Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 51 страниц)

XV
Путешествие во Фландрию

Равнина между Куртрэ и Харлебеком вся покрыта каналами, лугами и нивами и известна своим плодородием. С зеленых лугов, подобно букетам цветов, поднимаются маленькие пышные рощи, среди которых лежат опрятные фламандские деревни; там и сям большие города с улицами, расположенными в виде веера, возносят к небу свои величественные колокольни. Издали можно видеть все, что только движется на этой ровной поверхности; поэтому черная исполинская змея, извивавшаяся на горизонте, невольно привлекала внимание жителей Куртрэ и его окрестностей, наблюдавших этот феномен в сентябре 1670 года. При дальнейшем исследовании определилось, что туловище этой змеи состояло из несметной толпы всадников, пешеходов и людей, ехавших в экипажах; эта толпа направлялась от французской границы к Куртрэ.

– Это – королевский поезд, – сказал старый чиновник городского управления, и в ту же минуту колокола Куртрэ возвестили, что с городских башен заметили прибытие Людовика XIV.

Медленно приближался бесконечный поезд. Казалось, что снова наступили времена великих персидских монархов, и тихая Фландрия сделалась свидетельницей азиатской роскоши, французский король следовал по обширным полям, которые Ахенский мир подчинил его скипетру. Это путешествие было предпринято для того, чтобы осмотреть приобретенные земли и показаться во всем своем величии. Но вся эта пышность служила прикрытием властолюбивых вожделений: “Голландия” – вот что было лозунгом французского короля, под маской доброты скрывшего когти, которые он уже готовился выпустить против свободной страны. Людовик уже заключил с Англией союз с целью уничтожить генеральные штаты; посредницей в этом союзе являлась красивая, ловкая герцогиня Орлеанская, сестра Карла II, и пышные проводы прекрасной посланницы скрывали тайные приготовления Людовика. Всякое передвижение войск внутри Франции приписывалось приготовлениям к королевскому путешествию, между тем как выбранные для этой цели люди старались возбудить в нидерландцах сочувствие к Франции при помощи золота или щедрых угощений. Голландские генеральные штаты видели надвигавшуюся грозу, но не были в состоянии уклониться от тучи, из которой должна была сверкнуть страшная молния.

Воздух был полон оглушительными звуками труб; тесными рядами ехали на красивых конях всадники в блестящих касках с развевавшимися перьями. Это были шедшие в авангарде королевские гвардейцы, высокомерные, страшные мушкетеры, для которых не было ничего святого и мужество которых было так же поразительно, как и их жестокость. За этими вооруженными всадниками тянулся длинный ряд придворных, поэтов, музыкантов и дипломатов, за которыми ехали две тысячи человек придворной прислуги в блестящих ливреях, шитых золотом и серебром. За ними следовала огромная, тяжелая, украшенная резьбой и позолотой, хрустальная королевская карета, окруженная мушкетерами.

Ехавшие в карете представляли собой красивое и интересное зрелище, которое, однако, могло навести зрителя на игривые мысли. В глубине кареты сидели король Людовик и королева, а против них – герцогиня Орлеанская и Атенаиса де Монтеспан.

Дочь герцога Мортемара быстро подвигалась по опасному пути: она устранила с него королеву, двух герцогинь, трех маркиз и ту единственную женщину, которую действительно любил Людовик – Луизу де Лавальер. Бедная, покинутая Луиза следовала за королевским экипажем в придворной карете с единственной камеристкой, оставшейся верной своей госпоже. Хотя она могла оставаться дома, но сама пожелала непременно принять участие в этом путешествии, чтобы этим начать то искупление, к которому она приговорила себя; самым тяжелым в этом искуплении была необходимость присутствовать при торжестве блестящей маркизы Монтеспан. То обстоятельство, что она была забыта, что ею пренебрегали, не было для герцогини Лавальер ни наказанием, ни унижением: лишившись расположения короля, она ничем более не дорожила.

