Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

Морель подошел к Сэн-Круа и, отведя его в сторону, спросил:

– Сколько Вы заплатите мне, если я принесу Вам ту книгу?

– Назначай! – воскликнул Сэн-Круа.

– Хорошо! Вы дадите мне несколько склянок того эликсира, который Вы добудете; это – награда, которой я требую.

– Это немало. Я отдам тебе тогда свою тайну.

– Вы одни знаете знаки и умеете читать рецепты; мне нужно будет обращаться к Вам за эликсиром всякий раз, как он понадобится мне. Если Вы уступите мне часть эликсира, то я принесу Вам бумаги, из которых Вы узнаете, кто Ваши отец и мать, словом – тайну Вашего рождения.

– Ты можешь это? Благодаря тебе я узнаю, кто мои родители? Если ты дашь мне бумаги, то получишь капли.

– Я беру с Вас слово, господин де Сэн-Круа, – сказал Морель.

– Мы будем, наконец, иметь возможность отдохнуть от этой ужасной работы, – прошептал Сэн-Круа.

Морель, выйдя на улицу, радостно потирал себе руки.

– Ну-с, господин Лавьенн, – сказал он про себя, – Вы подделали мои образцы, но я перехитрю Вас и пущу в оборот еще лучшие товары.

* * *

Министр внутренних дел де Паллуо в полной форме ожидал в приемной Людовика XIV; под мышкой он держал целую книгу документов и, по-видимому, пришел по очень важным делам, так как у него был очень сосредоточенный вид и он вздрагивал всякий раз, когда хлопала дверь, ведущая в кабинет короля.

Наконец дверь отворилась; в ней показался очень изящный и нарядный господин и громко произнес:

– Господин де Паллуо, его величество король желает выслушать Вас.

Это был министр Лувуа; он только что доложил королю последние полученные им известия об успехах французских войск. Король присутствовал лично при открытии кампании, он сам руководил осадой Лилля, но любовь отозвала его оттуда. В обществе красивых женщин он забыл о войне и предоставил руководство армией генералам.

Однако, несмотря на все известия о победах, Людовик оставался серьезным; донесения не радовали его и он с беспокойством встретил Паллуо.

– Вы принесли мне важные донесения?

– К сожалению, Ваше величество.

– Значит, это – правда? Вы больше не сомневаетесь?

– Мы не можем больше сомневаться; в течение многих недель мы тщательно наблюдаем различные кварталы Парижа и повсюду получаем одинаковые результаты.

– Так Вы думаете, что тут действует целая организация?

– Без сомнения, Ваше величество: донесения ужасны. Позволяю себе напомнить Вам те смертельные случаи, которые не так давно произошли в “Отель Дье” и возбудили толки во всем городе; это были, очевидно, предвестники; несчастные, скончавшиеся в этой больнице, по определению врачей, пали жертвой заговора, направленного против подданных Вашего величества.

Взгляд короля принял испуганное выражение; он помолчал, а затем спросил:

– Что же Вы скажете на это, Паллуо?

– Если я употребил выражение “заговор”, то потому, что хотел этим сказать, что все эти несчастные умерли насильственной смертью. Их убил какой-то ужасный яд, не поддающийся определению врачей. Но кто дал им этот яд? Где эти мистические преступники и их таинственные лаборатории? Эти яды распространяются, очевидно, особыми агентами, которые без сомнения получают щедрое вознаграждение. Это ужасное бедствие царит не только в низших, но и в высших кругах. В семьях отец не доверяет сыну, а сын – отцу. Действие этих ядов не поддается никакому лечению. Богатый человек, еще совершенно здоровый сегодня, представляет собой завтра бездыханный труп, к великому удовольствию своих наследников. Две-три капли ужасного яда устраняют любого соперника…

– Постойте, Паллуо, – перебил его король, – Вы, кажется, рисуете все в слишком мрачном свете.

Паллуо вместо ответа достал из своих бумаг список лиц, погибших от неизвестной причины в небольшой промежуток времени. Король услышал известные имена, принадлежавшие к старейшим родам Франции. Это был как бы бич Божий, поразивший население Парижа.

Людовик, просмотрев список, отдал его Паллуо и мрачно сказал:

– Сегодня самый ужасный день моего царствования.

– Что же предпринять, Ваше величество?

