Текст книги "Опасные пути"

Автор книги: Георг Хилтль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 51 страниц)

IX
Консьержери. Камера № 5

Граф Лозен осторожно огляделся, а затем сказал комиссару:

– Услуга, которой я ожидаю от Вас, любезный Пикар, очень проста: мне надо переговорить с итальянцем Экзили, который заключен в Консьержери.

Лицо Пикара приняло странное выражение, он подумал, а затем произнес:

– Я устрою Вам это свидание.

– Но Вы не должны медлить! Свидание должно состояться за минуту.

– Это очень затруднительно; мои полномочия…

– Ах, оставьте в стороне свое служебное положение! Я хочу увидеться с доктором только потому, что он давал мне лекарства для моих лошадей, и они оказались превосходными.

– Именно относительно лекарств итальянца, граф, мы не должны…

– Господин Пикар! – с ударением произнес граф Лозен, и в ту же минуту на столе, стоявшем позади него, очутился сверток с золотом.

Пикар вздрогнул не то от холода, не то от удовольствия.

– Итак, я могу поговорить с итальянцем? – спросил Лозен.

– Конечно, если это необходимо. Я надеюсь, что Вы, Ваше сиятельство, не забудете меня?

– Можете не сомневаться в этом. – Лозен помолчал несколько мгновений, а потом проницательно глядя на комиссара, сказал: – Господин Пикар, Вы не всегда бываете так несговорчивы!

– Что Вы хотите сказать?

– Вы часто доставляете желающим возможность свиданий… и без больших затруднений… Или я ошибаюсь?

Пикар несколько смутился. Он неопределенно улыбнулся и вопросительно посмотрел на графа.

– Сколько знаю, – продолжал Лозен, – Вы желаете быть перемещенным в новоучрежденные бюро де Рени, не правда ли? Вам хотелось бы получить место, освободившееся после покойного де Риона?

Произнося эти слова, граф смотрел не на Пикара, а на щипцы, которыми небрежно играл. Пикар радостно потирал руки: счастье пришло.

– Да, граф, – сказал он, – да, это давно было моим горячим желанием, но доживу ли я когда-нибудь до его исполнения!

– Это зависит… Я имею возможность исполнить Ваше желание. Вы знаете, что я нисколько не преувеличиваю, когда говорю “я могу”.

Пикар молча поклонился.

– Но если я предлагаю Вам такую цену, то и товар должен быть соответствующим.

Пикар насторожился.

– Располагайте мной, граф, если я только могу…

– О, Вы можете, Вам стоит только захотеть. Я не требую от Вас никакой личной жертвы, не требую, чтобы Вы поступились своей почтенной личностью; Вы только должны ответить мне на один вопрос… Хотите?

– Граф, полицейские чиновники старых времен – не болтуны; они…

– Всегда оказывались к услугам людей, умевших взяться за дело, – подсказал де Лозен с насмешливым хладнокровием. – Не затрудняйте себя примерами!

Неподкупный Пикар закусил губы.

– За весьма высокую цену, то есть за место покойного де Риона, Вы должны ответить мне “да” или “нет” на один вопрос. Что же, хотите?

– Спрашивайте!

Лозен подошел к Пикару, доверчиво взял его за край его кружевного воротника и спросил:

– Правда ли, что маркиза Монтеспан старалась получить свидание с доктором Экзили?

Пикар поколебался одно мгновение, потом ответил:

– Да, граф, это – правда.

Лицо Лозена просияло от удовольствия.

– И когда должно состояться это свидание?

– Сегодня ночью.

Лозен вскочил.

– Ах, нельзя терять время! Поедемте! Я должен видеть Экзили до его свидания с маркизой.

Пикар был в нерешимости. Он хотел было открыть графу, какое обстоятельство помешало маркизе исполнить ее намерение, но вовремя спохватился, вспомнив угрозу короля, и решил молчать, как могила, и оставить графа в убеждении, что фаворитка еще сегодня увидится с заключенным. Он зажег потайной фонарь и обратился к де Лозену:

– Вы готовы? Мы должны спешить.

– Вы правы; пойдемте! Поздравляю Вас с назначением на место де Риона.

Они без всяких приключений достигли Консьержери. Дежурный узнал Пикара и пропустил их в Прео; так назывался, да и теперь еще называется, обширный двор, окруженный галереей, в которую выходят двери камер. Пикару ничего не стоило получить дозволение для входа в камеру за номером пятым. Опасному арестанту не давали огня, поэтому фонарь Пикара оказался очень полезным. Когда дверь отворилась, итальянец, лежавший на постели, быстро вскочил и сердито спросил:

– Неужели ко мне и ночью будут приставать с допросом?