Граф Лозен ехал верхом возле кареты короля. По временам он обменивался с маркизой Монтеспан взглядами, то вопросительными, то угрожающими, смотря по тому, какого содержания были слухи, которые услужливые друзья спешили довести до сведения этих двух заклятых врагов. Королева смотрела на все это совершенно спокойно и только при взгляде на герцогиню Лавальер из ее груди вырывался легкий вздох. Стоило маркизе Монтеспан чего-нибудь пожелать, как четыре гвардейских офицера, которым дежурство при карете во время путешествия открывало блестящую будущность, уже неслись во весь опор исполнять прихоти фаворитки.

Путь короля был намечен с величайшей точностью. От Парижа до Дюнкирхена было назначено одиннадцать ночлегов. В те города, где останавливался поезд, отправляли вперед роскошную мебель. Музыка, разные представления, триумфальные ворота, депутация наполняли целый день. Завтракали часто в палатках, наскоро раскинутых у самой дороги. Огромный многотысячный поезд останавливался; по одному знаку вся местность превращалась в исполинский лагерь; зажигали костры, около которых хлопотали повара. Если вечер заставал путешественников вблизи города, то в воздух шипя летели ракеты, римские свечи, солнца и огненные колеса, далеко распространявшие яркий свет. Виновником всех этих фейерверков и празднеств являлся король, державный хозяин страны, и веселый шум этих празднеств заглушал проклятия, несшиеся вслед его роскошному поезду: провинции, уже истощенные войной, изнемогали под бременем тяжелых податей, а людей и лошадей, необходимых для королевского поезда, отрывали от работы, которая только одна могла вознаградить жителей за бедствия войны.

В одном из экипажей, следовавших за каретой, ехала дама, лицо которой выражало глубокую грусть. Она часто высовывалась из окна кареты, посылала в известном направлении воздушный поцелуй, сопровождая его веселой улыбкой, и каждый раз сидевшая напротив нее камерфрау произносила одну и ту же фразу:

– Мадемуазель, будьте благоразумны.

Эта дама была стареющей красавицей, боровшейся с неумолимой рукой времени при помощи утонченнейших косметических средств. При всем том умное лицо с тонкими чертами все еще возбуждало интерес. Это была Мария Луиза Орлеанская, принцесса Монпансье, известная под именем “Мадемуазель”, ради любви которой граф Лозен прибегнул к колдовству. Мадемуазель де Монпансье, ничего не подозревая, проглотила питье, приготовленное из крови красавицы Аманды. Но граф Лозен ошибался, думая, что навсегда приобрел любовь принцессы, и полагаясь более на колдовские чары, чем на свои собственные достоинства: принцессе не нужно было никакого любовного зелья, чтобы безумно влюбиться в графа, особенно с тех пор, как обожаемый человек стал выказывать холодность к ней.

Как бы там ни было, но графу Лозену казалось, что любовь принцессы проявилась с особенной горячностью именно с того времени, когда она выпила изделие Экзили. Он щедро наградил итальянца, а тот втихомолку подсмеивался над таким легковерием. Экзили сделал еще один шаг на своем опасном пути: он связал свою судьбу с судьбой могущественного фаворита, который теперь был обязан итальянцу и проникся полным доверием к его сверхъестественным познаниям. Экзили ни минуты не сомневался, что графу удастся свергнуть новую фаворитку короля, а в этом деле сам он мог быть могучим союзником Лозена: ведь в его власти было приготовить маркизе де Монтеспан такой скандал, который не мог бы потушить и сам король. Людовик не мог бы заглушить общее негодование, если бы маркиза де Монтеспан оказалась сообщницей отравительницы Бренвилье. Конечно для этого необходимо было доставить в Париж эту ужасную женщину, которая все еще спокойно жила под защитой гостеприимных стен монастыря; но итальянцу было известно, что граф Лозен уже поручил это дело сержанту Дегрэ. При таких условиях Экзили оставил свое первоначальное намерение покинуть Париж и решил остаться и следить за ходом событий. Его надежды приобрели еще большую уверенность с тех пор, как Лозен сообщил ему, что король изъявил согласие на брак принцессы Монпансье с графом Лозеном, который таким образом становился членом королевского дома.

