Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

Глава пятьдесят четвертая

На следующее утро майор Холмс был дома и дожидался возвращения жены.

Карен поднялась с постели почти в одиннадцать часов. Прекрасная Диана заботливо сохраняла в доме полнейшую тишину, и Карен проспала до девяти часов. Когда она заставила себя все-таки встать, Диана приготовила завтрак – вареные яйца, консервированную ветчину и кофе – и они вдвоем просидели за столом еще целый час, мило болтая, обсуждая друг с другом характеры своих любовников, как самые близкие, доброжелательные подруги. Солнце, воздух – все вокруг создавало ощущение какого-то летнего праздника. Карен давно уж ничего такого не испытывала, и домой идти ей не хотелось, хотя она знала, что Холмс ее ждет. Это праздничное настроение не покидало ее и на всем пути домой.

Холмс упорно, упрямо сидел за кухонным столом и пил приготовленный по собственному рецепту кофе.

Оттого что капитан Холмс стал майором, он не очень-то изменился. Вместо бриджей и сапог ему выдали брюки навыпуск и штиблеты. А сейчас, как и все штабные офицеры в бригаде, он носил установленную для военного времени форму: защитного цвета шерстяную тужурку, длинные брюки, заправленные в краги, и полевые башмаки. А по существу изменился он мало. Правда, и времени-то прошло немного – всего несколько месяцев.

– Я хочу знать, где ты была, – спросил Холмс, как только Карен вошла в дом.

– Привет, – беспечно сказала она. – Что это ты вдруг не на службе?

– Я позвонил и отпросился.

– А где Белла?

– Я отпустил ее на весь день.

Карен налила себе чашку приготовленного им кофе и села с ним за стол.

– Представляю себе, как она обрадовалась, – весело сказала Карен.

– Я сказал, что хочу знать, где ты была, – повторил свой вопрос Холмс – И с кем.

– Так я же тебе все сказала еще вчера, – с той же веселостью ответила Карен. – Я ездила провожать одного очень хорошего моего друга.

– Вчера ты мне ничего не говорила. – Глаза Холмса были похожи на два сверкающих безумным блеском бриллианта, сидящих в высохшей, потрескавшейся штукатурке, каким было его лицо. – Где ты с ним была и кто он такой?

– Я тебе не говорила, что это мужчина, – возразила Карен.

– Это ясно и так. Ты думаешь, что я ничего не понимаю? Я давно уже все понял. Просто старался не замечать этого. Пока мог. Пока ты не стала делать это так откровенно и беззастенчиво. Так вот, я хочу знать, где вы с ним встречались и кто он такой.

– Полагаю, что это тебя не касается, – сказала Карен.

– Я твой муж. Поэтому меня это касается.

– Нет. Это касается только меня. И никого больше.

– Тебе, наверное, нужен теперь развод?

– По правде говоря, я об этом не думала. Мне, пожалуй, все равно.

– Ну так вот, развода я тебе не дам.

Карен отхлебнула кофе. Она не помнила, чтобы с, тех пор, как вышла замуж, чувствовала себя такой веселой и бодрой, чтобы у нее было такое великолепное душевное состояние.

– Ты слышишь меня? Развода я тебе не дам.

– Хорошо, – согласно кивнула головой Карен.

Холмс посмотрел на нее. Безумные бриллианты глаз на его гипсовом лице метали в ее сторону искры отчаяния. Он прекрасно видел, что она не притворяется, а говорит искренне.

– А может быть, я, наоборот, начну добиваться развода, – сказал он, пытаясь сломить ее лобовой атакой.

– Хорошо, – так же согласно сказала Карен.

– Надо бы сейчас все и решить, – проговорил Холмс. – Я хочу, чтобы мы договорились раз и навсегда.

– Насколько я понимаю, все уже решено: ты собираешься добиваться развода.

– Ага! Ты бы очень этого хотела? Нет, я тебе развода не даю. А если ты даже будешь пытаться добиться его, я обобью пороги всех судов, но не допущу его.

– Хорошо, – весело сказала Карен. – Тогда, значит, решено – никакого развода.

– И что же, тебе нравится перспектива жить с таким чудовищем, как я, до конца своих дней? – со страдальческим выражением лица сказал Холмс.