– Вы еще спрашиваете? Употребите все средства, приложите все старания, чтобы разыскать преступников. Не жалейте денег, лишь бы раскрыть очаг этой заразы! Если убийцы будут найдены, то горе им! Им не будет пощады, как бы высоко ни было их положение, если даже короли всего света будут молить об их пощаде, – они будут казнены на Гревской площади.

Паллуо поклонился и глухо ответил:

– Слушаю!

Когда он вышел из комнаты, король в изнеможении опустился в кресло.

– Кто бы мог это думать? – воскликнул он, обращаясь к Лувуа. – Давно ли я говорил Сэн-Лорену, когда он рассказывал мне о преступных деяниях в Риме, что в Париже это немыслимо!

– Да, Ваше величество, а сам Сэн-Лорен, по слухам, также был отравлен.

– Не может быть!

– Пенотье, как говорят, давно добивался его места и получил его, – холодно ответил Лувуа.

Король изменился в лице и подошел к окну, чтобы скрыть свое волнение, а затем, быстро обернувшись, спросил:

– Неужели Вы думаете, что Пенотье?..

– Спаси Бог, – ответил Лувуа с холодной насмешкой, – он совсем на своем месте; да ведь к тому же почтенный контролер – друг графа Лозена.

XIV
Последние удары

К жертвам, которых таинственные силы свели в могилу, присоединилась еще одна. Последний из дома д‘Обрэ, Мишель, последовал за своим отцом и братом. Все удивлялись его таинственной смерти, но никто не осмеливался высказать свое подозрение вслух и обвинить маркизу Бренвилье, эту ужасную женщину, искусно прикрывавшуюся маской скромности и благочестия.

Смерть Мишеля д‘Обрэ совершенно освободила маркизу от оценки и сделало ее собственницей огромного состояния. Это был счастливый вечер. Мария, похоронив брата, в прелестном траурном наряде вошла в лабораторию Годэна. Ее возлюбленный был сегодня оживленнее и веселее обыкновенного. Он уже получил через Лашоссе известие о смерти Мишеля.

– Умер и замурован в склепе. Там лежат они все трое, препятствовавшие моему счастью! – воскликнула Мария. – Теперь ты мой, и мы будем счастливы!

Взоры ее прекрасных глаз с любовью и пылкой страстью остановились на Сэн-Круа. Последнему казалось, что эта женщина окружена каким-то огненным сиянием, что этот огонь пронизывает его насквозь и жжет до мозга костей, им овладел какой-то необъяснимый страх, когда маркиза, взяв бутылку, налила из нее вино в чашку и поднесла ему, говоря:

– Выпьем за новую победу!

Поручику казалось, что из пальцев маркизы исходят какие-то лучи, которые переходят в вино и превращают его в отраву, и он с отвращением оттолкнул чашу.

– Годэн, подумай, – сказала Мария со странной улыбкой, – ты будешь весь мой, совсем мой. Ты не смеешь отталкивать меня; ради любви к тебе я стала преступницей!

– Ты увлекла меня с собой в бездну, – воскликнул Годэн. – В парке Мортемар твои уста в первый раз прикоснулись к моим, и эти поцелуи погубили меня! Так мне было предсказано!

– Мой дорогой, мой любимый, не оставляй меня, – страстно воскликнула Мария, – в тот день, когда ты разлюбишь меня, мы умрем оба! – и Мария обняла своего возлюбленного.

– Любимая, прекрасная! – прошептал Годэн, прижимая свои дрожащие губы к белоснежной шее маркизы, и выпил вино из чаши, которую она подала ему – он больше ничего не боялся.

– Годэн, – прошептала Мария, – надо опять работать. Разведи огонь в своей печке и постарайся раскрыть тайну итальянца; ты должен нанести еще два удара.

– Какие? Опять смерть?

– Знаешь ли ты, что на теле Мишеля были найдены следы. Ты работаешь небрежно, Годэн.

– К чему же еще работать? Мы уже у цели!

– О, Годэн, ты считаешь, что мы уже достигли цели? Разве мы можем смело показаться вдвоем в Лувре или в Версале? Разве я могу пойти вместе с тобой к Монтеспан, которая отвергла меня, и сказать ей: “Вот, Годэн, он мой”? На что мне все богатства, приобретенные нашим искусством, если я не могу стать твоей женой?