Экзили вскоре заметил, что не он один пользовался доверием Лозена. Незадолго до отъезда во Фландрию все заговорили о предстоящей свадьбе Мадемуазель с графом Лозеном; в королевской семье это вызвало всеобщее возмущение, и короля ожидали крайне неприятные сцены. Лозен гордился своим успехом, и в этом его поддерживали ложные друзья. Желая доказать, что он уже имеет почти неограниченные права на принцессу королевской крови, он относился к бедной Мадемуазель с оскорбительным презрением. Когда его упрекали в грубости, граф дерзко отвечал:

– Французские принцессы любят, чтобы их держали в ежовых рукавицах.

Усердные шпионы маркизы Монтеспан и других врагов графа передали это королю, но он лишь горько усмехнулся.

Через несколько времени граф явился к принцессе прямо с охоты и, бросившись в кресло, крикнул ей:

– Луиза Бурбонская, сними с меня сапоги!

Когда это довели до сведения короля, он заскрежетал зубами и сказал, обращаясь к маркизе Монтеспан:

– Лозен заходит слишком далеко!

– Мне непонятно Ваше спокойствие, – ответила маркиза. – Конечно граф – Ваш друг…

– Но я могу положить предел своей дружбе, – возразил король.

Маркиза задрожала от злобной радости.

– Так обуздайте его высокомерие, государь.

– Это мне не трудно, но любовь принцессы превосходит всякое вероятие. Это – просто какое-то безумие.

– Безумие – это настоящее слово, государь. Принцесса обезумела или вернее ее сделали безумной.

– Сделали безумной? Как мне понять это? – спросил король, вдруг сделавшийся серьезным и внимательным.

– О, государь, ведь Вам известны сношения графа с итальянцем… Ну, принцессе был дан любовный напиток.

Людовик вскочил с места.

– Значит, все еще пользуются средствами, которые…

– Конечно пользуются, государь, и я нахожусь в смертельном страхе; что, если кому-нибудь удастся волшебными средствами заставить Вас, Ваше величество, подарить свою любовь другой женщине!

– О, этого Вам нечего бояться, – с улыбкой сказал король, – но то, что Вы рассказали, отвратительно!

– Умоляю Вас, Ваше величество, о глубочайшем молчании! Мы вовсе не в безопасности: этот итальянец – демон!

– Я прикажу схватить его и сжечь! И сию же минуту!

Ужас охватил маркизу.

– Нет, нет! – вскрикнула она, – надо быть осторожными. Необходимо арестовать его, прежде чем он успеет что-нибудь сказать. Подумайте, государь, о моем щекотливом положении: ведь он навещал меня на улице Францисканцев!

– Вы правы, придется подождать. Но Лозен? Я еще подумаю о его свадьбе с принцессой.

Маркиза Монтеспан торжествовала: ей удалось опять оттеснить графа с его позиции. Он слишком положился на преданность камерфрау принцессы, которая подала своей госпоже любовное зелье в шоколаде. Маркиза Монтеспан щедро оплачивала всякие открытия во дворце Монпансье и в точности знала историю с волшебным напитком.

Таково было положение дел перед отъездом во Фландрию. Лозен видел маркизу только с улыбкой на устах. Он был осторожен, но в сущности кого было ему бояться? Король дал свое согласие; принцесса, перед которой Лозен выказывал полное равнодушие, изнывала от любви. При каждой остановке она бросалась к своему возлюбленному, но он поворачивался к ней спиной, желая показать своему монарху, будто не очень дорожить той честью, к которой так жадно стремился. Король был в страшном гневе; королева, министры, маркиза Монтеспан, герцогиня Орлеанская, – все соединились против фаворита, и в огромном поезде только и говорили о том, как бы помешать этому браку.

