикивая от удовольствия.

– Ну как вы здесь устроились? – бодро спросил Мурат с порога.

– Ой, как здесь хорошо, – глядя на него блестящими от счастья глазами, прошептала Сима. – Никогда не забыть нам твой подарок, Мурат!..

– Главное, чтоб дом посещала только радость, – смутившись от похвалы, произнес Мурат.

– Я прошу судьбу дать мне возможность ответить тебе добром на добро, – серьезно сказал Умар.

– Дядя Мурат, пойдем, я покажу тебе свою комнату, – тянул за руку Руслан.

Езетта схватила дядю за другую руку.

– Потом, – отбивался Мурат от детишек. – Потом. Сейчас мне некогда, – и обратился к Умару: – Ты мне поможешь?

– О чем разговор? – отложил в сторону инструмент Умар. – Скажи только, куда надо идти и что делать...

... Вчетвером Мурат, Умар, Урузмаг и Тотырбек Кетоев направились к Дахцыко. Шли деловито и степенно. Деревянный протез Урузмага гулко постукивал по земле. Тотырбек перебросил через руку несколько пустых мешков. Естественно, что на них обратили внимание аульчане. Люди заинтересованно смотрели им вслед и на лицах светился вопрос: куда и зачем братья Гагаевы да Тотырбек идут такой необычной группой?

– И с чем мы идем к Дзуговым? – уточнил Умар.

– Будем изымать излишки зерна, – ответил Мурат.

Умар остановился:

– У Дахцыко нет излишков. У него вообще нет зерна.

– Сейчас увидишь...

Мурат вдруг повел себя очень странно. Нагнувшись над дорогой, подхватил с земли булыжник и стал постукивать им по камням, щедро разбросанным вокруг, прислушиваясь и медленно продвигаясь вперед.

– Ты что? – стыдясь поведения брата, оглянулся по сторонам Умар. – Люди смотрят. Опозорить себя хочешь?

Но Мурат продолжал свое нелепое занятие, чутко прислушиваясь к гулу.

Скрипнула калитка, и на улицу вышел Дахцыко. Был он бледен и пристально следил за действиями Мурата. Аульчане, усмехаясь, укоризненно качали головами. Лишь один Урузмаг невозмутимо ковылял рядом с Муратом.

Вдруг председатель сельсовета повторно стукнул булыжником о плоский камень, вслушался в стук, еще раз ударил. Гулкий отзвук подтвердил догадку, и Мурат поднял на Тотырбека сияющее лицо...

– Помоги-ка, – сказал он, отбросил в сторону булыжник, которым стучал, потер ладонью о ладонь и, уцепившись за край плоского камня, с силой двинул его в сторону...

Взору сбежавшихся аульчан открылась глубокая яма, откуда пахнуло кукурузным зерном...

– Ух ты! – восхищенно вырвалось у Урузмага. – Тайник! Под ногами прохожих! Ни за что бы не догадался!..

Мурат опустил ногу в яму, спрыгнул и попросил:

– Подайте мне мешок.

– В этих ямах наши предки много веков назад прятали зерно от полчищ хромого и свирепого Тамерлана, – сказал Хамат.

– А еще раньше и от монголов, – добавил Иналык.

– Расчет был прост: кому придет в голову, что тайники находятся под ногами? Эти ямы многих горцев спасли от голодной смерти...

– Позавчера захожу к ним, а они меня лепешкой угощают, – выглянув из ямы, оживленно рассказывал Мурат. – Ну я и понял, что есть у них зерно, есть!..

Через полчаса рядом с тайником стояли семь мешков, набитых кукурузой. Восьмой был полон наполовину... Выбравшись из ямы, Мурат приказал Тотырбеку:

– Иди, запрягай арбу.

– Ты все мешки отвезешь в Алагир? – спросил Хамат и упрекнул: – Дахцыко и его хозяйку оставляешь без муки.

– У него наверняка еще где-то тайник имеется, – возразил Мурат.

– А если нет? – повысил голос Хамат и потребовал: – Один мешок оставь!..

– Не спорь с ним, уважаемый Хамат, – бессильно махнул рукой Дахцыко. – Он до власти дорвался. Теперь ему до нужд людей дела нет. Он даже наш хороший обычай гостеприимства против нас же повернул.

– Как ты смеешь? – рассердился Мурат. – О совести говоришь? А сам от народа зерно прячешь в тайниках, в которых наши предки утаивали хлеб от врагов. Слышишь, от врагов!..

Дахцыко нахмурился, с горечью сказал:

– А почему ты не подумал о том, какие чувства бурлили у меня в груди, когда я пошел на такое? Да, голодный желудок песен не любит. И если я использовал то, что горцев от монголов да турок спасало, значит, дальше уж нам некуда податься...

... Когда на загруженной зерном подводе Мурат отправлялся в Алагир, Урузмаг попросил:

– Купи мне, пожалуйста, замок. Ну, которым закрывают двери...

