Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 51 страниц)

IX
Яды

Вернемся на несколько часов назад. Читатель, вероятно, помнит, что граф Лозен, исполнив свои обязанности при пробуждении короля, пошел через луврский сад и разводной мост, а затем вошел в лавку цирюльника Лавьенна.

Эта лавка находилась у Нового моста, или, точнее, на площади Дофина. Новый мост (Pont-Neuf) был в те времена еще более людным местом, чем теперь.

Лавьенн выбрал недурное местечко для своего заведения, потому что всякий, желавший пройти в улицу Сэн-Луи, по прекрасной Орфеврской набережной, должен был неминуемо пройти мимо его лавки, а таких прохожих было немало.

Лавьенн был очень ловкий человек. Он был приписан к цирульному цеху и, кроме фабрикаций мыла, помад и эссенций, занимался бритьем и завивкой и пускал кровь.

Личная квартира Лавьенна находилась во втором этаже, куда из магазина вела красивая витая лестница. Под этой лестницей находилась полускрытая маленькая дверь, ведшая непосредственно из магазина в узенькие сени, а оттуда через тесный двор, в задний флигель. Здесь было безлюдно и безмолвно, как в склепе. Это помещение Лавьенн предназначал для своих “покупателей”, – как он называл старых клиентов своего дела, – если им приходило на ум провести у него вечерок. Это было тайное место свиданий любовников, элегантный притон для диких, разнузданных оргий, безопасное убежище для азартных игроков и тайная контора присяжных сводней.

Лавьенн имел всегда большой запас самых тонких эссенций и помад, восхитительных вееров, перчаток, кружев и других туалетных принадлежностей. Враги его дела уверяли, что Лавьенн, кроме торговли невинными туалетными принадлежностями, занимался еще продажей строго запрещенных законом снадобий, которые употребляются для устранения неприятных последствий всякого рода ошибок. Поэтому кутилы тогдашнего времени принадлежали к самым усердным защитникам цирюльника, так как, кроме вышеупомянутых средств, Лавьенн торговал еще порошком, известным под странным именем: “Польвильского порошка”. Этому порошку приписывали живительную силу, и не одно семейство знатного рода было обязано искусству Лавьенна счастьем иметь потомство.

Не было ничего удивительного, что благодаря торговле подобными товарами казна цирюльника значительно увеличивалась. Лавьенн был дельцом с головы до ног; торговлей он занимался с помощью жены: фабрикацию же всецело предоставил своему помощнику, молодому, очень сведущему и трудолюбивому человеку, который устроил себе лабораторию в доме цирюльника и, казалось, вполне посвятил себя делу своего хозяина.

Териа, так звали молодого человека, приехал из Люттиха, учился в коллегии д’Аркура, но в силу несчастных обстоятельств должен был зарабатывать себе пропитание всевозможными средствами: он был и писарем, и фельдшером, и цирюльником, пока не познакомился с Лавьенном.

Не один только молодой Териа занимался у Лавьенна приготовлением необходимых для его торговли средств: у Лавьенна были и другие поставщики. Двоим из них он охотно давал поручения. Один был уже пожилой человек, прекративший свою торговлю и открывший лабораторию в тупике близ площади Мобер. Его звали Пьер Гюэ. Он обладал довольно значительными познаниями и зарабатывал немало денег набиванием чучел и особенно препарированием частей тела для учебных занятий по анатомии.

Другой помощник Лавьенна был немец. Он учился в Падуе, но далеко не пошел и занимался в Париже приготовлением эссенций, румян, белил и других притираний. Его звали Том Глазер. Он занимал несколько комнаток на улице Бернардинцев.

Когда граф Лозен пошел в магазин Лавьенна, он нашел там довольно многочисленное общество. Его приветствовали, как почетного гостя, и пригласили сесть.

– Вы пришли как раз вовремя, граф, – проговорил толстый господин, обращаясь к вошедшему. – У нас здесь возник жаркий спор, который можете решить Вы…

– Да, говорите, граф де Лозен, говорите! – закричало несколько голосов.

– Тише, господа! – проговорил граф, – дайте мне опомниться! Чтобы высказать свое мнение, мне необходимо сперва узнать, о чем идет речь. Пусть один говорит за всех. Граф де Ламот, говорите Вы!