Сэн-Круа побледнел. В его мозгу мелькнуло смутное предположение, но он не хотел оформить эту мысль и беззвучно проговорил:

– Но ведь ты не свободна, Мария. Если судьба не освободит тебя, то как ты можешь стать моей женой?

– Судьба? Она в наших руках, Годэн, – воскликнула маркиза, схватив его за руки. – Соберись с силами, усовершенствуй свои средства и освободи меня от Бренвилье. Ради тебя я убила своего отца и своих братьев; ты поклялся мне не щадить никого, кто будет помехой нашему счастью. Неужели же ты отступишь теперь, когда нужно порвать последние узы?

Сэн-Круа бросился в старое кресло, потом вскочил и, встав перед маркизой, воскликнул:

– Нет, это невозможно! Все, что хочешь, но только не это. Я должен убить твоего мужа? Никогда! Он – мой друг, мой собрат по оружию! Нет, Мария, я во многом виноват перед ним; он насильно ввел меня в свой дом, – Сэн-Круа дрожал, как в лихорадке, – нет, я не хочу быть Каином!

Маркиза скрестила руки на груди и, подойдя вплотную к Годэну, проговорила твердым голосом:

– Любишь ли ты меня, или это было только увлечение?

– Ты знаешь, что я люблю тебя и что я купил эту любовь ценой своей погибели.

– Хорошо! Я сама убью Бренвилье! Ради тебя я пойду и на это преступление, – сказала Мария.

Сэн-Круа стоял неподвижно, как бы окаменев. Он почувствовал, что холодные губы коснулись его лба, но не пошевельнулся. Придя в себя, он увидел, что он один в лаборатории.

Его мысли прояснились.

– Этого не должно быть! – воскликнул он, – она не смотрит ни на что, не обращает внимания на опасность. Хорошо же, я спасу Анри! – и он поспешил к шкафу и стал вынимать оттуда различные бутылки.

* * *

В замке Офмон царило необычайное оживление; его окна были освещены, у подъезда стояло несколько легких экипажей; из дома слышались пение, радостные возгласы и звон бокалов. В замке поселился маркиз де Бренвилье со своей прекрасной женой и принимал гостей.

Анри де Бренвилье был все тем же, как и раньше. Замок наполняла веселая толпа приятелей. Они весело кутили не обращая внимания на мрачные лица портретов предков, развешенных по стенам.

– Эй, Годэн, не будь таким кислым, – крикнул Бренвилье своему товарищу. – Ура, да здравствует наша дружба!

– Ура, – подхватила вся компания.

В эту минуту в зал вошла маркиза Мария; она держалась скромно, но с достоинством. Ее появление подействовало на кутящих как мановение волшебного жезла; они сразу успокоились и пошли ей навстречу.

– Господа, – сказала Мария, – почему вы замолкли при моем появлении?.. Это огорчает меня. Чем я заслужила это? Вы – так же мои гости, как и моего дорогого супруга! – и она протянула маркизу руку для поцелуя.

– Это – ангел, – пробормотал он.

– А, господин Рие, – сказала Мария, подойдя к одному из гостей, – что это Вас давно не было видно? А Вы, господин де Бранкас, – все тот же весельчак, как я вижу? – Затем она совершенно спокойно обернулась к Сэн-Круа, сидевшему на конце стола, и воскликнула: – Да это – поручик Сэн-Круа! Господи, я даже узнала Вас, мы так давно не видались.

– Я счастлив, что Вы еще не совсем забыли меня, – ответил Годэн.

– Я очень рада видеть Вас всех у себя, – воскликнула Мария, грациозным жестом указывая на присутствующих.

– За здоровье маркизы! – воскликнул де Бранкас, – ура, – ура!..

Общество все более оживлялось, царствовало полное непринуждение; только Сэн-Круа не принимал участия в общем веселье; его темные глаза зорко следили за каждым движением маркизы. Она взяла стакан с вином чокнулась с гостями, а затем вдруг вышла.

– Иди сюда, Годэн, – воскликнул маркиз, – ла Тремуйль будет держать банк. Да ну, иди! Чего ты уставился на дверь? Ну, пойдем! – и он схватил Годэна за рукав.

– Оставь меня, – ответил поручик, – я не стану играть!

– Какие глупости! Слушайте, Бретейль, помогите мне привести его; он, кажется, опять собирается любезничать с моей супругой!