Обо всем этом Лозен догадывался, но рассчитывал на согласие короля, который не мог вторично нарушить данное слово, затем на любовь принцессы и наконец на тайну маркизы Монтеспан, благодаря которой держал в руках королевскую фаворитку. Ради своего собственного спасения она не могла идти против него. Всю дорогу король играл с Лозеном комедию, и он совершенно обманул графа, так что тот пришел к убеждению, что все усилия его врагов не привели ни к чему. Путешественники еще не добрались до Дюнкирхена, как король уже дал маркизе слово, что брак Лозена с принцессой не состоится.

Между тем королевский поезд прибыл в Дюнкирхен. Еще никто не знал о предположенном путешествии герцогини Орлеанской в Англию, как вдруг накануне прибытия Людовика в виду города появились английские корабли. Однако в этом не увидели ничего странного. Ничто не могло быть естественнее просьбы герцогини Орлеанской о разрешении поехать на свидание со своим братом, английским королем.

В Дюнкирхене шла шумная жизнь. Все стремились приветствовать блестящих, высоких гостей. На площадях пылали костры; повара и пекари расположились в переулках; на каждом шагу встречались солдаты с билетами на постой в руках; крик, шум, ругань далеко разносились в воздухе. Среди всей этой суматохи двигались элегантнейшие экипажи и носилки с нарядными кавалерами и дамами. Король принял представителей города, явившихся с просьбой посетить ратушу, и вечером в день его прибытия весь город был иллюминирован. Из городской ратуши неслись громкие звуки музыки: Дюнкирхен давал бал в честь высоких гостей. Чтобы король мог пользоваться возможно большей свободой, вместо обыкновенного бала дан был маскированный, хотя многие явились без масок. Сам король вначале был без маски, пока шла церемония представления ему новых лиц, а после того удалился в отдельную комнату, где для него уже был приготовлен костюм.

В числе гостей было много англичан, уже раньше приехавших из Лондона, но французы недружелюбно смотрели на длинных белокурых сынов Альбиона. Между ними особенно выделялся молодой герцог Монмаут, сын Карла II и очаровательной Люси Вальтерс. Красивый юноша был бельмом в глазу герцога Орлеанского, который, к величайшей досаде своей жены, явился в Дюнкирхен немедленно по прибытии королевского поезда. Он невольно сжимал кулаки, видя, что Монмаут ухаживает за своей красивой теткой; когда же он с удивлением услышал, что его супруга едет в Англию, то пришел в бешенство, и между ним и королем произошел крупный разговор. Герцог объявил, что не дает согласия на эту поездку, но король ответил на это форменным приказанием. Тогда герцог Орлеанский со злостью сказал жене:

– Я никогда не любил Вас, а теперь ненавижу!

Герцогиня рассмеялась и продолжала с увлечением танцевать сопровождаемая взорами ненависти той партии, которая стояла за Голландию против французского короля.

Под звуки музыки, манившей к танцам, двое мужчин в масках и капюшонах поднялись на устроенную в большом зале эстраду; они все время пытались приблизиться к герцогине, но толпа оттесняла их, и они удалились в нишу.

– Будьте благоразумны, шевалье! – сказал один из них своему товарищу.

– Я поклялся уничтожить эту женщину; шевалье де Лорэн жаждет отмщения!

– Неужели Вы хотите употребить кинжал против женщины? Вам, конечно, известны и другие средства? Положим, это – сестра короля и супруга герцога… понадобится крупная сумма денег…

– Требуйте, сколько хотите.

– Вы знаете цирюльника Лавьенна?

– Конечно знаю.

– У него при королевском поезде парфюмерная лавка. Пойдемте к нему.

Их разговор был прерван торжественным тушем.

– Это король выходит, – сказал один из заговорщиков.

Действительно, в зал вошел король в голубом шелковом костюме, украшенном брюссельскими кружевами. В нескольких шагах от того места, где он остановился, стояла герцогиня Орлеанская под руку с красивой, высокой дамой, которая, несмотря на немного массивную фигуру, могла служить моделью для прекрасной статуи, хотя ее красота могла только возбуждать низменные желания в чувственных натурах. Король с каким-то невольным беспокойством смотрел на эту красавицу – такого рода красота была не в его вкусе, но он почувствовал облегчение, когда герцогиня Орлеанская представила ему свою собеседницу:

– Мадемуазель де Керуаль, сопровождающая меня в Лондон.

