Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)

Глава тридцать четвертая

Лейтенант Калпеппер был назначен защитником Прюитта. На второй или третий день после ареста Прюитта он явился в камеру, держа в руках новенькую кожаную папку, которую купил, как только узнал о своем назначении защитником но этому делу.

Обязанности защитника Калпепперу приходилось исполнять впервые, и он горячо взялся за дело.

– На меня возложили огромную ответственность, – сказал он Прю при первом посещении. – Мне предоставляется возможность на практике применить те юридические знания, которые я получил в Вест-Пойнте. Всем будет интересно посмотреть, как я справлюсь с задачей. Конечно, я постараюсь выполнить ее как можно лучше. Мне бы хотелось добиться самого справедливого решения и сделать все так, чтобы и ты был доволен.

Прю был смущен этой тирадой лейтенанта и молчал. Ничего не рассказал он лейтенанту о ноже, который, между прочим, не упоминался и в свидетельских показаниях, принесенных Калпеппером Прюитту для ознакомления. Прю не хотел разочаровывать лейтенанта в успехе его первого дела, но ни за что не хотел признать себя виновным.

– Конечно, это твое право, – с жаром заметил Калпеппер – Но я уверен, что ты изменишь свое решение, как только я познакомлю тебя со своими соображениями.

– Нет, не изменю.

– Пойми, что совершенно невозможно доказать твою невиновность, – настаивал лейтенант. – Уилсон и Гендерсон были свидетелями, да и в показаниях Гэловича, которые он дал под присягой, говорится, что ты был пьян и ударил его, когда он сделал тебе замечание за нарушение тишины после отбоя. Этого опровергнуть нельзя.

Калпеппер ознакомил Прюитта с обвинительным заключением. В нем говорилось, что Прюитт обвиняется в пьянстве и нарушении общественного порядка, неповиновении старшим и нанесении побоев сержанту при исполнении им служебных обязанностей. Дело Прюитта намечалось передать в специальный военный суд низшей инстанции.

– Как видишь, обвинения почти такие же, как и против Маггио, – проговорил лейтенант. – Только нет обвинения в сопротивлении аресту.

– А это они не могут мне пришить? – спросил Прюитт.

– К счастью, все это случилось в расположении части, – ответил Калпеппер. – Маггио же задержали в городе, и в дело вмешалась военная полиция. Обвинения против тебя выдвинуты только командиром роты капитаном Холмсом, и поэтому специальный военный суд низшей инстанции не может дать тебе больше трех-четырех месяцев тюрьмы, да еще лишит двух третей денежного содержания на этот же срок, и все.

– Слава богу, – заметил Прюитт.

– А если мы поведем дело умно, – продолжал Калпеппер, – то можно добиться и смягчения приговора. Но все доказательства у них в руках, и нет сомнения в том, что ты виновен. Кроме того, ты на заметке чуть ли не у каждого офицера в полку. Репутация у тебя неважная. А это не обещает ничего хорошего.

– Я понимаю, – грустно согласился Прю.

– Именно поэтому я прошу тебя признать себя виновным.

– Но ведь это мне ничего не даст, – упрямился Прюитт. – Я только…

– Минутку. Дай мне объяснить все, прежде чем ты примешь какое-нибудь опрометчивое решение.

– Во-первых, – сказал Прю, – я не был пьян. Во всяком случае, не настолько пьян, чтобы не отдавать себе отчет в поступках.

– Но на этом и строится мой план! – возбужденно заметил Калпеппер. – Был ты пьян или нет, не имеет значения. Важно, что свидетели утверждают, что ты был пьяи. И, признав свою вину и заявив, что был пьян, ты сумеешь повернуть против них то самое оружие, которым пользуются они для доказательства твоей вины. Важнее всего на суде свидетельские показания. Суд тебе не поверит, если ты станешь утверждать, что не был пьян. В суде привыкли считать, что обвиняемые всегда отрицают свою вину. Если ты поведешь себя так, то только облегчишь суду ведение дела против себя.

– Наверно, вы правы, – ответил Прю. – Но я…

– Одну минутку. Вот я написал здесь, что согласно твоим показаниям ты был пьян и не сознавал, что делаешь.

