Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 51 страниц)

VI
Утренний прием короля

На часах в обширном вестибюле Лувра пробило восемь. Хотя был только конец сентября, но в комнате царила почти совершенная темнота. Занавеси на окнах, выходивших на террасу, были наполовину задернуты, и скудный дневной свет, проникавший в комнату, мало помогал освещению вследствие поднимавшегося с Сены утреннего тумана. В полумраке вестибюля, при свете готовой угаснуть тяжелой серебряной лампы, стоявшей на богато украшенном столе, можно было различить фигуры четырех мужчин. Двое из них дремали в мягких креслах; двое других подсматривали в замочную скважину высоких двустворчатых дверей, ведших в галерею с маленькой при ней передней. Всем, направлявшимся с главной лестницы в королевские покои, неизбежно надо было пройти через эту галерею.

С первого взгляда можно было заметить, что это были придворные лакеи его величества короля Людовика XIV. Продежурив ночь в передней своего повелителя, они ожидали условного знака, чтобы отворить двери галереи; этот знак подавал обыкновенно старший камердинер, как только его величество изволил вставать с постели.

Во всем этом не было бы ничего удивительного, потому что в королевских дворцах лакеи всегда дежурят ночью в передней, а камердинер подает знак о пробуждении монарха. Но в 1664 году при дворе Людовика XIV все происходило не так, как в наше время в большей части дворцов.

Момент пробуждения Людовика XIV был для многих важным, даже критическим моментом, и мы увидим далее, – почему.

– Подойди поближе, Франсуа, – сказал товарищу один из смотревших в замочную скважину. – Посмотри, сколько уже народа набралось в галерее.

– Верно, – хихикнул другой. – И как все они теснят друг друга и как улыбаются! Просто не верится, что здесь и герцог де Лассаль, и Лонгвиль, и Беврон, и надменный Лайярд; вот только что вошел маркиз д’Эффиат. Погляди, как боязливо смотрит на дверь граф де Фиеск, как будто возможность проникнуть в спальню короля принесет ему миллион.

– Ты еще ничего не понимаешь, ты – еще слишком юный gentilsihomme des bas de soie[6]6
  Так назывались лакеи Людовика XIV.


[Закрыть]! – сказал первый. – Поэтому тебе простительны такие суждения. Действительно быть рано утром принятым французским королем Людовиком и пользоваться милостью присутствовать при торжественной минуте, когда его величество изволит подняться с постели, – это стоит дороже миллионов. Это – верная мерка королевской милости для наших придворных. Кто три раза не был допущен к королевскому вставанию, тот может быть уверен, что сделал что-то такое, за что его величество имеет причину гневаться на него.

– Это – правда, – ответил поучаемый. – Мне всего только два раза пришлось быть утром на службе в передней, и я ни о чем подобном не думал. Но разве так и должно быть? Разве необходимо, чтобы его величество на глазах всех придворных вставал с постели и менял белье? Не могу это понять! Скажу откровенно, мне это было бы в высшей степени неприятно. Я – простой слуга, но, меняя белье, всегда запираю свою дверь на задвижку.

– Этикет! Этикет! Ты еще не понимаешь этого, дорогой мой, – сказал старший лакей.

Вдруг невдалеке раздался резкий, пронзительный свист. Лакеи стремительно бросились к своим местам. Двери с шумом распахнулись, и в комнату вошел Бонтан, первый камердинер короля. Среднего роста, изящно сложенный, с приветливым лицом, сразу располагавшим всех в его пользу, он был одним из влиятельнейших людей того времени. Своенравный, упрямо державшийся раз принятых решений, презиравший права своих противников, Людовик XIV, однако, почти всегда благосклонно относился к просьбам своего камердинера. К чести Бонтана, он, как свидетельствует история, не только никогда не злоупотреблял своим влиянием, но многим помог, осушил много слез и не раз удерживал короля от чересчур быстрых решений.

Он вошел со словами: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”, – затем вынул из грудного кармана какую-то бумагу и расправил дорогие кружевные манжеты, так как, несмотря на ранний час, на нем уже был элегантный и изысканный костюм.

Вслед за возгласом Бонтана лакеи распахнули двери в галерею. Толпа знатных кавалеров наполнила длинный коридор.

