Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 51 страниц)

– Я хотела полюбоваться бюстами, – сказала Сюзанна, – и господин де Сэн-Лорен выразил любезную готовность быть моим чичероне.

В эту минуту к ней подошел Сэн-Круа и почтительно произнес:

– Простите, герцогиня, я сейчас нашел вот этот медальон там на полу, в олеандровой беседке. Он лежал раскрытым и, так как я увидал в нем миниатюрный портрет молодого герцога Ренэ Дамарр, то заключил отсюда, что эта вещица должна принадлежать Вам.

Сюзанна торопливо схватила медальон, вероятно, оторвавшийся у нее от браслета, на котором он висел, при порывистом движении руки, когда она была испугана внезапным появлением Лашоссе.

– Благодарю Вас, – промолвила она, украдкой пожимая руку Сэн-Круа, и устремила взгляд, полный материнской нежности, на своего одинокого сына. Однако она тотчас же отвернулась от него, так как к ней уже подходил Дамарр.

– Сюзанна, – сказал он, – Лашоссе подал экипаж.

Остальные гости также стали прощаться с радушным хозяином.

Между прочим подошел к нему и Сэн-Лорен.

– Довольны ли Вы моим угощением? – спросил Пенотье.

– Во всех отношениях… Ваш дом восхитителен. Скажите, однако, любезный коллега, – продолжал гость, – подземелье под ним, должно быть, имеет большое протяжение? Я слышал, что у Вас существуют значительные склады вин.

– Конечно. Подвалы этого старинного здания, построенного некогда графами Невэр, простираются до улицы Фран-Буржуа.

– Значит, они соединяются, как говорил мне Ваш дворецкий, с каменоломнями?

– Совершенно верно. Из моих погребов можно отправиться на подземную прогулку. Если Вам придет охота, устроим это развлечение. Неприятно одно, что каменоломни кишат опасным сбродом; но не могу же я замуровать все лазейки!

“Лашоссе проник сюда через каменоломни, – подумал про себя Сэн-Лорен. – Может быть, найдется средство похоронить его навсегда во мраке этих подземелий”.

Затем он учтиво, но холодно поклонился Сэн-Круа, пожал Пенотье руку и удалился.

VII
Арест на Новом мосту

Месяцев семь спустя после рассказанных сейчас событий, летом 1665 года, стоял прекрасный солнечный день. Перекресток Шателэ кишел праздношатающимися, нищими и скоморохами. Уже в то время часть Шателэ, совершенно исчезнувшая с тех пор, лежала в развалинах, служа проходом для тех, кто желал пробраться от Банковского моста в улицу Сэн-Дени. В виду постоянной людской сутолоки, тут располагались многочисленные торговцы со своими лавочками и ларьками с прохладительными напитками.

В упомянутый нами день из густой толпы народа вынырнул довольно прилично одетый мужчина, подошел к ларьку Бертоллэ, торговца ликерами, и, швырнув монету на прилавок, воскликнул:

– Рюмку доминиканского!

Так назывался напиток, изготовлявшийся на маленькой фабрике, которая принадлежала доминиканским монахам.

– Ах, наконец-то Вы показались опять, господин Морель! – воскликнул Бертолэ, выходя из глубины своей лавочки. – Однако Вам с Вашим старым набивальщиком чучел удалось отвертеться еще довольно благополучно, когда у Вас арестовали итальянца.

– Э, что за важность! – проворчал Морель, – вместе схвачены, вместе повешены! Только в тот вечер меня вовсе не было в доме аптекаря; значит, ко мне и не могли придраться.

– А дела старика, по-видимому, опять поправились?

– Гм… об этом трудно судить! Он стал необщителен. С той поры, как молодой герцог Дамарр вскружил голову его дочери, да и был таков, старик мало говорит.

– Значит, о молодом герцоге – ни слуха, ни духа? Так и неизвестно, куда он девался?

– Полагают, что он воротится в непродолжительном времени. Юноша написал родителям прощальное письмо и высказал в нем, что может составить себе положение в свете как ученый юрист, не нуждаясь в поддержке светлейшего родителя. Маменька плакала и кричала, однако старик, строгий герцог, остался непоколебим и захлопнул двери дома Дамарр перед носом возлюбленного прекрасной Аманды.

