Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 51 страниц)

Маркиза смотрела на красавца пылающими глазами; он говорил с таким жаром, что на его щеках выступила краска, руки дрожали; он казался сильно взволнованным.

– Ах, граф! – нежно сказала маркиза, – зачем Вы не остались воином! Вы защитили бы меня с мечом в руке.

– К сожалению я – уже не солдат, маркиза. Желание моего семейства, суровая необходимость, долг, – все принуждало меня принять духовный сан, благодаря чему род Сэн-Жеран мог надеяться иметь в своей семье церковного духовника. Может быть, я еще украшу свой герб кардинальской шапкой… Но мое сердце осталось верно рыцарским чувствам, и если я уже не могу действовать мечом, то пусть мое слово будет подобно блестящему оружию; пусть оно говорит за Вас, чья судьба возбудила во мне живейший интерес и глубокое сочувствие; чей прекрасный образ я с восторгом вижу сегодня в первый раз… образ, одухотворенный слезами горя, успокоенный миром, царящим под этими сводами. Но разве Вы должны остаться здесь навсегда? Я спешу теперь в Рим и поговорю о Вас, о Ваших попранных правах у святого престола.

– Может быть, было бы лучше, если бы Вы избегали меня, – сказала Мария, бросая на него один из тех взглядов, перед которыми не многие могли устоять. – Вы слишком ревностно для духовной особы защищаете женщину…

– Не продолжайте! Я должен был видеть Вас! Ради этого я направил свой путь через Льеж. Я видел Вас… О, как я несчастен!..

Кровь бурно билась в жилах Марии; она протянула сквозь решетку свою прекрасную руку, а аббат тотчас же схватил ее и запечатлел на ней страстный поцелуй.

– Неужели я вижу Вас в последний раз? – прошептал он.

– Но, подумайте, ведь это – монастырь!

– Не могу ли я еще раз поговорить с Вами?

– Можете. О, верьте мне, Вы сегодня сделали меня счастливой, доказав мне, что еще есть сердца, сочувствующие несчастной женщине.

– Когда же я опять увижу Вас? – спросил аббат, крепко сжимая ее руку к своей.

– Приходите завтра, – сказала маркиза, – я скажу настоятельнице, что Вы привезли мне вести от моего мужа, что я хочу дать Вам к нему поручение и письмо. А теперь уходите: молитва кончилась, сюда сейчас придут инокини…

Она снова протянула аббату руку, а он, покрыв ее страстными поцелуями, тихо прошептал:

– Прощай, небесное создание!

Когда Мария отошла от решетки, ее грудь бурно волновалась, в глазах потемнело от прилившей к голове крови; ее рука горела, она еще чувствовала на ней пламенные поцелуи прекрасного священника.

– Он действительно не годится в аббаты, – прошептала она. – О, если бы он был свободен, он защитил бы меня. Как он красив! Дивно красив!

К ней подошла настоятельница.

– Аббат граф Сэн-Жеран привез мне известия от моего мужа, – сказала Мария, целуя руку настоятельницы, – могу я дать ему ответ на письмо? Он придет проститься завтра, в час вечерней молитвы.

Настоятельница молча кивнула головой.

Выйдя из монастыря, Дегрэ прошел дальше, по дороге в лес, а потом тихонько свистнул. Из-за кустов немедленно выглянули головы его сообщников.

– Ну? – спросил Сиар, выходя на дорогу.

– Сегодня я еще ничего не добился, – ответил сержант, – но завтра нам необходимо опять быть здесь.

* * *

Мария Бренвилье провела в своей келье беспокойную, мучительную ночь. Прекрасный аббат стоял перед ней, как живой; во сне она обнимала его трепещущими, горячими руками. Потом ей показалось, что она поднимается на воздух, перелетает через стены монастыря и опускается на землю в лесу. Является аббат, но вместо его прекрасной головы на его плечах череп мертвеца. Из-под земли выскакивает Сэн-Круа и отталкивает аббата; он хочет привлечь Марию к себе, но является Камилл Териа и убивает его. Оба исчезают, и маркиза снова видит себя в объятиях аббата.

