Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 47 страниц)

– Думаю, что прав.

– А почему же не прав наш американский служащий, работающий где-нибудь в тресте?

– Его же там не истязают!

– Ты так полагаешь? А как в отношении рядовых американской армии или заключенных в военной тюрьме, которых истязают?

– В общем-то все это правильно, – сказал Прюитт, удивляясь, как легко и просто рассуждал этот человек с таким проницательным и согревающим душу собеседника взглядом.

– Это Джек Мэллой, – сказал Анджелло Прюитту. – Ты еще услышишь здесь и не такие разговоры.

– Я много о тебе слышал, – сказал несколько смущенно Прю.

– И я о тебе много слышал, – тепло ответил Мэллой. – С удовольствием пожму твою руку. Из всех, кто здесь находится, ты один послушался моих советов и точно их выполнил.

Мэллой окинул взглядом остальных заключенных второго барака, расположившихся лениво на полу вокруг того места, где лежал на нарах Прюитт. Те молча опустили глаза. Мэллой как-то по-особенному подмигнул Прюитту.

– Если бы тут набралось с дюжину таких, как ты, то за какие-нибудь три месяца мы сумели бы упрятать в сумасшедший дом и Томпсопа и Фэтсо. Конечно, на их место пришлют таких же двух других, и все начнется сначала. Но эта тюрьма в американской армии стала бы самым тяжелым местом службы для таких людей, как Томпсон и Фэтсо. В конце концов нм пришлось бы закрыть это заведение и распустить нас по домам.

Прюитта очень заинтересовало, какой смысл вложил Мэллой в слова «по домам» – возвращение в часть или увольнение со службы, но он почему-то не спросил его об этом.

Мэллой снова с минуту помолчал. Все слышали его последние слова, и, хотя никто не откликнулся на них, складывалось впечатление, будто все были уверены в том, что он знал, что говорил.

Прю заметил, что здесь, по втором бараке, существовало правило, которого не было в первом бараке. Здесь каждый мог сказать вслух все, что думал. Прюитту это пришлось по душе.

– Закуривай, – предложил Мэллой, вынув из кармана пачку первосортных сигарет.

– Э, да у тебя роскошные сигареты, – смущенно заметил Прюитт. – Спасибо.

– Этого добра у меня много, – сказал Мэллой. – Могу угостить в любое время. Если бы вот этот чертенок, – Мэллой кивком головы показал па Анджелло, – послушался моих советов, как это сделал ты, то сумел бы провернуть свой план и еще месяц назад вырвался бы отсюда.

– Ты прав, – подтвердил Маггио, беря предложенную ему сигарету. – Но подожди еще, я сделаю это.

Прюитт заметил, как блеснули глаза Анджелло. Так случалось каждый раз, когда кто-нибудь упоминал о его тайном плане, но сейчас во взгляде Анджелло не было той злобной подозрительности, которую всегда чувствовал Прюитт, когда они вели разговоры в каменоломне.

– Я просто выжидаю, – сказал Анджелло. – Но не беспокойтесь, я все равно добьюсь своего.

– Конечно, дружок. Ты своего добьешься, – поддержал его Мэллой. – Но ты мог бы избежать многих неприятностей, если бы послушался меня.

– Я тебя слушаю, – энергично возразил Анджелло. – Много раз я уже пытался следовать твоим советам, но пока у меня ничего не получается, Джек.

– А вот у него получилось, – заметил Мэллой.

– Я и сам не знаю, как это вышло, – признался Прюитт.

– Неважно, – сказал Мэллой. – Главное – что у тебя это вышло.

– Ну хорошо. Пусть у Прюитта вышло. Но какое это имеет значение для меня? – спросил Маггио.

– К сожалению, никакого, – сказал Мэллой. – Но ты смог бы выполнить то, что задумал, если бы только поверил в свои силы.

– Нет, пока это мне но под силу.

– А что это за тайный план? – спросил Прюитт. – Вот уже неделю я слышу о нем, но так и не знаю, в чем он заключается.

– Пусть он сам тебе расскажет, – ответил Мэллой. – Это его план. Он сам все придумал.

Он взглянул на Анджелло, и Прюитт увидел, сколько тепла было в этом взгляде. «Чтобы оказаться среди таких людей, – подумал Прю, – стоило отсидеть в карцере даже десять суток».

– Ну что же, пойдем вон туда, где никого нет, – обратился Анджелло к Прюитту.