– Маленький Бертильяк, – начал толстый господин.

– Шш… – прервал шевалье де Бертильяк, – я прошу позволения сказать несколько слов: мы сперва должны условиться, какое наказание назначить тому, кто будет признан неправым. Если неправым окажетесь Вы, граф Ламот, что Вы дадите нам за это?

– Каждый из моих противников получит стакан цикорной воды!

Все засмеялись.

– Ах, что за глупости! – закричали кругом, – нас будут угощать цикорной водой? Это возмутительно!

– Что касается дам, – продолжал, нисколько не смущаясь, Ламот, – то они получат от меня в подарок эссенции из склада Лавьенна.

– Согласны, – воскликнули герцогини Лафертэ, маркиза де Кевр и графиня де Тайяр. – Теперь решайте, граф Лозен!

– Говорили об интересной и уже довольно продолжительной связи одной знатной дамы, – начал Ламот. – Супруг этой дамы уже несколько месяцев в отсутствии, хотя в данную минуту он уже, быть может, находится у ворот Парижа. Эта дама, говорят, до такой степени окружена поклонниками, что уже обращалась к его величеству с ходатайством о разводе. Но его величество не пожелал вмешиваться в это дело. Все, здесь присутствующие, особенно Бертильяк, единогласно утверждают, что эта дама – не кто иная, как…

– Перестаньте, граф, – сказал Лозен, вставая. – Что это Вам пришло в голову? Милостивые государи и государыни, меня очень удивляет эта – извините меня за выражение! – необдуманная сплетня! И неужели лавка нашего Лавьенна – подходящее место для обсуждения столь деликатных дел? Ах, ах, господа кавалеры, я считал вас более скромными!

Все присутствующие смутились; первая нашлась маркиза де Кевр.

– Мы хотим слышать подтверждение именно из Ваших уст только потому, что дело идет о даме, желающей окружить себя ореолом святости, – сказала она. – Она ходит в церковь два раза в день, ухаживает за больными в больнице “Дома Божия”, является всегда желанной гостьей в доме д’ Альберт, где обучают такой премудрости, что в ее основных положениях еще никто не мог разобраться. Но, кроме этой тихой, достойной всякого уважения показной жизни, дама ведет вторую жизнь, диаметрально противоположную той, которую я только что описывала. Хотят знать определенно, действительно ли эта дама так интересуется наукой, что берет своих поклонников прямо со школьной скамьи, в то время как ее супруг сражается с мусульманами. Эта дама, как говорят, обратилась к королю с просьбой отстранить докучного супруга, но по-видимому получила отказ. Вы, граф, должны быть хорошо знакомы с этим делом; если можете, то успокойте своих любопытных друзей.

– Я должен, прежде всего, знать имя той дамы, маркиза, – ответил Лозен. – Вы знаете, что монарху часто подают несколько совершенно однородных прошений. То же самое могло случиться и здесь. Итак, кто Ваша дама, господа?

– Что же, – легкомысленным тоном ответила маркиза, – отчего не сказать того, что все равно знает весь свет? Это – маркиза де Бренвилье.

– Свет знает только то, что в нем распространяют лжецы, – внезапно крикнул чей-то голос, выходивший как будто из-под земли, и большими шагами, напоминающими прыжки разъяренной тигрицы, в магазин, к великому ужасу присутствующих, вошла сама маркиза де Бренвилье.

Дамы громко вскрикнули, а кавалеры в смущении стали мешать ложечками в стаканах.

