Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

Глава сороковая

Карен Холмс готовилась к этой встрече почти неделю. В тот день, когда Милт звонил ей по телефону, из разговора с мужем она узнала не только о самоубийстве Блюма, но и о том, что она давно подозревала: старший сержант Уорден не подавал рапорта о зачислении на курсы подготовки офицерского состава. Рассказав Карен о случившемся с Блюмом, ее муж стал высказывать ей свое недовольство поведением Уордена, поскольку зачисление одного из сержантов роты на офицерские курсы могло бы несколько сгладить впечатление от тех неприятностей, которые преследовали роту. Именно эту надежду питал капитан Холмс несколько недель назад, когда по совету жены решил ходатайствовать о зачислении Уордена на офицерские курсы, чтобы после суда над Прюиттом как-то скрасить мрачную обстановку в роте.

– Что за странные времена! – возмущался Холмс. – Офицер должен уговаривать сержанта стать офицером, а тот еще упрямится и, наконец, наотрез отказывается.

Узнав все, что ей было нужно, убедившись, что ее подозрения подтвердились, Карен пропустила мимо ушей все остальные разглагольствования мужа. Она поняла, что попалась па удочку: две недели Уорден водил ее за нос.

Направляясь на свидание с Уорденом, Карен жила счастливой мыслью о том, как она отомстит ему за обман, изольет ему всю накопившуюся в душе обиду, прежде чем он сумеет как-то оправдаться. Но когда Уорден уселся рядом с ней в машину и бросил на нее полный злости взгляд, даже не поздоровавшись, Карен почувствовала, что произошло что-то непоправимое, и забыла о своем желании отомстить ему. Ее охватило чувство любви и материнской нежности к нему. Она теперь ненавидела все то, что заставляло Уордена страдать.

Машина обогнула парк и свернула на дорогу к морю. За все это время ни Карен, ни Уорден не проронили ни слова. Она рассеянно поглядывала по сторонам, а Уорден, внимательно следя за дорогой, не прекращал курить. Они почти выехали за город, когда Уорден решительным жестом бросил окурок и заговорил.

Но вот машина подъехала к пляжу и остановилась. Невдалеке у самого моря резвилась группа ребятишек. Они что-то громко кричали, бегали друг за другом по песчаному пляжу.

Уорден опять вернулся к тому, с чего начал свой рассказ. На этот раз Карен все время прерывала его, задавая то один, то другой вопрос.

– И вот этот сукин сын взял и устроил себе перевод в другую роту, – сказал в заключение Уорден.

– А ты не мог сделать что-нибудь, чтобы не допустить этого? – спросила Карен.

– Ну я мог бы отговорить его, как и случалось уже не раз.

– Нет, это тебе не удалось бы, – решительно возразила Карен.

Уорден раздраженно взглянул на нее.

– Ты ошибаешься. Мне не раз удавалось сделать так, как мне хотелось.

– Почему же ты этого не сделал теперь? – спросила Карен.

– Почему? Потому что я хотел узнать, откажется ли он сам от сделанного ему предложения. Ну и, конечно, он не отказался.

– Это значит, нам придется надолго отложить наши вечерние свидания. Не так ли?

Уорден натянуто улыбнулся.

– Видимо, так.

– И надо же этому случиться как раз тогда, когда у нас уже все пошло на лад. Неужели ничего нельзя сделать?

– Я ничего не могу придумать. Может быть, ты иногда сможешь выбираться из дому по вечерам?

– Ты же знаешь, что это невозможно.

– Но ты говорила, что, если я стану офицером, ты сможешь находить время для наших свидании.

– Тогда другое дело. Я бросила бы Холмса совсем.

– Что же ты теперь предлагаешь?

– Может быть, ты смог бы выполнять большую часть работы утром?

Уорден вспомнил, как много ему пришлось потрудиться в минувшую неделю, и усмехнулся.

– Конечно, я смог бы поработать утром. Дело не в этом.

Мне трудно будет объяснить отсутствие в части в рабочее время. Ведь работы много, и каждый должен быть на месте да еще и смотреть за тем, как работают другие.

Наблюдая за Уорденом, Карен вдруг снова почувствовала желание мстить, но только теперь не Уордену, а своему мужу, который довел дело в роте до такого идиотского состояния. Она решила устроить мужу такую сцену, чтобы он на всю жизнь запомнил этот день.