– Имейте терпение, доктор, – ответил Пикар, – к Вам пришел знатный гость.

Экзили не мог узнать в темноте, кто пришел к нему.

– Кто это? – спросил он; когда же Пикар направил на посетителя свет фонаря, то он холодно сказал: – А, граф де Лозен!

По знаку графа Пикар поставил фонарь в маленькую нишу в стене, причем произнес:

– Я буду сторожить у дверей, но прошу Вас, граф, поторопиться, чтобы Вас не застал обход.

– Вы, наверное, ожидали моего прихода? – сказал де Лозен, оставшись наедине с заключенным.

– Нет, – ответил Экзили, – я не верил Вашему обещанию. Люди Вашего сорта в опасные минуты всегда оказываются далеко. Кроме того Вы ничем не связаны, так как я еще ничего не сделал.

– Потому-то я и пришел. Вы должны получить свободу, чтобы приносить пользу. Хотите Вы приготовить для меня волшебный напиток?

– Хочу, но сомнительно, чтобы я мог исполнить это, так как выйду отсюда, конечно, только для того, чтобы отправиться в эшафот.

– Вы ошибаетесь. Кто мне – друг, тот не так-то легко погибает от руки палача. Я обещал Вам свободу, и Вы получите ее.

– Граф, я не отрицаю Вашей власти, но на этот раз Вы, я думаю, придаете ей слишком большое значение: сам король поклялся судить всех участников процесса отравителей без всякого милосердия, а я был главным наставником в этом деле.

Лозен невольно отступил на несколько шагов.

– Не пугайтесь, – улыбнулся итальянец, – в своем искусстве я еще не достиг того, чтобы убивать собственным дыханием, хотя и надеюсь дойти до этого, если моя жизнь не кончится слишком рано.

– Что послужило основанием подозревать Вас в соучастии? Ведь Вас уже допрашивали?

– Пять раз, но эти господа не могут понять меня. Мои средства могут столько же помогать, сколько и вредить; мои сношения с Сэн-Круа не могут быть поставлены мне в вину. Против меня имеется только один могущественный свидетель, хотя немой, но очень красноречивый, и этот свидетель – книга.

Лозен сделался внимательнее.

– Книга? – повторил он.

– Да. Она содержит в себе рецепты, указания и наставления для приготовления страшных ядов. Эта книга – улика против меня, не допускающая никакого оправдания, так как действие ядов может быть проверено на многих жертвах. Симптомы, которые можно было наблюдать у Сэн-Лорена и членов семейства д‘Обрэ, даже смерть самого Сэн-Круа, – все свидетельствует о верном, безошибочном действии тайных средств. Конечно, эта книга доступна пониманию только адептов черной науки, но в Париже есть человек, который может объяснить ее загадочные письмена.

– И этот человек?

– Герцог Мортемар.

Лозен вскочил.

– Что? Но почему же Мортемар мог бы объяснить эту книгу?

– Почему? Граф, эта книга вышла из его дома. Попав в руки герцога-библиомана, эта книга, на которой уже тяготело проклятие, была похищена из его библиотеки маркизой Бренвилье и Атенаисой Мортемар, которая теперь называется маркизой Монтеспан. После многих странствований, она попала в мои руки, что дало мне возможность изучить эти могущественные средства и усовершенствоваться в искусстве, которому я посвятил всю свою жизнь. Но, с другой стороны, эта книга послужит мне на погибель.

– Вы ошибаетесь! – воскликнул Лозен, – она спасет Вас.

– Нет, граф, Вы ошибаетесь: поверьте, маркиза Монтеспан гораздо могущественнее, нежели Вы думаете. Король в ее власти. Она, без сомнения, знает, что маркиза Бренвилье рассказала мне, откуда появилась эта книга, и это, вероятно, сильно беспокоит ее. Она сделает все возможное, чтобы погубить человека, показания которого могут навлечь позор на семью, возвысившуюся до такого блестящего положения, в каком она сейчас находится, да, она не поколеблется сделать это. Меня даже не будут судить, а просто засадят в Бастилию и сгноят в одной из подземных темниц.

