Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц)

Морель еще что-то проворчал про себя, но Лашоссе не обратил на это ни малейшего внимания. Он старательно сложил бумаги и, перевязав их, похлопал Мореля по плечу, говоря:

– Ну, вот, теперь у нас есть все. Ты можешь уйти. Или тебе нужно еще что-нибудь сообщить мне?

– Нет, – сказал ошеломленный Морель.

Лашоссе открыл ему дверь, и слуга старика Гюэ спустился вниз по лестнице, прошел двор, после чего, миновав ворота, смешался с прохожими на улице.

Оставшись один, Лашоссе бережно спрятал полученные бумаги в свой сундук. Затем он несколько раз прошелся по комнате и опять остановился у стола.

“Нужно раздобыть его, – сказал он про себя. – Уж я его прищемлю. Все как нельзя лучше идет к тому, чтобы повергнуть в прах того господина, который так унизил, погубил меня. За дело!”

Лашоссе взял лист бумаги, придвинул чернильницу и стал писать. Быстро скользило перо по бумаге, лишь временами пишущий останавливался и произносил: “Отлично! Вот так хорошо!” – или разражался громким хохотом. Наконец он окончил письмо, запечатал, и надписал адрес: “Генеральному контролеру высшего духовенства в Реймсе, его преподобию господину Ганивэ де Сэн-Лорен”.

Это письмо Лашоссе отнес на почту и направился затем в улицу Симетьер. Мы уже знаем, каково было действие письма камердинера. Сэн-Лорен прибыл в Париж.

VII
Семейные сцены

– Но ведь Вы должны же согласиться, если у Вас еще сохранилась хоть искра понимания чистоты нравов, что поведение Вашей супруги прямо-таки скандально.

– Высший свет, многоуважаемый тесть, высший свет! Вы не понимаете благородства, которым одарены мы и которое вовсе не допускает мелочности, признаваемой торговцами-зеленщиками.

– Если Вам интересно знать, – да, у меня такая торгашеская натура, у меня такие странные понятия о чести и репутации, о нравственности. И примите во внимание, что я могу быть так же груб, невежлив и бесцеремонен, как тамошние торговцы, когда дело касается чести моего дома.

– Я никогда не сомневался в этом, и прошу Вас пощадить меня и не давать мне ни образцов Вашей честности, ни доказательств Вашей бесцеремонности. Я совершенно не сталкиваюсь с Вашим кругом знакомых, так же как и моя жена, Ваша прелестная дочь; поэтому не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь; мы не призываем ни Вас, дорогой папаша, ни Вас, милые шурины.

Это – отрывки из беседы, происходившей между маркизом де Бренвилье и его тестем, судьей д‘Обрэ, а также двумя братьями маркизы – Анри, также судьей, и Мишелем, королевским советником. Связь между Марией де Бренвилье и Сэн-Круа, с каждым днем все более и более обнаруживавшаяся, уже причинила множество пренеприятных сцен высокопоставленной и очень уважаемой семье. Сначала старик Обрэ предупреждал своего зятя, как друг и отец, однако маркиз отнесся к этому слишком легкомысленно. Когда же свидания Сэн-Круа с Марией не только не прекратились, но даже как будто нарочно стали происходить у всех на глазах, братья решили переговорить с маркизом. На этот раз Бренвилье сильно обиделся и стал намекать на задетую честь рыцаря, поединок и тому подобное. Наконец отец и сыновья решили общими усилиями взяться за маркиза, но последний выказал лишь почти оскорбительное равнодушие и легкомыслие.

– Было бы благоразумнее, – начал опять Мишель, – если бы Вы держались менее вызывающего тона по отношению к нам. Подумайте, как тяжело нам вести с Вами подобного рода беседу! Подумайте также, что наша честь запятнана поведением Вашей супруги и Вашим отношением к этому. Когда я прихожу в свое отделение, то мне кажется, что взоры всех обращены на меня; мне чудится шепот вокруг меня, и я хватаюсь за всякое случайно сказанное слово, предчувствуя в нем злостный намек. Да, недавно старый советник Серран так и сказал: “Сегодня я не поклонился Вашей сестре в роще Рамбулье, потому что не желал раскланиваться с поручиком, с которым она проехала в коляске”.