– Я, конечно, не знаю ваших дел так хорошо, как ты, – сказала Карен, – но мне кажется, что этот Айк Гэлович как снабженец никуда не годится.

– Ты права. Но его так просто не отстранишь. Холмс согласится снять Гэловича только через месяц, не раньше, и только когда Гэлович подведет его лично.

– Он сделает это раньше, если я возьмусь за дело, – решительно заявила Карен. – Кого бы ты хотел видеть на месте Гэловича?

– Пита Карелсена, – без колебаний ответил Уорден, явно сожалея, что но использовал этой блестящей возможности управлять делами в роте раньше. – Он единственный, кто хоть сколько-нибудь знаком со снабженческим делом.

– Он, конечно, будет лучше, чем сержант Гэлович, – согласилась с ним Карен. – С ним и тебе будет лучше. Во всяком случае, другого выбора нет.

– Карелсен, конечно, тоже не находка.

– И все же это выход. Дай мне неделю, только неделю, и Карелсен будет назначен вместо Гэловича. Может быть, потребуется даже меньше недели.

– Это хорошо. Но ведь все равно нужно несколько месяцев, чтобы уладить дела.

– К сожалению, это все, что я могу сделать. С Карелсеном будет лучше, по крайней мере тебе и мне. А пока нам все-таки предстоит разлука, и нужно набраться терпения. Потерпим месяц-другой. Во имя нашего будущего.

– Конечно, месяц-другой – срок небольшой, но ты забываешь, что в следующем году мы вступим в войну.

– С этим я ничего поделать не могу, – спокойно сказала Карен.

– Можешь записать где-нибудь на календаре. Двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года Милт Уорден сказал, что год спустя мы вступим в войну. Увидишь, что я окажусь прав. Возможно, мы начнем воевать даже раньше.

– Предположим, что все произойдет, как ты говоришь, и война начнется раньше чем через год. Что это значит для нас? Значит ли это, что мы должны совершенно отказаться от наших планов на будущее.

– Знаешь, мне просто кажется неразумным жить планами на будущее, когда неизвестно, доживешь ли до этих дней. Неужели планы на будущее важнее, чем то, что можно получить сейчас?

– Но ведь «получить» что-то «сейчас» – значит рисковать и ставить под угрозу будущее счастье.

– Мы не можем сейчас встречаться в послеобеденное время, как раньше. Значит, нужно хоть иногда видеться вечером, – сказал Уорден, чувствуя, что затрагивает вопрос, которого оба, и он и Карен, ждали. – Это немного опаснее, но год спустя может и этого не быть.

– Ты же знаешь мое мнение.

– И мое мнение тебе тоже известно.

– Мне безразлично, что думаешь ты, – зло ответила Карен. – Если что случится, то пострадаю прежде всего я. Но сейчас речь идет не обо мне, а о тебе. Что будет с тобой, с сержантом, если узнают о твоих любовных похождениях с женой офицера, и не просто офицера, а непосредственного начальника?!

– Плевать я хотел на все! – так же зло сказал Уорден. – Со мной ничего не могут сделать хуже, чем может случиться на войне. Раз вот-вот начнется война, нужно наслаждаться жизнью сейчас. Если ты была бы в Китае, когда мне пришлось там быть, ты поняла бы это.

– Возможно, ты прав, – холодно заметила Карен. – Но разреши мне узнать, не эта ли твоя философия удержала тебя от того, чтобы подать рапорт о зачислении на офицерские курсы? Ведь ты обещал мне это. Не так ли?

До сих пор Уордену казалось, что все его доводы были убедительны и ему удастся уговорить Карен. Теперь все рушилось.

Воцарилось молчание.

Карен устремила на Уордена такой же холодный взгляд, каким, в его представлении, она, наверное, обычно встречала Холмса.

– Да, именно в этом причина, – с трудом выдавил из себя Уорден.

– Тогда я не понимаю, как ты можешь ожидать от меня, что я пойду на риск только для того, чтобы провести несколько ночей с тобой в постели. И разреши мне еще сказать тебе несколько слов, мой друг…

Мужчина всегда больше думает о настоящем, чем о будущем. Женщина не может себе этого позволить. Слишком много опасностей ей грозит на каждом шагу. Что ты предлагаешь мне в настоящем? Не хочешь ли ты, чтобы я отказалась от мысли стать женой офицера, повторяю, женой офицера, а не любовницей сержанта?