Лейтенант Калпеппер открыл свою папку с замком-«молнией» на трех сторонах, порылся в бумагах, извлек какой-то листок и протянул его Прюитту:

– Прочти внимательно и сам убедись, что я не хочу тебе ничего плохого. Когда убедишься, тогда и подпишешь. Подписанные тобой показания я предъявлю в суде и буду просить у суда снисхождения к тебе. Тогда они дадут тебе не больше одного месяца заключения, а может быть, ограничатся только лишением двух третей денежного содержания.

– Мне всегда говорили, что военные суды не принимают ходатайств о снисхождении, – сказал Прю.

– Правильно, – ответил Калпеппер. – Но ты получишь снисхождение. Это будет первый в истории случай. Я добьюсь этого.

– Но…

– Ты еще не выслушал меня до конца, – продолжал Калпеппер. – Никто в армии не считает пьянство за недостойное поведение или грех, не так ли? Ты знаешь, что это так. Пьют все. Большинство офицеров даже считают, что это за солдат, который не пьет и время от времени не совершает проступков. И относятся к таким подозрительно. Правильно?

– Я все же не понимаю, почему я должен признать свою вину, – тихо сказал Прюитт.

– Почему? Если ты признаешь, что был пьян, тогда нам удастся повернуть их же аргументы против них, так как пьянство считается больше достоинством, чем грехом, для солдата. Суд, который поймет это, не даст тебе и трех месяцев за то: ты для пего будешь просто разбитной парень.

Лейтенант Калпеппер победно взглянул на Прюитта и протянул ему свою автоматическую ручку «Паркер-51», но Прю ее не взял.

– Хотя все, что вы говорите, лейтенант, звучит неплохо, – тихо сказал Прю, – я все же должен разочаровать вас. Вы много потрудились, но я просто не могу подписать этого признания для вас.

– Но почему же? – не выдержал Калпеппер. – Эго ведь не мне нужно. Я же объяснил тебе, для чего это. Ключ ко всему делу о твоем признании. Если ты меня не послушаешь, то я ничего не смогу для тебя сделать.

– Ио я ни в чем не виноват, – спокойно сказал Прю. – Я не могу признать себя виновным, даже если бы это гарантировало мне оправдание в суде. Я очень извиняюсь, но такой уж у меня характер.

– Боже мой! – воскликнул Калпеппер. – Какое это имеет отношение к делу? Совершенно неважно, виновен ты на самом деле или нет. Но ни один суд не вынесет солдату максимальную кару за то, что он подрался с кем-то в пьяном виде, если обвиняемый сам во всем признается.

– Я не собираюсь упрашивать кого-то пожалеть меня. Если надо наказать меня, пусть наказывают. Я ни на кого не буду в обиде. Никогда и никого ни о чем не просил и не буду просить.

Лейтенант почесал в затылке кончиком ручки и положил ее в карман.

– Ну ладно, – спокойно сказал он. – Подумай о моем предложении. Уверен – ты в конце концов поймешь, что я прав.

– Я уже достаточно подумал обо всем, – ответил Прюитт. – Очень сожалею, что приходится разочаровывать вас, лейтенант, хотя вы проделали большую работу. Я не хочу признать себя виновным.

– Но ведь ты ударил человека, не так ли?

– Конечно. И готов сделать это еще раз.

– В таком случае ты виноват. Зачем же скрывать правду?

– Я никогда не признаю себя виновным, лейтенант.

– Никогда не видел такого упрямого болвана! – закричал Калпеппер, теряя терпение. – Если ты не думаешь о себе, то подумал бы обо мне. Ведь я но просил, чтобы меня назначали твоим защитником.

– Я знаю, – ответил Прюитт. – Мне жаль, что так получается.

Лейтенант тяжело вздохнул, положил листок с текстом показании Прюитта обратно в папку и встал.

– Ну хорошо, – улыбаясь, сказал он. – Так или иначе, подумай о моем предложении. Завтра я снова зайду.

Лейтенант вышел из камеры. Несколько минут Прюитт смотрел ему вслед, а затем уселся на нары и достал из-под подушки колоду карт.

В этот момент сквозь решетку Прюитт увидел входившего в помещение гауптвахты Уордена. В руках у пего был новенький комплект рабочей одежды.

– Можно мне передать эти вещи арестованному? – спросил Уорден капрала, дежурившего по гауптвахте.