Маркиз Бренвилье заложил ногу на ногу и со злобной улыбкой произнес:

– Скажите же, милый Мишель, господину де Серрану вот что: пусть он скажет это поручику де Сэн-Круа в лицо; тогда ему, вероятно, не придется больше подписывать сметы для королевского совета.

– Маркиз, не доводите меня до крайности. Вы ведете себя вызывающе, – воскликнул старый судья. – Я отец, глава семьи и имею полное право – это даже моя обязанность – следить за сохранением доброго имени членов моей семьи, которое пошатнулось вследствие Вашего непростительного равнодушия и легкомыслия. Моя обязанность – вернуть дочь, которую я Вам отдал, с опасного пути, на который толкаете ее Вы, без всяких предостережений, с беспримерным пренебрежением правил семейной жизни, отдавая ее в объятия Вашего распутного друга. Если это будет необходимо, я верну ее силой.

– Да, силой! – повторили сыновья с угрожающим видом.

Маркиз Бренвилье прислонился спиной к шкафу с богатой резьбой и, смахивая пыль с рукавов своей куртки и пощелкивая пальцами, сказал:

– Силой? Господа, подумайте только, – кто – Вы и кто – мой друг Сэн-Круа. Если Вы хотите скрестить свои старые парадные шпаги, красовавшиеся уже на похоронах блаженной памяти Матье Моле[12]12
  Главное лицо Фронды.


[Закрыть], когда Вы, Мишель и Анри были еще мальчиками, да, если вы хотите скрестить их с шашкой поручика или моей, то вам станет ясно, что за фолиантами и кипами актов фехтовальное искусство не процветает.

– Сила, мой зять, – сказал Обрэ-отец, – не всегда заключается в шпаге. Слава Богу, имеются еще и другие средства!.. Наконец и рука короля может порвать союз, заключение которого явилось страшным злом.

– Ах, Вы говорите о короле? Неужели его величество, который нам, тяжелым на подъем мужьям, подает блестящий пример своей любовью к Лавальер, а в последнее время, говорят, – к мадам де Монтеспан, неужели он станет досадовать на невинную привязанность Сэн-Круа к моей жене?

– Вы очень дерзки, маркиз; но найдутся средства для усмирения Вашей дерзости. Нужно кончить разговор, содержание которого заведет нас слишком далеко. Нам остается спросить Вас в последний раз: намерены ли Вы отныне запретить поручику Годэну де Сэн-Круа посещать Ваш дом?

– Моему другу Сэн-Круа запретить посещать мой дом? – засмеялся маркиз. – Черт возьми, как же мне это могло бы прийти в голову? Годэн спас мне жизнь; он не раз разделял со мной часы веселья, он – отличный малый, и я сто раз взвесил бы дело, прежде чем обмолвиться по отношению к нему хотя бы одним словом недоверия или ревности… Во-первых, потому, что не желаю так относиться к нему, а затем, может быть, именно потому, господа, что вы хотите заставить меня сделать это. Посмотрим, кто из нас дольше выдержит: вы со своим наступлением на меня или я со своей защитой, состоящей лишь в том, что я просто смеюсь над вами.

Маркиз разразился громким хохотом. Три посетителя молча глядели друг на друга, только у Анри дрогнула рука и он взялся за эфес шпаги. Увидев это, маркиз де Бренвилье быстрым движением руки также схватил оружие, но старый судья стал между ними и сказал подавленным голосом:

– Оставим этот разговор неоконченным! Послушайте, господин Бренвилье: с сегодняшнего дня Вы и Ваша супруга, моя дочь Мария, будете хозяевами этого дома. Я покидаю эти стены, где мне пришлось бы поддерживать отношения с Вами. Я уезжаю из Парижа, чтобы избежать встречи с Вами, с человеком, который свой позор и позор семьи возводит в заслугу и кичится этим перед всем светом. Продолжайте так жить, я не завидую Вашему украшению на лбу. Что касается моей дочери, то я постараюсь освободить ее от Вашего друга. Я попытаюсь насильно заставить Вас быть порядочными, устранив все препятствия к тому; если я погибну раньше, то мои сыновья довершат это дело, не боясь Вашей шпаги, а также и шпаги Вашего товарища. Существует сила более могущественная, чем сила оружия: это – закон. А если и это не поможет, то я публично опозорю Вас, маркиз, для того, чтобы Вы пронзили мою грудь; лучше обагрите кровью мое платье, нежели покрыть позором все мое семейство.