– Да, творятся безумные вещи! Мой приятель Лашоссе тоже исчез.

– Ха-ха-ха, – засмеялся Морель, – добрый малый! Тотчас после отъезда молодого Ренэ Лашоссе уложил свои вещи. Он не пожелал оставаться в герцогском доме без молодого господина.

– Враки! – возразил Бертоллэ. – Мне известно, что о моем приятеле Лашоссе давным-давно ходили всякие удивительные слухи. Ах, вот идут новые гости!

Люди, которых торговец назвал своими гостями, были четверо сержантов парижского полицейского суда.

– Бертоллэ, живо четыре рюмки ликера! – скомандовал один из них.

Морель снял с прилавка поставленные им тут жестяные баклаги, связал их бечевкой и собирался уже удалиться, как вдруг до его слуха донеслось явственно произнесенное шепотом имя Сэн-Круа. Морель насторожился. Это имя шепнул один сыщик другому, и на Мореля снова напал страх при мысли о поручике. Ему показалось, что его опять преследует полиция, хотя он тщательно скрывался в доме Гюэ и наблюдал за поручиком лишь издали.

Морель решил подсматривать. На площади теснилось множество народа, и в этой сутолоке он увидал торговца лимонадом, двухколесная тележка которого была снабжена подобием щита с висевшими на нем кружками и бокалами.

– Здравствуй, Сивадье, – сказал ему Морель.

– Здравствуй, Морель, – отозвался торговец, который, судя по всему, занимался еще и другим ремеслом наряду с продажей прохладительных напитков.

– Есть ли у тебя свободное время, Сивадье?

– Да, если можно при этом не отлучаться отсюда.

– Ты должен в угоду мне только стоять со своей тележкой у самой лавочки Бертоллэ. Далее ты должен мне позволить притаиться за твоим щитом, пока это будет нужно.

Сивадье подмигнул.

– Ладно, понимаю! Должно быть, какое-нибудь дельце? Скажи по правде, Морель.

– Может быть, и так.

Сивадье придвинул свою тележку к лавочке Бертоллэ, а Морель юркнул за щит, сквозь щели и маленькие отверстия которого ему было удобно наблюдать все происходившее против шинка и в то же время слышать речи, которые там велись не особенно тихо. Он простоял в своем убежище с четверть часа, как вдруг на площадь Шателэ прискакал рысью конный ефрейтор. Всадник осмотрелся вокруг и, едва завидев четырех сержантов у лавочки Бертоллэ, погнал лошадь через площадь, переполненную народом, и окликнул своих людей. Морель видел, как те поспешно вышли из шинка, вскочили на своих коней и поехали, по двое в ряд, за ефрейтором, который повернул на набережную Межиссери. Морель поспешил за ним следом и догнал всадников, когда они достигли угла Дофина. Тут сыщики разделились; в начале улицы, против Нового моста, разместились двое сержантов, по одному на каждом углу, тогда как ефрейтор взъехал на самый мост. Следовательно здесь должна была разыграться сцена, очевидцем которой хотел быть Морель.

По Гревской площади проезжал открытый экипаж. В нем сидели кавалерийский офицер в блестящем мундире и дама. Последняя накинула себе на лицо легкий испанский вуаль и полулежала, развалясь на подушках коляски.

Экипаж, повернув в улицу Жевр, приближался к площади Шателэ.

– Ах, посмотрите, Годэн, какая пестрая толпа! – сказала ехавшая в нем молодая женщина, которая была не кто иная, как маркиза де Бренвилье.

– Это крайне интересно, – ответил ее кавалер, немного нагибаясь над дверцей.

Глаза Марии сияли любовью и счастьем сквозь тонкую ткань вуаля.

– Ах, Годэн, – прошептала она, – я так счастлива, а между тем какое горе постигло бы меня, если бы ты был разлучен со мной! Я не могла помочь беде. Неужели ты даже не догадываешься о том, кто подготовил этот коварный удар?