Поручика притащили к игорному столу. Годэн весь дрожал; он ясно представлял себе, что в соседней комнате Мария капает в бокал свои ужасные капли. Этот праздник был организован по предложению Марии; она сама устроила свое мнимое примирение с мужем, щедро наполнив его кошелек. Годэн ничего не видел и не слышал; он продолжал играть совсем машинально; ему казалось, что маркиза стоит сзади него, рядом, ему чудилось ее лицо на каждой карте.

– Я проиграл все, что у меня было! – воскликнул он с деланным смехом, чтобы отделаться от игры и помешать Марии совершить новое преступление.

– Вот тебе деньги, – ответил маркиз, бросая ему кошелек с золотом.

– Подожди немного, – сказал Годэн и поспешно вышел из комнаты.

Марии нигде не было видно.

– Господи, Боже, – простонал Годэн, – где она? Она, верно, уже около него и дает ему отраву? Скорей туда!

Он бросился назад в столовую. Действительно Мария была там. Она стояла посреди гостей, а позади нее был слуга с подносом, уставленным высокими бокалами. Годэн не ошибся; ужасная минута настала: Бренвилье подносил к губам бокал, поданный ему женой.

– Друзья, за здоровье моей жены! – воскликнул несчастный.

У Годэна потемнело в глазах: он хотел броситься к маркизу и крикнуть ему: “Остановитесь!” – но перед ним очутилась маркиза. Ее глаза были устремлены на него, и Сэн-Круа, как бы зачарованный этим взглядом, не двинулся с места.

– Вы еще не взяли бокала, господин Сэн-Круа. Выпейте! – твердым голосом сказала Мария.

Поручик шатаясь пошел к гостям.

– Спокойной ночи, господа, – с очаровательной улыбкой проговорила Мария. – Завтра утром мы отправимся на охоту, я сама покажу Вам лучшие места, – и она грациозно поклонилась и вышла, бросив Годэну многозначительный взгляд.

Несмотря на все свое волнение, Сэн-Круа не потерял самообладания; как только маркиза вышла из комнаты, он подошел к столу, налил стакан воды и, осторожно вынув из кармана маленький пакетик, высыпал содержащийся в нем порошок в стакан; вода тотчас же приняла красноватую окраску.

– Будь, что будет, – прошептал он, – дело идет о спасении его жизни! – После этого он со стаканом в руке подошел к Бренвилье, который смеялся и шутил с одним из гостей, взял маркиза за руку и произнес: – Поди сюда!

– Сейчас, Годэн; пусти меня!

– Иди скорей, – шепнул Сэн-Круа, еще сильнее сжимая руку маркиза.

– Черт возьми, что такое? Простите, милейший Леон, этот сумасшедший Сэн-Круа… – и он вышел с Годэном в другую комнату. – Ну, что тебе надо?

– Выпей это, – сказал Годэн, подавая маркизу стакан.

– Ха-ха-ха, вода? Нет, милый друг!

– Пей; ради Бога выпей!

– Годэн, ты сошел с ума!

Сэн-Круа посмотрел на часы.

– Ты пил вино из высокого бокала четверть часа тому назад?

– Да, из тех бокалов, которыми обносила жена?

– Ну, да, теперь выпей вот это.

– Ничего не понимаю…

– Пей, говорят тебе! – закричал Сэн-Круа, сердито топая ногой, – если ты будешь много разговаривать, я насильно волью тебе это в глотку.

Лицо Бренвилье стало серьезным; он покачал головой и задумчиво проговорил:

– Что случилось? Ты какой-то необыкновенный! Но ты – мой друг, Годэн; давай мне стакан; ты не можешь замышлять ничего дурного против своего товарища. Дай, я выпью, – и с этими словами он залпом выпил стакан.

– Слава Богу! – прошептал Годэн, – один спасен.

Назначенная на другой день охота не могла состояться, так как маркиз де Бренвилье заболел; у него была сильная головная боль, сопровождавшаяся тошнотой, но к вечеру все прошло, и он мог выйти к гостям.

* * *

Никто не подозревал об ужасном происшествии, только маркиза и Сэн-Круа знали, какие страшные яды боролись в организме де Бренвилье. Мария не сомневалась в том, что ее муж спасен противоядием, данным ему Годэном, потому что иначе его уже не было бы в живых.