– А может, здесь расскажешь? – предложил Мэллой.

– Ни в коем случае, – хмуро ответил Анджелло.

– Может быть, Прюитт еще неважно себя чувствует, чтобы вставать, – настаивал Мэллой.

– Тогда ему придется подождать, – резко сказал Анджелло. – Я могу говорить об этом только там, где никто не может подслушать.

– Я нормально себя чувствую, – сказал Прюитт. Он поднялся с нар, и все трое отошли в дальний угол. Анджелло начал рассказывать.

Остальные заключенные во главе с Бэрри в знак уважения к чужим секретам направились в противоположный угол барака.

– Я поделился своими планами только с Бэрри и Мэллоем, – объяснил Анджелло. – О них не знает больше ни одна душа. Правда, Джек?

– Правда.

– Если бы кто-нибудь узнал о моем плане, я убил бы этого человека. Ведь он наверняка попробовал бы раньше меня осуществить его. А шансы на успех будут только у того, кто первым сделает попытку. Томпсон и Фэтсо не дураки. Я сам придумал этот план и должен первым попытаться его выполнить.

– Ты прав, Анджелло, – сухо произнес Мэллой.

– Если ты, Прюитт, захочешь повторить то, что сделаю я, пожалуйста… Но никто не гарантирует тебе успех.

– По правде говоря, никто, кроме тебя, и не может выполнить то, что ты задумал, – заметил Мэллой.

– Брось шутить, – кипятился Анджелло.

– Я не шучу. Я знаю, что ни у кого, кроме тебя, не хватит на это способностей.

– В общем, – продолжал Анджелло, – план состоит вот в чем. Любого, кто пробудет в карцере двадцать один день подряд, отправляют в психиатрическое отделение гарнизонного госпиталя. Я, правда, еще не слыхал, чтобы кого-нибудь туда отправили, но точно знаю, что такой порядок существует.

– А я слышал о таких случаях, – прервал Анджелло Мэллой. – Их было два за то время, пока я здесь нахожусь. Идея тут вот какая: всякого, кто буйствует, сажают в карцер, но, если и по истечении трех недель он продолжает буйствовать, человека считают уже настоящим сумасшедшим и списывают в госпиталь. Мне известны два таких случая, но оба раза парни действительно сходили с ума. А вот Анджелло хочет разыграть роль буйного сумасшедшего.

– Точно, – живо проговорил Анджелло. – Я разыграю спектакль в каменоломне. Возьму да и замахнусь молотком па караульного.

– Но ведь он в тебя сразу же выстрелит, – заметил Прюитт.

– В том-то и состоит риск. Но мне кажется, что если я Прошусь на караульного с молотком, а не просто побегу куда-нибудь, то он не станет стрелять. Он просто ударит меня прикладом. Фокус должен состоять в том, чтобы сделать вид, будто я хочу ударить караульного.

– Ну а потом, в карцере, тебе ведь крепко достанется, – заметил Прюитт.

– Конечно, – признался Анджелло. – Но хуже, чем было уже не раз, не будет. Возможно, они будут бить меня дольше, чем всегда, и все.

Прюитт удивленно глядел на Анджелло. Неужели он будет в силах выдержать двадцать один день в карцере, двадцать один день без горячей пищи, двадцать один день одиночества, двадцать один день без света?

– Человек не может вынести таких испытаний, – сказал Прюитт, обращаясь к Мэллою. – Как ты думаешь?

– Не знаю. Я читал, что некоторым и дольше приходилось пробыть в одиночке в таких же условиях, и ничего, – ответил Мэллой. – Но лично я не стал бы даже и пытаться…

– А что ты, Анджелло, будешь делать потом, когда тебя выпишут из гарнизонного госпиталя и уволят со службы с желтым билетом? – спросил Прюитт. – Ты же нигде не найдешь работы.

– На прежнее место в магазин Гимбела, конечно, меня не возьмут, да я туда идти и не собираюсь. Я переберусь в Мексику, стану ковбоем.

– Ну, не буду тебя разубеждать. Это дело твое. Желаю удачи, – спокойно сказал Прюитт.

– Не считаешь ли ты меня сумасшедшим? – улыбаясь, спросил Анджелло.

– Нет, нет. Но я бы, например, не мог уехать из родной страны. Мне в ней нравится.