– Не очень, конечно, – беспечно сказала Карен, – хотя я могу себя утешать тем, что и тебе придется до конца своих дней жить со мной.

– Боже мой! – простонал Холмс. – Какая ты жестокая! Как ты можешь сидеть и улыбаться? После всего, что ты наделала. Неужели для тебя ничего не значит долг? Неужели для тебя ничего не значат годы замужества? Неужели для тебя ничего не значит наш сын? Неужели тебе ничуть не стыдно?

– Кажется, нет, – сказала Карен, – ни капли. Странно, правда?

– Очень жаль.

– Да. Но вот не стыдно, и все тут. Ужасно, правда?

– Ужасно?! – в бешенстве воскликнул Холмс. – Женщина такого круга, такого воспитания, женщина, удачно вышедшая замуж и имеющая восьмилетнего сына, сидит тут и рассуждает! И о чем! И называет это «ужасным»! И только!

– И сама не могу этого понять, – весело сказала Карен.

Все его праведные слова разбивались о непробиваемую броню ее невозмутимости и жизнерадостности.

– Неужели ты не видишь, что ты со мной сделала?

– Что же я с тобой сделала?

– Ты погубила мою семейную жизнь – вот что. Ты выбила почву у меня из-под ног. Ты была моей женой. Я верил тебе.

– Ну что ж, я сожалею об этом, – сказала Карен. – Я действительно по-настоящему сожалею об этом. О том, что я с тобой сделала. Но боюсь, помочь здесь ничему уже нельзя.

– Как ты думаешь, зачем я добивался всего, что у меня есть? Всего вот этого? – сказал Холмс, разводя руки в стороны.

– Чего этого?

– Как чего? В ноте лица я трудился, работая с этой проклятой боксерской командой, которую я ненавижу, как но знаю что. Заискивал перед полковником Делбертом и генералом Слейтером. Унижался.

– А зачем ты все это делал?

– Как зачем? Для тебя – вот зачем. Потому что ты – моя жена, и я люблю тебя. Для тебя, для нашего сына, для нашего дома – вот зачем я все это делал.

– У меня всегда было такое впечатление, что ты это делал потому, что стремился к продвижению, – сказала Карен.

– А зачем, по-твоему, человеку нужно продвижение? Ты думаешь, чтобы иметь деньги? И власть?

– Я полагала, что да.

– А что толку в деньгах и власти? Если человек одинок? Человек старается продвинуться по службе ради своей семьи, ради жены, детей. Чтобы дать нм то, чего сам никогда не имел. Чтобы они были счастливы.

– Наверное, я просто неблагодарная.

– Неблагодарная! – в отчаянии воскликнул Холмс. – Побойся бога, Карен!

– Пожалуй, даже безнравственная, – весело произнесла Карен. – В общем, преступница.

Мало-помалу Холмс, израсходовав последнюю стрелу, которая, как и все другие, сломалась, ударившись о непробиваемую броню, оказался, сам того не ведая, в положении обороняющегося. Он теперь просил и умолял.

– Во что превратилась бы наша страна, если бы так рассуждали все жены?

– Понятия не имею. Честно говоря, я никогда не думала об этом.

– Часто приходится слышать о похождениях чужих жен, – сказал Холмс, – но чтобы твоя собственная жена…

– Ты, конечно, и не предполагал, что такое может случиться в твоем доме?

– Но предполагал! Да если бы кто-нибудь сказал мне, что такое может случиться в моем доме, я бы дух из него выпустил! Я старался не верить этому. Говорил себе, что это неправда. До самого последнего времени.

– Однако это случилось и в твоем доме. Ведь так?

Холмс беззвучно кивнул головой.

– Я пытался убедить себя, что это мне просто кажется. Ты не представляешь себе, что в таком случае переживает мужчина.

– Действительно не представляю.

– Это страшное дело, будто внутри какая-то струна лопается. И мужчина вообще превращается неизвестно во что. Женщины в таких случаях переживают это иначе.

– Почему ты думаешь, что женщины переживают подобные вещи иначе?

– Не знаю почему, – голосом убитого несчастьем человека сказал Холмс, – но знаю, что это так.

– Знаешь что… – все так же весело сказала Карен, – сегодня чудесная погода. Пойду немного прогуляюсь, а потом зайду в клуб и там пообедаю. А ты пока решай.