Только утро освободило ее от власти этих образов. Звонили к ранней обедне. Маркиза была так расстроена и рассеяна, что настоятельница спросила ее:

– Разве ты получила дурные вести, Мария?

– Нет, досточтимая матушка, – ответила маркиза, думая о графе Сэн-Жеран, прекрасный образ которого стоял перед ее глазами.

В назначенное время аббат появился в приемной, у решетки. Он снова восхищался красотой маркизы, снова то проклинал свое знакомство с ней, то благословлял его.

– Не должен ли я в отчаянии бежать отсюда? – воскликнул он, – в моей груди горит огонь, который ничто и никогда не сможет угасить! Ах, зачем отважился я приблизиться к Вам! Один лишь час в Ваших объятиях!.. О, не гневайтесь на это признание вероломного отступника, преступного священника, нарушившего свою клятву! Оно вырвалось наружу, несмотря на эти священные стены… Хоть один час провести вблизи Вас, – и я уйду потом к Святым Местам и забуду думать о чем-либо земном!

Мария совершенно поддалась своим ощущениям. Это был первый мужчина, после долгого времени приблизившийся к ней со словами пламенной любви; он так чудно говорил, так горел сочувствием и любовью, что она не могла устоять.

– Я возьму на душу этот грех, – прошептала она, – я не могу отказать человеку, который после долгого-долгого времени заставил меня пережить счастливые минуты. Но я требую, я заклинаю Вас именем всего святого, сохраните это в тайне! Вы это сделаете: мое сердце говорит мне это. Будьте завтра, после вечерни, у ворот кухонного сада, напротив главного входа. Я выйду к Вам на полчаса…

И вот наступило это страстно ожидаемое завтра.

Несмотря на всю свою твердость, Дегрэ чувствовал, что ни одно приключение не заставляло его сердце биться так сильно. Ему удалось вместе с товарищами незаметно приблизиться почти к самым монастырским стенам. Около садовой калитки лес образовывал прогалину; справа теснились кусты дрока, шиповника и группы малорослых берез, слева поднимали к небу высокие вершины старые, могучие деревья. Сыщики уселись позади кустов, словно тигровые кошки, готовые прыгнуть на свою добычу. Сиар лежал на земле, в нескольких шагах от монастырских стен, чтобы отрезать маркизе путь, в случае попытки к бегству. С другой стороны прогалины, за высокими деревьями, притаился Дегрэ. Он мог, не будучи видим со стороны монастыря, наблюдать за калиткой.

Был чудный, тихий весенний вечер; в воздухе не чувствовалось ни малейшего движения; заходящее солнце лило с неба золотые лучи; птички перепархивали по веткам.

Закат стал бледнеть; в монастыре раздался звон колокола, потом к нему присоединилось мелодичное, набожное пение… Торжественные звуки поднимались к небу, в величавом покое расстилавшемся над этим приютом мира.

– Это – вечерня, – сказал про себя Дегрэ, – теперь скоро.

Он чуть слышно свистнул; в ответ ему послышался легкий шорох в кустах.

XXII
Мышеловка захлопнулась

Сержант увидел, как калитка отворилась и из нее выскользнула женская фигура. Это была маркиза. На ней была темно-зеленая шелковая накидка; ее прелестная шея ничем не была закрыта; шляпы на ней также не было, и прекрасные волосы, не связанные даже лентой, шевелились от легкого вечернего ветерка. Осторожно оглядевшись, она притворила за собой калитку и вошла в лес. Несмотря на всю серьезность положения, Дегрэ не мог не восхищаться прелестью маркизы, когда, слегка наклонив голову и прислушиваясь, она легкими шагами шла по прогалине. Он не шевелился, желая, чтобы его жертва отошла как можно дальше от охранявших ее стен. Когда она приблизилась к засаде, он пошел ей навстречу. Он с первого же взгляда понял положение вещей: кусты, за которыми прятались сыщики, находились между маркизой и монастырем: добыча была окружена.