Когда маркиза Бренвилье подошла к маркизе де Кевр, ее взгляд не выражал ни гнева, ни волнения, но глубочайшую скорбь и полное смирение. Мария де Бренвилье окинула взглядом все это общество щеголей и знатных дам и вполголоса проговорила:

– Извините меня, господа, если я помешала вашей утренней беседе. Но я только тогда решилась войти сюда, когда услыхала свое имя. Я покупаю у нашего добрейшего Лавьенна лекарства, необходимые мне для дел христианского милосердия в “Доме Божием” или в госпитале Святого Людовика. Я пришла сюда не для болтовни, а еще менее для того, чтобы услышать, как позорят мое имя. Я прощаю Вам, маркиза, и убедительно прошу Вас сегодня вечером на приеме вдовствующей королевы обратить Ваше внимание на то, буду ли я похожа на женщину, просившую о разводе, когда войду в зал под руку с маркизом де Бренвилье. Оставьте меня продолжать мои тихие, мирные занятия; не спрашивайте и не разузнавайте ничего о моих поступках и целях, точно так же, как и я не буду обращать ни малейшего внимания на Ваше поведение, даже тогда, когда опять встречу Вас под руку с герцогом де Со темной ночью в глухой Шаронской улице, в то время как маркиз де Кевр охотится с принцем на оленей в лесах Фотненебло. Шаронская улица проходит около самого женского монастыря “Доброй помощи”, в котором я часто бываю.

Маркиза сделала вежливый и скромный поклон и вышла из магазина через маленькую дверь под винтовой лестницей. Очутившись на обыкновенно безлюдном дворе, она в волнении прислонилась к косяку двери. Не долго простояла она здесь одна; с лестницы осторожно спустился стройный молодой человек, подошел к ней и схватил ее за руку. Маркиза де Бренвилье обернулась.

– Ах, это – ты, Камилл! – прошептала она, обнимая рукой шею юноши. – Милый Камилл, мне так хотелось взглянуть на тебя еще разок, прежде чем уйти. Они напали на след нашей любви.

– Кто? – быстро спросил Камилл Териа. – Кто? Я задушу всякого, кто посмеет говорить о тебе или мешать нашей любви! Для тебя я готов на все, моя небесная красавица.

– Осторожнее, Камилл! Сегодня возвращается мой муж. Мы должны условиться о том, как действовать. Придворные все подстерегают, видят и слышат!

– Твой муж не любит тебя, Мария. Он идет своим собственным путем.

– Все равно. Он ревниво относится к своему имени и никогда не потерпит открытого скандала. Моя любовь к тебе – уже не тайна; только не знают, кто именно мой избранник; молва о моем благочестии служит мне защитой, а виновность других – моим оружием. О, как меня всюду разбирают по косточкам! Все злы на меня за мое счастье.

– Тебе просто завидуют. Ты прекрасна и богата, Мария; многие подозревают, что ты любила. Они хотят обрызгать тебя своим ядом. Кто сказал, что ты питаешь к кому-то запретную любовь?

– Маркиза де Кевр. Она уже давно – мой враг, – ответила маркиза. – Но мы отомстим ей, если она станет нам поперек дороги. Мы сумеем сделать безвредным ее ядовитый язык, и это противоядие будет состоять в том, что мы предадим гласности ее связи с герцогом де Со. О, раз в жизни уже у меня было в руках орудие мести, были в руках невидимые, но верные стрелы!

– Какое орудие? – пытливо спросил Камилл Териа.

– Не теперь, Камилл! Мы поговорим об этом в другой раз. Ведь ты – знаток в этом деле и потому вместе со мной пожалеешь о потере, понесенной наукой. Проводи меня!

Териа проводил маркизу по двору через узкий проход, в конце которого обитая железом дверь вела на площадь Дофина. Еще поцелуй, еще горячее объятие, затем маркиза выскользнула на площадь и быстрыми шагами направилась в улицу Гарлэ.

Териа запер дверь и опять поднялся в свою лабораторию.

После только что произошедшей сцены с маркизой посетители парфюмерной лавки сидели пораженные, безмолвные и неподвижные, как каменные изваяния. Внезапное чудесное появление маркизы, ее твердая речь, разоблачение позорных свиданий маркизы де Кевр, видимое смущение и молчание обвиняемой, – все это так подействовало на присутствующих, что они долго не могли прийти в себя. Первым овладел собой граф Лозен, разразившийся громким смехом. Маркиза де Кевр бросила на всех яростные взгляды, а на нее смотрели со злорадством. Все это безнравственное общество собралось здесь только для того, чтобы услышать какой-нибудь двусмысленный анекдот или скандальную новость, – и это желание было удовлетворено. Присутствующим было решительно все равно, кто именно был посрамлен, – только бы нашлась тема для пересудов. Но все случившееся казалось им особенно забавным потому, что маркиза де Кевр сама упала в ту яму, которую она рыла другой; это было очень пикантно и не совсем обыденно.