– Нет, нет! – прервал Лозен, лицо которого светилось злорадством, – нет, для этого-то я и пришел сюда! Итак, Вы знаете, что все зло пошло из дома Мортемаров; Вы знаете, что на этой книге тяготело страшное проклятие, что Мортемар был предупрежден об этом и что теперешняя маркиза Монтеспан похитила эту книгу вместе с отравительницей, маркизой Бренвилье. Этого достаточно! Вы не погибнете в стенах Бастилии, знайте, что маркиза сегодня собирается посетить Вас, – вероятно, чтобы купить Ваше молчание, возвратив Вам свободу.

– Возможно ли?! – воскликнул Экзили.

В это время появился Пикар и доложил:

– Господа, дозор идет!

– Одну минуту! – воскликнул Лозен. – Вы можете быть совершенно спокойны; если маркиза будет просить, умолять Вас, – ни за что не соглашайтесь. Теперь мы держим в руках всех Мортемаров! А, маркиза! Я отплачу Вам за lettre de cachet.

– Вы думаете, что маркиза придет сегодня? – спросил Экзили.

– Я так полагаю; не правда ли, Пикар?

– Она не придет, – сказал комиссар.

– Что?!

Пикар отвел графа в дальний угол и прошептал ему на ухо несколько слов. Сперва графа охватил ужас, потом он схватил Пикара за руку и сказал с угрозой в голосе:

– Правду ли Вы говорите? Берегитесь! Не угощайте меня такими сказками!.. Помните, что Бастилия недалеко!

– Это – правда; я говорю Вам то, чему сам был свидетелем.

– Ах, – воскликнул Лозен, – это – очень опасное обстоятельство! Я надеялся, что победа уже в наших руках, но она снова ускользает от меня. Надо действовать быстрее! Доктор, благодарю Вас за сделанные Вами разоблачения; рассчитывайте на меня. – Он близко подошел к итальянцу и прибавил: – А когда Вы будете свободны…

– Первым моим делом будет приготовление напитка, который нужен Вам, – шепотом ответил Экзили.

Пикар взял фонарь и вместе с графом вышел из камеры в то время, когда дозор показался в конце галереи.

“Теперь ты в моих руках, гордая женщина! – подумал Лозен, – ты так же опасна, как твоя прежняя подруга. Подождите! Я отплачу Вам за кражу книги! Мы с Вами встретились на опасном пути, прекрасная маркиза Монтеспан; один раз Вам удалось столкнуть меня, теперь, может быть, пришла Ваша очередь!”.

Когда они снова вышли на улицу, Лозен обратился к своему спутнику:

– Вы оказали мне большую услугу, господин Пикар, двойную услугу: тем, что дали возможность видеться с Экзили, и тем, что сообщили новость. Как Вы думаете, у маркизы родился сын?

Пикар пожал плечами, а затем произнес:

– Я завтра же узнаю это: парижские доктора – верные друзья полиции.

– Дайте мне знать. Место де Риона за Вами.

– Тысячу раз благодарю Вас, граф! А чтобы доказать Вам свою признательность, вот Вам еще одна новость: сегодня, в четыре часа, арестован Пенотье.

– Черт возьми! – воскликнул Лозен, – я должен серьезно приготовиться к защите; счастье благоприятствует маркизе. Но за удар – удар! Мы еще поборемся! Иначе не может быть: один из нас должен быть раздавлен!

X
Бумаги убитых

Нечего и говорить, что связанные с открытием преступной лаборатории события – разоблачения и аресты – служили предметом нескончаемых пересудов парижских любителей новостей. Почти каждый день приносил новые, необыкновенно пикантные сведения. Но никому во всем Париже не принесла страшная катастрофа столько горя, как герцогу и герцогине Дамарр.

Через своих друзей герцог узнал об аресте Гюэ и о том, что в городе ходят странные слухи относительно причастности к делу Ренэ Дамарра.

Присутствие молодого герцога на месте катастрофы в самый момент события; его частое появление в доме Гюэ и всем известные отношения к дочери подозреваемого лаборанта; известие, что Лашоссе служил прежде в доме Дамарра, хорошо знал Ренэ, а потом оказался слугой Сэн-Круа, – все эти факты, связанные с именем Дамарра, давали обильную пищу клевете, которая, подобно страшной пропасти, поглощает и губит людей.

Глубокая меланхолия овладела сердцем герцога. С момента ареста Лашоссе его обуревали самые мрачные предположения. Он искал нитей непонятных для него и запутанных событий и постоянно наталкивался на загадочную причину покровительства, которыми его жена дарила человека, оказавшегося преступником. Он принялся думать о прошлых годах, о прошлом Сюзанны, чего до сих пор никогда не делал. Он припомнил годы своего брака, дни своего пребывания в Амьене, постоянно задавал себе все один и тот же вопрос: “Разузнал ли я ее прошлое? Спросил ли ее?” – и отвечал: “Нет, никогда!”. Он знал и помнил жизнь своей жены с 1641 года. Но мало ли что могло случиться в ее жизни до этого года!