***

Мурат толкнул дверь в кабинет Кокова и встретил взгляд сидевшего за столом Дауда.

– Где начальник?

– А тебе что? – вновь углубился в бумаги секретарь.

– Я там излишки зерна привез, – и не удержался, похвалился. – Досрочно. На целый день раньше...

– Хорошо, иди. Сейчас выйду.

– А скоро придет товарищ Коков? – спросил Мурат. – Я хотел бы, чтоб он сам принял зерно.

– Его не будет, – коротко ответил Дауд.

– А завтра?

– И завтра не будет, – повысил голос секретарь. – И вообще – не будет.

– Его сняли с работы?

– Он сам ушел, – стал терять терпение Дауд.

– На другую работу?

– Ушел туда, откуда нет возврата.

– Умер?! – ахнул Мурат.

– Застрелился.

– Из-за кого? – недоумевал Мурат.

– Из-за нэпа.

– Кто этот нэп?

Дауд поднялся и, прищурившись, процедил сквозь зубы:

– Новая экономическая политика. Как уяснил, что это возврат к прошлому, товарищ Коков пал духом и... застрелился... Паникер слабохарактерный, – выругался он...

***

Я рассказываю тебе, Алан так, как было, ничего не придумывая. Не желаю ни приукрасить свои дела, ни очернить Тотикоевых и Кайтазовых, хотя я и вижу в твоих глазах, племянник, недоумение: как, мол, ты, дядя, прославленный герой гражданской войны, мог так поступать... Тебе и твоим сверстникам, сидящим в теплой комнате, сытым и довольным жизнью, начитанным, легко рассуждать о совести, справедливости, человечности и смотреть на нас с укоризной, будто мы не имели сердца и были извергами... Нет, и у нас душа болела, и каждая пролитая из-за наших поступков слезинка оставляла внутри рубцы...

***

... Тимур вновь приехал в Хохкау. Мурат собрался выслушать очередные указания Дауда, но милиционер, несмело улыбнувшись, сказал:

– Из Владикавказа звонил Скиф Кайтиев. Он сообщил в Петроград и Архангельск, что ты жив-здоров. Оттуда пришло приглашение тебе, уважаемый Мурат, просят принять участие в праздновании юбилея Октября...

– Поездка во время уборки урожая?! – Мурат гневно взмахнул головой. – Как можно?

– Кайтиев считает, что тебе не следует отказываться. Твоя поездка – это СОБЫТИЕ! – поднял указательный палец вверх Тимур. – ПОЛИТИЧЕСКОЕ!.. Так говорит Скиф. А урожай и без тебя уберут. Кайтиев пошлет и сопровождающего...

Мурат хотел дать жесткий отказ, но тут почувствовал, как в груди защемило. Это происходило всякий раз, когда он вспоминал Зарему... Его же приглашают в Петроград!.. Значит, он сможет повидаться с Заремой?! Как она там? А вдруг нуждается в его помощи?

– Когда? – с трудом выдавил из себя.

– В дорогу? – догадался Тимур. – В конце октября...

... Пройдя в заставленный табуретками с шипящими примусами коридор, Мурат постучал в ближайшую к выходу дверь. Она распахнулась. На пороге стояла уже немолодая русская женщина в вязаной кофте и шерстяном платке, накинутом на плечи, а из-за ее спины выглядывали любопытные глазища... Тамурика!..

– Мария, это же Мурат! – услышал он восклицание, и Зарема, выскочив в коридор, ткнулась лицом в грудь нежданному гостю...

Комната была большой и холодной.

– Вот, привез вам гостинцы, – произнес Мурат растерянно...

Не успел он опустить на пол мешок, как Тамурик накинулся на него. Да и Зарема, и Мария, выловив из мешка пирог, тут же разломали его на части и, смеясь, стали жадно жевать все еще вкусно пахнущий, несмотря на долгий путь, цахараджин.

– Прости, – пробормотала Зарема, – но очень уж мы проголодались.

– Не дотянули наши гроши до дня зарплаты и стипендии, – пояснила Мария. – Деньги у нас быстро улетучиваются.

Жуя и проглатывая еду, Зарема, Мария и Тамурик при появлении из мешка, казавшегося бездонным, сыра, говядины, курицы, лука – и чего там еще уложили заботливые руки матери Мурата – радостно вскрикивали...

– Вы как волшебник, нежданно-негаданно появившийся как раз в тот момент, когда нам очень нелегко, – сказала Мария.

Потом они сидели втроем, а Тамурик носился по комнате. На столе величаво отсвечивал медными боками гордость и единственная ценность Марии – пятилитровый самовар, вперемешку лежали пироги, мясо, лук, кинза, доставленные из Хохкау, петроградские бублики. Мурат не сводил глаз с Заремы. То ему казалось, что она ничуть не изменилась, а то вдруг отдельный жест, мельком брошенный взгляд делал ее незнакомо-отчужденной.