Как только двери были отворены, один из лакеев громко повторил слова Бонтана: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”. Тотчас же наступила торжественная тишина. На пороге широко раскрытых дверей показался Бонтан с бумагой в руке. Сделав короткий, вежливый поклон, он громко произнес:

– Его величеству угодно было приказать, чтобы при сегодняшнем вставании благоволили присутствовать следующие знатные кавалеры и благородные дворяне – граф Граммон, граф Виронн, герцоги Ленгвиль, Рошфуко и де Кандаль; дворяне Бутвиль, Тюренн, д’Арси, де Мора и Пюисье. После вставания его величество изволит приветствовать господ кавалеров и дворян.

С гордой, торжествующей улыбкой прошли вызванные через королевские покои до самой спальни. Бонтан передал бумагу красивому дворянину, находившемуся в галерее еще до открытия дверей. Это был не кто иной, как уже знакомый нам Антуан де Пегилан, осыпанный королевскими милостями, предназначенный к высокому положению, пользовавшийся влиянием в качестве любимца и уже носивший титул графа де Лозенн; редкий из членов его рода так быстро получал возможность окружить свое имя такими почестями и отличиями.

Назвав еще раз имена всех приглашенных к королевскому вставанию, граф Лозен обернувшись сказал:

– Кавалер Воронова Клюва, исполняйте свою обязанность.

От толпы немедленно отделилась сотня дворян. Все они носили красные бархатные плащи, похожие на плащи герольдов; на груди виднелся окруженный золотыми лилиями вензель короля, а под ним – орден Святого Духа, богато и изящно вышитые золотом. В правой руке у каждого была алебарда, клинок которой был заострен на подобие птичьего клюва, вследствие чего эти гвардейцы и носили название gentilshommes au bes de cordin. Этим избранным отрядом командовал Лозен.

Впереди всех шли сто алебардщиков, за ними – Лозен, сзади всех следовали приглашенные к королевскому вставанию. Не удостоившиеся приглашения удалились недовольные, с твердым намерением на следующее утро опять явиться во дворец.

Пройдя три или четыре обширных покоя, превосходивших один другой в роскоши отделки, процессия достигла кабинета короля, где один из дворян немедленно стал на часах возле письменного стола, заваленного бумагами. Впрочем здесь всякий мог бы смело рыться, потому что великий король неохотно занимался чтением или письмом. Дворяне выстроились плотными рядами перед дверями королевской спальни. Граф Лозен приблизился к дверям, осторожно постучался и отступил на шаг. Тогда дверь бесшумно отворилась, и в ней показался второй камердинер, возвестивший вполголоса:

– Его величество изволит ожидать господ дворян.

Двери распахнулись настежь, и счастливцы с Лозеном во главе, вступили в святилище. Спальня короля находилась в конце длинного ряда комнат, выходивших на Сену. Это была угловая комната с видом на разводной мост, где некогда с раздробленной головой упал гордый маршал д’Анкр, пораженный пулей Витри, и окончательно испустил дух под ударами клинков телохранителей Людовика XIII. Под окнами шла терраса, украшенная статуями и растениями, так что весной и летом у короля перед глазами всегда была зеленая листва. Этой террасы уже давно нет, и на ее месте тянется Луврская набережная.

Внутреннее убранство королевской спальни было просто, но великолепно. Стены были задрапированы портьерами из тяжелой шелковой материи. Их поддерживали лавровые ветки из золоченой бронзы, образовавшие посреди комнаты, под самым потолком, нечто вроде беседки, из которой в виде шатра ниспадал богато вышитый полог. Перед кроватью была белая мраморная баллюстрада, увешанная изящными коврами. Здесь стоял золотой умывальный прибор короля; на маленьком столике из сандалового дерева с инкрустацией из слоновой кости, золота и перламутра находились мыло и разные эссенции; на табурете лежали полотенца.

Когда дворяне вошли, в комнате царил полумрак, усиливавшийся от еще мерцавшего ночника. Тем не менее все сделали глубокий поклон по направлению к тому месту, где находилось королевское ложе.

– Отдерни занавеси на окнах, Бонтан! – раздался голос монарха.

Первый камердинер раздвинул занавески, и в комнату проник дневной свет. Второй камердинер, Кост, с низким поклоном откинул полог у постели, и только теперь увидели дворяне покоящегося монарха.

Снова был сделан глубокий, безмолвный поклон, а затем наступило несколько мгновений, полных ожидания. Людовик приподнялся наполовину, опираясь правой рукой на столбик кровати. Утренние лучи осветили прекрасные, истинно королевские черты его лица.