Все эти мысли сделали герцога недоверчивым. Тайна, явно существовавшая между Лашоссе и его женой, мучила его, требуя разгадки. Наконец он стал даже избегать общества своей жены.

Невозможно описать мучения Сюзанны. Не имея никаких известий о Ренэ, так как герцог строго следил за каждым поступавшим в дом письмом, она тщетно боролась со страхом перед разоблачениями, которые мог сделать во время допроса Лашоссе. Сюзанна не смела расспрашивать мужа. Может быть, он уже имел подозрения? Это было весьма вероятно, так как его обращение с ней очень изменилось.

Постоянное возбуждение и тайное горе сильно повлияли на здоровье герцога, и он слег в постель. Забыв отчуждение, разделявшее их в последние недели, Сюзанна ухаживала за мужем с нежной, боязливой заботливостью, и, когда мрачный взгляд герцога останавливался на ее кротком лице, когда он чувствовал на своей горячей голове прикосновение ее руки, – он невольно переносился душой к тому времени, когда он, раненый, беспомощный, лежал в Амьене, а Сюзанна выходила его от тяжелой болезни. Он сделал простую девушку своей женой, дал ей высокое положение, и какой прекрасной, нежной матерью и женой была она все эти долгие годы! Как она сумела заслужить глубокое уважение самых гордых и знатных людей! Эти и подобные мысли мало-помалу вытеснили из души герцога мрачные подозрения; его часто несдержанный, но добродушный характер не допустил его до низкого шпионства. Он видел перед собой только верную, любящую жену, которая создала ему домашний рай, и отбросил всякую попытку нарушить ее душевный покой недостойными расспросами.

Через несколько дней, оправившись и встав с постели, он взял руку своей жены и сказал растроганным голосом:

– Сюзанна, я люблю тебя так же нежно, как любил все эти годы.

Герцогиня взглянула на него с боязливым изумлением и произнесла:

– Дорогой мой, я в этом никогда не сомневалась. Но ты стал суров, замкнут; неужели кто-нибудь пытался умалить твою любовь ко мне?

Герцог молчал, и Сюзанна невольно начала дрожать: она ожидала разоблачений.

– Нет, – сказал наконец герцог, привлекая ее к себе, – это я сам создавал себе мрачные мысли. Этот Лашоссе не выходит у меня из головы. Как подумаю, что и ты, и твой отец могли принимать участие в таком преступнике, – не могу не хмуриться. Но я сегодня обещаю тебе не думать об этом. Ведь счастье моей жизни началось с тысяча шестьсот сорок первого года, когда Сюзанна Тардье стала моей женой.

Герцогиня со слезами склонилась к нему на грудь.

“Он предчувствует зло, но не знает истины, – подумала она, – да защитит меня Господь и да сомкнет он уста Лашоссе!”

– А наш Ренэ? – громко сказала она.

Герцог нетерпеливо тряхнул головой.

– Пусть решится это дело, а там посмотрим. Боюсь, что он страшно запутался в эту сеть; во всяком случае он может рассчитывать на поддержку своего отца.

После этого разговора герцогиня, волнуемая страхом и надеждой, удалилась в свою комнату, выходившую окнами в сад. У нее еще сохранялся портфель с бумагами и письмами, относившимися к тому времени, когда Лашоссе ездил за границу отыскивать Сэн-Круа. Ей теперь казалось, что продолжать хранить эти документы опасно и что следует уничтожить все доказательства ее сношений с Лашоссе. Приказав развести в камине огонь, герцогиня села в кресло, стоявшее спинкой к окну, и стала понемногу жечь опасные бумаги. Ее руки медленно развертывали письмо за письмом: вот письмо из родительского дома с поздравлением ко дню рождения; вот письмо мужа, уезжавшего на несколько дней из дома. Потом пошли письма Ренэ. Вдруг герцогиня вздрогнула: ее глаза увидели грубый, размашистый почерк Лашоссе. Она смяла бумагу, бросила ее в камин и молча смотрела, как пламя уничтожало листок.