Мурат признался Марии, что поразился смелости Заремы, которая, не зная языка, с ребенком на руках отправилась в далекий и чужой, холодный и голодный край, где не было ни одного знакомого человека, к которому можно было бы в тяжелую минуту обратиться за помощью. Зарема, посмотрев ему в глаза, сказала, что сама была поражена тому, с какой теплотой и заботой относились к ней, горянке, знавшей по-русски лишь два слова – «здравствуй» и «спасибо», к ее сынишке, настороженно поводившему глазами из стороны в сторону, случайные пассажиры поезда, не на одни сутки застревавшего безо всякой видимой причины в чистом поле. Уже в те месяцы каждое новое знакомство убеждало ее, что она неверно судила о людях, – они отзывчивы и доброжелательны...

Мария поведала Мурату, как Зарема и Тамурик оказались в ее большой, холодной и пустой комнате.

... Ее начальник, секретарь Петроградского горкома партии Николай Петрович Гринин стремительно вышел из кабинета, бросив ей на ходу:

– Мария, я на митинг...

Направляясь к двери, он мельком посмотрел в сторону дивана и, увидев горянку в темном до пят платье из грубого домотканого материала, чьи жгучие глаза испуганно выглядывали из-под платка, а руки теребили отощавший за дорогу узелок, и сонного малыша в тяжелой шапке и чувяках, враз остановился.

– Кто такие? – удивленно спросил он.

– Привели сюда, – объяснила Мария, – говорят, вроде с Кавказа.

Гринин присвистнул. Зарема провела рукой по платку, освободила пухлый подбородок и неуверенно произнесла:

– Здравствуй.

– Здравствуй, – охотно поприветствовал ее Гринин и потрепал рукой мальчонку за щеку. – Я слушаю тебя, женщина Востока.

Зарема опять тихо произнесла заученное:

– Здравствуй.

– Бог ты мой! – всплеснула руками Мария. – Мы уж с тобой целый час только и делаем, что здороваемся!

– Опять ты бога вспомнила, Мария! – сурово отчитал Гринин. – Женщина освобожденного Востока подумает, что ты веришь в бога и чертовщину.

– Не подумает, – обиделась секретарша. – Не понимает она по-русски!

– Это правда? – уставился на горянку Гринин. – Ну, отвечай же, – улыбнулся он ей, подбадривая голосом и руками. – Говори.

И Зарема осмелела, старательно выговорила:

– Товарищ, здравствуй!

– Ну и ну, – повел плечами Гринин. – А чего же ее привели сюда?

– А куда ее вести? – спросила огорченно Мария. – Приучили: чуть что, давай в горком! Попутчик по поезду привел ее, оставил и ушел. Разбирайтесь, мол, сами...

– Как же мы с тобой потолкуем? – озадаченно спросил Гринин и вдруг закричал, показывая на горянку: – Вот тебе наследие старого мира, Мария! Уйма языков, а переводчика – нет! Надо создавать свой единый, революционный язык!

– Не кричите, мальчонку напугали, – замахала Мария на него руками.

Малыш уже не дремал. Прижавшись к матери, он сердито поглядывал на кричавшего мужчину. Гринин, стараясь ободрить мальчишку, улыбнулся. Зазвонил телефон. Мальчик тотчас перевел взгляд на стол, ища, кто это там издает эти странные звуки.

– Иду, иду, – выслушав по телефону упреки, вымолвил Гринин. – Разговариваю с женщиной Востока, да она по-русски не говорит... Вот так и разговариваю! – спохватившись, закричал в трубку: – Погоди, Петров! У тебя же работает армянин... Да-да, он, – он повернулся к Зареме. – По-армянски понимаешь?

– Вроде на грузинку смахивает, – неуверенно предположила Мария.

– А грузин нет у тебя? – спросил в трубку Гринин. – Задача... Ну хорошо, не злись, сейчас прибуду! – он положил трубку и спросил у секретарши: – И никакого документа?

– Сейчас спрошу, – спохватилась Мария и подошла вплотную к горянке: – Документы есть у тебя? Ну, паспорт? Справка? Тоже нет? Удостоверение личности? Пропуск? Письмо, в конце концов?

– Письмо! – обрадовалась Зарема знакомому слову. – Письмо! – Она заторопилась, положила сверток на диван, поспешно развязала узел, достала чурек, чеснок, белоснежный кругляш осетинского сыра... Разложив свое нехитрое хозяйство, горянка наконец достала из-под самого низа свернутый вчетверо листик, протянула Николаю Петровичу, но, застыдившись помятой бумаги, положила ее на бедро, провела ладонью по ней и только после этого отдала Гринину. – Письмо от большевика товарища Кирилла! – заученно произнесла она.