По залу пробежал шепот изумления. Прекрасная бретонка была, так сказать, подарком в восточном вкусе Карлу II; ей предназначалось поддерживать ходатайство герцогини Орлеанской и склонить английского короля к союзу с Францией, если бы он начал колебаться. Из-за одних объятий мадемуазель де Керуаль[19]19
  Она потом осталась в Англии и получила от Карла II титул герцогини Портсмутской.


[Закрыть] тысячи людей проливали кровь. Она получила ужасное прозвище “полномочной обольстительницы”.

Поговорив немного с мадемуазель де Керуаль, король подал знак к продолжению прерванных его приходом танцев, проводил свою супругу к ее месту и, удалившись в отдельную комнату, одел длинное домино, чтобы незаметно смешаться с танцующими.

Теперь все перестали стесняться, и дамы в масках без малейшей застенчивости переходили из зала в зал. Король уже обменялся несколькими шутками со своей возлюбленной; ловко увернувшись от него, Атенаиса скрылась в толпе, снова показалась в противоположной стороне и украдкой пожала руку королю, чем привела его в совершенный восторг. Она сама не узнавала себя; к ней вернулась ее прежняя наивность, она чувствовала себя далеко от раззолоченного Версаля; на душе у нее было весело после только что прожитых тревожных дней; она даже на несколько времени забыла о своих мстительных планах относительно Лозена.

Продолжая игру в охоту с влюбленным королем, маркиза заблудилась в лабиринте переходов между залами ратуши и очутилась в комнате, где хранились разные документы. Здесь никого не было. Думая, что король гонится за ней, маркиза подождала его несколько минут. Звуки музыки почти не доносились сюда, и она могла ясно расслышать чьи-то приближающиеся шаги. В комнату быстро вошел человек в домино, но Монтеспан с первого взгляда убедилась, что это был не король. Дрожь пробежала по ее телу, когда замаскированный, скрестив на груди руки, стал медленно подходить к ней. Собрав все свое мужество, Атенаиса спросила:

– Кто Вы, мосье? Почему Вы преследуете меня?

– Я пользуюсь маскарадной свободой, – ответил замаскированный, и при первых звуках его голоса последнее мужество покинуло маркизу, и она пробормотала:

– Это Вы? Не ошибаюсь ли я?

– Нет, Вы не ошиблись; это – я, маркиза, я, Анри де Монтеспан, Ваш муж, – и с этими словами маркиз снял маску.

Атенаиса тревожным взглядом окинула комнату и убедилась, что ждать помощи было неоткуда. При скудном освещении лицо маркиза показалось ей еще ужаснее, но он не сделал ни малейшего движения и стоял перед ней, как статуя. Наконец он произнес:

– Я приехал, чтобы увезти Вас домой. Давно пора!

Анри говорил мягко, взволнованным и грустным голосом. Маркизе, ожидавшей от оскорбленного мужа жестоких упреков, это придало храбрости.

– Мне нечего говорить Вам, что у меня теперь двоякая обязанность, – сказала она, – сперва относительно королевского дома, а потом уже относительно Вас, и я не отрицаю, что королевский дом теперь мне дороже семьи и родины.

– Прежде было не так! – с горечью сказал Анри. – Вы поклялись быть моей, и я был счастлив этой мыслью, счастлив возможностью сказать, что во всякой обстановке Атенаиса де Мортемар останется мне верна. Я всегда был Вашим защитником, хотя на мою долю выпало немало насмешек, когда слухи о Ваших успехах проникли в нашу тихую провинцию.

– Маркиз…

– Ради Бога, Атенаиса, не называй меня так!

– Я должна так говорить! – сказала маркиза с ледяной холодностью, – должна, потому что у Вас нет больше жены, маркиз де Монтеспан. Связывавших нас уз больше не существует, они разорваны мной.