– Нет, Мария. Твои родные? Не может быть. Эти люди действуют открыто. Твой муж? Он покинул Париж и живет в Германии. Решительно не могу догадаться. Нежданно-негаданно является ко мне человек, скупивший все мои векселя. “Извольте расквитаться со мной, – заревел мошенник, – в двадцать четыре часа!” – “Я не могу заплатить Вам в такой короткий срок!” – кричу я. Негодяй язвительно хохочет и говорит потом, после некоторой паузы: “Вы никогда и не будете в состоянии заплатить. Я хочу предложить Вам кое-что. Покиньте Париж навсегда, или хотя бы лет на десять, дайте мне в том подписку, и я сию минуту разорву все Ваши долговые обязательства”. Тут у меня мелькнула мысль, что покинуть Париж, значит расстаться с тобой, а это было сверх моих сил. “Ведь до завтрашнего утра в эти часы я имею отсрочку?” – спросил я. “Да, но ни минуты долее”, – сказал он. – Когда он явился ко мне на другое утро, я выложил ему на стол всю сумму сполна. Он сгреб деньги с видом ярости, я же ликовал. Пенотье выручил меня. И вот, я – по-прежнему твой, Мария; я избавился от преследования и могу теперь не расставаться с тобой.

– О, Годэн, – страстно воскликнула маркиза, – будь я свободна, я была бы готова на всякую жертву и считала бы себя счастливейшей женщиной; с тобой, мой возлюбленный, возле тебя я и так забываю весь мир, все на свете. Если бы я имела право открыто назвать тебя своим супругом перед коварными людьми, перед завистниками нашего счастья, то не отступила бы ни перед чем, отважилась бы на всякий риск, не побоялась бы кинжала и никакого насилия, когда понадобилось бы устранить препятствие с нашего пути.

Годэном овладел невольный трепет перед такой пылкостью его возлюбленной.

– Бедный, безрассудный Бренвилье! – со вздохом промолвил он. – Ты не сумел привязать к себе такую женщину! Да, Мария, я признаю, что ты была предназначена мне. В союзе с тобой я или погибну, или, обняв тебя, взлечу к сияющей высоте.

– Конечно, Годэн, конечно я крепко ухвачусь за тебя и никто не посмеет разлучить нас…

Тут их экипаж поравнялся со статуей Генриха IV и внезапно остановился.

– Что это значит, Жан? – воскликнула маркиза. – Почему нельзя ехать дальше?

Прежде чем лакей, сидевший позади, успел ответить, с той стороны экипажа, где помещался Годэн, показалась окруженная большой толпой народа фигура конного ефрейтора Маршоссэ. Маркиза громко вскрикнула; она почуяла опасность, увидав, что двое сержантов схватили ее лошадей под уздцы.

Годэн, поднявшись во весь рост в коляске, крикнул кавалеристу:

– Что это значит? По какому праву останавливаете Вы наш экипаж?

– Господин поручик, – ответил ефрейтор, – следуйте за мной, чтобы не вызывать дальнейшего беспорядка на улице.

– Беспорядок уже вызван. Прочь, говорю я Вам! Вперед! – крикнул Годэн кучеру, – хлещите лошадей, вперед!

Кучер не заставил повторять себе это приказание. Как безумный, стал хлестать он ретивых коней, они рванулись с места и коляска с грохотом покатилась по Новому мосту. Однако и ефрейтор с сержантами не дали маху. Повернув своих лошадей, они поскакали вслед за экипажем, подавая издали знаки своим товарищам, стоявшим на обоих углах улицы Дофина. В виду увеличивавшейся тесноты от множества любопытных, кучер был принужден ехать тише; благодаря тому, при въезде в улицу Дофина, одному из стоявших на углу сержантов удалось снова схватить лошадей под уздцы.

Маркиза крепко придерживала одной рукой свой вуаль, закрывавший ее лицо, а другой уцепилась за Годэна.

Ефрейтор с двумя сержантами окружили коляску с обеих сторон, тогда как двое остальных мешали ей двинуться вперед.

Полицейский чиновник снова приблизился к дверце и весьма учтиво сказал:

– Не причиняйте мне напрасных хлопот! Избавьте меня от необходимости прибегнуть к силе против офицера королевской службы.

– Но черт побери! Что Вам угодно? Тут очевидное недоразумение. Чего Вы хотите, спрашиваю еще раз.

– Я хочу арестовать Вас.