– Что решать?

– Что ты собираешься делать.

– Лучше бы ты пока никуда не уходила, – попросил Холмс. – Мне бы хотелось сначала все уладить.

– Мне казалось, что все уже улажено.

– Да нет же. Ты почти ничего не сказала.

– А что мне еще говорить?

– Я готов простить тебя, – сказал Холмс. – Скажи, где ты была и с кем. Признайся во всем чистосердечно, и я тебя прощу.

– Извини меня, но боюсь, что этого ты никогда не узнаешь.

– Когда-нибудь тебе все равно придется рассказать.

– Это почему же?

– В конце концов, муж я тебе или нет? Но можешь же ты вечно что-то скрывать от меня.

– Я ничего не собираюсь от тебя скрывать. Я просто не собираюсь тебе этого рассказывать.

– Я тебя тоже обманывал. Это было один раз. Я могу тебе все рассказать об этом. Мне кажется, пора пересмотреть наше с тобой соглашение.

– Ну вот что я тебе скажу, – почти с материнской нежностью произнесла Карен. – Сиди-ка ты здесь спокойно, не заводись и решай, что делать. Если хочешь со мной разводиться, хорошо. Но только учти, через несколько минут из школы придет сын, и не нужно, чтобы он видел, что у нас скандал. Согласен?

– Я есть хочу, – угрюмо сказал Холмс.

– В холодильнике полно жареного мяса и всякой всячины. А я вернусь к ужину.

– А как с едой для парня?

– В холодильнике на тарелке. Он сам все знает.

– А ты не против, если и я пойду с тобой в клуб? – робко спросил Холмс.

– Я предпочла бы идти одна. Такой прекрасный день сегодня выдался, и мне не хочется портить прогулку разговорами на серьезные темы. Да, послушай, – сказала она уже в дверях. – Ты кофе перевариваешь, и он получается слишком горький. Как только он начнет закипать, сразу снимай с огня.

– Ладно.

– Ну, тогда все, – заботливо сказала Карен. – До свидания.

Выйдя из кухни через черный ход, Карен прошла под старыми, развесистыми деревьями и очутилась на улице, залитой по-летнему ярким солнечным светом. День и в самом деле был на редкость хорош, и все в душе у нее запело под действием этого спокойного очарования летней природы. Слов нет, Скофилд – великолепный гарнизон. На площадках для игры в бейсбол были установлены зенитные орудия, защищенные со всех сторон мешками с песком, а рядом возвышались кучи свежего грунта, вынутого из отрываемых бомбоубежищ. Но все это нисколько не нарушало очарования. Карен казалось, что если к вещам подходить с должным чувством меры, с пониманием того, что отныне всему должно быть свое место и время, если до конца смаковать каждый маленький кусочек своей жизни, не позволяя, однако, зародиться в себе чувству жадности, то можно поддерживать в себе это ощущение очарования почти всегда.

Вчера, когда пришел Милт, она читала Стендаля, пыталась понять его философию счастья. Эта философия слишком рационалистична. Основное ее зерно состоит в том, чтобы рассчитать и заранее рационально спланировать, как сделать так, чтобы жизнь была интересной и счастливой. Стендалю не откажешь в одном: он понимал, какую важную роль играют страдания и невзгоды в достижении счастья. Об этом она никогда не думала, так же как никогда не думала, что может быть целая философия о том, как сделать жизнь счастливой.

Она чувствовала, что больше никого полюбить не сможет. Но если любви и пришел конец, жизнь на этом не оканчивается. И она разрыдалась. Шла по улице и рыдала.

После ухода Карен майор Холмс долго сидел за кухонным столом, погруженный в мрачное раздумье. Потом тяжело встал, подошел к холодильнику, вынул холодное мясо и сделал себе два сэндвича с горчицей. Вместо кофе выпил молока.

Затем собрал посуду, убрал съестное в холодильник, вы тер стол, вымыл тарелки и убрал их в шкаф. Опорожнил переполненную пепельницу и ополоснул ее. Покончив с уборкой, он сел за стол и закурил.