– И Вы смеете открыто признаваться в этом! Вы даже с какой-то гордостью говорите о своих проступках… о своем грехе?

– Удержите свой язык, маркиз, – вспыхнув, сказала Атенаиса, – я грешила с королем Франции.

Анри в изнеможении прислонился к стене, потом снова подошел к маркизе.

– Так все это – правда, Атенаиса? Вы низвергли Лавальер, Вы теперь – всемогущая и… развратная любовница короля?! – почти взвизгнул он.

– Только одно воспоминание о прежних счастливых часах спасает Вас, маркиз де Монтеспан! Да, я люблю короля; пусть все осуждают меня, – я люблю его! Ненавидеть меня могут только королева и Лавальер, но не Вы, маркиз! Не смотрите так грозно, Вы не имеете на это никакого права; Вы сами много виноваты в этом. Зачем Вы все бросили меня в этот водоворот почестей, счастья и блеска? Я осталась бы в тихом замке Мортемар. Когда же мой отец получил герцогскую корону и переехал в Париж, моя судьба была решена. По своему характеру я не могу расправить крылья в сумрачных, тихих долинах, – мне нужны заоблачные страны; я должна видеть горы под ногами. Теперь я ясно сознаю, что моя участь решилась в тот миг, когда человек, ставший с тех пор моим злейшим врагом, показал мне портрет короля. Я не поверила Марии Бренвилье, а она была права, когда говорила мне: “Ты сделаешься маркизой Монтеспан, но не останешься ею”. Я совсем отрешилась от прошлого, которое иногда напоминает о себе. Все – и Вы первый – думали, что по опасным путям в той жизни, куда Вы меня бросили, можно идти совершенно безнаказанно, составляя предмет уважения для тех, кто смотрит на это издали? Глупцы, как все Вы заблуждались! Жизнь, в которую Вы кинули меня, звала меня на бой, и я пала в борьбе.

– О, дайте мне быть Вашим защитником, Вашей опорой… Вашим спасителем! – воскликнул маркиз. – Мы опять соединимся!

– Никогда, маркиз де Монтеспан!

– Вспомните о замке своего отца, о мирных рощах, свидетелях наших обещаний и клятв; вспомните, что Вы сказали мне, когда в последний раз увидели с горы башни Мортемара!

– Все это забыто, маркиз, все! Цель моей жизни – блеск; я стремлюсь в вышину, и на это у меня оказалось больше сил, чем я сама предполагала.

– Ужасная маркиза Бренвилье была права, – вне себя воскликнул Анри. – Она верно предсказала Вашу судьбу, но ее яды отравляли не только тело, а также и душу; весь Париж заражен этим ядом. Атенаиса де Монтеспан, я требую и настаиваю, чтобы Вы последовали за своим мужем!

Со сверкающими глазами маркиза сделала шаг вперед и промолвила:

– Будем бороться! Я обращусь к защите человека, которому принадлежу. Если мои враги еще не довели до Вашего сведения самого главного, то Вы услышите это теперь от меня самой: у меня родился ребенок от короля и этот ребенок – могущественные узы, соединяющие нас.

Закрыв лицо руками, Анри повернулся, намереваясь уйти. В эту минуту в комнату вошли двое мужчин.

– Остановитесь! – крикнул один из них. – Я все слышал.

– Боже мой, это – король! – вскрикнула испуганная маркиза.

Анри остановился. Наступило тяжелое молчание, прерываемое отдаленными звуками музыки.

– Откуда Вы явились? Как осмеливаетесь Вы нарушать мир и покой королевского праздника? – глухим голосом спросил Людовик.

– Государь, – сказал маркиз, с трудом сдерживая себя, – я имею право следовать за своей женой. Не найдя ее в нашем доме в Париже, я отправился вслед за поездом, увозившим то, что для меня дороже всего на свете. Я могу требовать к себе обратно Атенаису де Монтеспан, если бы даже ее защищала рука французского короля. Вы не разорвете уз, скованных любовью и преданностью.