– Мне тоже, – сказал Анджелло. – Я люблю Америку, так же как и ты. П в то же время я ее ненавижу. Что она мне дала? Право голосовать за людей, которых я не могу выбирать? Право работать там, где я не хочу? Нет, я лично этого больше не могу выдержать. С сегодняшнего дня я считаю свой союз с Соединенными Штатами расторгнутым. По крайней мере до тех пор, пока у нас человек не получит возможность пользоваться хотя бы минимумом из того, о чем пишут в школьных учебниках.

– Ну что же. Я могу только пожелать тебе успеха, – сказал Прюитт.

– Я знал, что ты поддержишь меня. Поэтому-то и рассказал тебе все. Теперь у меня больше сомнений нет. Ну, хватит об этом. Пошли обратно на твои нары.

Прюитт посмотрел вслед Анджелло. «Бедная жертва двадцатого века… – подумал он, глядя на жалкую фигуру друга. – И он хочет бежать в Мексику, чтобы стать ковбоем!.. Если бы его отец был часовщиком, пли автомехаником, пли слесарем-водопроводчиком и он, Анджелло, унаследовал бы эту профессию, тогда он больше мог бы рассчитывать па место в обществе. А если бы он был сыном миллионера, то тогда и вовсе все было бы в порядке. Бедный наш Анджелло Маггио! И беда его в том, что он не родился Калпеппером».

– А другие знают о плане Анджелло? – спросил Прюитт у Мэллоя, как только Маггио отошел от них.

– В таком месте секретов быть не может.

– А они не разболтают?

– Нет.

– Ты не пытался его отговорить?

– Нет. Бывают такие дела, от которых не стоит человека отговаривать.

– Верно. Ну пошли.

– Пошли.

Анджелло уже сидел на нарах Прюитта. Сам Прюитт с удовольствием снова залез на нары и закутался в одеяло. Бэрри и остальные заключенные начали шагать из угла в угол. Здесь собрались упрямые, вольнолюбивые люди, готовые бороться за свое достоинство. Большинство из них уже успели немало поездить по стране, поработать на разных работах, и только начавшийся кризис заставил их отказаться от гражданской жизни и вступить в армию. А во время бума они трудились па бумажных фабриках в Северной Каролине, рубили лес в Вашингтоне, выращивали овощи во Флориде, работали па шахтах в Индиане, варили сталь в Пенсильвании, собирали урожаи пшеницы в Канзасе и фруктов в Калифорнии, работали грузчиками в портах Сан-Франциско и Сиэттла, бурили нефтяные скважины в Техасе. Они хорошо знали свою страну и, несмотря ни на что, любили ее. Их отцы и деды, во многом похожие на них, пытались изменить порядки в стране, они действовали организованно, теперь же никакой организации не существовало, да людям и не хотелось вступать ни в какие организации. Это было другое поколение. Разразившийся кризис пустил их в плавание по жизни, оно-то и привело этих людей в армию, как к последнему пристанищу. В армии они снова прошли процесс отбора и оказались сначала просто заключенными, а потом заключенными из второго барака.

Глава тридцать девятая

Милтон Энтони Уорден, каждый вечер встречаясь с Карен Холмс, больше не задумывался над причинами, побудившими Блюма к самоубийству. Достаточно было самого по себе факта, что это случилось.

Уорден стал встречаться с Карен каждый вечер, после того как освободился от дел, связанных с расследованием обстоятельств самоубийства Блюма. И Уорден и Карен считали послеобеденное время наиболее удобным для встреч. Оба они хотели одного – чтобы свидания их были регулярными и вполне безопасными. Если у Уордена оказывалась какая-либо работа на вечер, он всегда поручал ее Маззиоли. На складе все содержалось в полном порядке усилиями Лева, а в кухне Уорден всю власть передал Старку. Он встречался с Карен в городе, на одной из переполненных туристами улиц, усаживался в старый открытый «бьюик», принадлежавший мужу Карен, и они отправлялись кататься по острову. Маршрут их обычно пролегал по тихим улочкам и вдоль побережья.

Между ними не было ни ссор, ни споров, поскольку с самого начала они договорились, что Милт подаст рапорт о зачислении его на заочные офицерские курсы.

Карен совершенно ясно дала понять, что она никогда не станет об этом напоминать Уордену, поскольку он сам, по собственной инициативе, решил подать рапорт. Уорден считал слоим долгом сделать это ради Карен и все время говорил об этом, хотя на самом деле ничего не предпринимал – ему не хотелось лишать себя удовольствия встреч с Карен из-за необходимости заниматься на курсах.