Молодому королю шел тогда двадцать шестой год. Его лицо выражало приветливость, силу, величие и какое-то упрямство, придававшее, однако, ему необыкновенную прелесть. Действительно нельзя было найти другого человека с такой печатью величия на челе, какой природа одарила Людовика XIV. Дворяне с обожанием глядели на своего красивого государя.

Окинув взглядом вошедших, король отбросил одеяло, сел, спустив свои стройные ноги через край постели, затем ласково, но снисходительно кивнул всем головой и сделал рукой знак приветствия. Потом он встал. Камердинеры поспешили к нему с шелковым шлафроком, который держали за рукава. Быстро взглянув опять на присутствующих, король позвал:

– Граф Виронн, не угодно ли Вам помочь мне одеть шлафрок?

Виронн поспешил к королю, сопровождаемый завистливыми взглядами. Но счастье улыбнулось не только ему.

– Герцог де Лонгвиль, помогите графу, – сказал король.

Лонгвиль вошел за баллюстраду. Камердинеры подали ему правый рукав шлафрока, а Виронну – левый, и, когда король просунул в рукава, кавалеры с глубоким поклоном отступили на свои места. Затем король вызвал де Бутвиля и Тюренна, и они надели ему чулки. Герцоги де Рошфуко и де Кандаль накинули на короля рубашку; д’Арси, де Мора и Пюисье держали умывальные принадлежности и подавали в золотом кувшине воду, а герцог де Граммон собственноручно застегнул королю подвязки.

По окончании всех этих церемоний король проследовал к креслу, где один из состоявших при гардеробе короля приступил к сложному делу возложения на королевскую шею украшавшего ее кружевного галстука. Пока разыгрывалась эта сцена с одеванием, король поочереди подзывал к себе присутствовавших дворян, разговаривал с каждым из них и нередко сопровождал свои слова какой-нибудь милостью, отличием или привилегией.

Когда галстук был завязан, вошел парикмахер и причесал короля “маленькой прической”. Людовик не любил по утрам слишком долго задерживать дворян в галерее и передней, а потому ограничивался тем, что проходил между рядами ожидавших его с полузавитыми локонами. Когда прическа была окончена, король поднялся со своего места и стоя выпил чашку бульона, которую Бонтан подал ему на золотой тарелке. Эта чашка была подарком Мазарини, который приказал переделать ее для короля из сосуда работы Бенвенуто Челлини. Она была из чистого золота и украшена королевским вензелем, а нижний край был усеян бриллиантами. Прежде чем Людовик поднес чашку к губам, граф Лозен, как первый из приближенных к королю дворян, отведал бульон предназначенной для этого ложкой.

Отдав чашку, король надел шляпу с плюмажем и направился к дверям, которые в ту же минуту настежь распахнулись перед ним. Пройдя мимо стоявших шпалерами гвардейцев, он, наконец, вошел в галерею. Вся церемония состояла в том, что король приподнимал шляпу, проходил галерею по правой стороне и возвращался по левой, удостаивая некоторых из присутствующих коротким разговором, затем снова приподнимал шляпу и следовал обратно в свою спальню в сопровождении всех присутствовавших при королевском вставании.

Отпустив их, король позвал своего второго камердинера, Коста, приказал снять с себя богато вышитое платье, снова облекся в шлафрок, бросился на кушетку, а затем, вынув из-под кружевного жабо серебряный свисток, свистнул. В те времена не было еще настольных колокольчиков, и для того, чтобы позвать прислугу или подчиненного, прибегали, по старому обычаю, к помощи свистков.

В комнату вошел Кост.

– Мне нужно графа Лозена, – сказал король.

Кост вышел в переднюю, а вместо него явился граф.

– Антуан, – сказал король, – вчера я просил тебя принести рисунки для версальского праздника. Ты принес их? Где они?

– В кабинете Вашего величества, в красном портфеле, возле кресла, в котором Вы, Ваше величество, всегда обдумываете решение трудных вопросов. Не прикажете ли, Ваше величество, принести портфель сюда?

– Нет, пусть лежит там. Если придет Кольбер, я должен буду работать, – произнес король с плохо скрытым неудовольствием. – Тогда и без того увижу их. Ну, какие новости при дворе? Будет сегодня вечером собрание?

– Ее величество вдовствующая королева назначила играть в карты и надеется, что Вы, Ваше величество, осчастливите общество своим присутствием.

Король вздохнул.

– Будут ли представлены новые лица? Танцевать, значит, не предполагается?

– Нет, государь, будут только карты. Должны представляться две дамы, уже представленные гофмаршалу и намеревающиеся увеличить собой число блестящих особ при нашем дворе.