– Эти узы разорваны, – возразил король, – потому что маркиза любит меня; Вы слышали это от нее самой. Оставьте ее добровольно, так как у Вас нет больше прав на маркизу с той минуты, как Вы потеряли ее сердце.

– Это ужасно, государь! Я всех призову в свидетели, пусть все осудят такой поступок! Убейте меня, и пусть тогда эта женщина через мой труп протягивает Вам руку.

– Вы очень возбуждены, маркиз, и я прощаю Вам Ваши слова. Невозможно спокойно перенести утрату такой женщины, а потому король французский не слышал Ваших слов. Вы должны научиться переносить свою судьбу; мы с Атенаисой, я знаю, никогда не расстанемся.

– Никогда, никогда! – горячо воскликнула маркиза.

– А чтобы Вам не было искушения прибегнуть к какому-нибудь насильственному поступку, влекущему за собой ужасное наказание, от которого и король не может спасти Вас, я тотчас же отдам приказ, который послужит Вашему же благу. Де Форбен, – сказал король, обращаясь к своему спутнику, – король французский приказывает Вам немедленно арестовать маркиза де Монтеспан. К завтрашнему утру, маркиз, Вы должны покинуть окрестности этого города; до возвращения двора в Париж Вы приведете в порядок все свои дела, а затем отправитесь в свои поместья в Гюйенни. Если впоследствии Вас увидят в Париже, Вы немедленно будете посажены в Бастилию.

Наступило глубокое молчание. Маркиз тяжело переводил дух; он был придавлен, опозорен, угнетен. Наконец он поднял голову и спокойно сказал:

– Господин де Форбен, я готов следовать за Вами, как приказал король. Будьте счастливы, маркиза де Монтеспан; я уступаю Вас. Продолжайте идти по своей опасной дороге и вспомните об этих минутах тогда, когда Людовик Четырнадцатый покинет Вас для новой привязанности.

– Дерзкий! – крикнул король, невольно делая движение в сторону маркиза. – Вы не выйдете отсюда свободным! Я долго и терпеливо слушал Ваши дерзкие речи, Вы…

– Остановитесь, государь! – поспешно сказала Атенаиса, схватывая короля за руку. – Не доканчивайте своего приказания! Вы и так уже много отняли у него, – тихо прибавила она: – мою любовь, мое сердце; не лишайте его хоть свободы!

Король колебался, и этим моментом воспользовался Форбен, чтобы увести не сопротивлявшегося ему маркиза. После этого Людовик спокойно надел маску и подал руку Атенаисе.

– Постойте, государь! – сказала маркиза. – Знаете, какой я совершила сегодня грех, какую жертву принесла из любви к Вам?

– Если Вы хотите заставить меня страдать, Атенаиса, возьмите назад свое решение; я буду несчастен, если Вы будете раскаиваться.

– Нет, государь, я не раскаиваюсь и с радостью готова связать свою жизнь с Вашей; но подумайте, что я оставила любящего мужа, который с юных лет боготворил меня, оставила потому, что люблю Вас. Я допустила, что этот человек опозорен и изгнан; если де Форбен окажется болтливым, маркизу де Монтеспан останется только покончить с собой.

– Он повиновался приказу своего короля.

– О, для любви не существует приказов властелина. Я довела этого человека до отчаяния, я вывела его из себя, я, а не Вы, государь, и все это я сделала ради Вас. Будете ли Вы достаточно великодушны, чтобы принести мне небольшую жертву?

Король встревожился.

– Вы не хотите больше переносить присутствие Лавальер? Я удалю ее.

– Нет, государь, бедняжка не тревожит меня. Я требую удаления более значительной, более могущественной личности; если я пожертвовала для Вас мужем, пожертвуйте мне своим фаворитом. Государь, на этом самом месте маркиз Монтеспан перенес страшную душевную пытку; оно освящено жестоким горем; не покидайте же его, не дав мне доказательства того, что фаворит Вам не дороже Вашей возлюбленной. Государь, удалите графа Лозена!

– Я ожидал этого, – сказал король, отступая. – Вы не терпите его, а между тем он – Ваш друг.