Мария сама работала, усовершенствовалась в своем искусстве и в познаниях почти не уступала Годэну. В нише старой стены замка она устроила себе небольшую лабораторию и там она хранила свои реторты, склянки и различные припасы.

– Ты хочешь спасти его, – шепнула она Сэн-Круа, когда он садился в экипаж, чтобы покинуть Офмон, – но я погублю его. Я должна достичь цели; Бренвилье должен умереть.

– Я спасу его, – ответил Годэн, – мои знания больше твоих; чем больше будут твои дозы, тем сильнее – мои средства.

XV
Ночная сцена

Маркиз серьезно заболел. Слабый и изможденный, он бродил из комнаты в комнату. Его кожа приняла землистый оттенок, волосы начали вылезать, его прекрасные зубы покрылись темным налетом, а глаза потускнели. Он витал между жизнью и смертью. Действие ядов, которые ему давала Мария, парализовалось противоядием Годэна.

По вечерам, когда после посещения Бренвилье Сэн-Круа сидел в своей лаборатории, им овладевал ужас.

Экзили приносил ему все новые известия о таинственных смертных случаях, об усиливавшихся розысках полиции, и беспокойство Годэна росло с каждым днем. Им овладело предчувствие какого-то грядущего несчастия. Он пытался молиться, но это не удавалось ему.

Почти каждый вечер он вынимал из шкафа резной ящик оригинальной старинной работы, в котором находились различные бумаги, доставал эти бумаги и усердно писал, причем горько плакал и стонал. Эти бумаги носили заглавие: “Моя исповедь”.

– Мать моя! – восклицал он. – Морель обещал мне показать ее. Пусть он получит свой эликсир, и тогда мой ужасный греховный путь будет окончен!

* * *

Прижавшись в угол кресла, снедаемый болезнью, сидел несчастный маркиз де Бренвилье. Все спали в доме, только он не мог сомкнуть глаза. Он уже давно не спал по ночам, и его ухо научилось различать малейший шум среди тишины. О, если бы он мог заснуть хотя бы на час!

В эту ночь им овладела какая-то странная дремота; он прислонил дрожащую голову к спинке кресла и опустил отяжелевшие веки. Но вдруг где-то раздался легкий скрип двери. Тогда маркиз повернул голову и увидел белую фигуру, которая неслышно ступала по комнате, как привидение; это была Мария.

Маркизу казалось, что он видит ангела смерти; но, узнав свою жену, он весь задрожал, волосы стали дыбом на его голове и он простонал:

– Опять!..

Мария странным жестом проводила рукой по стене, как бы ставя на ней какие-то знаки.

– Один, два, три, – шептала она, – этих я убила сама. – Потом рука замелькала с быстротой молнии и знаки стали следовать один за другим. – Четырнадцать, – тут ее рука остановилась, – это – еще не он, – продолжала шептать ужасная женщина.

Бренвилье не мог пошевельнуться; он хотел дернуть звонок, но не был в состоянии протянуть руку; он слышал слова жены, и ужасная истина мгновенно представилась ему.

– Она уже погубила трех, я – четвертый, – простонал он.

Мария схватила маркиза за руку; но им овладел панический страх; он откинулся на спинку кресла и не мог отвести взор от ужасного привидения. Мария провела рукой по его лицу, приложила ее к сердцу и прошептала:

– Он еще жив, спаситель действует умело, надо усилить средство! – и она отошла от кресла.

Тут маркиз овладел собой; в нем проснулся прежний солдат; он с невероятным усилием схватил жену за руку и хриплым голосом крикнул:

– На скамью подсудимых, ужасная женщина! Мария д‘Обрэ, ты выдала себя!

Маркиза с ужасным криком оттолкнула его: она проснулась. Ее глаза сверкали, как у затравленного зверя, а рука делала движение, как бы отыскивая оружие.

Бренвилье с трудом поднялся и, сжимая руку жены, прошептал:

– Убийца… дьявол!.. Я – твоя четвертая жертва! Я все понял. Годэн – твой сообщник. Но, нет, он спас меня в Офмоне! Боже милосердный, сжалься над ней и спаси меня!

Маркиза стояла не шевелясь, как прикованная.