– Нет, нет. Этого у меня и в мыслях не было. Но мне очень тяжело отказаться от тех встреч, которые были у нас. А ведь если бы я попал на офицерские курсы, то тогда эти встречи стали бы совершенно невозможны в течение долгого времени. Вот в чем дело.

– Почему же ты мне этого не сказал раньше? Почему ты обманывал меня?

– Потому что я знал, как ты будешь на это реагировать. Только поэтому я и говорил неправду.

– Но если бы ты честно во всем признался, я, возможно, и не обиделась бы.

– Нет, ты все равно была бы недовольна.

– Ты ведешь себя как муж, который считает, что жена должна знать только такую долю правды, которая его устраивает. И это тогда, когда ты еще не стал мужем. Не кажется ли тебе, что твое поведение несколько опережает события?

– Я не многим больше опередил события, чем ты, – резко ответил Уорден. – Ты меня отчитываешь сейчас так, будто уже стала моей женой.

– Что ж! Если тебе не нравится, никто не заставляет тебя это терпеть.

– Но и ты можешь отказаться от меня, если тебя не устраивает мой характер.

– Ну вот, мы и договорились. Выходит, и брак и развод у нас уже позади.

– Точно.

– Не делай такой виноватой мины, – раздраженно сказала Карен.

– Я и не пытаюсь.

– По крайней мере теперь тебе не придется объяснять свой отказ подать рапорт о зачислении на офицерские курсы желанием видеться со мной днем.

– Рапорт я, конечно, подам. Не думай, что я решил совсем этого не делать, – сказал Уорден, чувствуя, как злость постепенно его покидает.

– Не знаю, что с тобой случилось. Раньше ты Всегда был честным. Именно твоя честность и покорила меня. Ты всегда говорил правду, даже самую горькую. И мне это нравилось. А теперь ты стал другим. Я знаю, что обманывала Дайнэ, а теперь, оказывается, я обманывалась и сама.

– А когда я впервые узнал тебя, ты была твердой как кремень, гордой, как львица. А теперь? Теперь ты превратилась в слезливую девицу, которой нельзя сказать правду потому, что правда вызовет слезы.

– Значит, нам придется расстаться?

– Наверное, другого выхода нет.

– Ты думаешь, что все это так просто. Тебе все нипочем. Твоя ошибка состояла в том, что ты позволил мне поверить тебе. Сколько раз я замечала, с каким интересом ты смотрел на встречавшихся нам на улице девиц, и знала, что в тот момент ты готов бросить меня и уйти с какой-нибудь из них.

– Ты меня напрасно обижаешь.

Карен усмехнулась, а Уорден продолжал:

– Я хотел сказать, что одно к другому никакого отношения не имеет… А сколько раз я видел, как ты уезжаешь па машине домой, и понимал, что возвращаешься к этому подлецу, своему мужу. Ты думаешь, это не приносило мне страданий.

– Чудак ты, чудак. Как все вы можете думать, что у меня с Дайнэ обычные супружеские отношения?! У нас с ним только дружеские отношения, и все. А супружеской жизни пет, она кончилась. Я никогда не вернусь к человеку, который хоть раз обидел меня. Гордость мне не позволяет этого сделать.

Разговор как-то вдруг оборвался, как будто все взаимные претензии были высказаны и разрешены. Они сидели молча около получаса. Каждый искал в другом симпатии, но не желал показать эти чувства.

– Ты знаешь, – возобновил разговор Уорден, – мы с тобой очень похожи друг на друга, хотя и очень разные.

– И ты и я стараемся представить, что нас обманывают, и не можем попять, что на самом деле очень уважаем чувства друг друга.

– Мы ругаем друг друга за одно и то же. Оба ревнуем, но не хотим признаться в этом.

– Воображаем друг о друге разные ужасные вещи, и каждый из пас думает, что другой не стоит его.

– Я никогда в жизни не чувствовал себя таким несчастным, каким чувствую себя с тех пор, как встретился с тобой.

– У меня такое же чувство.

– Мы взрослые люди, а ведем себя так… глупо.

– Да.

– И все же мне не хотелось бы расстаться с тобой, Карен.

– В наши годы любовь всегда трудна, – сказала Карен, глядя на Уордена широко раскрытыми, полными слез глазами. – Мы оба знаем об этом. Жизнь не прощает ошибок и стремится в таких случаях разрушить любовь. Поэтому нужно бороться, чтобы сохранить чувство, уберечь его от опасностей.