– А вот и Вы! – сказала Мария, заметив аббата. – Соглашаясь на свидание с Вами, я рисковала навлечь на себя неудовольствие настоятельницы. Она отпустила меня, так как я прибегла к предлогу набрать трав для лекарств. Я скоро должна вернуться.

– Тысячу раз благодарю Вас, – сказал Дегрэ, с жаром целуя ее руку. – Пройдем немного дальше в лес.

Мария улыбнулась ему. Он взял ее под руку и прошел несколько шагов.

Вдруг он остановился и спросил.

– Вы не слышали никакого шума?

Она прислушалась.

– Нет, но мне показалось, словно кто-то зовет… Я не хотела бы удаляться от монастыря; сядем под этими деревьями, и Вы расскажете мне свои планы.

Дегрэ еще крепче прижал к себе левую руку маркизы, а свободной рукой схватил ее за правую руку. Словно молния обожгла все члены маркизы, и в ее душе прозвучало слово: “Погибла”!

Она попыталась выдернуть свою руку из-под руки аббата, но он как железными тисками сжимал обе ее руки. Его глаза засверкали, и он громовым голосом крикнул:

– Вы пойманы, маркиза Бренвилье! Теперь Вы уже не под защитой монастыря!

Раздался резкий свист, мнимый аббат крикнул, и из кустов поспешили на его зов сыщики. Маркиза старалась вырваться, но гиганту ничего не стоило удержать слабую женщину.

– Не старайтесь напрасно, – сказал он, – я уже больше не выпущу Вас.

– О, будь ты проклят, разбойник!

– Я привык к проклятиям преступников. Ну, и заставили же Вы меня поработать! Посмотрите-ка за дамой, – обратился он к подоспевшим сотоварищам, передавая им маркизу, – а я пойду в монастырь. Я – Дегрэ, сержант корпуса общественной безопасности в Париже. Я пойду обыскивать Вашу келью.

Ролла и Барбье держали маркизу, пока Сиар связывал ей руки шелковым платком. Дегрэ поспешил в монастырь.

Мария не издала ни звука, а только мрачно смотрела вслед сержанту, исчезнувшему за воротами монастыря. Прозвучал колокол; привратница поспешила отворить двери.

– Вот приказ совета шестидесяти, благочестивая сестра, – сказал ей Дегрэ, – я должен войти.

Вместо ответа привратница бросилась в галерею и позвонила в колокол, в который обыкновенно били тревогу. Со всех сторон сбежались монахини; некоторые принесли с собой восковые свечи. Впереди всех шла настоятельница.

– Кто смел ворваться сюда?.. Священник? Вы? – воскликнула она.

Дегрэ поклонился.

– Простите! Под этой одеждой скрывается не священник, а сержант Дегрэ. Вот приказ, дозволяющий мне просить Вашего разрешения для обыска кельи, которую занимала в монастыре маркиза Бренвилье. Я только что арестовал эту даму в лесу: она – отравительница.

Монахини разразились слезами и воплями.

– Тише! – приказала им настоятельница и обратилась к Дегрэ: – А Вы… Вы ищите! Такова была воля Божия.

Дегрэ пошел за ней с равнодушным видом, а через полчаса снова вернулся в лес. Он нашел маркизу, бледную, как смерть, сидевшей на траве между тремя стражами. Она вздрогнула, увидев шкатулку, которую принес с собой Дегрэ.

– Ты хорошо все пронюхал, хищный волк! – со страшным смехом сказала она, – подавись же моей кровью. Из всего, что я видела на свете подлого и позорного, твой поступок самый беззаконный; он совсем уничтожил меня.

Дегрэ подал знак товарищам, и они потащили маркизу через лес. Уже совсем стемнело; никто не видел этого страшного шествия. У городских ворот с лошадьми и дорожной каретой их уже ждал Лавиолетт, отправившийся в город тотчас после того, как была захвачена маркиза.

Сыщики подняли маркизу в карету; дверцы захлопнулись. Дегрэ сел на козлы; его сотоварищи поехали верхом, рядом с экипажем, который направился к французской границе.