Когда Карен все-таки спрашивала Уордена, как у него дела, тот отвечал, что уже отправил рапорт. Про себя он в это время думал, что действительно надо бы подать рапорт Холмсу на подпись, но все равно не делал этого. А устроить все можно было легко: ведь Карен уже не раз заводила разговор об этом с мужем, и Холмс тоже уговаривал Уордена. А Уорден так ничего и не делал. Занятия на офицерских курсах казались ему журавлем в небе, а ежедневные встречи с Карен – синицей в руках. Думать о будущем ему не хотелось – слишком прекрасным было настоящее.

Между тем служебных дел у Уордена все прибавлялось. Па следующей неделе предстояло сдать старые винтовки и вместо них получить новые, недавно принятые па вооружение. Оформление различных документов на выдачу новых винтовок требовало огромной работы, и Лева один с этим справиться не мог. Из военного министерства поступила директива о введении нового штатного расписания, согласно которому все унтер-офицеры повышались в звании на одну ступень. В связи с этим Уордену нужно было подготовить ряд приказов по роте, внести изменения в личные дела, подготовить к выдаче новые нашивки для унтер-офицеров. О’Хейер, конечно, был не в силах все это сделать один.

Однако, несмотря на все эти дела, не было вечера, чтобы Уорден не встретился с Карен.

Если правительство и готовилось вступить в войну, то до фактического ведения войны было еще, далеко. То, что война в конце концов обязательно начнется, не значило, что это случится завтра. Требовалось еще многое, чтобы страна была готова начать войну.

По расчетам Милта Уордена, это должно было случиться нескоро. Работа, которая ждала его в канцелярии роты, не особенно обременяла, и он надеялся, что и в дальнейшем сумеет находить время для своих развлечений.

Уорден тогда, конечно, не мог предвидеть, что какой-то дурак из его роты решит покончить жизнь самоубийством. Самоубийство – это было нечто новое. Уордену еще не приходилось иметь дело с таким явлением. Самоубийство в армии считалось более серьезным происшествием, чем убийство. От ротного начальства потребовали множества докладных, и все они имели целью доказать, что во всем виновен сам погибший солдат.

Помимо составления докладных нужно было разобраться в личных вещах погибшего и подготовить их к отправке родным, сделать окончательный расчет по денежному содержанию и вместе с личными вещами погибшего переслать деньги родным, организовать похороны, внести соответствующие изменения в списки личного состава роты и различные ведомости.

В тот вечер, когда Блюм покончил с собой, Уордену удалось выкроить время, чтобы позвонить Карен по телефону. Как только дежурный офицер официально зафиксировал смерть Блюма, Уорден стремглав бросился к телефону, который был в винном магазине, находившемся неподалеку от военного городка. Хозяин магазина хорошо знал Уордена и часто разрешал ему пользоваться своим телефоном. Карен он едва застал дома – она уже собиралась отправляться в город, к нему на свидание.

Сначала она очень рассердилась на Уордена за то, что он осмелился звонить ей по телефону домой. Дело в том, что квартирные телефоны офицеров обслуживались коммутатором гарнизона и операторы любили подслушивать, о чем говорят в офицерских семьях. Поэтому Карен и Уорден избегали пользоваться телефоном, а когда это было необходимо, пользовались условным кодом.

Карен немного успокоилась, когда узнала, что Уорден звонит из винного магазина, но все же заставила его ждать там се звонка, пока она найдет место вне дома, откуда можно было бы спокойно поговорить.

Уорден, конечно, подождал, пока Карен не позвонила ему из городского автомата. Ему было очень трудно объяснить ей, что случилось, потому что в их кодовом языке но предусматривалось такого случая, как самоубийство Исаака Блюма.

– Я попытаюсь закончить всю работу за неделю, – сказал под конец разговора Уорден.

– Это было бы прекрасно.

– Буду ждать тебя там, где всегда, – пообещал Уорден. – И тогда мы устроим настоящее веселье. Там, где всегда. Ты поняла? Через неделю мы встречаемся на том же месте.

– Да, да, – донеслось в ответ.

Уорден повесил трубку и, покачиваясь, вышел из винного магазина, не забыв, как всегда, остановиться у бара и выпить стакан виски. «Если от меня будет исходить запах спиртного, легче будет оправдать неожиданное исчезновение из казармы», – подумал он.

Размышляя о предстоящих делах, о том, что нужно ухитриться закончить все за неделю, Уорден медленно направился назад в городок.