– Не думайте, господин Обрэ, что я побежден силой Ваших слов, если молча выслушиваю Вас, – спокойно возразил Бренвилье. – Моим спокойным отношением Вы обязаны Вашим преклонным летам. Слушая Вас, я думал о том, как бы я поступил с молодым человеком, который дерзнул бы бросить мне в лицо такие слова; но Вы, господин Обрэ, – старик.

– Анри! Мишель! – воскликнул судья, – пойдемте, дети мои, расстанемся с этим погибшим. Еще раз предупреждаю Вас, господин Бренвилье. Человек, преступной страстью к Вашей жене позорящий Ваше имя, может со временем направить оружие и в Вашу грудь. Он может стать Вашим мучителем, Вашим злым гением. Если когда-нибудь Вас будут терзать стыд и раскаяние; если на Вас будут показывать пальцами и насмехаться, тогда мы дадим Вам приют в нашем доме. Прощайте, маркиз де Бренвилье; дом Обрэ предоставляется в Ваше распоряжение.

Сильно взволнованные, они вышли из комнаты, а затем вскоре покинули дом. Целая вереница слуг сопровождала их. Маркиз де Бренвилье следил из окна за этим шествием. На лбу у него залегла глубокая складка и он тихо произнес про себя:

– Приют у Вас? Возможно ли это? А, что, если старик сказал правду? Я поговорю как-нибудь с Годэном.

* * *

В то время как в доме Обрэ происходили вышеописанные события, в доме старого химика Гюэ, на площади Мобер, разыгрывалась семейная сцена совершенно иного рода. Перед стариком стоял молодой герцог Ренэ Дамарр со шляпой в руке и оживленным голосом рассказывал, как вчера в Сорбонне он удостоился получить звание доктора. Старик Гюэ был так сильно поражен этим известием, что чуть не разбил своей стеклянной реторты, в которой только что приготовлял какую-то новую, дорогую микстуру. Да и было чему удивляться! Человек такой молодой и уже получил право носить докторский берет!

– Ну, а теперь, господин Гюэ, – произнес Ренэ несколько нерешительно, – я имею к Вам особую просьбу.

– Говорите, доктор, – сказал старик, – я почту за удовольствие оказать Вам какую-нибудь услугу.

– Вам, вероятно, известно, – продолжал новоиспеченный доктор, – что каждый, получивший право носить докторскую шапочку, обязан устроить пирушку. Вам известно также, что студенческие собрания происходят обыкновенно в улице Лабурб. Вот мы, четверо молодых докторов, порешили сложиться и устроить совместный докторский банкет. Так вот, многоуважаемый господин Гэю, я хотел просить Вас…

– Принять участие в пирушке? – перебил его старик. – Охотно, очень охотно! Я очень люблю общество веселых молодых людей.

– Вы… Ваше чрезвычайно ценимое присутствие… – произнес Ренэ запинаясь, – очень обрадует нас. Однако это еще не все. Я собственно хотел просить Вас… Ведь Вы знаете обычай, что каждый, участвующий в банкете, может привести с собой даму, причем она должна быть безукоризненной нравственности, только при таком условии это разрешается распорядителем. Кто мог бы более соответствовать этому условию, как не Ваша прелестная, добродетельная, любезная дочь, мадемуазель Аманда? Поэтому я решаюсь просить: разрешите мне ввести Вашу дочь на наш банкет.

Старик поднял голову и с удивлением смотрел на молодого доктора.

– Гм… – сказал он после некоторого молчания, – это не дурно, это очень лестно для моей дочери; но, не знаю, согласится ли она?

– Я надеюсь.

– Да? Вы в этом уверены? К тому же, господин Ренэ, я не слишком осведомлен в правилах приличия; не находите ли Вы, что не совсем удобно появляться молодой девушке без отца, без матери (если таковые имеются) среди такого многочисленного общества веселящихся молодых людей?

– Наука все освящает, господин Гюэ.

– Конечно; я отношусь к науке с полным уважением, Вы в этом не можете сомневаться; но во время пирушки вино очень скоро вытесняет науку. Вы, любезный господин Ренэ, по собственному опыту знаете, чем, нередко, кончаются подобные пирушки в улице Лабурб.

– Ваша дочь будет находиться под моим покровительством.