Лозен встал и, заперев дверь магазина, серьезно сказал:

– Господа, о том, что случилось здесь сегодня, не следует звонить во все колокола. Подумайте о том, что речь идет о чести храбрых дворян и о репутации благородных дам. Если Вы, мой милый Ламот, или Вы, Бертильяк, вздумаете вечерком развлекать общество пикатным рассказом о том, что здесь случилось, то это может иметь неприятные и непредвиденные последствия. Не забывайте, что замешанные в дело кавалеры носят шпагу.

– Шпагу! – вспылил Бертильяк, – но и у меня есть шпага, граф де Лозен! Я к услугам каждого, кто пожелает потребовать у меня отчета.

– Потише, потише; я нисколько не сомневаюсь в Вашей храбрости, но не думайте, что всякое дело может быть решено мечом. Я – тоже солдат и не раз доказывал свою храбрость. Но вспомните о короле, господа! Он произнесет свой строгий, решительный приговор, – и придется ночью в туман и непогоду бежать из Парижа и поступать на службу в чужой стране, если не захочешь познакомиться с палачом. Все это, надо признаться, не особенно приятно!

– Но, – возразил Ламотт, – так или иначе, сказанного не воротишь. Кто может поручиться, что Лавьенн будет держать язык за зубами.

– Я, – сказал Лозен, – Лавьенн – олицетворенная скрытность. Я считаю возможность поручиться за всех присутствующих, что они ни одним словом не обмолвятся о случившемся. Тогда уж будет не наша вина, если дело будет предано огласке.

Все мужчины поспешили уверить графа в своем умении держать язык за зубами. Дамы надулись. Ламот отвел в сторону Лозена и прошептал:

– Черт возьми, граф, заметили Вы тех двух черных молодцов у лестницы? Они решительно все слышали, а ведь они не принадлежат к нашему обществу. Что, если они разболтают всю историю?

– Вы правы, – сказал де Лозен. – Я их вовсе не заметил. Это верно – клиенты Лавьенна, и их не выбросишь за дверь. Кто бы это мог быть?

– Спросим их!

– Предоставьте это мне. Может быть, с ними не трудно будет сговориться, хотя у них чертовски злобный вид, особенно у одного из них.

– Надо бы спросить Лавьенна.

Но граф Лозен уже направился к незнакомцам.

Это были люди уже зрелого возраста, одетые так, как одевались ученые того времени. Они сидели за прилавком, делая какие-то заметки на своих табличках. Перед ними лежало несколько маленьких пакетиков с лекарствами и травами и стояли флаконы с эссенциями. Незнакомцы по-видимому закупали товар.

– Господа, – начал Лозен, и все присутствующие обернулись к тем, с кем он заговорил. – Вы были свидетелями происшествия, которое мы все охотно предали бы забвению. Все мы, здесь присутствующие, хорошо знаем друг друга и можем быть уверены, что никто из нас не проболтается об этом деликатном случае. Вас, господа, мы совершенно не знаем, но считаем честными людьми и просим вас дать нам слово молчать о случившемся.

Оба незнакомца продолжали делать свои заметки, не удостаивая графа ни малейшим вниманием. Они, казалось, что-то высчитывали.

Это явное невнимание взбесило Лозена. Он нагнулся над прилавком и прокричал, делая ударение на каждом слове:

– Господа, разве вы не слышали, что я вам сказал?

Один из мужчин с равнодушной улыбкой взглянул на него из-за своей таблички и спросил:

– Разве Вы что-нибудь сказали, милостивый государь?

Выговор обличал в нем итальянца.

Лозен повторил свою просьбу.

– Ах, вот что! – вставая проговорил черный незнакомец. – Вы говорите о маленьком приключении с дамой, только что сидевшей в этом магазине? Мы оба – и мой товарищ и я – совершенно позабыли, в чем было дело. Случился маленький скандал… Но, дружище, я привык к подобного рода видам. Нас, итальянцев, этим не удивишь. Меня так мало интересовал весь этот разговор, что я даже не знаю, о чем в сущности шла речь. Оставьте меня в покое, милейший!