– Конечно. А тебе не лень заниматься этим самому, сержант?

– А кто еще будет этим заниматься? Развернуть сверток или не надо? – спросил Уорден. – Может, я спрятал в нем что-нибудь неположенное для арестанта?

Капрал угрюмо взглянул па Уордена, усмехнулся и покачал головой.

– Да ладно, проходи.

Уорден зашагал вперед, к камере, где находился Прюитт.

– Не знаю, почему я трачу время на такого болвана, как ты, – сказал Уорден, бросив сверток с одеждой на нары рядом с Прюиттом. А потом, увидев разложенные вокруг карты, спросил: – Ну как, выигрываешь?

– Пока пет, – спокойно ответил Прю.

– Не отчаивайся. У тебя еще много времени, чтобы потренироваться.

– Неужели еще не назначен день суда? – спросил Прюитт, собирая карты в колоду.

– Я имел в виду твой тюремный срок.

– А может, у меня отнимут карты и я не смогу играть в тюрьме? – тихо сказал Прюитт. Он встал и начал переодеваться в принесенную Уорденом одежду.

– Может случиться и так, – заметил Уорден, наблюдая за Прюиттом. – Суд должен состояться в следующий понедельник, то есть через четыре дня.

Прюитт кончил переодеваться и снова сел на нары.

– Калпеппер сказал, что, по его мнению, мне дадут не больше трех месяцев с вычетом двух третей денежного содержания.

– Примерно так, если ты, конечно, не скажешь па суде чего-нибудь такого, что разозлит судей.

– Я намерен молчать.

– Позволь мне поверить этому только тогда, когда сам это увижу. Вот возьми. – Уорден протянул Прюитту несколько пачек сигарет.

– Спасибо.

– Меня благодарить не за что. Это Анди и Кларк просили тебе передать. Сам бы я покупать сигарет тебе не стал. Из-за тебя у меня порядочно прибавилось всякой писанины.

Прюитт улыбнулся и спросил:

– Скажи, пожалуйста, кто-нибудь из ребят говорил о ноже?

– О каком ноже?

– О том самом, которым Айк хотел ударить меня.

– А ты сам об этом кому-нибудь говорил?

– Нет.

– И ты можешь доказать, что он хотел ударить тебя ножом?

– Но знаю.

– Попробуй рассказать об этом Калпепперу. Ведь он очень хочет блеснуть своим юридическим талантом. Во всяком случае, стоит попытаться.

– Нет, Калпепперу я ничего не скажу. Они давно хотели отдать меня под суд и теперь добились своего. Если бы мне и удалось выскользнуть из их рук на этот раз, то они снова стали бы искать подходящий случай, чтобы придраться.

Уорден поднялся с нар, сделал два-три шага по камере и, как-то странно нахмурив брови, сказал:

– Может быть, ты и прав. Во всяком случае, это твое дело и поступай как знаешь.

Он дружески похлопал Прюитта по плечу.

– До свидания, дружище. – И направился к выходу.

Прюитт снова было разложил карты, но вдруг окликнул уходившего Уордена:

– Послушай, не выполнишь ли ты одно поручение для меня.

Уорден повернулся и сказал:

– Конечно, если смогу.

– Съезди в город в район Мауналани и объясни Лорен, почему я не могу прийти к ней. Вот адрес.

– Почему бы тебе не написать ей письмо? – спросил Уорден. – Мне не хочется туда ехать. Эти бабы мне надоели. Кроме того, я к тебе хорошо отношусь и не хочу рисковать: вдруг я понравлюсь этой Лорен?

– Ну хорошо. А по телефону ты ей можешь позвонить? – Прюитт назвал номер телефона.

– Если я позвоню, то она наверняка назначит мне свидание. А я боюсь, что не смогу отказаться.

– Ну тогда съезди в «Новый Конгресс», – настаивал Прюитт, – и расскажи ей обо мне. Если захочешь, замени там меня. Я но обижусь. Между прочим, когда я последний раз был в заведении мадам Кайпфер, она интересовалась, почему ты перестал у нее бывать, и просила передать тебе привет. Я просто забыл сказать тебе об этом раньше.

Уорден громко рассмеялся.

– Старая Герта? Кто бы мог подумать!