XXIII
Суд

Маркиза Бренвилье была в ужасном состоянии. Она дрожала не от ужаса перед ожидавшей ее темницей, пыткой и смертью; она скрежетала зубами от ярости, что поддалась на такую грубую хитрость. Дегрэ по-видимому вполне понимал ее настроение. Он удвоил свою бдительность, не заботился ни о сне, ни об усталости, связанной с длинным утомительным путешествием.

Они приблизились к Шинэ. В душе маркизы снова проснулась надежда; ведь в Шинэ жил Камилл; если бы ей удалось подать ему весть о себе, он, может быть, попытался бы спасти ее; эта попытка могла удасться…

Везде, куда они приезжали, карету обступал народ: новость уже распространилась повсюду; всякий стремился взглянуть на отравительницу. Из-за этого Дегрэ стал спускать занавески на окнах.

Приехали в Шинэ. Пока перепрягали лошадей, на площади собралась толпа зевак. Дегрэ заметил, что маркиза вместо того, чтобы прятаться в глубине кареты, напротив раздвинула занавески. Он украдкой следил за направлением ее взоров. Она пристально смотрела на небольшую группу людей; среди них сержант увидел человека, которому когда-то поклялся отомстить.

Этот человек обменялся с маркизой каким-то знаком, а потом исчез. Сержант, подозвав своих людей, приказал им:

– Держите наготове пистолеты, нас ждет опасность.

Они выехали из Шинэ и приблизились к тому месту, где несколько месяцев назад под Дегрэ была убита лошадь. Вдруг из леса на дорогу выскочили с обеих сторон всадники и с криком бросились к карете.

– Камилл! Камилл! – закричала маркиза, спуская окно.

Но Дегрэ оттолкнул ее и навел на нее пистолет.

– Живой Вы не выйдете из кареты! – крикнул он, а затем обратился к своим помощникам: – А Вы смотрите в оба! Стреляйте!

Загремели выстрелы. Нападавшие, рассчитывавшие на неожиданность, смутились и отступили. На лесной опушке остался только один всадник. Маркиза видела, как он ударил себя рукой по лбу и, с горестным криком повернув коня, помчался по полям и исчез из вида.

– Это был Камилл Териа, – сказал маркизе Дегрэ, опуская пистолет, – во второй раз он уже не явится; посмотрите-ка!

Маркиза выглянула из окна своей подвижной тюрьмы и увидела на белом песке дороги кровавый след, тянувшийся к лесной тропинке, по которой поскакал всадник.

– Это – его кровь! – вздохнула маркиза.

– Лучше бы он поберег ее! – усмехнулся Дегрэ.

– Подлец! – проскрежетала маркиза, – ты поплатишься за это.

В Динане сержант потребовал конный отряд в двенадцать человек, так как на границе по случаю войны шаталось много всякого подозрительного люда. На горизонте показался город Рокруа. Здесь Марии пришлось бы терпеть от навязчивости любопытных, так как содержатель почтового двора, все его служащие и все, кто был в гостинице, стремились посмотреть на нее; но толпа пугливо раздалась при виде четверых мужчин, одетых во все черное. Они подошли к карете в сопровождении членов городского совета. Маркиза вышла из экипажа и очутилась лицом к лицу с Паллюо.

– Я отведу Вас в здание здешнего суда, – сказал он, – Вам предстоит первый допрос.

Допрос состоялся. Дегрэ представил на суд шкатулку; в ней нашли такую же исповедь, какую оставил и Сэн-Круа, но на этот раз судьи не уважили тайны: печать была сломана, листы прочтены. Судьи остолбенели: неужели все, что было описано здесь, совершалось обдуманно? Не были ли эти дела результатом временного безумия?

Когда Паллюо стал допрашивать маркизу, она отреклась от всего, ссылаясь на свое возбужденное, болезненное состояние, побуждавшее ее иногда на самые безрассудные поступки. При этом она добавила, что все, написанное в исповеди, только подтверждает ее слова, так как она писала это в припадке душевной болезни.

Паллюо составил протокол допроса, и маркизу повезли дальше. В сильную грозу, при блеске молнии и раскатах грома она приехала в Париж и была заключена в Консьержери.