В своем волнении Сюзанна не заметила человеческой фигуры, кравшейся по саду; а между тем, осторожно оглядевшись, фигура приблизилась к ее окну и приложила лицо к стеклу. Герцогиня только что засунула руку в портфель, намереваясь вынуть еще пачку писем, как послышался легкий стук в окно. Она поспешно встала, обернулась, и вдруг из ее груди вырвался крик изумления и радости – она узнала прекрасное лицо своего сына. Она быстро отворила окно и дрожа воскликнула:

– Мой сын! Мой милый сын!

– Тише, – прошептал Ренэ, – я со страшным трудом перелез через ограду. Садовники еще в саду. Ты одна, матушка?

– Одна! Твой отец у себя в кабинете.

– Впусти меня; мне надо сообщить тебе кое-что.

Он влез в комнату. Герцогиня обняла сына, а он поцеловал ее руку.

Сюзанна почувствовала, что на ее руку капнула слеза, и спросила:

– Что с тобой, Ренэ? Ты плачешь?

Он, не отвечая, подвел ее к креслу и спросил с грустной улыбкой:

– Скажи мне, матушка, каково здоровье отца?

– Он быстро поправился от своей болезни и по-видимому успокоился.

– Так он захворал от беспокойства и волнения?

Герцогиня с беспокойством взглянула на сына.

– Да, он очень беспокоится о тебе, Ренэ. Ты, благодаря этим страшным событиям, попал в тяжелое положение.

– Пусть отец успокоится: я пользуюсь доброй славой, на мне не лежит никакого обвинения; меня ни в чем не подозревают, я хлопочу о деле тех, кого люблю.

– Ренэ! Ты добрый, ты чистый! Ты – ангел, Ренэ!

– Я – сын моей матери, – с легким вздохом ответил молодой герцог, отворачивая голову и не глядя на Сюзанну.

– О чем ты вздыхаешь? – спросила она, впадая все в большее беспокойство. – Ах, я так давно не видала тебя, а ты не даешь обнять себя! В твоих глазах я уже не вижу той радости, того счастья, которое читала в них прежде, уже и тогда, когда ты ушел из нашего дома и виделся со мной украдкой! Ренэ, у тебя есть что-то на сердце; скажи мне!

– Между нами стоит тень, восставшая из праха, – прошептал Ренэ, – тень, которая грозно отталкивает меня, когда я хочу протянуть к тебе руки, матушка. Эта тень похожа на меня, только у нее темные волосы и очень бледное лицо… Она сбросила свой саван и глядит на тебя, матушка, горестным-горестным взглядом!.. Это – тень Сэн-Круа.

– Ах! – вскрикнула Сюзанна, хватаясь за тяжелые шелковые занавеси, чтобы не упасть.

– Разве я один лишил моего отца покоя? – продолжал Ренэ, – разве имя Лашоссе не омрачило его мысли? Разве теперь, когда Лашоссе сидит в цепях, у отца не должны зародиться подозрения относительно этого так отличаемого в нашем доме слуги? Разве отец никогда не думал о тех годах жизни Сюзанны Тардье, которые предшествовали его знакомству с ней и о которых она должна была дать отчет своему жениху?

При этих словах Сюзанна, которая почти падала от волнения, поднялась и, схватив сына за руку, сказала твердым голосом:

– Твой отец, герцог Клод Дамарр, – истый дворянин с чудным, великодушным сердцем. Он помнит только то, что было после его женитьбы, то есть после тысяча шестьсот сорок первого года. С этого года началось счастье его жизни, как он сам сказал мне.

Ренэ закрыл лицо руками.

– Матушка! Матушка! – с рыданием воскликнул он, падая перед Сюзанной на колени, – зачем они не погибли от той страшной силы, которая убила Сэн-Круа!

– Что не погибло? О чем ты говоришь? Встань, сын мой!

– Бумаги! – вне себя воскликнул Ренэ, – бумаги, которые я отыскал для твоего спасения в лаборатории Сэн-Круа… моего брата, – упавшим голосом докончил он, пряча свое лицо на груди матери.

Она крепко обняла его, прижала его к себе и прошептала:

– Ты знаешь?.. Они у тебя?..

– Они здесь, – сказал Ренэ, прижимая руку к карману, в котором зашуршали бумаги.

– О, Ренэ! Я только еще раз могу повторить, что ты – ангел! Спаси свою мать, а потом… пусть твои глаза не смотрят больше на грешницу, которая сама не смеет взглянуть на тебя.