– Меня?

– Ведь Вы – шевалье, поручик Годэн де Сэн-Круа?

– Конечно.

– Тогда Вы – мой пленник.

– По чьему приказу?

– По приказу короля! – и ефрейтор тут же предъявил поручику экземпляр пресловутых lettes de cachet[15]15
  Так назывались указы об аресте, которые имелись наготове с подписью короля и в которые в нужный момент вписывалось лишь имя.


[Закрыть].

Сэн-Круа бросил взгляд на роковой документ, увидал подписи короля, министра полиции и вздохнул.

– Годэн, – сказала маркиза, – это постыдное дело моих братьев, моего отца; мы должны расстаться.

– Должны! – скрежеща зубами, повторил Сэн-Круа. – Но так же верно, как то, что я вижу там, на мосту бронзовую статую Генриха Четвертого, так же верно, как то, что исполинские каменные устои моста твердо держат на себе его тяжелый груз, я отомщу тем людям, которые нанесли мне такое бесчестие на Новом мосту в Париже. Гибель им!

– Согласен ли ты отомстить за себя? Хватит ли у тебя духа? Поклянись мне в том! – воскликнула маркиза.

– Клянусь! – произнес Годэн, а затем, поцеловав руку маркизы, горевшую как в лихорадке, сказал: – Прощай!

– Прощай! – глухим, сдавленным голосом отозвалась маркиза.

Наемная карета стояла наготове. Годэн занял в ней место, ефрейтор, соскочивший с коня, сел с ним рядом, а сержанты последовали за экипажем в некотором отдалении.

– В Бастилию! – скомандовал ефрейтор.

Мария де Бренвилье стояла во весь рост в своей коляске. Когда карета с арестованным и всадники скрылись из глаз, молодая женщина снова опустилась на свое место и пробормотала что-то сквозь зубы. Это звучало наполовину проклятием, наполовину клятвой. После того она крикнула своему слуге:

– В дом д‘Обрэ!

Экипаж покатился назад по Новому мосту.

“Однако мне везет на счастье! – сказал себе Морель, поднимаясь по ступеням набережной Орлож. – Из Бастилии добрые люди возвращаются не так-то скоро! Надо разыскать Лашоссе”.

VIII
В комнате Бастильской башни

Когда карета, привезшая Сэн-Круа с ефрейтором в Бастилию, остановилась под аркой больших ворот, на призывный звон колокола вышел губернатор де Безмо. Он весьма приветливо поздоровался с поручиком и попросил его пожаловать в контору перед залом суда и тут, при соблюдении обычных формальностей, имя нового узника было занесено в списки Бастилии.

– Господин поручик, – любезно сказал Безмо, – не представляйте себе, прошу Вас, в слишком мрачном свете Вашего заточения в этих стенах! С Вами будут обращаться хорошо, как с узником его величества. А, чтобы Вы не сделались жертвой печальных дум, я решил отвести Вам комнату, где Вы найдете себе компанию. Вы познакомитесь с интересным человеком.

– Мне все равно, куда бы Вы меня ни поместили, – возразил глухим голосом арестованный. – Тюрьма всегда останется тюрьмой.

– Черт возьми, любезный друг, – расхохотался Безмо, – сейчас видно, что Вы не имеете понятия об укрепленных замках с их темницами! Тут адская разница. Когда Вы обживетесь здесь немного, то я в удобную минуту покажу Вам различие тюремных помещений.

Простившись с губернатором, Сэн-Круа последовал за тюремщиками. Перейдя через двор, они достигли башни Либертэ. Поднявшись по множеству ступеней, тюремщики остановились перед комнатой номер второй. Карамб отпер страшные дверные замки и впустил арестанта в комнату, слабо освещенную лучами заходящего солнца.

– Ваш товарищ скоро придет, – сказал Карамб. – Ему разрешено прогуливаться на площадке, но срок прогулки подходит к концу.

Тюремщики удалились. Сэн-Круа остался один. Чем слабее отдавались удалявшиеся шаги сторожей, тем спокойнее становился узник. Обитатель комнаты, куда он попал, очевидно, был ученым, судя по тому, что на его столе лежало много книг большого и малого формата. Сэн-Круа увидал в них немало пометок, а также листы исписанной и чистой бумаги, чернильницу и перья.