Сигарета показалась ему такой же невкусной, как и сэндвичи и холодное молоко. Майор Холмс питал отвращение к холодному молоку, а готовить он ничего не умел. Он пожалел, что отпустил экономку на весь день. Как только Карен и сын уедут домой, он начнет питаться в столовой для офицеров-холостяков. Это будет через пару недель – они уедут шестого января.

Холмс раздавил и на половину не докуренную сигарету в чистой пепельнице, резко встал из-за стола и поспешно выскочил через дверь черного хода – прочь из дому. Задолго до того, как сын пришел на обед домой, Холмс был уже в укромной недосягаемости своего кабинета.

Глава пятьдесят пятая

Шестого января Милт Уорден был в увольнении в городе. Вместе с Мэйлоуном Старком.

В этот день впервые после субботнего вечера накануне нападения на Пирл-Харбор войскам, дислоцированным на Гавайских островах, было разрешено увольнение. В десять часов утра ревущие толпы уже солидно подвыпивших солдат со всего переднего края круговой обороны – целых полтораста километров в окружности – хлынули в Гонолулу, устремившись к центру города, как спицы колеса сбегаются к оси, и начали выстраиваться в очереди у питейных заведений и публичных домов. Очереди выросли в такие хвосты, что в конце концов все перемешалось, и те, например, кто жаждал попасть в заведение мадам Кайпфер, неожиданно для самих себя очутились в ресторане «Ву Фэт» на четыре дома ближе. И так длилось весь день до самого комендантского часа. Этот и два последующих дня превратились в шумный праздник. Ни один буфетчик в городе не забудет этих дней. Да и не только буфетчик.

В приказе об увольнении было сказано, что за пределами части может одновременно находиться не более одной трети личного состава каждого подразделения. В седьмой роте, находившейся на самом переднем крае, выбор кандидатов на увольнение вырос в настоящую проблему. У седьмой роты было четырнадцать береговых позиций. Лейтенант Росс распорядился, чтобы командир каждой позиции – чаще всего не офицер, а сержант – представил список одной трети своих людей на увольнение. Уордену было поручено определить увольняющихся среди личного состава командного пункта, а Старку – пищеблока.

Существовал неписаный закон, что командир мог пойти в увольнение только последним – после всех своих подчиненных. Поскольку сами сержанты-командиры идти в увольнение не могли, они вознаграждали себя мелкими взятками (в отличие от офицеров они не гнушались панибратскими отношениями со срочнослужащими); дароприношения подкреплялись крепкими рукопожатиями. Немало бутылок виски в тот день, накануне шестого января, поменяло своих хозяев.

Честь не позволила Уордену и Старку включить себя в списки увольняемых, но Уорден позаботился о том, чтобы оба они все-таки получили увольнительные. Он просто заполнил две лишние формы на выдачу увольнительных – сверх установленной нормы – и дал подписать их лейтенанту Россу. Никто в роте даже и не подумал поднимать шум по поводу нарушения Уорденом установленного порядка, и меньше всего это собирался делать Росс. С того дня, когда Уорден отказался от производства в офицеры, он вертел ротой, как хотел, больше, чем когда бы то ни было.

У Старка была поллитровая бутылка виски, которую он выудил у одного из алчущих и жаждущих в обмен на увольнительную. Они допили, ее по пути в город. Первую остановку сделали у бара «Голубой шанкр». Здесь не было такого наплыва посетителей, как в более фешенебельных барах. Но у буфетной стойки около каждого сидевшего на высоком табурете счастливчика стояли два-три человека, дожидаясь своей очереди. Уордену и Старку пришлось выпить по шесть порций виски, стоя в толпе, прежде чем удалось захватить табуреты у стойки и начать пить всерьез.

– Ох-ох-ох! – вздохнул Старк, взгромоздясь на табурет. – Бедные мои ноженьки. Ведь надо же столько выстоять! Даже в Хуаресе, когда выдавали денежное содержание, и то вечером такого не бывало.

– Пливет, Уолден! Пливет, Сталк! – приветствовал их, расплывшись в улыбке, хозяин бара Чарли Чан. – Давненько не были. А денек-то, а?

– Да, – согласился Уорден, – денек что надо.

– Денек такой, – безмятежно сказал Старк, – что хочется напиться в дымину и измордовать кого-нибудь до неузнаваемости.