Лозен начинал терять терпение. Какой-то жалкий торгаш, никому незнакомый бедняк, позволял себе в разговоре с ним такие фамильярные выражения, как “дружище”, “милейший”, – с ним, первым приближенным короля, могущественным, возвышающимся фаворитом!

– Во-первых, мой милый, обращаю Ваше внимание на то, что Вы говорите с графом Антуаном Пегилан-Комон-Лозен, первым приближенным его величества короля Франции, и что я покорнейше прошу избавить меня от Ваших фамильярных выражений.

Незнакомец смерил графа взглядом с головы до ног и помолчав произнес:

– Граф Лозен? Лозен? Совершенно незнакомое имя!

С этими словами он повернулся спиной к обществу и снова заговорил со своим товарищем.

– Но ведь это – нахальство! – крикнул Лозен. – Эй, Лавьенн, Лавьенн!

Хозяин, который, дрожа от страха, следил за этой сценой, прибежал перепуганный.

– Кто эти люди, которые так неприлично ведут себя?

– Один из них – мой аптекарь Глазер из улицы Бернардинцев, – ответил Лавьенн, – а другого я не знаю. Глазер привел его сегодня ко мне, так как он хотел купить у меня дистиллированной воды и кое-какие лекарства.

– Эй, Вы! – закричал Лозен, – будете Вы, наконец, отвечать на мои вопросы или нет? Исполните Вы мое требование, или мне придется заговорить с Вами другим тоном? Кто вы такие?

Черный незнакомец обернулся, облокотился на прилавок и с легкой насмешкой спокойно смотрел на присутствующих. Это был мужчина, крепкое телосложение которого свидетельствовало о необычайной мускульной силе; цвет лица у него был смуглый, борода и длинные гладкие волосы – блестящего черного цвета; его глаза смотрели зло и смело. Все выражение его лица являло смесь гениальности и плутовства.

– Кто я, мой милейший? – резким голосом произнес он. – Господин Лавьенн еще незнаком со мной. Я назову себя, чтобы доставить удовольствие господину Лавьенну; пусть он познакомится со своим новым клиентом. Я – доктор Маттео Экзили, родом из Флоренции. Я прибыл с французской вспомогательной армией из Венгрии, где был прикомандирован, как хирург, к корпусу Венецианской республики. Я вылечил больше ран, чем Вы их нанесли при всем Вашем фехтовальном искусстве!

– Что же Вы здесь делаете?

– Занимаюсь более серьезным делом и работаю больше, чем вы, господа. Я сделал здесь кое-какие покупки; желаете зчать, что именно я ищу и покупаю? Яды, яды, господа!

Все присутствующие испуганно отскочили.

– Ха, ха, ха! Вы приходите в ужас, потому что я откровенно сознаюсь, что покупаю яды. Яд – чудесное средство, господа, – засмеялся доктор. Он окинул острым взглядом все собрание, и каждый, на чьем лице упорно останавливался злой взгляд Экзили, словно чувствовал на себе его жгучее прикосновение.

– Не стоит труда объяснять вам, почему я называю яд благодеянием, так как…

– Остановитесь! – крикнул Лозен, – скажу Вам от лица всех присутствующих: Вы можете думать о своих средствах все, что угодно, это нас не касается. Во всяком случае Вы пойдете со мной в полицию, где комиссар потребует у Вас бумаги и сведения о Вашем местожительстве.

– Нашел дурака! – презрительно ответил доктор. – Уж не думаете ли Вы, что я не знаю, как велика Ваша власть, граф де Лозен? Попадись я только к комиссару, меня сейчас же сцапают! Сегодня ночью мне пришлось бы, пожалуй, ночевать в Бастилии; ведь мне хорошо известно, как легко сильные мира сего пускают в дело lettre de cachet[9]9
  Так назывались указы об аресте, которые имелись наготове с подписью короля и в которые в нужный момент вписывалось лишь имя.