Пододвинув к себе кресло, он бросился в изнеможении на его истертые подушки. Его мысли неопределенно блуждали; он облокотился на колено, подпер голову рукой и впал в дремоту. Вдруг он почувствовал прикосновение к своему плечу, обернулся и вздрогнул, потому что яркий свет ослепил ему глаза. Прямо перед ним стояла сухопарая, темная фигура; ее левая рука опиралась на плечо Годэна, а правая держала свечу, ярко освещавшую зловещего гостя. Поручик смотрел во все глаза на черного человека. Он узнал это демоническое лицо, крючковатые пальцы и уже хотел заговорить с вошедшим, как тот предупредил его, произнеся:

– Долгонько не видались мы с Вами! Приветствую Вас, господин де Сэн-Круа, как товарища по заточению в стенах Бастилии!

– Доктор Экзили! – воскликнул Годэн, выпрямляясь в кресле.

– Да, это – я. Римский доктор в башне Либертэ, – подтвердил итальянец хриплым голосом.

При всем своем мужестве поручик почувствовал содрогание.

– Я знал, что Вы дойдете до этого, любезный доктор, – сказал он.

– Я мог бы сказать в свою очередь: и Ваша судьба была мне известна заранее, – возразил Экзили, – но Вы, пожалуй, сочли бы это хвастовством с моей стороны, на что я, право, не способен. Однако, раз наши пути сошлись, будемте друзьями.

– Быть другом? С Вами? С…

– Отравителем, хотите Вы сказать? Отчего же и нет? Как знать? Пожалуй Вам еще понадобятся яды…

– Я сражаюсь иным оружием.

– Ба! Я знаю, что Вас заперли, как школьника, как запирают негодного, непослушного мальчишку, для которого уже недостаточно розги наставника.

– Доктор! – крикнул Сэн-Круа, отступая на шаг и хватаясь рукой за то место, где всего несколько часов назад у него висела сабля.

– Полноте, – сказал Экзили. – Потолкуем откровенно! Все так, как я говорю. Приказ о Вашем аресте был заготовлен давно; не сомневайтесь ни минуты в том, кто именно Ваши враги; это – гражданский судья Дрэ д‘Обрэ и его сыновья, отец и братья Вашей возлюбленной, госпожи де Бренвилье.

– Ах, я так и думал! – скрежеща зубами, воскликнул Сэн-Круа. – Но откуда Вам известно?

– Поверьте, и в Бастилии можно получать сведения обо всем… Вы увидите еще новые примеры тому. Маркиз де Бренвилье возвратился из Германии, будет сделана попытка к примирению супругов и, пока Вы будете сидеть под замками и засовами, Ваш боевой товарищ снова вступит в покои своей супруги.

Годэн затрепетал от ярости.

– Вы взбешены, Вы были готовы уничтожить весь мир сегодня, при Вашем аресте, – продолжал Экзили. – Это сейчас видно. У Вас только одна мысль, одно пламенное, мучительное желание, одна задача, которую Вы поставили себе; это – месть.

– Да, да!.. Именно этого жажду я: мщения, мщения! – крикнул не своим голосом поручик.

– Вот видите, я так и знал. Это вполне естественно. Вырванный из объятий любящей женщины, брошенный в тюрьму, оставленный в жертву торжествующим врагам, на посмеяние всех праздных людей и сплетников Парижа, лишенный возможности защитить любимую женщину…

– Молчите… молчите! О, только один час свободы – и я отомщу за себя!

– Гм… – промолвил Экзили со странной улыбкой, – каким же это способом? Теперь Вам известно, что господин д‘Обрэ добился от короля приказа о Вашем аресте. Что же, неужели Вы кинулись бы к нему в дом, обнажили бы шпагу и напали бы на его сыновей? К чему привело бы это? Вы знаете, как закон карает поединок, когда его величеству не угодно закрыть глаза на такой способ сведения счетов между противниками? Нет, Сэн-Круа, Вы бессильны против своих врагов, д‘Обрэ и их друзей.

Сэн-Круа повесил голову и ломал руки.