– Старк, ты техасец, – сказал Уорден. – А каждый техасец любит только своих земляков, штат Техас и свою маму. А ненавидит негров, евреев, чужестранцев и распутных женщин – кроме тех, конечно, с которыми он сам гуляет.

– А мы, наверное, рано пришли сюда, – сказал Старк. – Или, может, седьмая рота решила никаких дел с «Голубым шанкром» больше не иметь?

– Эй, Роза! – позвал Уорден.

Они и в самом деле пришли рано, выйдя с командного пункта пять минут десятого, а не ровно в десять – вместе со всеми. Вокруг не было ни единого знакомого лица, кроме ухажера Розы, старшего сержанта – артиллериста, который, как обычно, сидел – правда, на этот раз не один, а с тремя приятелями – в кабине у задней стены, как будто он никогда и не уходил отсюда.

– Пейте, длузья, – с сияющим лицом говорил Чарли. – Все пейте. Такой день! Это вам от меня. – Он кивнул Уордену и Старку и двинулся вдоль стойки, пытаясь один обслужить всех теснившихся у буфета посетителей.

– Молодец малый, – сказал Старк.

– Да, отличный парень, – согласился Уорден.

– Как ты думаешь, по карману ему подносить каждому посетителю по рюмочке от себя, бесплатно?

– Сомневаюсь.

– И никто ему не помогает за стойкой.

– Эта чертовка Роза прилипла к своему сержанту. Не отходит от него.

– Эй, Роза! Ты что, не слышишь? – прогремел Уорден.

Она сидела в кабине с артиллеристами, но к нему все-таки подошла. На ее смуглом маленьком личике, по которому в ней легко было угадать португалку, если бы не слегка раскосые глаза, выдававшие в ней метиску, мелькнула тень легкого раздражения.

– Что ты хочешь, Уорден?

– Как звать твоего ухажера?

Она кинула на него сердитый взгляд.

– Тебя это совершенно не касается.

Уорден, не стесняясь, в упор рассматривал ее всю. Роза проследила за его взглядом и, резко подняв глаза, которые теперь сверкали гневом, вызывающе посмотрела в его светло-голубые глаза.

– Из какой он части? – как ни в чем не бывало спросил Уорден.

– Что тебе за дело! Я думала, тебе что надо. Ужо пьян, да? Вас Чарли обслужит. Я у стойки не обслуживаю. – Она резко повернулась и направилась в кабину к артиллеристам.

Уорден и Старк, как по команде, повернулись на табуретах, провожая ее взглядом. Они, как зачарованные, смотрели на ее стройные голые ноги, скользившие одна о другую под кружащейся на ходу юбкой, на твердые округлые бедра.

– Боже мой! – преисполненный благоговения, проговорил Старк. – Какая девочка!

– Аминь, – спокойно произнес Уорден. Он поджал губы и, как это нередко делают во хмелю, облизал усы. Он чувствовал, как в его груди просыпается давным-давно знакомое, но несколько притупившееся ощущение задора, которое у него всегда приходило с опьянением, как волна этого ощущения поднимается в голову, вызывая какое-то чудесное облегчение, как после глубокого вдоха камфары.

– А недурно у них здесь, а? – сказал Старк.

– Очень даже недурно.

– Да, вот она, жизнь, – прочувственно произнес Старк. – Просто так, ни за что ни про что, я бы с этой жизнью не расстался. А ты?

– Я тоже, – ответил Уорден. – Знаешь, Старк, в чем твоя беда? Ты – техасец, а у техасцев нет ни капли чувства юмора.

– Чувство юмора? У меня оно есть.

– Ну да, есть. У каждого есть. Только у тебя оно притупленное. Чувство юмора у тебя заслоняется гордостью. А гордец без чувства юмора – пропащий человек. А вот у меня настоящее чувство юмора. Поэтому мне ничего не стоит заставить, скажем, тебя сделать все, что я захочу.

– Меня? – переспросил Старк. – Нет уж, меня ты не заставишь.

– А вот и заставлю, – явно подзадоривая Старка, сказал Уорден. – Давай поспорим.

– Давай.

Уорден, хитро улыбаясь, отвернулся от Старка и поднял свой бокал. Затем выпрямился.

– Эй, Роза!

Нахмурившись, Роза опять подошла к стойке.

– Ну, что тебе опять нужно, Уорден?