– Ну так что же? Позвонишь Лорен?

– Хорошо, но только я не обещаю тебе, что останусь верным нашей дружбе с тобой, если она попросит меня встретиться. – Уорден повернулся к выходу, но вдруг снова остановился и сказал: – Чуть не забыл. У меня для тебя есть новость. Блюм скоро станет капралом. Двое из наших старослужащих уезжают домой, в Штаты, и Блюм получает место одного из них. Сегодня я подготовил приказ но роте. В субботу об этом станет известно официально. Мне кажется, ты будешь доволен этой новостью.

– Блюм, наверное, будет доволен еще больше, – ответил Прюитт.

Уорден, ничего не сказав, быстро зашагал к выходу, а Прюитт взялся за карты.

Следующие четыре дня прошли однообразно. Кроме Калпеппера, ежедневно приходившего вечером, Прюитта навестили еще несколько солдат – Анди, Кларк, Тредуэлл, Нэйр и Чоут. Прюитт не знал, что у него так много друзей. Вскоре он понял, что, так же как и Анджелло, стал вдруг знаменитостью в роте.

Глава тридцать пятая

В тюрьме он не был знаменитостью. Конечно, там ничего не знали о сенсационном судебном разбирательстве. Прюитт в душе надеялся, что об этом никогда и не станет известно. Процесс прошел но всем правилам, суд сработал как хорошо налаженный механизм. Три свидетеля дали четкие и ясные показания. Обвинитель так же четко изложил суть допущенных обвиняемым нарушений и определил полагающуюся по закону меру наказания. Обвиняемому было предоставлено последнее слово, от которого он отказался. Все шло спокойно, пока Калпеппер в своем выступлении вдруг не попросил у суда снисхождения к обвиняемому на том основании, что все хорошие солдаты – пьяницы. Суд равнодушно выслушал защитника и удалился на совещание для выяснения приговора – три месяца каторжных работ и лишение двух третей денежного содержания на тот же период.

Прюитт почувствовал огромное облегчение, когда его отвели назад на гауптвахту, где ему уже больше не нужно было видеть Калпеппера и предстояло только ждать отправки в тюрьму.

За ним пришли вечером. Конвоиры расписались в книге арестованных на гауптвахте, посадили Прюитта в машину и отвезли в тюрьму.

Сначала его отвели в помещение склада. Конвоиры, доставившие Прюитта с гауптвахты, в пути не проронили ни слова. Молчали они и сейчас. Склад находился в конце длинного коридора, из которого дверь направо вела к трем тюремным баракам. Прюитта встретил одетый в робу человек, видимо, один из заключенных. Он злобно улыбнулся и сквозь зубы сказал:

– С прибытием.

– Выдай ему все, что полагается, – сказал один из конвоиров.

– Слушаюсь, сэр, – улыбаясь, ответил кладовщик. – У нас свободна прекрасная угловая комната на десятом этаже, – продолжал он, подражая администратору отеля, – с ванной и емкими шкафами. Прекрасный вид па парк. Надеюсь, что новенькому там будет удобно.

– Хватит паясничать. Мне не до шуток, – строго сказал конвоир.

Пока кладовщик выдавал Прюитту предметы личной гигиены, конвоиры стояли у стены и курили. Потом один из них, Хэнсон, подошел к Прюитту и вытащил у него из кармана бумажник. Порывшись в нем, он тщательно сосчитал деньги, а потом написал какую-то записку, вложил со в бумажник, а деньги спрятал себе в карман. Второй конвоир молча следил за действиями своего коллеги.

В это время кладовщик взял у Прю одежду, в которой его привезли, и выдал ему другой комплект. Сзади на гимнастерке Прюитт увидел большую букву «P»[3]3
  Prisoner – заключенные (анг.).


[Закрыть].

– Это нужно для того, чтобы уже сегодня ты мог отправиться на работу, не дожидаясь, пока мы разрисуем твою гимнастерку, – объяснил кладовщик. – А твою гимнастерку мы выдадим потом кому-нибудь другому.

Выданная Прюитту гимнастерка оказалась слишком велика, но кладовщика это не смутило.

– Ничего не могу сделать, – все так же с усмешкой сказал он. – Другой у меня пока нет. Может, потом когда-нибудь обменяем.

– Ладно, – тихо ответил Прюитт.