– Ты права.

– Но у нас, Милт, только один путь. Мы не можем открыть своей любви, мы должны сохранять наши чувства в тайне, иначе все будет кончено. Погибнет и наша любовь, погибнем и мы.

– Значит, чтобы сохранить нашу любовь, я должен найти путь к успеху, к материальной обеспеченности.

Всю свою жизнь, с тех пор как мой брат стал священником, я боролся против мещанского стремления к обеспеченности. Я боролся против всего, к чему изо всех сил стремится средний класс.

А теперь ты требуешь от меня стать офицером, стать самому членом этой касты, которую я так ненавижу. Ты требуешь от меня этой жертвы ради себя. Фактически, ты стала приманкой, которую общество всегда готово бросить таким людям, как я. Что делает мать, когда сын, окончив школу, начинает сомневаться в справедливости существующих в стране порядков? Обычно в таких случаях парню стараются подсунуть богатую, красивую невесту, чтобы таким образом подсластить пилюлю и заставить забыть о своем протесте.

– Но я не приманка, – сказала Карен. – И никогда ею не буду.

– А ты думаешь, поросенок, которого привязывают в ловушку для тигра, хочет быть приманкой?

– Неужели ты в самом деле так обо мне думаешь, Милт?

– А ты как думаешь? Всю жизнь я боролся за то, чтобы быть честным человеком. А теперь ты предлагаешь мне стать офицером. Ты когда-нибудь видела в нашей армии честного офицера или честного человека, который остался бы офицером?

– Таким человеком можешь стать ты.

– Могу. – Уорден улыбнулся. Теперь, когда Карен смотрела на пего влюбленными глазами, он почувствовал силу в себе. – Я сделаю все, что им нужно. Только утащу приманку из капкана так, что он не успеет сработать.

– Дорогой мой, я не хочу быть приманкой. Я люблю тебя и хочу помочь тебе, а не навредить.

– Послушай, – с воодушевлением сказал Милт, – мне положен месячный отпуск. У меня на счету в банке шестьсот долларов. Мы с тобой отправимся в отпуск, в любое место на островах, куда тебе захочется. Никто и ничто не разлучит нас на это время. Ни война, ни наводнение.

– О, Милт, это было бы прекрасно. Если бы только удалось.

– А что может помешать нам?

– Ничто и никто, кроме нас самих.

– Значит, все в порядке?

– Как ты не поймешь, Милт! Ну разве я смогу так надолго уехать из дому? Все, что ты говоришь, – прекрасный сон, и мне очень хотелось бы, чтобы он сбылся наяву. Но вряд ли это возможно. Я просто не смогу оставить сына одного на такой большой срок.

– Почему? Ведь придется же тебе его оставить совсем когда-нибудь?

– Да. Но тогда все будет иначе. Пока я не разошлась окончательно с Холмсом, я чувствую себя обязанной позаботиться о ребенке. Ему ведь и так предстоит несладкая жизнь. О, Милт, все это пока только сон. Нам не удастся превратить его в действительность. Как я смогу объяснить мужу свое отсутствие в течение целого месяца? Дайнэ и теперь что-то подозревает, а тогда…

– Ну и пусть подозревает. Разве он не изменяет тебе?

– И все-таки нам нужно все хранить в тайне, пока ты не станешь офицером и но уйдешь из роты, которой командует муж. От этого все зависит. Разве ты не понимаешь?

– Я никогда не прятался от Холмса, – упрямо твердил Уорден. – Кто он такой, чтобы мне прятаться от него?

– Он твой начальник. В этом-то все и дело. И если меня не будет как раз в то время, когда ты будешь в отпуску…

– Я все понимаю, – угрюмо сказал Уорден. – Только иногда мне все становится противным.

– Нет, нам не удастся сделать то, что ты предлагаешь, Милт. А если это и будет, то не месяц. Хорошо бы хоть десять дней выкроить. Мне, может, и удастся удрать дней на десять, но не на месяц. Ты возьмешь отпуск, а неделю спустя я приеду к тебе, пробуду с тобой десяток дней и вернусь раньше тебя.

Уорден попытался отделить от своей мечты одну третью часть… За десять дней нельзя будет даже израсходовать шестьсот долларов. Он ничего не ответил на предложение Карен.