– Еще виски со льдом, моя кошечка. И больше ничего. Налей мне в этот бокал.

– Тебе нальет Чарли.

– Да ну его к черту! Я хочу, чтобы ты налила.

– Ну давай, ладно. И пива еще подать?

Уорден посмотрел на бутылку.

– Ага. Эту убери. И принеси похолоднее.

– Пристаешь ты ко мне, а все без толку.

– Неужели без толку? Не может быть! А как звать твоего ухажера?

– Отстань!

– Из какой он части?

– Отстань, я сказала.

– Знаешь, почему я люблю, чтобы ты меня обслуживала? Потому что я люблю смотреть тебе вслед, когда ты потом отходишь. У тебя потрясающая фигура сзади.

– Я замужем, – с достоинством произнесла Роза, имея в виду, что она уже ангажирована. Но все равно слова Уордена ей льстили.

– Как звать твоего ухажера?

– Тьфу, чтоб тебе сдохнуть! – взорвалась Роза. – Заткнешься ты наконец или нет?

– Меня зовут Айра Бёрни, – сказал сержант-артиллерист, выйдя к ним из кабины. Он был примерно такого же роста, как и Уорден. – Старший сержант Айра Бёрни из восьмого полка полевой артиллерии. Еще какие-нибудь вопросы, сержант?

– Как вам сказать… – как бы соображая, что ему теперь спросить, проговорил Уорден. – Сколько вам лет?

– В июне будет двадцать четыре, – ответил старший сержант. – Что еще?

– Такой молодой, а какой красоткой обзавелся.

– Она моей и останется, – сказал старший сержант. – Что еще?

– Не выпьете ли рюмочку со мной и моим приятелем?

– Почему бы и нет?

– Роза, деточка, налей ему, – распорядился Уорден.

– Виски, – попросил старший сержант.

Роза налила порцию виски. Уорден тут же расплатился. Старший сержант залпом выпнл налитое.

– Ну ладно, будь здоров, – сказал Уорден, всем своим видом показывая, что разговор окончен, и повернулся к Старку. – Счастливо погулять, – добавил он, сидя уже спиной к старшему сержанту и Розе, и начал разговаривать со Старком.

Какое-то мгновение старший сержант и Роза, растерявшись от неожиданности, постояли на месте. Затем оба пошли обратно в кабину. В кабине они начали о чем-то горячо говорить, а трое приятелей старшего сержанта только слушали, не перебивая их. – Ты что, обалдел? – спросил его Старк. – Хочешь драку затеять?

– Я драк никогда не затеваю.

– Тогда зачем ты его задираешь?

– Кого?

– Да этого старшего сержанта.

– О чем это ты? – спросил Уорден. – Ах да! Я ведь совсем забыл. Ты же техасец. Послушай, техасец. Я слышал, что ты очень метко стреляешь. Это точно?

– Винтовку в руках держать умею – ствол от приклада отличу.

– А не хочешь пострелять на пари? Поставим по сотне долларов.

– В любое время, – сказал Старк. Он сунул руку в карман, вынул из пачки денег одну десятидолларовую и три однодолларовые купюры и бросил остальные на стойку. – Сто долларов. В любое время.

Пачка сложенных пополам денег, состоявшая главным образом из бумажек достоинством в один и пять долларов, небрежно распластавшись на буфетной стойке, выглядела довольно внушительно.

Уорден пригнулся, чтобы лучше рассмотреть деньги.

– Ай да техасец! Скажи, техасец, как, хорошо быть богатым?

– Есть тир прямо здесь же, на этой улице, – будто не замечая насмешек Уордена, сказал Старк. – Или можно пойти в тир к Мому. Туда ходу пять минут.

– Ну да, конечно, там тебе легче обштопать меня, чем на стрельбище.

– Так держим пари или нет? – потребовал прямого ответа Старк. – Или ставь, или пошел ко всем чертям!

– Простофиля ты, техасец. Разве я не говорил тебе, что могу заставить тебя сделать все, что захочу? Если захочу, сейчас пойдешь и начнешь драку со всей компанией артиллеристов. Неужели ты не знаешь, что я выиграю у тебя это пари с закрытыми глазами? Убери деньги и будь паинькой. Неужели ты не знаешь, что здесь, на островах, не найдется и пары человек, кто мог бы посоревноваться со мной в стрельбе?