– Так или иначе, женщин вокруг нет. Разве только офицерские жены иногда будут проезжать мимо каменоломни, но на них тебе нечего рассчитывать. Значит, беспокоиться не о чем.

– Спасибо, я и не беспокоюсь.

– Ну попереживать тебе, конечно, придется, но это скоро пройдет, – доверительно сказал кладовщик.

Один из конвоиров ухмыльнулся. Прю вдруг вспомнил об Альме и почувствовал острую обиду. Он не видел ее уже больше двух недель, а три месяца – это еще шесть раз по две недели. Четырнадцать недель разлуки!

Прюитт вспомнил, что просил Уордена позвонить Альме, но ему теперь хотелось надеяться, что тог не выполнил его просьбу. Ведь всякое может случиться. Человек есть человек. А Уорден – красивый парень, рослый и сильный. Одним словом, интересный мужчина.

Эти размышления Прюитта прервал голос одного из конвоиров.

– Чего это ты так уставился на меня?

– Нет, я ничего, – пробормотал Прюитт, находясь все еще во власти своих мыслей.

– Вот тебе шляпа, – сказал кладовщик и передал Прюитту рабочую шляпу очень странной формы. – К сожалению, пилоток мы здесь не выдаем. Видно, снабженцы забыли о нас.

Конвоиры громко рассмеялись.

Прюитт примерил шляпу. Он старался сохранить спокойствие и считал, что лучшее средство для этого – смеяться вместе со всеми. Шляпа, как и гимнастерка, была здорово велика Прюитту и сразу провалилась до ушей.

– Ты отлично выглядишь, дружище, – весело сказал кладовщик. – Особенно если надвинешь шляпу еще пониже… Ну как представление, нравится? – спросил кладовщик, повернувшись к конвоирам. Те дружно расхохотались.

– Ну ладно, хватит, – сказал Хэнсои и, обращаясь к Прюитту, скомандовал: – Пошли.

Кладовщик опередил конвоиров и выглянул в коридор. Там никого не было.

– Угостил бы сигаретой, Хэнсон. В благодарность за представление.

Хэнсон тоже выглянул в коридор. Там действительно никого не было. Он быстро сунул руку в карман гимнастерки, вытянул из пачки сигарету и бросил ее к ногам кладовщика. Тот жадно схватил сигарету и спрятал за кучу одежды. Хэнсон дал пинка Прюитту и толкнул его к двери.

– Ну давай пошли, – решительно сказал Хэнсон. И все трое зашагали по коридору к тюремным баракам.

– Ты, Хэнсон, когда-нибудь попадешься, – проговорил шедший рядом с ним второй конвоир.

– Не попадусь, если ты меня не выдашь, Турнипхэд?

– Я честный человек.

– А разве не ты выдал заключенного на прошлой неделе, когда тот курил опиум?

– Там совсем другое дело, – ответил Турнипхэд. – Кроме того, тот парень был настоящее дерьмо.

Видно, Хэнсону нечего было ответить, и разговор оборвался.

Двойные двери тюремных бараков были широко открыты. Конвоиры привели Прюитта в ближайший из трех бараков, расположенный ближе к западу. В нем было пусто. Это было продолговатой формы помещение с окнами по обеим сторонам. На окнах висели плотные металлические решетки. На полу в два ряда стояли двухъярусные пары. Над нарами висели прикрепленные к стене полки. Здесь хранились личные вещи заключенных, причем соблюдался строгий порядок их размещения па полке. В самом низу лежал комплект рабочего обмундирования, потом шляпа, комплект нижнего белья и гетры. Рядом – предметы туалета: бритва, кисточка для бритья и мыльная палочка, мыльница и сложенное вчетверо полотенце. Все эти предметы были уложены у всех одинаково, в строго определенной последовательности.

Прюитту показали его место на нарах, и, пока он застилал свою постель, конвоиры спокойно покуривали. Когда Прюитт кончил работу, Хэнсон подошел и внимательно осмотрел все вокруг.

– Постель убрана хорошо, а полка не в порядке.

– Мне кажется, здесь все хорошо, – возразил Прюитт.

– Посмотри па другие полки.

– Никакой разницы не вижу, – настаивал Прюитт.

– Ты давно в армии?

– Пять лет.