– Вот это прекрасно! Но кто же эти новые звезды? Герцогиня действительно уже говорила мне об одной из них. – Под “герцогиней” король всегда подразумевал свою скромную возлюбленную – Лавальер. – Это – не мадемуазель де ла Мот Уданкур?

– Да, государь, очаровательная дама.

– А кто же другая? Я припоминаю, что ее величество королева желала иметь еще одну придворную даму. Называли различных дам, предоставляя мне решить, которую из них удостоить такой чести. Однако я предоставил выбор на усмотрение ее величества королевы. Кто же эта счастливица?

– Если дама, на которой остановила свой выбор ее величество, будет осчастливлена и Вашим милостивым согласием, государь, то при нашем дворе появится одна из красивейших женщин на свете. Да, я беру на себя смелость утверждать, то мы можем гордиться, имея среди нас одну из очаровательнейших красавиц нашего века, если она удостоится чести принадлежать к нашему двору.

Король с любопытством прислушивался.

– Ты подстрекаешь мое любопытство. Кто эта дама? Видел ли я ее?

– Вероятно видели, государь, но только мельком. Ваше сердце, полное доброты и теплого чувства, всегда бьется только для одного предмета, и этот один предмет так наполняет его, что посторонние или новые явления проходят для него почти бесследно.

Комплимент оказался не из тонких, так как всякому в Париже было известно, что до возвышения Лавальер король уже восемь раз менял возлюбленных en titre и что ни одно качество не было так чуждо его характеру, как постоянство в любви. Тем не менее любимец был награжден благосклонным взглядом повелителя, охотно слушавшего лесть и любившего, когда его превозносили до небес.

– Очень возможно, что я не обратил на нее внимания, – сказал он. – Но кто же она?

– Атенаиса, маркиза де Монтеспан.

– Дочь нашего герцога? Та самая, которую я в прошлом году обвенчал с маркизом Анри де Монтеспан? Я уже слышал о ней… Но от кого же? Когда?.. Так это – она?

– Она самая, государь. Она является ко двору по особенному желанию ее величества. Сама маркиза не питает решительно никаких честолюбивых планов.

– Это мне очень нравится. Ах, теперь я вспоминаю, что видел ее, и, если не ошибаюсь, несколько дней назад мне рассказывала о ней герцогиня. Кажется, она хвалила веселый характер маркизы, а королева – добродетельное и чистое сердце. Не могу, однако, сказать, чтобы меня поразила красота этой дамы.

– Может быть, это произошло по той самой причине, о которой я упоминал; в противном случае Вы, Ваше величество, как тонкий знаток женской красоты, наверное, отличили бы Атенаису де Монтеспан, – сказал Лозен, искоса поглядывая на короля и намеренно подчеркивая каждое слово.

– Может быть, – спокойно ответил Людовик. – Но как случилось, что маркиза только в этом году появилась в придворных кругах? Отчего она не показывалась раньше?

– Когда ее отец, герцог де Мортемар, был назначен губернатором Орлеана, вся семья последовала за ним. Герцог принимал участие в собраниях пэров в залах Лувра, но последние дни жизни его преосвященства кардинала Мазарини не благоприятствовали расцвету юной красоты; поэтому герцог решил оставить семью в Орлеане. Маркиза еще до своей свадьбы привыкла вращаться в лучших кругах. Так она усердно посещала отель д’Альбрэ. Все увлекаются обхождением этой блестящей умом женщины; она великолепно умеет поддерживать разговор и очень остроумна; в ее семье ум и богатые способности были всегда обычными качествами, так что существует даже поговорка: “Умен, как Мортемар!”. В обществе маркизы невозможно соскучиться.

– Вот как? – протянул король. – Это – дивное качество. – И в его тоне как будто слышалась досада, что ему иногда приходится испытывать неприятную скуку. – Каким образом случилось, что маркиза только теперь вступила в брак? Меня удивляет, что при богатстве и положении ее отца она не вышла замуж гораздо раньше.

– Маркиз де Монтеспан вскоре после обручения запутался в весьма неблагоприятных семейных обстоятельствах, и до такой степени, что его брак был надолго отложен, даже казался почти невозможным. Но, несмотря на это, молодые люди остались верны взаимно данному слову. Маркиз только в прошлом году вернулся с юга, чтобы украсить обручальным кольцом руку своей прекрасной невесты.

Король задумался, глядя в потолок, и слегка провел рукой по лбу.