Бренвилье сделал ей знак приблизиться и сказал слабым голосом:

– Уходи!.. Твой отец предсказывал это. Если бы он был жив, я у его ног вымолил бы прощение. Дай мне спокойно умереть, не давай мне больше никаких капель. Никто не слышал нас, никто не знает тайны этой ночи; я не выдам тебя.

Мария не поднимая взора, вышла из комнаты.

XVI
Преследователь

Лил сильный дождь. Невзирая на ужаснейшую погоду, по улице Лагарн шел какой-то человек; он несколько раз останавливался, плотнее закутывался в плащ и, наконец, завернул в пассаж, ведущий на улицу Серпан. Здесь он скрылся в воротах уже известного читателю кабачка.

В это же самое время в маленькой комнатке, прилегающей к лаборатории Сэн-Круа, сидели Морель и Лашоссе; последний был очень серьезен и сосредоточен. Между ними стоял простой стол, на котором горела тусклая лампа; весь стол был занят блестящими новыми червонцами. Морель делал красным карандашом какие-то заметки и вычисления на клочке бумаги.

– Значит, твою часть составляют четыре тысячи двести восемьдесят франков, – сказал Лашоссе. – Ты сосчитал?

– Да, все верно.

– Ну, бери и прощай!

Морель вынул большой ларец и стал прятать деньги.

– Ты окончательно решил оставить Париж и нас? – спросил он.

– Окончательно, – ответил Лашоссе, – я хочу только еще повидать Годэна и просить, умолять, заклинать его бросить эти темные дела. Потом я отдам бумаги одному человеку… и прощайте! Я знаю тихое местечко, где можно спокойно жить, думать и умереть. Здесь мне нечего больше делать; моя месть совершена.

– Но ты еще не сделал никакого употребления из тех бумаг. Может быть, ты уступишь их мне? Я мог бы…

– Собака, – закричал Лашоссе, вскакивая. – Ты хочешь опять изображать дьявола? Ты опять хочешь вымогать деньги? Ты будешь каждый день ходить к матери Годэна и дорого продавать свое молчание… Нет, мой милый, из этого ничего не выйдет! Бумаги останутся у меня! Кроме того я советую тебе держать свой проклятый язык за зубами, а то я достану тебя хоть на дне морском! Прощай!..

Лашоссе собрал свои деньги в мешок, а затем отошел в угол и, приподняв крышку большого, окованного железом, сундука, положил его туда. В эту минуту раздался сильный звонок, повторившийся два раза подряд.

– Это – Пенотье, – сказал Лашоссе; – он пришел к Сэн-Круа. Чтоб его черт побрал! Подожди, я сейчас приду! – и с этими словами он вышел.

Морель следил за каждым движением Лашоссе. В последние дни он обшарил всю тесную квартирку, чтобы отыскать, где Лашоссе прячет документы; он должен был найти эти бумаги, чтобы получить от Сэн-Круа взамен их драгоценный эликсир, от продажи которого он мог выручить тысячи. Морель тщетно прилагал все усилия, чтобы завладеть известной книгой; несмотря на то, что он часто ходил к итальянцу и Сэн-Круа подробно описал ему ее внешний вид, ему не удалось похитить ее.

Он поведал Годэну свою неудачу.

– Ничего, – ответил Сэн-Круа, – я могу обойтись и без книги, так как уже почти нашел секрет эликсира. Мне надо еще немного поработать; Вы получите его, когда принесете мне обещанные бумаги.

Сэн-Круа с большим рвением работал над эликсиром. Он стремился выйти из этого ужасного союза, хотел бежать за море, от ужасной маркизы Бренвилье, любовь с которой погубила его. С тех пор, как он каждый день видел перед собой ужасную, жалкую фигуру маркиза Бренвилье, им овладело жгучее раскаяние. Но, когда Мария обвивала его шею своей белоснежной рукой, он опять забывал свои добрые намерения. В жгучие минуты страсти она шептала ему:

– Приготовь эликсир; дочь аптекаря и Дамарр должны погибнуть. Неужели ты отступишь теперь, когда мы так близки к цели? Неужели же ты дашь Экзили восторжествовать над тобой?

Сэн-Круа повиновался. Он хотел доказать итальянцу, что может обойтись и без него. За склянку пагубного эликсира он должен был увидеть свою мать, а затем прощай все!