– О, нет! Нет! – горячо воскликнул Ренэ, – ты все искупила раскаянием, страхом, горем, которым имени нет, и притом долгие-долгие годы! Теперь я понимаю молчаливое горе, которое убивало тебя… Твое милое, дорогое лицо красноречиво говорит об этом… Бедная, бедная матушка! Сколько ты выстрадала!

Мать и сын снова обнялись.

Наконец Ренэ высвободился из объятий и воскликнул:

– Мы спасены. В самый решительный момент я остался один в лаборатории и нашел бумаги, которые прежде находились в других руках… – Он снова закрыл лицо руками: – Тогда я встал на колени у тела моего брата, которого краткое слово матери могло бы предохранить от гибели…

В этот момент Ренэ взглянул на мать и увидел, что она взяла в руки четки, по которым обыкновенно читала свои молитвы, и что ее губы что-то шептали. Тогда молодой человек тоже замолчал.

Так прошло несколько минут; наконец он спросил:

– Матушка: знает ли отец о… твоей тайне?

Сюзанна, подняв на него свой взор, робко ответила:

– У него было какое-то мрачное предчувствие, но он отогнал его, крепко сжал мою руку и не стал ни о чем допытываться. Если у него и явились подозрения, то его любовь ко мне оказалась сильнее. Клод Дамарр не будет несчастлив: ужасные доказательства прошлой вины не омрачат его последних дней. Ты, дорогое дитя, нашел их… ты спас свою мать… Да благословит тебя Бог, Ренэ!

Молодой человек вынул из кармана бумаги.

При виде их, Сюзанна задрожала всем телом, протянула руки, чтобы схватить их, но у нее не хватило сил и она так и осталась стоять перед сыном с беспомощно протянутыми руками.

– Брось их в огонь, – прошептала она, – это – единственные свидетели моего проступка… Брось их в огонь! Скорее! Твой отец ничего не знает об этих ужасных страницах… Сохрани ему душевный покой!

Ренэ скомкал бумаги и сделал движение, чтобы бросить их в камин, как вдруг занавеси у дверей с шумом распахнулись, и между матерью и сыном появился герцог. Ни она, ни Ренэ от ужаса не могли выговорить ни слова. Лицо герцога не изменило спокойного выражения; он взглянул на жену, потом на сына, а затем сказал:

– Дай мне бумаги, Ренэ!

Молодой человек не шевелился.

– Дай мне бумаги, – повторил герцог, – ты слышишь. Твой отец приказывает тебе! Я слышал твои последние слова, Сюзанна; эти листы заключают в себе какую-то тайну, которую муж Сюзанны Тардье должен узнать.

В глазах Ренэ стоял туман. Безвольно, повинуясь строгому приказанию отца, он протянул ему бумаги, и герцог поспешно схватил их. Сюзанна безмолвно следила за всеми движениями, а когда бумаги очутились в его руках, она только слабо застонала. Она была на волосок от бездны; роковой для нее час наступил. Оставалось только решить, каким способом покончить с собой, и как можно скорее привести намерение в исполнение.

Руки герцога дрожали, так что печать, скреплявшая сверток, качалась на своем шнуре, подобно маятнику на часах смерти. Он расправил смятую бумагу, взглянул на строки и задумался.

– Сюзанна, – твердым голосом, наконец, сказал он, – сегодня я обещаю тебе никогда не заглядывать в прошлое… Я сказал, что обязан тебе счастьем всей моей жизни. Один взгляд на содержимое этих бумаг разъяснил бы мне то, что скрывается во мраке прошлых лет. Стоит мне перевернуть несколько страниц, – и я узнаю тайну Сюзанны Тардье. Но Клод Дамарр всегда держит свое слово. Имя его жены чисто, незапятнано, а муж герцогини Дамарр не имеет права разоблачать тайны дочери амьенского бургомистра! – и он снова скомкал бумаги и швырнул их в огонь.

– Клод!..

– Отец!..

Эти два возгласа громко прозвучали в его ушах. Жена и сын бросились в его объятия; он крепко обнял их, своих любимых, и они стояли все трое, не двигаясь, прижимаясь друг к другу. Слышался только слабый треск горевшей бумаги, скоро обратившейся в серый пепел; наконец и пепел улетел в трубу.

Герцог еще раз нежно прижал жену и сына к своей груди, А потом, наклонившись к Ренэ, тихо сказал:

– Приведи сюда завтра твою Аманду; а ты, Сюзанна, приготовь мне питье на ночь. Пусть сегодня не будет слуг за вечерним столом; вспомним времена Амьена и тихую комнату в доме твоего отца, где ты вылечила меня, и где я отдал тебе свое сердце.