– Кажется, Граммон недавно рассказывал мне, что много говорили о любовных приключениях молодой герцогини де Мортемар, и… кажется, Фронтенака?

– Государь! – воскликнул Лозен с притворным жаром, – кто смеет это утверждать? Я знаю семейство Мортемара; ведь это я по приказанию Вашего величества и его преосвященства вызвал герцога из его имения в столицу, и мне известно, что уже тогда между маркизом де Монтеспан и молодой герцогиней существовало прочное чувство, и маркизу де Фронтенак было бы трудно бороться с ним. Да и обе королевы не могли бы так живо интересоваться маркизой де Монтеспан, если бы на ее репутации было хоть какое-нибудь пятно; также и ее светлость герцогиня де Лавальер не принимала бы у себя дамы, которая чем-нибудь скомпрометировала себя. Ваше величество, Вы знаете из уст самой герцогини, что с некоторых пор маркиза де Монтеспан постоянно бывает у нее.

Король улыбнулся несколько злой улыбкой.

– Похоже, как будто ты очень интересуешься маленькой маркизой. Ты защищаешь добродетель, прославляешь красоту с пламенным воодушевлением, подобно юному Расину. Уж не оказалась ли маленькая придворная дама опасной для тебя? Для тебя, победителя во всяком бою?

Лозен пожал плечами и молча поклонился.

Король взглянул на часы и сказал:

– Кажется, скоро должен явиться Кольбер[7]7
  Жан Батист Кольбер – знаменитый государственный деятель, упрочивший французские финансы при Людовике XIV, проведший известную меркантильную систему и поднявший до цветущего состояния промышленность Франции, заложивший, так сказать, первый камень ее преобладания в Европе. Не зная увлечений, он обладал широким кругозором и привык ставить себе высокие цели, но в то же время был упрям и суров до жестокости.


[Закрыть]. Я не люблю, когда он велит докладывать о себе, точно хочет напомнить мне о моих обязанностях. Не могу сказать, чтобы этот мосье Кольбер представлял для меня веселое зрелище; но… это – большая сила! Доложи королеве-матери, что я приду на вечернее собрание, когда начнется игра. Ну, ступай! Мне надо ждать Кольбера.

Граф Лозен откланялся, а король отправился в свой рабочий кабинет. Придвинув кресло ближе к столу, он порылся в бумагах, потом обмакнул перо в чернила и принялся выводить какие-то буквы. Но это занятие скоро надоело ему. Он схватил красный портфель, в котором находилось расписание версальских празднеств, и так углубился в это любимое занятие, что не заметил, как дверь тихонько растворилась и к столу приблизился мужчина; несколько минут он молча рассматривал короля, потом слегка кашлянул. Король вскочил, захлопнул портфель, поспешно спрятал его в своем кресле и схватился за перо. Вошедший был его министр Кольбер, а король не желал, чтобы этот человек видел его праздным или занятым предметами, не касающимися государственных дел.

– Ах, Кольбер! – сказал Людовик. – Вы как раз застаете меня за работой. Подойдите ближе!

Глаза Кольбера быстро открыли давно знакомый ему портфель, красная обложка которого уже при входе в комнату бросилась ему в глаза. Он улыбнулся и спокойно ответил:

– Верно, что Вы, Ваше величество, были прилежны, но и я также не ленился. Вы работали на пользу Ваших современников, я же принес Вам, Ваше величество, кое-что для Вашего потомства. Здесь трактаты и договоры относительно приобретения Мартиники и Гваделупы. Если умеешь сберечь, то можешь, в случае необходимости, кое-что и истратить. Это правило известно и детям.

Король закусил губы. Он хотел было возразить, но, привыкнув уже к грубому тону министра, удовольствовался тем, что только молча, решительно посмотрел на него. Кольбер поклонился и молча положил перед королем принесенные им бумаги.

Между тем граф Лозен переходил двор Лувра.

“Кто бы это мог рассказать королю про Монтеспан? – спрашивал он себя. – Опять этот болтун-Граммон? Нет, она ему, кажется, понравилась. Все по-видимому клонится к тому, чтобы спихнуть Лавальер. Маленькая Монтеспан – такая особа, перед которой все прежние возлюбленные короля должны трепетать. Она – мне друг, следовательно семья Мортемар будет стоять за меня. С помощью Атенаисы можно твердо упрочить свое положение”.

Перейдя мост, он вошел в парфюмерную лавку под вывеской: “Лавьенн, цирюльник”.