– Я понимаю подобные положения, я сам изведал подобные чувства, – скрежеща зубами, продолжал Экзили. – Я также являюсь жертвой низких происков. Меня заживо похоронил во мраке этой тюрьмы человек, тайна которого известна мне. Злодеи нарочно испортили лекарства, изготовляемые мной для вдовствующей королевы, примешав к ним одну жидкость, которая сообщила моим целебным средствам вредные свойства. Королева и я были принесены в жертву. Мне хотелось бы… и я должен отомстить за себя! Но я парализован, потому что едва ли буду отпущен когда-нибудь на свободу. Ведь мошенники знают, какие страшные средства находятся в моем распоряжении, чтобы наказать их. Да, да, их действию не может помешать никакой высочайший приказ, и они убивают вернее и быстрее, чем шпага, кинжал или огнестрельное оружие.

Сэн-Круа поднял голову и впился в доктора взором, после чего судорожно схватил его за руку и воскликнул:

– Так Вы в самом деле обладаете такими ядовитыми средствами?

– Несомненно. Я с давних пор занимался изучением губительных, тайных сил природы. Мало-помалу передо мной открывалось, какое страшное оружие выковала мне моя наука. Враждебные нападки моих завистливых сотоварищей заставили меня испытать свои силы, пустить в ход средства, орудия, которыми я обладал. Их действие не замедлило обнаружиться, и никто не мог оказать им сопротивление. Я стал предметом ужаса, меня избегали, добивались примирения со мной. Тем временем я усердно продолжал свои изыскания. Я сделался могущественным повелителем в мрачном царстве пагубы!

Сэн-Круа чувствовал, как мороз продирал его по коже, пронизывал до мозга костей.

Экзили словно не заметил явного волнения своего собеседника, и, облокотившись на спинку кресла, продолжал:

– Люди – хищные звери. Меня разыскивали… мои средства покупали… Остальное можете представить себе сами. По всей силе своих снадобий и эликсиров, я все же, производя свои опыты, как Вы видели сами, даже не над живыми людьми, заметил, что их действие или не наступало в надлежащее, назначенное мной время, или же что некоторые части тела отравленного могли обнаружить присутствие яда в его организме посредством наступившего в них странного изменения. Таким образом мне пришлось работать дальше в области своих открытий. Где только попадались мне рецепты, указания способов приготовления или опытов, я тотчас завладевал ими. Мой запас книг был уже весьма значителен, и в Венеции, где я жил, у меня была устроена лаборатория. Постоянно занятый мыслью найти яд, не оставляющий следов, я возвращался однажды морем из Каванеллы в Венецию.

На корабле оказалось весьма пестрое общество: монахи и солдаты, купцы, ремесленники и труппа акробатов. Море было спокойно, ветер небольшой; наше судно медленно подвигалось вперед. Я прошел на носовую палубу, где валялись в ленивых позах акробаты в своих ярких костюмах, расшитых мишурой. Они собирались давать представления в Венеции на Пиацетте[16]16
  Часть площади св. Марка в Венеции.


[Закрыть]. От одного матроса я узнал, что в их труппе, кроме канатных плясунов, находился еще чудодейственный доктор, один из тех многочисленных шарлатанов, которые странствуют по Италии. Он называл себя доктором Базанцано и хвастался большой ученостью. Вскоре я познакомился с этим субъектом, в котором не было ничего особенного, кроме его странной внешности, бросавшейся в глаза. Он, как все люди его ремесла, болтал множество вздора, пересыпая некстати свою болтовню учеными терминами.

– Откуда же, спросил я, – берете Вы свои “тысячекратные” средства, как Вы их называете?

– У меня очень много книг, – ответил шарлатан, – рукописных и печатных сочинений.

Я насторожился.

– Они при Вас?

– Конечно.

– А будет ли дозволено Вашему собрату по искусству взглянуть на эти сокровища?

– Не совсем желательно, – сказал Базанцано. – Вы знаете… профессиональная зависть…

– Будьте покойны. Я не намерен похищать никаких тайн. Мне хотелось бы лишь мельком взглянуть на Вашу коллекцию.

Базанцано повел меня в помещение под корабельной палубой, где между тамбуринами, канатами, шарами и прочей поклажей акробатов стояла корзина, наполненная книгами, и расхвастался:

– Вот мои сокровища!