– Ты меня не заставишь делать того, что я сам не захочу, – не сдавался Старк.

Уорден постучал указательным пальцем себе по виску.

– Мозги, техасец. Мозги и чувство юмора. Хочешь, с моей помощью за три месяца будешь офицером?

– На кой черт мне быть офицером?! – негодующе воскликнул Старк. – Перестань оскорблять меня. Я сам могу о себе позаботиться. Обойдусь без всякой помощи.

– Вот здесь-то ты как раз и не прав, техасец. Это как раз то, чему я пытаюсь тебя научить. Нельзя быть таким гордецом. Ну а как насчет пари?

– В любое время.

– Тогда так, – хитро ухмыляясь, сказал Уорден, – пойдем в тир к Мому. Стрелять будем в игральную карту, по десять выстрелов каждый. Ставим поровну – по сотне. Заклад отдаем Мому. На вот, – презрительно сказал Уорден, бросив ему под нос пачку денег. – Сунь обратно в карман, а то не успеешь оглянуться, как они уплывут.

Старк вложил обратно в пачку десятидолларовую и три однодолларовые бумажки и стал засовывать деньги в брючный карман.

В это время мимо угла стойки, где сидели Уорден и Старк, проходила Роза с заказом очередного посетителя, покачивая соблазнительными бедрами.

Когда она проходила мимо Уордена, он вдруг резко развернулся на табурете и, протянув руку, легко ущипнул ее за пухлую щечку. Роза остановилась оторопело, но тут же овладела собой и, повернувшись, размахнулась, чтобы ударить его по лицу. Уорден легко – даже не пошевелившись – левой рукой поймал ее за кисть. Роза попыталась ударить его в лицо правой рукой. Улыбаясь, как ни в чем не бывало, Уорден с такой же легкостью поймал ее правой рукой и теперь уже держал ее обеими, перекрещенными перед собой, руками, продолжая вызывающе улыбаться.

В бешенстве оттого, что не может вырваться из рук Уордена, Роза попыталась ударить его, сидящего на табурете, в пах. Уорден с легкостью, пожалуй, даже с каким-то изяществом защитился правой ногой, поймав голень ее ноги себе на колено. Теряя равновесие, девушка продолжала бороться, понося Уордена последними словами в бессильной злобе. Уорден держал ее, казалось, без всякого труда, забавляясь тем, как она, будучи совершенно беспомощной, все же ухитрялась бороться.

– Спокойно, детка, – довольно ухмылялся Уорден. – Ничего плохого я тебе не сделаю. Понимаешь? Ничего плохого.

Поджав от боли и бессилия губы, Роза издавала какой-то рычащий звук. Затем она плюнула в него. Уорден увернулся, как боксер, влево, и, если не считать мельчайших брызг слюны, весь плевок, пролетев мимо Уордена, угодил прямо в грудь Старку.

Все произошло настолько быстро, что Старк, сосредоточенно убирая в карман пачку денег, только теперь по-настоящему понял, в чем дело.

– Сволочь проклятая! – остервенело шипела Роза. Розин ухажер и его дружки встали из-за стола.

– Эй, так с дамами не обращаются, – сказал Розин ухажер.

– Отпусти ее, – добавил один из его дружков.

Уорден посмотрел на них широко раскрытыми от наигранного удивления глазами.

– Что? Отпустить? Да вы знаете, что она со мной тогда сделает? Я же пропаду. – И тут же начал утихомиривать Розу: – Полегче, детка, полегче.

А она продолжала вырываться.

Одновременно, как начинают движение стоящие в ряд у светофора машины, все четверо артиллеристов пошли на Уордена.

Уорден предупреждающе покачал головой.

– Ну-ну.

– Сукин сын, подонок! – запальчиво шипела Роза.

Уорден легко толкнул Розу в сторону от себя, и она ударилась о заднюю стену. Он сделал это с таким безразличием, с каким бросают уже ненужную вещь, а сам двинулся навстречу четырем наступавшим артиллеристам. На лице у него вдруг появилось такое кровожадное выражение, что противник дрогнул. В воздухе зловеще взметнулся огромный кулачище Уордена и тут же опустился на нос старшего сержанта. Айра, с разбитым в кровь носом, отлетел, как-то скрючившись, в сторону кабины. Выставив грудь вперед в воинственном порыве, Уорден встретил трех дружков кровожадным мычанием.