Итак, Морель знал, что может сделаться необходимым для Годэна, и решил попытать счастья другим путем. Лашоссе часто скрывался в лаборатории Сэн-Круа, выдававшего его за своего слугу. Бумаги, которые были так нужны Морелю, могли скрываться только здесь, в этой каморке, где жил Лашоссе. Как только последний вышел, Морель бросился к сундуку, а затем, вынув из кармана стамеску, просунул ее под крышку и стал открывать ее. Замок затрещал и крышка отскочила. Подобно гиене, разрывающей могилу, набросился Морель на сундук и начал перерывать все находившееся в нем, по временам бросая боязливые взгляды на дверь. В случае возвращения Лашоссе он решил защищаться, тем более, что был вооружен пистолетами; но минуты проходили, а Лашоссе не шел. Наконец на самом дне сундука Морель увидел знакомую связку бумаг. Схватив ее, он потушил лампу и, с пистолетом в руке, бросился вон из комнаты, невзирая на возможность столкнуться с Лашоссе. Зная каждый закоулок дома, он кратчайшим путем выбежал на двор и выскочил на пустынную улицу.

Лашоссе, проводив Пенотье, вернулся в свою комнату, но, отворив дверь и увидев, что там полная темнота, испуганно отскочил и крикнул:

– Морель!

Никакого ответа не последовало. Тогда Лашоссе поспешил на кухню за свечой. Войдя в комнату, он увидел страшный беспорядок; платье, бумаги и всякие вещи были разбросаны по полу, сундук был взломан. Лашоссе бросился к сундуку, надеясь, что Морель взял только деньги, но каков был его ужас, когда он увидел, что негодяй украл бумаги Сэн-Круа.

– Сюзанна, Сюзанна, – не своим голосом крикнул Лашоссе и в изнеможении упал на пол.

Однако он быстро вскочил, а затем, зарядив пистолеты и вооружившись ножом, стрелой вылетел на улицу и бросился в погоню за негодяем.

Морель направился на площадь Мобер, находившуюся недалеко, и, зная, что Сэн-Круа дома, постучался к нему. Годэн открыл дверь. Морель имел самый ужасный вид, с него ручьями лила вода; он был весь забрызган грязью, а его безобразное лицо было закрыто слипшимися от дождя волосами.

– Что такое? – с ужасом спросил Сэн-Круа, увидев Мореля. – Вас кто-нибудь преследует?

– Нет, – прошептал Морель, – нет. Готовы ли Ваши капли?

– Я надеюсь приготовить их сегодня ночью.

– Я принес Ваши бумаги.

– Морель! – воскликнул поручик. – Где они? Давайте сюда!

Морель вынул бумаги из-за пазухи и показал Годэну.

– Давайте сюда! – и, прежде чем Морель успел опомниться, Годэн вырвал у него из рук бумаги.

– Караул, – закричал Морель, – мои бумаги! Дайте мне раньше эликсир, а потом берите бумаги!

Годэн, крепко прижав к себе связку, пробормотал:

– Эликсир? Нет, теперь, когда я узнаю, кто мои родители и, может быть, увижу их, теперь я должен дать тебе эти ужасные капли? Нет, я не хочу больше распространять несчастье на земле! Я буду молиться… каяться! Прочь с дороги!

– Черт возьми, куда Вы? – воскликнул Морель.

– В лабораторию. Там кипят адские реторты, в которых изготовляются ужасные яды. Пусти меня!.. Я должен разбить эти дьявольские склянки, потушить печку! – и Годэн вне себя, оттолкнув Мореля, выскочил из комнаты и бросился вниз по лестнице.

– Мои бумаги, мои бумаги! – кричал вдогонку ему Морель.

– Ты получишь за них столько денег, сколько ты никогда и не видел, – ответил голос Сэн-Круа из темноты.

Морель видел, как он выбежал из дома и побежал по площади.

* * *

В это время Лашоссе под проливным дождем бегал по улицам; он откидывал падавшие на лоб волосы, сжимал кулаки и бежал дальше. Где найти Мореля? Лашоссе прежде всего бросился в известный нам кабачок на улице Симитьер, совсем измученный вошел в большую комнату и, бросившись на скамью, велел подать себе вина. Затем он снял шляпу и стал осматривать комнату. Однако Мореля нигде не было видно, за столами виднелось всего несколько человек. Недалеко от Лашоссе дремал грязный, некрасивый человек, все лицо которого было замазано сажей. По его виду можно было заключить, что это один из тех цыган, которые с обезьянами бродят по всему свету.