– В общем, это твое дело, – сказал Хэнсон. – Ты готов? – Он направился к выходу. Прюитт почувствовал опасность и остался на месте.

– Подождите, – сказал он. – Я хочу, чтобы все было в порядке.

Турнипхэд расхохотался. Хэнсон, улыбаясь, подошел к Прюитту и дружелюбно сказал:

– Майор Томпсон проверяет порядок каждое утро. В кармане у него всегда имеется отвес.

Прю посмотрел на полку, подошел к ней и снял уложенную в кипу одежду. Потом снова начал укладывать по порядку, а Хэнсон внимательно наблюдал за ним.

– Бритва, кисточка для бритья и мыльная палочка должны находиться строго на одной линии. Мыльницу нужно положить в центре полотенца.

Прю уложил все, как требовалось, и отошел в сторону, критически оценивая свою работу.

– Ты знаешь, что такое отвес? – спросил Хэнсон.

– Да.

– А я узнал это только, когда попал сюда, – сказал Хэнсон. – Им пользуются плотники.

– Да, – ответил Прю. – И каменщики.

– А для чего?

– Не знаю. Кажется, чтобы проверять правильность укладки кирпичей но вертикали. Чтобы стена была прямой сверху донизу.

– Ну вот, – сказал Хэнсон, обращаясь к Турпипхэду, – я же говорил тебе, а ты уверял меня, что эту штуку изобрел майор Томпсон, чтобы проводить осмотр.

– Я раньше ни о каком отвесе никогда ничего не слыхал, – зло заметил Турнипхэд. – А он такой человек, что мог бы эту штуку сам придумать. Я и сейчас не уверен, что ее придумали другие.

– Перестань болтать чепуху, – раздраженно сказал Хэнсон. – Ты же слышал, что сказал этот парень.

– Мало ли что он может сказать.

Спор продолжался бы, если бы не Прюитт, который, уложив в это время вещи на полке, как требовалось, спросил:

– Ну как теперь? По-моему, я уложил отлично.

– По-моему, тоже, – согласился Хэнсон, но потом, подумав, сказал: – Только я не гарантирую тебе, что майор Томпсон останется доволен. А теперь пошли, а то сейчас сюда могут прийти.

Прюитт обратил внимание па то, что входы в каждый барак были тщательно изолированы друг от друга. Расстояние между бараками не превышало десяти футов.

– В среднем бараке мы содержим наиболее опасных преступников. Пространство между этим бараком и остальными круглосуточно освещается прожекторами, – пояснил Хэнсон.

– Наверно, отсюда трудно убежать, – заметил Прюитт.

– Да, нелегко, – согласился Хэнсон.

– И пулеметы есть?

– Есть, и не одни.

– Суровая система, – сказал Прю.

– Суровая, – подтвердил Турнипхэд.

Хэнсон, слегка тронув Прюитта за плечо, сказал:

– Подожди-ка.

Прюитт остановился, раздумывая над тем, что эти парии не так уж плохо с ним обошлись. У него даже появилась надежда, что и с остальным тюремным персоналом ему удастся тоже поладить.

Они остановились у доски объявлений. В самом центре, на почетном месте, среди напечатанных на пишущей машинке приказов и инструкций, был прикреплен рисованый портрет Джона Диллинджера в картонной рамке. Под портретом крупным шрифтом была сделана следующая надпись:

«Джон Днллпнджер впервые отбывал тюремное заключение в Скофилдской гарнизонной тюрьме на Гавайских островах. Тюрьма находится в ведении Скофилдской роты военной полиции и считается одной из самых строгих тюрем в американской армии. Режим был настолько строгим, что после освобождения из тюрьмы Джон Диллинджер поклялся отомстить правительству США, даже если правительство когда-ни-будь и добьется его смерти».

Под этим текстом следовала подпись, сделанная карандашом, но очень заметная: «Оно этого добилось».

Прю снова взглянул на последние слова и рисунок. Приступ глухого ожесточения охватил его. Конвоиры, улыбаясь, наблюдали за ним, и Прюитт почувствовал, что должен сдержаться, чтобы не наговорить каких-нибудь дерзостен.

– Зачем вы мне это показываете? – спросил он.

– Мы знакомим с этим каждого новичка. Таков приказ майора Томпсона, – ответил Хэнсон.