Отскочив от стены, как боксер отлетает от пружинящего каната ринга, Роза, впившись ногтями в шею Уордена, пыталась вскарабкаться ему на спину и впиться в ухо маленькими острыми зубками.

Старший сержант поднялся с пола, потряс несколько раз головой и снова пошел в бой.

Старк, который изумленно наблюдал за всем происходящим, встретил его точно рассчитанным мгновенным ударом. Айра, быстро перебирая ногами, отлетел назад. Он ударился крестцом об угол стола в кабине, перекатился через стол и, упершись головой в стену, замер.

Сидя верхом на Уордене и не найдя уха, Роза решила выместить злобу на его спине и вонзила зубы ему в плечо прямо через тужурку, майку и все, что на нем было. К этому времени все пятеро – три дружка старшего сержанта, Уорден и Роза – были на полу, сплетясь в клубок, в котором можно было различить лишь руки и ноги. Уорден подернул плечами, как бы стряхивая со спины досаждавший ему предмет, и Роза, несмотря на то что вцепилась в Уордена руками и зубами, отлетела, ударившись о стену.

Она тут же вскочила на ноги и, крича что-то нечленораздельное высоким пронзительным фальцетом, прыгнула, оторвав от пола обе ноги, в сторону Уордена. На пути ее встретил вырвавшийся из корчащейся массы кулак, принадлежащий одному из приятелей старшего сержанта. Удар пришелся Розе прямо в лоб. Она снова отлетела к стене, плюхнулась на пол и уже больше не поднялась.

Чарли Чан, лопоча что-то по-китайски, потащил безвольное обмякшее тело Розы за буфетную стойку. Ломая себе руки и продолжая лопотать, он стоял, полусогнувшись, за стойкой, готовый в любой момент увернуться от шального предмета, пущенного кем-либо из дерущихся. Большая толпа людей, так радовавшая Чана всего еще несколько минут назад, теперь растаяла. Большинство посетителей стояли на тротуаре, у проема отодвинутой передней стенки, наслаждаясь представлением.

А представление и в ~ямом деле было великолепное.

Старк бросался в гущу сражения, хватал первую попавшуюся ему ногу, тянул ее, пока не показывалась спина, и тогда с остервенением начинал колотить человека по пояснице.

Из груды четырех барахтающихся тел раздался жалобный приглушенный голос.

– Эй, Айра, где ты? Помоги!

В ответ раздалось злорадное и довольное мычание Уордена, только почему-то глуховатое.

– Четырех вас будет маловато, приятель.

Старший сержант Айра, недвижимо распластавшийся на столе, услышал призыв, потряс головой и, прикрывая рукой все еще кровоточащий нос, сполз со стола. На секундочку он задержался, пробормотав себе под нос: «Дело – дрянь», а затем бросился на помощь своим.

Вдруг копошащаяся на полу масса людей распалась, и из нее поднялся, как колосс, Уорден, беззвучно ухмыляясь кровожадной ухмылкой. Он облизал губы и не без рисовки выплюнул два выбитых зуба. Обмундирование его представляло жалкое зрелище: шерстяная тужурка и галстук были залиты сочившейся изо рта кровью, оба рукава от тужурки в плечах оторваны, одна штанина брюк почти полностью превращена в клочья, из-под которых виднелась стройная волосатая нога. Между его ногами лежал один из приятелей старшего сержанта – обмякший и недвижимый. Над ним, беззвучно улыбаясь довольной улыбкой, монументально возвышался Уорден и непринужденно награждал ударом каждую физиономию и каждый живот, которые были в пределах досягаемости его кулака.

Сраженные его ударами, двое волчком завертелись, отлетая к стене, как летят камешки, выброшенные из-под крутящегося колеса.

Старк схватил третьего, которым оказался сам старший сержант Айра, и, резко развернув его лицом к себе, с хирургической точностью нанес ему сокрушительный удар в кадык. Шатаясь, Айра обалдело попятился назад, тяжело плюхнулся на стул в одной из кабин, задыхаясь от нестерпимой боли, и сдался.