[Закрыть]. Нет, я не пойду с Вами к комиссару, которого я, кстати скажу, совершенно не боюсь, потому что всегда найду средство уйти от власти, если это понадобится. Но мне не хотелось бы праздновать подобным образом свое прибытие в Париж. Не шутите со мной. Вообще несправедливо и неприлично обращаться с невинным покупателем в магазине господина Лавьенна так, как обращаетесь со мной вы, господа.

– Невинным? – сказал молодой граф Биран, дворянин из сотни “Воронова клюва”, – ведь Вы уже сами сознаетесь, что покупаете яды?

– Что Вы понимаете в ядах? Заботьтесь о своих брыжжах, о красивых вышивках на платье, о хорошо выглаженных сорочках и блестящих подвязках; заказывайте своим рестораторам великолепные, пышные обеды, кушайте изысканные яства, после обеда садитесь за карты, а вечером, возвращаясь домой, бейтесь об заклад, кто скорее и ловче разобьет висящий на цепи среди улицы фонарь! Вот в подобного рода занятиях вы знаете толк, господа! Об остальном вы и понятия не имеете и совершенно не можете судить о том, что относится к науке.

– Сударь, Вы так дерзки, что…

– Молодой человек, – сказал Экзили, смотря на Бирана сверкающими глазами, – Вы хорошо сделаете, если не вызовете меня на дуэль. Моя жизнь посвящена настолько серьезным занятиям, мне еще предстоит сделать так много до моей смерти, что я не пощажу никого, кто похитит у меня хоть маленькую частичку того короткого времени, которое достается в удел нам, смертным. Поэтому моей первой заботой будет одним ударом удалить противника с моей дороги.

– При помощи Ваших ядов? – дерзко спросил граф де Лозен. – Париж – неподходящая почва для учеников Борджиа. Если Вы будете брать свое оружие из подобных источников, то наши войска станут агентами уголовного суда и поставщиками Шателэ.

– Вы снова начинаете угрожать мне, но я не боюсь Ваших угроз. Я легко могу доказать перед судом, что яды, изучение которых я сделал задачей своей жизни, являются в одних случаях настолько же благодетельным даром природы, насколько губительны в других. Каждый врач мог бы явиться моим защитником. Я просто ввожу некоторое вещество между движущимися и дышащими частями машины, называемой человеческим телом, и благодаря силе этого средства и его разрушительному влиянию колеса часов жизни останавливаются, как бы опутанные невидимой сеткой. Наступает смерть от яда, как Вы это называете. Тогда я употребляю то же самое средство, и вот обессиленные, почти уже безжизненные члены оживляются; огненный поток, вливая в жилы новую жизнь, стремится по всему телу, уничтожая от края могилы, уже отверзавшейся перед ним. Кто решится осудить подобные силы, подобные средства? Вы хотите привлечь меня к ответственности потому, что я открыто сознаюсь, что изыскание и применение ядов – мое главное занятие? Ну, а чем занимаетесь вы, господа? Вы пускаете в дело столько яда, сколько не мог бы приготовить ни один подражатель Борджиа, Спара или Трофана, ваш яд даже страшнее “неаполитанской водицы”, потому что трудно найти противоядие яду клеветы и публичного скандала, позорящего доброе имя, остававшееся до сих пор незапятнанным. В тысячу раз опаснее ваши языки, ваши губительные речи, которыми вы, как мышьяком, убиваете духовную жизнь своих жертв. И если мне случилось быть здесь свидетелем подобного отравления, то вы не можете заставить меня молчать, потому что мое свидетельство может послужить противоядием, в том случае, если процесс отравления пойдет дальше. А дай я слово молчать о случившемся, я не мог бы явиться свидетелем.

– Это больше, чем дерзость! – крикнул де Лозен.

– Это – наглость! – закричал Бертильяк.

– Ради Бога, будьте осторожнее! – визжали дамы.

– Берите его, господа, – скомандовал Ламот, – пусть людям де Лионна достанется эта славная добыча!

Доктор сделал шаг назад и произнес:

– В последний раз советую вам, господа, оставить меня в покое. Я – не шарлатан и не беззащитен. Может быть, вы не откажете моей миссии в том уважении, в котором отказываете мне лично, когда я скажу вам, что призван сюда, чтобы вылечить вдовствующую королеву, если только это в человеческих силах. С завтрашнего дня я – врач королевы Анны Австрийской!