Я начал рыться в его книгах, однако нашел в них очень мало незнакомых мне сочинений. Но на самом дне корзины мне попался пакет, тщательно завернутый в полотно.

– Что это такое? – полюбопытствовал я.

Базанцано вынул сверток и ответил:

– Здесь хранится замечательное произведение. Я купил его в Италии у альгвазила, который припрятал эту вещь, когда арестовал ее обладателя, попавшего вслед затем в руки инквизиции. Эту рукопись невозможно разобрать; знаки, составляющие ее текст, не поддаются даже моей учености.

Можете себе представить, насколько было возбуждено мое любопытство! Безанцано развернул полотно и дал мне книгу, один переплет которой привел меня в изумление своим необычайным видом. Едва я заглянул в нее, как мне стало ясно, что передо мной одна из тех редких рукописей древнейших времен, в которых заключались самые удивительные сведения и чертежи, указывались чудодейственные средства; что в этой книге дело шло о растениях и минералах, – я понял из рисунков, сделанных, хотя довольно плохо, от руки и изображавших травы, коренья и камни; но самым важным для меня открытием был помещенный в конце книги ключ, посредством которого можно было разобрать цифры и знаки, написанные в первой части книги, так как в нем содержалось объяснение на арабском языке этих таинственных письмен. Я не сомневался, что у меня в руках настоящий клад, но умерил свою радость. Равнодушно перелистывая книгу, я сказал с улыбкой доктору:

– Это – не великое сокровище для науки, а просто ботаника индусов, изложенная Валентинусом. Но книга интересна, как древность, и по этой причине я желал бы приобрести ее. Согласны ли Вы уступить мне Вашу редкость?

Базанцано, едва ли сумевший разобрать в книге хоть один из знаков, принял необычайно важный вид. Он не соглашался на продажу, но, наконец, потребовал с меня сто полновесных испанских талеров. Я отдал ему всю свою наличность, взял книгу и пошел с шарлатаном к капитану судна, который поручился за меня в уплате остального. Базанцано должен был прийти ко мне на другой день за деньгами. Едва успев добраться до дома, я стал просматривать приобретенную мной книгу. Что сказать Вам еще? Эта книга содержала в себе именно то, чего я искал. То был полный курс изготовления ядов. По ней удивленный читатель знакомился с такими ядами, перед которыми все ядовитые зелья жестокосердных Борджиа, вероломных Медичи, испанцев, индусов могут быть названы лишь слабыми попытками. С той минуты, как попала ко мне эта книга, я спрашиваю себя: кто смеет тягаться со мной? Нет предмета на земле, который не впитывал бы в себя моей отравы; не существует организма, которого не разрушала бы она; нет глаза, способного открыть ее следы. Верите ли Вы теперь, господин Сэн-Круа, что мое оружие разит сильнее, надежнее, чем то, каким располагает Людовик Четырнадцатый? Считаете ли Вы меня человеком, способным отомстить своим врагам?

Сэн-Круа колебался; он растерянно блуждал взором вокруг и запустил пальцы в свои темные кудри; ему казалось, что по всем углам клубится убийственный дым, а синеватые молнии уже давно бушевавшей грозы освещают своим фосфорическим блеском множество пузырьков и склянок, которые скачут по комнате и открываются сами собой.

– И… эта книга еще у Вас? – спросил наконец доктора молодой узник после долгой паузы.

– Вот она! – воскликнул Экзили, поспешно подходя к столу.

Он вернулся и подал поручику книгу в четвертую долю листа, пальца в два толщиной. Переплетом ей служили железные пластинки, обтянутые красным бархатом. Эту бархатную покрышку украшала местами поломанная резьба из слоновой кости в виде сети, узлы которой представляли миниатюрные человеческие черепа с двумя костями крест накрест. Сэн-Круа перевернул книгу и прочел на обратной стороне переплета, под изображением геральдического зверя, надпись: “Я ношу в себе смерть”.

– А как Вы думаете, доктор, воскликнул Годэн, – каждый может изучить эту книгу?

– А Вы желаете усвоить науку о ядах?