– Несомненно я убежден, что Вы оградите ее от всего неприятного; но подумайте, что, если произойдет какой-нибудь скандал?

– Господин Гюэ! Между докторами, между людьми науки скандал?

– Ах, мой юный друг, еще не изобретены такие нравоучения, которые имели бы столь могучее воздействие, что заставили бы умолкнуть все порывы страсти. Моя Аманда чрезвычайно строга и щепетильна в вопросах, касающихся приличия и благонравия. Пока она любит только своего отца; а как я посмотрю на других девушек…

В этот момент в лабораторию вошла Аманда, более красивая, чем когда-либо; она покраснела, увидев герцога, поклонилась ему и в смущении остановилась против своего отца.

– Сокровище мое, – сказал Гюэ. – Я должен задать тебе один вопрос.

Так как Гюэ казался очень серьезным при этих словах, то Аманда сочла необходимым разыграть комедию, хотя заранее знала, с какого рода вопросом обратится к ней отец.

– Боже мой, что случилось? – воскликнула она.

– Ну, успокойся, дитя мое, ничего страшного, – сказал отец. – Вот господин Ренэ, вчера удостоенный звания доктора в Сорбонне, устраивает со своими товарищами обычную пирушку. Он был так добр, вспомнил о тебе и просит моего разрешения позволить тебе быть на этом пиру его дамой. Какого ты мнения об этом? А? Ответь мне, моя рассудительная дочурка. Вот посмотрим, – шепнул он, обращаясь к Ренэ.

Аманда обратила свой взор на молодого герцога, посмотрела на него многозначительно, так что он едва мог скрыть свою веселость, а затем сказала спокойно, с очаровательной улыбкой:

– Ах, на докторскую пирушку? Я уже давно мечтала о ней. Как я рада!

Старый Гюэ стоял безмолвный и неподвижный, точно один из его кристаллических препаратов. Придя немного в себя, он произнес:

– Ну, что же, дитя мое, ты хочешь этого? Но только подумала ли ты об этом? Ведь там будут одни молодые люди?

– Неужели я буду единственной женщиной в этом собрании?

– Нет, но ведь там одни молодые мужчины.

– Но, Боже мой, ведь Ренэ – тоже молодой человек..

– Но очень благоразумный.

– Конечно, дитя мое, но если большинство из присутствующих будет менее благоразумно, чем Ренэ, что же ему тогда одному делать?

– Ведь там будет и много солидных людей, – сказал Ренэ.

– Да? – спросил Гюэ. – В таком случае, Ренэ, не обессудьте, если я без всяких церемоний приму Ваше любезное предложение. Таким образом устраняется всякое препятствие, так как, раз присутствует отец, то не может быть и речи о том, что дочери быть нельзя. Вашу руку, доктор, мы с Вами чокнемся там за лучшее будущее.

Все это вовсе не входило в расчеты Ренэ, который представлял себе вечер, проведенный с Амандой, в самом привлекательном виде. И нужно же было странному старику Гюэ принять приглашение!.. Но делать было нечего.

Поэтому Ренэ, скрепя сердце, тотчас же ответил:

– Господин Гюэ, я буду очень рад видеть Вас на нашем банкете на улице Лабурб.

Между тем в его голове уже созревал план, как бы на этом пиру старику Гюэ предоставить место возможно дальше от дочери.

Аманда взглянула на него взором, полным благодарности и сочувствия, и еще раз повторила, как она рада предстоящему чудному вечеру.

– Итак, послезавтра вечером, – сказал Ренэ, – я буду иметь честь приехать за Вами в карете. Расстояние довольно значительно, но мы проедем его быстро. Запаситесь шубами и капорами, так как придется возвращаться поздно.

– Я хорошенько принаряжусь, – смеясь, сказала Аманда.

– Чуть было не забыл, мадемуазель! Вы должны обязательно иметь несколько сосновых веток в руках; это – уж такой обычай, – сказал герцог и распростился, лукаво улыбаясь.

Когда Ренэ вышел из дома Гюэ, начинало уже смеркаться. Так как он направлялся в дом Дамарр, то пошел по улице Пердю до набережной Турнель, чтобы оттуда спуститься на малый остров на реке Сене.

В то же самое время и поручик Сэн-Круа покинул дом Бренвилье и отправился в свою квартиру, находившуюся на улице Сэн-Виктор. Ему также нужно было пройти остров.