Известие о прибытии маркизы-отравительницы произвело на жителей Парижа такое сильное впечатление, какое едва ли произвело бы известие о самой блестящей победе. Толпы народа осаждали тюрьму, хотя всякий вперед знал, что маркизу видеть нельзя. Некоторые, знакомые с расположением тюрьмы, высказывали свои предположения относительно того, где могла помещаться узница, и праздная толпа глазела в этом направлении.

Уличные рифмоплеты воспевали Дегрэ в своих стихах, повсюду раздавались сатирические песни, и высокопоставленным особам пришлось некоторое время избегать показываться в лавке Лавьенна.

Мария де Бренвилье сидела в полутемной конуре. Она была у конечной цели своего опасного пути. С каким яростным отчаянием вспоминала она о блестящем прошлом! Она размышляла о возможности спасения, писала письма к прежним высокопоставленным друзьям; она написала также и маркизе Монтеспан. В течение нескольких дней она тщетно ждала ответа; наконец к ней явился комиссар Пикар и имел с ней долгий разговор.

– Если Вы будете молчать, – сказал он, уходя, – то будете спасены. Но Вы не спасете себя, обвиняя других. Запомните это!

Маркиза нахмурилась и, подумав несколько минут, ответила:

– Я буду молчать; передайте это маркизе Монтеспан. Пусть она спасет меня; я кончу жизнь в монастыре. Сожгите книгу!

Начался нескончаемый ряд допросов. Все ужасы процесса отравителей снова явились на сцену; затем появились свидетели. Аманда Гюэ показала, что в день отравления своего брата маркиза принимала противоядие. Это было тяжелым обвинением.

Ренэ Дамарр был в крайнем затруднении: ему пришлось бы говорить об участии Гюэ в экспериментах и снова вовлечь его в водоворот судебной процедуры. Однако для него самого дело обошлось благополучно: его свидетельство не потребовалось. Но толпа имела удовольствие видеть представшими перед судом многих из очень элегантных и знатных особ. Рассказывали страшные истории о различных связях маркизы. Ее очные ставки с прежними ее знакомыми производили крайне тяжелое впечатление. Та, которая когда-то сидела рядом с самыми знатными, которая своим умом и красотой восхищала общество, – теперь являлась перед ними в сопровождении тюремщиков и стражи.

Но враги маркизы Бренвилье очень ошибались, если думали, что постигшая ее страшная судьба сокрушит ее энергию. Они уже заранее радовались, что увидят жалкую, испуганную, стонущую фигуру, все былые прелести которой уничтожены страхом смерти на эшафоте; нет, перед ними явилась бледная, но, пожалуй, еще более прекрасная женщина, в черном шелковом платье, спокойная, сдержанная, скромная. Она одна понимала всю тягость своей вины; в тиши своей камеры она могла еще раз пережить в воспоминании часы страшного, боязливого ожидания, когда дело шло о жизни или смерти ее жертв; она одна знала, какие чувства волновали ее душу у постели умирающих в больнице “Отель Дье”, когда, слушая их стоны, она сознавала, что человеческие силы не в состоянии помочь им. Только она, Мария Бренвилье, могла бы рассказать, что происходит в человеческой душе в те минуты, когда ангел и дьявол борются за обладание ею. Эта женщина ни перед чем не дрожала теперь, в ее сердце не было страха. Достигнув этого пункта своей жизни, она почувствовала как бы дуновение иного мира. Демоны, казалось, оставили ее. Она со спокойной улыбкой слушала показания своей камеристки Франсуазы; людей из Офмона; Ролла, Барбье, агентов Пенотье и самого Пенотье; слуг, какой-то болтливой швеи, помощников Лавьенна… Все показывали против маркизы.

Затем явился Нивель, самый искусный из парижских адвокатов, и с редким остроумием провел защиту обвиняемой. Слухи о кротости маркизы, о твердости, выказываемой ею при страшных испытаниях, произвели большую перемену в общественном настроении. Удивительная женщина возбудила всеобщий интерес, и этому еще очень способствовала бестактность придворной партии, всячески старавшейся отречься от прежних близких сношений с маркизой и торопившей произнесение приговора. Эта партия возбудила против себя негодование народа.