– О, Милт, – продолжала Карен, – только представь себе, как будет хорошо! Но только не месяц, это невозможно.

– Ну что ж. Ты, как всегда, права.

– Когда же кончится эта мука, Милт? Эта жизнь в постоянном страхе. Ведь мы скрываемся как преступники.

– Успокойся, Карен. Десять дней тоже неплохо. Все будет в порядке, – тихо сказал Уорден, нежно поглаживая ее по затылку.

– Я больше так не могу, дорогой Милт, – сказала Карен, прильнув головой к груди Уордена. – Ведь я не могу сходить даже в войсковую лавку, не чувствуя на себе подозрительных взглядов. Мне никогда в жизни не приходилось испытывать такое унижение.

– Ну ладно, ладно. Не расстраивайся. Знаешь, пойдем-ка к морю, выкупаемся и поедем куда-нибудь поразвлечься. – И тут же Уорден понял, что этого говорить не следовало.

Карен приподнялась и зло взглянула на Уордена. По щекам у нее катились слезы.

– Милт, скажи мне, ты ведь любишь меня? Или для тебя главное – позабавиться со мной, как с игрушкой, и бросить?

– Нет, Карен. Я люблю тебя, и ты для меня не игрушка, которую можно бросить. Ты мне дорога, и без тебя я пропаду. Пойдем купаться.

– А разве тебе не пора возвращаться? – озабоченно спросила Карен.

– Наплевать.

– Нет, этого я не допущу. Давай-ка я подвезу тебя обратно в город, и там ты найдешь такси, чтобы вернуться в казармы.

– Ладно, – согласился Уорден. Еще несколько минут назад он страстно стремился обладать ею, а сейчас это желание исчезло. Он чувствовал смертельную усталость.

Карен села за руль, а Уорден перебрался на сиденье рядом с пей. Машина тронулась.

– Ты можешь написать мне, когда получишь отпуск, – сказала она. – Положи письмо в обычный конверт, только обратного адреса не указывай. И прошу тебя, не звони по телефону. Ладно?

– Хорошо.

Карен настояла на том, чтобы подвезти Уордена поближе к стоянке такси, и видела, как он садился в машину, чтобы ехать в казармы. У Уордена не осталось даже шанса забежать в бар.

Уже в течение долгого времени Милту Уордену казалось, что Дайнэ втайне смеется над ним. После знакомства с Карен Уорден всегда в своих размышлениях называл Холмса Дайнэ. У Дайнэ были основания подсмеиваться над Уорденом, что и говорить.

Карен была женой Дайнэ, законной его супругой. От него у нее был ребенок, от него она зависела в материальном отношении. Деньги поступали ежемесячно из года в год, а не от случая к случаю, как это бывало у Уордена, когда он выигрывал в покер. Уорден не мог в такой мере обеспечить благосостояние Карен, как Холмс, не мог предоставить ей такой свободы, как нынешний супруг.

Поэтому не удивительно, что Дайнэ мог подсмеиваться над Уорденом. Пусть Карен любила Уордена, но Дайнэ Холмс служил для нее базой, опираясь на которую она могла встречаться с Милтоном Уорденом. И хотя она каждый день ходила на свидание к Уордену, тем не менее всегда была дома не позднее девяти вечера. Получалось так, будто все трое Заключили сделку…

Дайнэ Холмс имел возможность посмеяться над Уорденом. Милт чувствовал это каждый раз, видя, как Карен в машине мужа после свидания направлялась домой.

Беда Уордена состояла в том, что он признался и себе и Карен в любви к ней. В этом и была его ошибка. Таким образом, Уорден оказался во власти Карен. Она могла заставить его делать все, что угодно, даже стать офицером.

Но все эти мысли возникали у Уордена только тогда, когда он видел, как Карен уезжает домой. Рядом с ней он думал лишь о любви к ней.

В тот день он вернулся в казармы рано и сумел еще до ужина написать рапорт о зачислении на курсы подготовки офицеров и закончить составление документов по делу Блюма.

Прошла неделя. Айк Гэлович был самым бесцеремонным образом смещен с должности заведующего снабжением, и на его место назначили сержанта Пита Карелсена. Холмсу пришлось долго его уговаривать, даже прибегать к угрозе лишить сержантского звания. В конце концов Карелсен согласился, но только после того, как Холмс обещал ему при первой же возможности назначить вместо него на это место новичка из школы сержантов. В течение двух недель Карелсен не разговаривал с Уорденом.