Третьим лицом, в то же самое время находившимся на тех же улицах, был Морель, который со своим сообщником, мошенником Пешером, следил за поручиком. Так как Морель, несмотря на предостережение со стороны Лашоссе, все же считал допустимым нападение на поручика, то он уже несколько дней подсматривал за домом д’Обрэ, чтобы улучить подходящую минуту и сыграть с Сэн-Круа разбойничью шутку. Морель надеялся, что поручику придется хуже, чем это было с Камиллом Териа. Посягательство на человеческую личность и имущество было в то время в порядке вещей, так что сочли нужным даже учредить нечто вроде гражданской стражи для содействия полиции.

Увидев поручика, выходившего из дома Обрэ, бродяги последовали за ним на некотором расстоянии. Они заметили, что он поднялся на мост, а потом направился к набережной Турнель, совершенно пустынной.

Кругом все как будто вымерло, только со стороны улицы Пердю туда же направлялся прохожий, закутанный в плащ. Сэн-Круа только что собирался свернуть в улицу Бернарден, как вдруг получил такой сильный удар в спину, что чуть было не упал. Он пошатнулся, но удержался на ногах; его не настолько оглушили, чтобы он не мог запрещаться. Одним отчаянным прыжком, собрав все силы, он очутился на другой стороне улицы, прислонился к стене дома, скинул плащ, обернул им левую руку и выхватил шпагу.

Сэн-Круа сильно дрожал от полученного удара, но, собравшись с силами, начал громко кричать: “Грабители!”. В этот момент он заметил нападающих, лица которых были вымазаны сажей. У одною из них было нечто вроде копья, которым он старался отбить удары шпаги поручика, между тем как другой пытался накинуть на него сетку, чтобы затянуть шею.

Борьба разгоралась. Уже два раза поручику удалось откинуть сетку, но удар, нанесенный ему с самого начала, очень обессилил его. Бродяги все более и более надвигались на него, и, как ни защищался поручик смелыми ударами шпаги, все же ему было ясно, что наступит момент, когда ему придется сдаться.

– Грабители! – крикнул он опять в темноту улицы, – как вдруг в нескольких шагах от бродяг из тумана вынырнула человеческая фигура.

Блеснула шпага, и с быстротой молнии защитник бросился на нападавших.

– Эй, вы, негодяи! – крикнул он, размахивая шпагой в обе стороны, так что она звенела, ударяясь о железный наконечник отбиваемого копья.

Бродяги, которым так неожиданно помешали выполнить их замысел, бросились стремглав бежать в противоположные стороны, причем один из них споткнулся и получил от Сэн-Круа сильный удар, от которого он громко взвыл.

Несколько мгновений спустя, поручик и спасший его были уже одни в пустынном переулке. Сэн-Круа, отдышавшись после борьбы, подошел к незнакомцу с протянутой рукой и сказал голосом, еще дрожавшим от напряженной борьбы.

– Вам я обязан жизнью. Вы весьма обяжете меня, если назовете мне свою фамилию, чтобы она навсегда запечатлелась в моем уме. Может быть, я буду в состоянии чем-либо отблагодарить Вас за неоценимую услугу. Меня зовут Годэном де Сэн-Круа, я – поручик драгунского полка Траси.

– А я, – ответил защитник, пожимая руку офицера, – доктор юридических наук, Ренэ Дамарр. Мой отец – герцог. Поверьте, своим сегодняшним поступком я так же горжусь, как если бы сломал копье на турнире.

– Без сомнения, герцог. Вы нашли бы меня умирающим, если бы явились несколькими минутами позже. Я всем обязан Вам и прошу Вас удостоить меня своей дружбой.

– Вы оказываете мне высокую честь, господин де Сэн-Круа. Но мне кажется, что борьба сильно утомила Вас. Возьмите мою руку и пойдемте. Я доведу Вас до Вашей квартиры.

– На улицу Сэн-Виктор, если Вы уж так любезны.

Оба пошли под руку по улице. Сыновья одной матери! Не догадываясь, какая таинственная связь существовала между ними, они шагали среди ночи, и их сердца дружно бились.

Достигнув дома, где жил поручик, новые друзья распростились.

– Когда я опять увижусь с Вами? – спросил поручик.