Мужчины были поражены. Убежденный тон и угрожающие жесты доктора привели их на мгновение в замешательство, злоба на него за то, что он так ловко отпарировал их нападение, и страх прослыть трусами, если они отступят перед его угрозами, довели их до бешенства.

– Ты – шарлатан, рыночный лекарь, отравитель крыс! – презрительно засмеялся Бертильяк, – ты – врач королевы?! Ты, ярмарочный комедиант, бываешь в королевских покоях?! Рассказывай это другим! Ха, ха, интересный выдался сегодня денек, господа, и нам будет о чем порассказать за обедом у Фронтэна. Мы поймали чернокнижника… Хватайте его!

– В полицию его! Хватайте доктора-отравителя! – закричала вся компания, стремясь выместить на докторе свое негодование.

Его спутник уже обратился в бегство, а Лавьенн пугливо выглядывал из-за стеклянной двери; он был слишком робок, чтобы противоречить своим знатным клиентам, и слишком любопытен, чтобы не дождаться исхода этого благородного, рыцарского разговора.

Четверо или пятеро мужчин, между ними де Лозен, вскочили на прилавок, причем несколько стаканов разлетелось вдребезги.

– Хватайте его с обеих сторон, – закричал Биран, – с обеих сторон, чтобы он не улизнул!

– Назад! – загремел голос Экзили, – назад, или вы раскаетесь!

– Берите его! – кричал Лозен. – Если у тебя под плащом есть шпага, защищайся, шарлатан!

Нападающие перескочили через прилавок, но доктор также быстро отскочил к противоположной стене. Он вынул из-под плаща круглую деревянную коробку и отвинтил от нее крышку, с возгласом:

– Получайте, господа!

В ту же секунду из коробочки поднялось облачко удушливого дыма, распространившееся с быстротой молнии по всей комнате. Нападающие отскочили; какое-то специфическое зловоние захватывало дыхание; в комнате потемнело, как будто на окнах спустили занавеси; дамы звали на помощь; Лозен, Биран и Ламот наталкивались друг на друга; у всех темнело в глазах и как железным обручем сжимало голову.

– Откройте дверь! Помогите! – кричали они. – Черный человек убивает нас!

Распахнули дверь; свежий воздух пахнул в комнату и отогнал черный дым в углы и под потолок. В рассеянном дыму стали понемногу вырисовываться фигуры нападавших.

– Где он? Держите его! – кричали все.

За маленькой дверью, которую еще застилало облако дыма, послышался хриплый смех доктора, но, когда прибежавший Лавьенн открыл дверку, за нею уже никого не было, – доктор исчез.

Страшный кашель овладел всеми присутствующими. Лавьенн поторопился подать разные эссенции, благовонные курения, лимонады и освежающие порошки.

– Это был дьявольский опыт! – воскликнул де Лозен, придя в себя и подкрепившись глотком лимонада. – И в конце концов мошенник удрал!

– О, я еще вся разбита, – простонала маркиза де Кевр.

Все казались озадаченными. У всех покраснели лица; у всех было одно ощущение, как будто страшная тяжесть давила на череп.

– Не позвать ли врача? – вполголоса спросил Ламот.

– Только этого недоставало, – возразил Лозен.

– Придем в себя и перестанем говорить об этом. Неужели Вы хотите сделать нас посмешищем всего Парижа? Если Париж узнает об этом приключении, – мы пропали. Доктор-то уж будет держать язык за зубами, но представьте себе, что дело дойдет до ушей студентов; двенадцать мужчин со шпагами против одного, у которого в руках ничего, кроме деревянной коробочки! Ах, наука… это – нечто великое!

Скоро все общество покинуло лавку.

– Если только этот молодчик попадется мне, я проколю его насквозь шпагой, – пробормотал Биран.

– Сегодня же вечером я доведу обо всем случившемся до сведения Пальлюо. Доктор – лакомый кусочек для судей в Шателэ, – сказал Ламот.

– Ах, если бы мне еще раз повидать этого черного господина! – рассуждал сам с собой Лозен; – это интересный мошенник, и такие знакомства могут пригодиться.