Нивель старательно разобрал вопрос. Он доказывал, что маркиза обладала огромным состоянием, что у нее и теперь еще очень большие средства, и что, следовательно, она не могла совершать преступления из личных выгод. Всю вину он сваливал на покойного Сэн-Круа, мстительность которого была причиной смерти семьи д’Обрэ. Он выставил итальянца Экзили виновником составления и распространения ужасных средств, и приглашал судей не ссылаться на исповедь подсудимой, которая для них должна бы оставаться тайной, и при этом кратко сказал, что обвиняемая просит соблюсти эту тайну, так как надеется, что высший закон католической церкви уважается служителями закона не менее, чем служителями церкви. Он с большой ловкостью разбил показания свидетелей и заключил свою речь словами:

– Довольно горя вынесла эта когда-то столь уважаемая женщина! Она вынесла целый ряд горьких испытаний. Эти муки, это горе уже сами по себе заслуживают симпатии и сострадания тех, кто называет себя друзьями маркизы; но я твердо убежден, что и ее враги отнесутся к ней с человеколюбием, когда взвесят все ее несчастия.

Однако суд должен был своим приговором удовлетворить и врагов, и друзей маркизы, показав пример строгости, и, следовательно, должен был осудить высокопоставленную преступницу. Удобным для суда свидетелем явился еще Глазер, который, чтобы выгородить себя, показал, что маркиза была часто посетительницей лаборатории Сэн-Круа. Еще один свидетель, некто Брианкур, заявил, что казненный Лашоссе получал смертоносные напитки именно от маркизы Бренвилье.

Письма, найденные в лаборатории, описания преступлений, наконец, свидетельство Дегрэ, не оставляли никакого сомнения в виновности маркизы. Ее поведение во время всех прений было достойно удивления. Среди моря жалоб, свидетельств, доносов, разочарований, нахлынувших на нее бурным потоком, она стояла, как прекрасная статуя, выброшенная на необитаемый остров.

Сам Паллюо не мог не сознаться, что еще никто не производил на него впечатления такой душевной силы и героического терпения. Глаза обвиняемой глядели с неизменной спокойной кротостью; около прелестного рта лежала горькая складка, придававшая полураскрытым губам невыразимое очарование.

Иногда, когда какой-нибудь свидетель высказывал против нее чересчур унизительные обвинения, прекрасная грешница вздрагивала, ее грудь волновалась, а изящная рука хваталась за голову.

Старейшие юристы, ревностно старавшиеся уличить преступницу, недоумевали перед этой загадкой. Если Мария говорила, отвечая на вопросы или отклоняя какое-либо обвинение, или прося каких-нибудь сведений у свидетеля, – ее голос звучал так мелодично, как шепот или звук, доносящийся к нам из иного мира.

Была ли в действительности виновна эта женщина? Да, внутреннее убеждение, основанное на фактах, более красноречивых, чем какие-либо свидетели, заставило судей прийти к заключению, неблагоприятному для Марии. Но она еще ни в чем не созналась, а по законам того времени сознание должно было предшествовать приговору. Если преступник упорствовал, – прибегали к ужасным средствам пыток, чтобы вырвать у него признание. От Марии потребовали, чтобы она облегчила себя признанием; но она подняла свою прекрасную руку с выражением протеста и сказала:

– Не спрашивайте меня больше ни о чем: мне больше нечего сказать. Я ничего не знала о ядах. За свою любовь я отвечу Богу, Вы же не имеете права осуждать меня за нее. Судите меня, уничтожьте мое маленькое, слабое тело, хотя и не имея для этого достаточных причин, – я не имею ни малейшей охоты жить: мои враги покрыли меня величайшим позором, чего мне еще бояться? Смерти? Если Вы это думаете, то очень ошибаетесь; я могу кричать от жестокой боли, но моя душа сильна. Мои враги могут торжествовать: то, что из-за них я здесь, – большая победа… Я прощаю им.

Она села на свое место и снова опустила голову на руку.