Большую радость доставил Холмсу рапорт Уордена о зачислении на офицерские курсы. По этому поводу он даже предоставил Уордену трехдневный отпуск, но тот отказался от поощрения, сказав, что дела не позволяют ему отлучиться даже на один день. Это обрадовало Холмса еще больше, и в течение нескольких дней он всем ставил Уордена в пример.

Через день, после того как Карелсен принял дела заведующего снабжением, Уорден подал рапорт об отпуске. Холмс отнесся к этому отрицательно.

– Тридцать дней? Это невозможно, сержант. Я с удовольствием разрешил бы тебе отпуск на три и даже на шесть дней, в качестве поощрения. Это даже не было бы в зачет причитающегося тебе отпуска. Но тридцать дней, да еще в такое время! Нет, это немыслимо.

– Сэр, этого отпуска я жду целый год. Если мне не удастся его получить сейчас, то я никогда не получу его.

– Официально ты уже потерял право на отпуск. Нужно было брать его раньше.

– Вы же знаете, сэр, что я не брал отпуска только потому, что хотел все дела привести в порядок. Это не моя вина.

– Так или иначе, я не могу сейчас дать тебе отпуск на месяц. Это невозможно.

– Я же все делал ради того, чтобы в роте был порядок, – настаивал Уорден.

Дайнэмайт сдвинул шляпу на затылок и уселся на стол напротив Уордена.

– Послушай, сержант, – доверительно сказал он. – Скоро ты сам станешь офицером, и нам сейчас ни к чему сохранять официальный тон в разговоре. Скажу тебе по секрету, что я не собираюсь долго пробыть в полку. Через месяц-два меня обещали назначить в штаб бригады порученцем генерала Слейтера. Главное, что должен уметь офицер, – выходить сухим из воды и еще – предвидеть, куда дует ветер.

– Понятно, сэр. Спасибо.

– Не пройдет и двух месяцев, как я получу назначение. Тебе я рассказываю об этом только потому, что ты сам скоро будешь офицером и тебе пригодится мой совет. И вот мое предложение: как только меня назначат на новую должность, я добьюсь, чтобы ты получил двухнедельный отпуск. Ну как?

– Мне бы хотелось получить отпуск сейчас, – сказал Уорден. – И не две недели, а месяц. Мне они положены по закону.

Дайнэмайт покачал головой.

– Я даю тебе хороший совет. Мое предложение вполне резонно. Сейчас я отношусь к тебе как к равному, как к офицеру без пяти минут. Это все, что я могу сделать. Мне, так же как и тебе, нет никакого дела до того, что случится с ротой, но, если я сейчас попрошу для тебя отпуск, тебе все равно откажут.

Уорден, прищурив глаза, наблюдал за Холмсом, испытывая неловкость от его панибратства.

– Ну, что скажешь? – спросил Дайнэмайт. – Четырнадцать дней. Через два месяца. Это лучшее, что можно сделать для тебя при данных обстоятельствах.

– Согласен, – ответил У орден.

– Отлично. Значит, мы договорились. Конечно, при условии, что никто не будет знать о предстоящем моем назначении и твоем отпуске.

– Да, сэр.

– Тогда до свидания, – довольно сказал Холмс. – У меня есть кое-какие дела в штабе.

Уорден увидел в окно, как Холмс прошел по двору казармы, и подумал, сколько раз он видел люден, проходивших мимо канцелярии. Но то были другие люди, не офицеры. Так вот что значило быть офицером! Больше всего удивляло Уордена то, что все могло случиться так просто, буквально в мгновение ока человек становился другим, совершенно противоположным тому, кем он был. И для этого требовалось всего-навсего подписать небольшой клочок бумаги.

Два месяца, думал Уорден, целых два месяца ждать. Теперь уж наверняка Герта Кайпфер заработает на нем еще солидную сумму. Такова уж судьба… Мог бы иметь тридцать дней отпуска, а соглашаешься на десять, мог встречаться с Карен когда угодно, а соглашаешься видеться с ней, только когда это возможно, мог бы иметь месячный отпуск сейчас, а соглашаешься на двухнедельный, и через два месяца. Даже Магомет пришел к горе, когда гора отказалась идти к нему. Так поступил Магомет, а ведь ты простой солдат и должен поступать так, как от тебя требуют.