– Я уже все прочитал. Куда теперь?

– Сейчас мы отведем тебя к майору Томпсону, – сказал Хэнсон. – А потом на работу.

Прюитт внимательно посмотрел на Хэнсона. В его улыбке он не находил издевки. Конвоир просто развлекался, как будто наблюдал за ребенком, который пытается произнести трудное, незнакомое ему слово.

– Пошли, – сказал Прюитт. – Чего мы ждем?

– Майор Томпсон гордится этим рисунком и подписью к нему, – тихо заметил Турнипхэд. – Можно подумать даже, что это его рисунок. Оп считает, что по реакции заключенного на этот рисунок можно судить о его характере.

– Пошли, пошли, – дружески улыбаясь, произнес Хэнсон. – Но теперь нужно идти строевым шагом.

Они подошли к административному зданию, прошли вдоль коридора к первой двери справа.

– Направо! – четко скомандовал Хэнсон.

Конвоиры застыли на месте, пока Прюитт выполнял команду, а потом вслед за ним, двигаясь на расстоянии полушага, справа и слева от него, вошли в кабинет майора Томпсона.

– Стой! – прозвучала команда Хэнсона. Это был красивый, блестяще выполненный строевой момент. Прю стоял в двух шагах от массивного дубового стола Томпсона, а за ним замерли но стойке «смирно» два конвоира.

Майор Томпсон одобрительно взглянул на конвоиров, потом взял со стола несколько бумаг и стал рассматривать их сквозь очки в позолоченной оправе.

Майор Томпсон небольшого роста, широкогрудый человек. С левой стороны на гимнастерке виднелась колодка орденских планок. Это был кадровый офицер, служивший в армии еще с 1918 года.

– По документам ты из Кентукки, – сказал Томпсон. – Твоих земляков у нас здесь совсем мало. Я бы даже сказал, что они у нас пользуются особым спросом. Многие из них шахтеры, но, судя по твоей комплекции, ты не шахтер.

– Нет, я но шахтер… – начал было Прю, но в этот момент почувствовал сильный удар сзади в область почек, – сэр, – быстро добавил он.

Майор Томпсон одобрительно Кивнул, сверкнув оправой очков.

– Это уже лучше, – сказал он. – Наша цель – воспитать у людей трудолюбие и научить их правильно мыслить. Мы хотим, чтобы они снова обрели желание исправно выполнять солдатский долг. Думаю, что и ты не захочешь сойти с правильного пути?

Прю промолчал. Он ощущал сильную боль в спине и отнесся к вопросу Томпсона с безразличием. Новый удар полицейской дубинки в то же самое место убедил Прю в том, что он ошибся в своей оценке важности вопроса.

– Ну, – спросил майор Томпсон.

– Нет, сэр, не захочу, – быстро сказал Прюитт. Он уже успел извлечь нужный урок.

– Мы считаем, – продолжал Томпсон, – что если бы все вы не относились пренебрежительно к труду и солдатскому долгу, то не оказались бы здесь. Поэтому все наши усилия направляются на перевоспитание вас в кратчайшее время. Ни вам, ни правительству невыгодно терять время зря. Это наш общий долг перед налогоплательщиками, которые содержат нашу армию. Не так ли?

– Так точно, сэр, – быстро ответил Прю.

– Мне кажется, ты будешь примерным заключенным, – сказал майор Томпсон и сделал паузу.

– Надеюсь, что будет так, сэр, – поспешил ответить Прю.

– Может показаться, что мы несколько грубоваты в обращении, – продолжал Томпсон, – но самый быстрый и эффективный способ научить человека чему-нибудь – наказывать его за каждый промах. Тогда человек научится делать все как следует. Точно так же учат любое другое животное, например собак. Наша страна создает сейчас добровольческую армию, чтобы защищать себя в самой большой войне, которую когда-либо знала история. Единственный путь к решению этой задачи – заставить людей радиво относиться к солдатской службе. Быть хорошим солдатом – значит любить военное дело больше, чем что-нибудь другое.