– Он – враг мне, государь, смертельный враг; не допытывайтесь больше, я это знаю наверно. Он только и думает, как бы погубить меня! Не спрашивайте, каким образом хочет он привести в исполнение свои планы, – мне это в точности известно; но, если он нападет на меня, я не смогу больше принадлежать Вам. Если Вы хотите удержать при себе графа и оказывать ему поддержку, то дозвольте мне, государь, поспешить за моим оскорбленным супругом, чтобы я могла у его ног вымолить себе прощение!

Она сделала движение, как бы собираясь уйти.

– Подождите, Атенаиса! – воскликнул король. – Так счастливо начавшийся вечер оканчивается для меня весьма неприятно. Кто мог бы поверить, что на этом балу король французский будет в таком положении?.. Я принесу Вам в жертву Лозена, дерзость которого заслуживает наказания. Но как могу я осудить его так строго? Что он сделал? Какое за ним преступление?

– Как Вам известно, государь, он при помощи ядовитых напитков итальянца Экзили околдовал принцессу Монпансье, сделал ее совсем безумной. Но этого мало. Когда она была совсем в его руках, он составил план тайно обвенчаться с ней. Этот план был приведен в исполнение перед отъездом во Фландрию, и граф Лозен теперь – супруг принцессы; Ваш родственник, государь, – жалкий гасконский дворянчик.

Король гневно топнул ногой и воскликнул:

– Если отважились на такую игру со мной, то горе графу! Я отправлю его туда же, где уже сидят два важнейших узника, вся жизнь которых протекает во французских темницах: я пошлю его в Пиньероль.

– Это – достойная темница для Лозена, – с жаром сказала маркиза, – Пиньероль значит вечное молчание, вечное забвение! Пиньероль – могила!

* * *

Солнце бросало яркие лучи на дюнкирхенский рейд. В воздухе далеко разносились крики и возгласы, громкие звуки музыки и выстрелы из небольших мортир; все это вместе с несметными толпами народа на бастионах Дюнкирхена представляло красивое зрелище, не поддающееся описанию.

Прибыли английские суда, чтобы приветствовать королевскую семью. Было совершенно естественно, что герцогиня Орлеанская пожелала воспользоваться удобным случаем, чтобы отправиться в Лувр, где ее ожидал ее брат, английский король. С быстротой молнии распространилось известие, что Мария-Генриетта Орлеанская отправляется на родину на английском трехпалубном корабле “Лондон”. Этим объяснялись все грандиозные приготовления, масса зрителей, необычное движение и суета.

Приближался час отплытия. Король вместе со своим двором провожал герцогиню Орлеанскую в роскошном баркасе с балдахином из красного бархата, с музыкой. Когда королевская шлюпка пристала к борту корабля “Лондон”, со всех батарей Дюнкирхена загремели орудия, которым отвечали залпы с английских судов. В воздухе раздались приветственные клики обеих сторон; к ним присоединились возгласы зрителей, пришедших в восторг от величественного зрелища. Они приветствовали первый шаг к уничтожению свободной Голландии.

С корабля “Лондон” спустили богато убранную лестницу, и по ней на судно поднялись нарядные кавалеры и дамы, с королем во главе.

На набережной стояли трое мужчин, мрачно наблюдавших все происходившее. Возле них находились два знакомых уже нам лица: цирюльник Лавьенн и дюжий малый в матросском костюме, с отвратительным лицом, в котором не трудно было узнать Мореля. В числе первых находились те два лица, которые так таинственно старались на балу приблизиться к герцогине Орлеанской.

– На этот раз она ускользнула от нас, – сказал один из них.

– Жаль! Но, хотя это идет вразрез с нашим планом, она все-таки падет, и позор шевалье де Лоррэна будет отмщен.

– Берегитесь, маркиз! Не делайте ничего сами! В нашем распоряжении более верные средства с тех пор, как Сэн-Круа и маркиза Бренвилье познакомили всех со своим ужасным искусством. Действие ядовитых веществ распространяется на целые поколения.