В роте царил хаос. Никто не знал, что делать. Все обращались к Уордену. Он вынужден был за все браться сам, то и дело заглядывая в толстые папки с инструкциями.

Уорден уговорил Холмса послать не письмо, а телеграмму родным Блюма. Телеграмма вернулась с пометкой: «Не доставлена. Адресат выбыл из города».

Уорден расценил это как огромную удачу. Он выиграл по крайней мере две недели, не говоря уже о том, что избежал томительной переписки. Блюма похоронили три дня спустя.

Каждый вечер, ложась в постель около полуночи, Уорден с трудом отгонял от себя мысли о Карен. Что, если взять положенный отпуск и весь месяц провести вместе с Карен?!

Они могли бы поехать на остров Коно или самолетом отправиться в Хило. Они могли бы нанять рыбацкую яхту и провести месяц в море.

Или…

Если она не захотела бы быть на лоне природы, можно было бы отправиться в Мауи. Там Уорден никогда не бывал, но слышал, что это неплохое место для отдыха и развлечений, там множество отличных гостиниц, ресторанов и кафе.

Или…

Или еще что-нибудь. У него еще сохранились шестьсот долларов, которые он выиграл в карты, и Уорден готов был истратить все эти деньги.

А пока он каждую ночь не мог заснуть, молча лежал на своей койке, заложив руки за голову, и строил планы один прекраснее другого.

Не прошло и трех дней после похорон Блюма, как возникло новое затруднение.

Никколо Лева привел в исполнение свою давнюю угрозу и добился перевода в одиннадцатую роту на должность заведующего снабжением.

Уорден составлял для Холмса рапорт о самоубийстве Блюма, когда в канцелярию вошел Никколо и рассказал ему, что его наконец переводят в другую роту.

– Все документы уже готовы и подписаны. Осталось подписаться только мне. Капитан Гилберт остановил меня вчера во дворе и показал приказ. Полковник Дэвидсон обещал ему обо всем договориться со стариной Делбертом. Я и сам не ожидал, что у меня все так быстро получится. Мне казалось, что Джейк не согласится. Но теперь уже, кажется, все позади.

Уорден, которому нужно было закончить составление целой кучи документов к следующему дню, тяжело вздохнул и, глядя прямо в глаза Лева, сказал:

– Ну и время же ты выбрал для перехода.

– Знаю, – тихо согласился Лева. – Но другой возможности у меня не будет.

– Новое штатное расписание вступает в силу через неделю. Два вагона с новыми нашивками уже прибыли на склад.

– Ну и что?

– Вряд ли стоит просить тебя подождать еще несколько недель…

– Именно по тем же причинам и Гилберт хочет, чтобы я побыстрее перешел в одиннадцатую рогу. Ведь у них в роте тоже кто-то должен делать всю эту работу.

– Да, конечно. Сейчас я думаю только о том, что Блюм мог бы и подождать со своим самоубийством хотя бы месяц.

– Знаешь, Милт, если бы я не согласился на предложение Гилберта, то вместо меня взяли бы другого. Гилберт так и сказал мне.

– Этот Гилберт ловкач, – зло бросил Уорден. – Не знаю только, где его научили так здорово подставлять палки в колеса своим же коллегам – в Вест-Пойнте или еще где. А может, он сам превзошел эту науку?

– Гилберту же нужен заведующий снабжением. – Встал на защиту своего будущего начальника Лева.

– Он и нашей роте нужен.

– Но Гилберт обещал назначить меня сейчас же.

– Ты бы мог получить такое же место и в нашей роте. Я ведь обещал, что ты получишь повышение, если останешься. На это нужно время, но ведь я еще ни разу не подвел тебя, Никколо.

– Я уверен, что ты меня и на этот раз не подвел бы. Но обстановка меняется, и время сейчас очень дорого. Ведь война на носу, Милт, и ты это лучше меня знаешь. Мне сейчас почти сорок. Чтобы выйти в отставку в звании старшины, мне нужно быть по крайней мере старшим сержантом к началу войны.

Ошеломленный железной логикой рассуждений Лева, Уорден не нашел слов, чтобы хоть что-то возразить ему. Он только пригладил рукой волосы и тяжело вздохнул, вспомнив, что совсем недавно Карен в разговоре заметила ему, что он лысеет.