Бесед капелланов о патриотизме и учебных фильмов для этого недостаточно. Может быть, если бы в людях было меньше эгоизма, мы этим и ограничились. Но пока дело обстоит иначе. Здесь мы не ведем бесед о патриотизме. Нерадивому солдату мы доставляем столько боли, что он скоро начинает хотеть быть настоящим солдатом. Моя цель состоит в том, чтобы солдат, выходя из тюрьмы, был настроен сделать что угодно, даже умереть, чтобы не вернуться сюда. Понимаешь?

– Так точно, сэр, – четко ответил Прю. Боль в спине начала потихоньку ослабевать.

– К нам иногда попадают люди, которые из-за своих личных слабостей или недостатка воспитания никогда не смогли бы стать хорошими солдатами. Таких людей мы быстро выявляем. Если для них хуже быть солдатами, чем оставаться в этой тюрьме, то они бесполезны для армии, и мы принимаем меры, чтобы отделаться от них прежде, чем они разложат остальных. Пх увольняют со службы. По прежде всего мы должны убедиться, что эти люди действительно неспособны быть солдатами. а не притворяются такими. Понимаешь, о чем я говорю?

– Так точно, – быстро согласился Прю.

– У нас отработана четкая система, – сказал Томпсон. – И нас не обманешь. Мы сумеем выяснить, можешь ли ты быть солдатом. – Майор повернулся к сидевшему за другим столом сержанту. – Не так ли, сержант Джадсон?

– Да, сэр, – прогремел голос человека, сидевшего за другим столом.

Прю повернул голову, чтобы посмотреть на него, по конец полицейской дубинки снова уперся в больное место па спине. Прю быстро повернул голову, но успел все же увидеть, крупную, мускулистую фигуру сержанта Джадсона. Тот угрюмо глядел на Прю.

– У пас существуют определенные правила, – сказал Томпсон. – Все они имеют одну цель – узнать, насколько велико у человека нежелание быть солдатом. Одно из этих правил: в присутствии старших заключенный может двигаться только по команде. Особенно здесь, в моем кабинете.

– Слушаюсь, сэр, – быстро проговорил Прю. – Простите, сэр. – Боль в спине снова усилилась, и Прю очень захотелось потереть больное место рукой, но он сдержался.

Пока майор Томпсон перечислял правила, Прю все время думал о нестерпимой боли в спине и очень боялся допустить какую-нибудь ошибку, за которой, как он теперь зпал, немедленно последует новый удар дубинкой.

– Посетители к заключенным не допускаются. Курить сигареты запрещено, – продолжал Томпсон. – Заключенным выдается один пакет табаку в день. Мундштук или трубку иметь не разрешается – это нарушение порядка.

Прю уже начал понимать, что такое «порядок»…

– Ежедневно в бараках проводится проверка, – говорил Томпсон. – Не только но субботам, а ежедневно. Беспорядок в хранении личпого имущества считается нарушением, и заключенного за это наказывают. Повторные нарушения влекут за собой арест и содержание в одиночной камере. По воинскому званию заключенных не называют, и даже солдатами их звать не разрешается. Старший сержант Джадсон является моим заместителем, и в мое отсутствие его решение – окончательно. Понятно?

– Так точно, сэр – быстро ответил Прю.

– Ну, тогда все. Вопросы есть?

– Нет, сэр.

– Хэнсон отведет тебя на работу.

– Слушаюсь, сэр. – Прю приложил руку к виску в знак приветствия. Немедленно последовал удар в спину по больному месту.

– Заключенным не разрешается отдавать приветствие, – объяснил Томпсон. – Этим правом пользуются только солдаты.

– Слушаюсь, сэр, – сказал Прю и вздрогнул, опасаясь нового удара.

– Теперь совсем все, – сказал Томпсон и скомандовал: – Заключенный, кругом! Вперед шагом марш!

Под конвоем Хэнсона Прюитт четким строевым шагом вышел из кабинета, потом прошел по коридору к инструментальному складу. Оп даже не заметил, куда и когда исчез Турнипхэд. Острая боль в спине приводила Прюитта в ярость.

Кладовщик выдал Прюитту тяжелый молоток, и они двинулись дальше к оружейному складу. Здесь Хэнсон поменял полицейскую дубинку на карабин и повел Прюитта к грузовому автомобилю, стоявшему у ворот.

– Ты легко отделался, – сказал Хэнсон, улыбаясь, когда они забирались в кузов машины. – Только четыре удара, да?