– Это очень трудно сказать, – рассмеялся Ренэ, – все ближайшие дни у меня очень заняты. Я делаю приготовления к докторскому банкету. Но вот что мне пришло в голову, и, мне кажется, это – хорошая мысль: что, если бы Вы приняли участие в нашем пиру? Как Вы думаете? Послезавтра, улица де Лабурб, в помещении таверны “Под гербом Парижа”. Празднество начинается в восемь часов вечера. Вы найдете у нас очень веселое общество: людей пера и людей шпаги, и достаточное количество прелестных женщин. Если Вы приедете с дамой – тем лучше. Я встречу Вас там, и мы очень весело проведем время. Ну, как? Вы будете, не правда ли?

Сэн-Круа согласился.

– Я буду на Вашем празднике, а там уж посмотрим.

Они еще раз пожали друг другу руки, затем поручик вошел в дом, а Ренэ пошел по улице, держа руку под плащом на своей острой шпаге и внимательно оглядываясь по сторонам. Но бродяги не показывались, и он спокойно достиг дома Дамарр.

* * *

Встретившись на другой день с Марией, Сэн-Круа рассказал ей все происшествие и описал затем привлекательную наружность своего спасителя.

– Мы примем участие в докторской пирушке, Мария, – сказал он. – Не может быть более невинного развлечения! Там будут и дамы, так что ты можешь явиться туда без всяких опасений.

– Я пойду с тобой, Годэн, – ответила маркиза. – Такой вечер, конечно, интересен и необычен. Придворные дамы, вероятно, обрадуются новой теме для сплетен о маркизе де Бренвилье, заводящей знакомство со слушателями Сорбонны, но пусть сплетничают; даже мадам де Севинье была на докторском банкете.

– Как я рад, что мы весело проведем вечер! – ответил Сэн-Круа. – Наконец-то будет разнообразие! Люди иной раз кажутся удивительно скучными.

Когда Ренэ на следующее утро после описанного события вошел к родителям в столовую, его ночное приключение сделалось главной темой разговора. Герцогиня не могла не выказать своего страха за сына, между тем как отец с радостью похлопал его по плечу.

– Да, сказал Ренэ, – я в самом деле был доволен собой. Мои удары были так сильны и метки, что у меня явилась охота продолжать борьбу, но, к сожалению, у бродяг не было шпаг.

– А твоему протеже счастливо удалось избежать поранений? – спросил герцог.

– Конечно. Он получил только сильный удар в спину, но ссадин нет. Он настолько здоров, что обещал мне побывать на моем пиру. Я хочу пощеголять им; он красив, как картинка, и между темными одеяниями мужей науки будет очень красиво выделяться офицерская форма.

– И все же мы до сих пор не знаем его фамилии, – сказала герцогиня. – Кто же этот спасенный?

– Это – офицер драгунского полка; его зовут Годэном де Сэн-Круа.

– Как? Вот это кто? – произнес герцог в смущении.

Но герцогиня не сказала ни слова. Только ее губы дрогнули, как будто подергиваемые невидимыми нитями; руками она ухватилась за ножку стола, чтобы они не отвисли бессильно, и с большим усилием старалась подавить стон, рвавшийся у нее из груди.

Ренэ и герцог не заметили ничего.

– Вот видишь, сын мой, – продолжал герцог, – как опасны подобные случайные знакомства, даже если они заводятся на самом благородном основании! Этот господин де Сэн-Круа – тот самый, который, благодаря своей связи с маркизой де Бренвилье, уже давно служит предметом злых сплетен. Тебе никак нельзя ввести его в общество твоих друзей.

– Ах, это скверно! – сказал Ренэ. – Но что же мне делать? Не могу же я отменить приглашение. Пусть уж явится. Он – очень изящный кавалер и, должно быть, сумеет поставить себя так, что никто не будет ничего иметь против его присутствия. Впрочем, я совершенно не знаю его отношений к маркизе де Бренвилье, так как ведь я совершенно не интересуюсь скандальной хроникой. У меня дела поважнее. Ведь не можем же мы требовать от всех участников празднества свидетельства о благонравии.

– Ты с некоторых пор сделался очень самостоятельным, Ренэ, – сказал герцог тоном выговора, – ты думаешь, что можешь обходиться без советов отца. Как хочешь!.. Желаю тебе счастья к твоему празднику.

– Господи, – молилась герцогиня про себя, – не дай погибнуть моим двум мальчикам.