– Я хотел бы достичь этого познания, – простонал Сэн-Круа. – О, я думаю, это было бы верным средством отомстить моим врагам!

– Да, ничего не может сравниться с ним по своей губительной силе, – подтвердил итальянец. – Но эту науку нельзя усвоить без учителя. Сейчас Вы увидите, что я имею достаточный запас изготовленных снадобий. – Экзили полез в камин и, пошарив несколько минут по его внутренней облицовке, вылез оттуда с ящичком в руке. Он поставил его на стол, откинул крышку, под которой оказалось четыре хрустальных флакона, и сказал: – Вот мои эликсиры!

Сэн-Круа с ужасом отшатнулся.

Между тем гроза все усиливалась. Тогда итальянец повысил голос и спросил:

– Желаете ли Вы видеть действие одного из этих средств?

– Покажите мне его! – дрожащим голосом воскликнул Сэн-Круа, у которого почти захватило дух от волнения. – Покажите мне что-нибудь, способное удивить меня еще более!..

– Станьте вон туда, в угол, – приказал доктор. – Теперь возьмите вот эту скляночку; если у Вас закружится голова, понюхайте ее содержимое. Будьте осторожны!

Экзили вытащил из-под кровати ящик, вынул оттуда губку и привязал ее к своему рту и носу. После того он поставил свечу на пол, откупорил один из четырех хрустальных флаконов и налил оттуда две-три капли жидкости в пазы каменных плит, которыми была вымощена комната. Прошло каких-нибудь несколько минут – и с отвратительным писком и царапанием из щелей пола выползло множество крыс и мышей. Противные обитатели клоак и мрачных закоулков боязливо метались во все стороны, кусая друг друга, прыгали на доктора и делали попытки лезть на стены.

– Берегитесь! – крикнул Годэну Экзили, немного приподнимая губку и схватывая другой флакон, а затем поставил его на пол, где кишели омерзительные твари, вынул пробку и стал выпускать испарения из склянки, проводя рукой взад и вперед над отверстием, чтобы усилить распространение газа, после чего доктор крикнул поручику, поспешно удаляясь в другой угол: – Понюхайте из своего пузырька!

Годэн повиновался, и в тот же момент увидал, как все крысы и мыши, после нескольких судорожных подергиваний, растянулись мертвые на каменных плитах. Ядовитые испарение умертвили их.

Экзили распахнул окошко, потом закупорил склянку и вылил из другого сосуда несколько капель на пол, по которому тотчас же заклубился белый пар, и, отвязав от лица губку, сказал Годэну:

– Теперь подойдите ближе!

Сэн-Круа приблизился к нему взволнованный и дрожа от удивления.

– Довольны ли Вы этим опытом? – спросил Экзили.

– Мне не нужно дальнейших.

Годэн осмотрел животных. Все они оказались дохлыми.

– Второй флакон содержал противоядие, – объяснил Экзили, выкидывая трупы зверьков за окно, а потом убрал свои пузырьки в прежний тайник, после чего вернулся к Сэн-Круа.

Тот снова взял в руки книгу, и оба они пристально и вопросительно посмотрели друг на друга.

– Как долго думаете Вы здесь пробыть, господин де Сэн-Круа? – спросил итальянец.

– По крайней мере полгода.

– В этот срок можно многому научиться.

Годэн вскочил; демоны мщения и злодейства всецело овладели им.

– Дай мне отведать твоей мудрости, учитель черной магии, – воскликнул он, – чтобы я мог сокрушить своих врагов; дай мне средство отомстить им за себя!

– Сэн-Круа, – сказал Экзили, – помните, что Вы вступаете на опасный путь; недостаточное знание моего искусства погубит Вас. Если Вы непременно хотите сделаться моим учеником – пожалуй, я готов. Но прежде выслушайте меня! Наверно, Вас выпустят раньше меня из тюрьмы; может быть, мне суждено остаться навек в стенах Бастилии. Поклянитесь мне, что, если Вам удастся выйти на свободу вооруженным знанием самых страшных средств, то Вы уничтожите также и того врага, который ниспровергнул и заточил меня в тюрьму. Его имя я назову Вам в тот самый день, когда Вы покинете эту башню… Итак, дайте мне клятву, тогда я посвящу Вас в тайную науку.