Лашоссе поспешно выпил вино и, бросив на стол деньги, спросил:

– Мореля нет?

– Нет, – ответил хозяин.

Лашоссе снова вышел на улицу.

– Где же я найду эту скотину, этого разбойника? – прошептал он. – Что делать? Где спасение? – продолжал бродяга, снова пускаясь в путь.

Как только Лашоссе вышел из кабачка, цыган встал и, подойдя к хозяину, спросил:

– Сколько с меня следует?

– Ничего, – ответил хозяин, низко кланяясь оборванцу.

Последний поспешил во двор.

– Наконец-то я нашел его!.. – пробормотал цыган, – уже десять дней я выслеживаю его и жду в этом кабаке, где он всегда бывает. Вероятно у него есть причины так скрываться.

Лашоссе со всех ног мчался по грязным улицам, не обращая внимания ни на лужи, ни на проливной дождь, но цыган неотступно следовал за ним.

Лашоссе дошел до улицы Сэнт-Антуан и остановился на перекрестке около большого дома, в котором оборванец узнал особняк герцога Дамарр. Он услышал, что Лашоссе издал особый свист и стал бегать около решетки, а затем попытался перелезть через забор. Когда это ему не удалось, он стал с яростью потрясать решетку и грозить небу кулаком.

Лашоссе прибежал к этому дому, сам не зная зачем; он думал найти или увидеть Сюзанну, хотел проникнуть к ней и предостеречь ее, но не мог найти калитку, так как дом тонул во мраке. Лашоссе еще раз ударил кулаком в стену и, громко крикнув: “Сюзанна, Годэн”, побежал дальше.

Цыган не упускал его из вида; он ясно видел перед собой движущуюся в тумане фигуру Лашоссе, и крик радости вырвался у него, когда последний направился к дому Гюэ.

Бродяга надеялся найти здесь Мореля; цыган не отставал ни на шаг.

Лашоссе дернул звонок, а когда появилась служанка, спросил ее:

– Морель дома?

– Потрудитесь пройти в его квартиру.

Цыгану нужно было узнать, куда пойдет Лашоссе.

– Я должен узнать, куда он денется, – пробормотал он, как вдруг увидел человека, закутанного в плащ, направлявшегося к дому Гюэ.

– Ренэ Дамарр, – позвал цыган.

– Кто там? – спросил Ренэ, так как это был он.

– Шш… – прошептал оборванец, – это – я, Дегрэ.

– Дегрэ? В таком виде? Что случилось?

– Открывайте скорей, Вас послало само небо. Я напал на след важного преступника.

Ренэ отворил дверь. Дегрэ вместе с ним проскользнул в сени и скомандовал:

– Несите скорей лампу!..

Ренэ позвал Аманду, которая принесла лампу. Послышался громкий стук.

– Слышите? Это – он, – сказал Дегрэ. – Спрячемся скорей под лестницу.

Они вошли в тень. По лестнице спускался какой-то человек; остановившись в сенях, он проговорил: “И тут его нет! Мне надо увидеть Годэна! Сама судьба хочет этого!” – а затем открыл дверь и вышел на улицу.

Ренэ и сыщик вышли из засады.

– Это – Ваш преступник? – спросил Ренэ.

– Ну да!

– Господи помилуй! Это – Лашоссе, наш прежний камердинер, он много лет служил у нас и внезапно исчез.

– Герцог, – серьезно проговорил Дегрэ, – я думаю, что мы не должны колебаться ни минуты и отдать этого Лашоссе в руки полиции. Это – мнимый дворянин де Ролатр, который был у Сэн-Лорена перед его смертью. Я видел его в церкви около Вашей матери; сегодня он бродил около отеля Дамарр. Он имеет какое-то таинственное отношение к Вашему семейству.

Ренэ побледнел и с испугом воскликнул:

– Милосердный Боже! Что делать? Моей матери угрожает какая-то опасность. Что предпринять?

– Спешить за этим Лашоссе, схватить его и посадить в тюрьму. Поспешим; он громко крикнул перед Вашим домом: “Сюзанна!”.

– Это – моя мать, – простонал Ренэ.