– Все наши старослужащие в полку, наверно, к концу войны получат временные офицерские звания, – продолжал рассуждать Лова. – Ты вот будешь майором, а мне советуешь оставаться рядовым?

– Никаким майором я не буду. Майором скорее станешь ты, Никколо, – резко возразил Уорден. Но Лева знал, что Уорден не хочет его обидеть и злится только по инерции.

– Ладно, решай сам, – продолжал Уорден.

– Я уже решил, – ответил Лева. – Еще раньше, чем пришел сюда, к тебе.

– Я тебя не удерживаю. Ты прав, терять такую возможность нельзя.

– Наверно, пройдет еще пара дней, пока все будет оформлено.

– Может, и больше.

– Нет, не больше. Еще дня два-три.

– Какая разница?

– Я постараюсь привести склад в полный порядок.

– Делай как знаешь.

– Ты-то что взъерепенился?

– Ничего я не взъерепенился.

– Ну ладно, Милт. До свидания. Пойду, пожалуй. – Лева остановился у двери и с грустью взглянул на Уордена. И вдруг почувствовал себя виновным в том, что бросает друга.

– Да, до свидания в какой-нибудь пивной, – прозвучал голос Уордена.

– Почему именно в пивной?

– У меня работы будет по горло, – ответил Уорден.

– Милт, неужели ты хочешь, чтобы я остался и всю жизнь был рядовым в твоей роте? А?

Уорден задумчиво посмотрел на Лева.

– О’кей, – решительно произнес Лева. – Если хочешь, я останусь.

– Нет. Это не годится.

– Я скажу Гилберту, что отказываюсь.

– Не спрашивай меня ни о чем. Решай все сам.

– А мне совсем и не надо, чтобы ты решал за меня.

– Ну тогда или уходи, или оставайся.

– А как бы ты поступил на моем месте? Отказался бы?

– Я, право, не знаю, Никколо. – Уорден уже успокоился и даже пожалел, что вел разговор в таком раздраженном тоне. – Ей-богу, не знаю.

– Спасибо тебе, Милт, – с доброй улыбкой сказал Лева. – До свидания.

– До свидания, дружище. Желаю тебе удачи.

Уорден грустно посмотрел вслед удалявшемуся. Теперь скоро он станет сержантом Никколо Лева. Сержант после двенадцати лет службы. «Мне нисколько не обидно, что Никколо станет сержантом, что покинул меня, – размышлял Уорден. – Но я никогда не думал, что он подведет меня и решится на такой шаг».

В гот же вечер, так и не закончив работу, которую намеревался сдать на следующий день, чтобы вечером встретиться с Карен, Уорден отправился в близлежащую пивную и напился до бесчувствия.

Лева не потребовалось ждать приказа и двух дней. Капитан Гилберт сумел все провернуть за один день. Очевидно, старина Делберт был рад оказать услугу командиру третьего батальона подполковнику Джиму Дэвидсону.

На следующее утро о решении Делберта узнал капитан Холмс, который сразу же обратился с вопросом к Уордену: как выйти из положения? Уорден, еще не пришедший в себя от попойки, только ухмыльнулся и ничего не ответил. Пока Лева укладывал свои вещи, в канцелярию пришел О’Хейер и попросил Холмса перевести его в строевые. Холмс не возражал и спустя полчаса решил назначить заведующим снабжением Чэмпа Уилсона. Однако, явившись по распоряжению Холмса в канцелярию, Уилсон наотрез отказался принять назначение, даже если это грозило бы разжалованием в рядовые. Без лишних слов Холмс согласился удовлетворить и эту просьбу. Наконец нашлась подходящая кандидатура. Ею оказался Айк Гэлович, весьма обрадовавшийся высокому назначению. Он заверил Холмса, что не забудет оказанного доверия.

Милт Уорден все это время хранил гробовое молчание. Он наблюдал за происходящим с таким же чувством, какое испытывает мальчик, целую неделю возившийся над моделью самолета и видящий, как она горит от поднесенной к ней спички.

Как только суета в канцелярии утихла, Уорден сразу отправился в город. Карен выглядела прекрасно, когда он встретил ее на уединенной скамейке в парке Аала. Но Уорден почему-то уже не чувствовал к ней прежнего влечения, и это испугало его. Он равнодушно сел за руль машины и закурил, охваченный горьким сознанием, что наступил конец всему, к чему он раньше так стремился. Теперь, увидев Карен, Уорден убедился в этом окончательно. Он даже не поздоровался с ней.