Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)

Глава тридцать третья

Это случилось через день после их возвращения с аэродрома Хиккем.

В тот день Прю собирался отправиться на склоны Мауналани к Альме.

В казармы рота возвращалась в конце дня. Разгрузка автомашин продолжалась до темноты, а затем весь вечер солдаты чистили свое снаряжение и личное оружие. Никому эта работа не правилась, том более что на следующий день намечалась генеральная уборка помещений и чистка ротного имущества и снаряжения в порядке подготовки к инспекционному осмотру.

К всеобщему удивлению, рядовой первого класса Блюм стоял на крыльце казармы среди других членов боксерской команды, вышедших поглядеть па вернувшуюся с полевых занятий роту. Оказывается, неделю назад Блюм был отчислен из школы подготовки сержантского состава. Рассказывали, что на первом же занятии в школе Блюму поручили командовать отделением, отрабатывавшим ружейные приемы. Вместо одной команды Блюм дал другую, совершенно дурацкую. Строй сразу же смешался, поднялся всеобщий хохот. Блюма отстранили от командования, а вечером он уже был отчислен из школы.

Эта новость оживленно обсуждалась только что вернувшимися солдатами. Рядовые, не занимавшиеся спортом, радовались отчислению Блюма и тому, что Дайнэмайт, везде и всюду выдвигавший спортсменов, па этот раз сел в лужу. Спортсмены, со своей стороны, приводили в пример Мэлло, нового чемпиона роты в легком весе, который не только остался в школе, но и командовал там взводом.

Сам Блюм пытался найти причину своей неудачи в каких-то неизвестных ему соображениях командования школы, но никто из солдат не хотел верить ему.

Весь вечер, пока шла разгрузка автомашин, и на следующее утро Блюм бездельничал, переходил от одной группы работавших солдат к другой, но нигде не встречал сочувствия. От работы Блюм был освобожден, так как в этот вечер ему предстояло выступать в открывающемся первенстве роты но боксу.

Впервые Блюм собирался выступить в среднем весе. Право участвовать в соревнованиях на первенство роты Блюм завоевал как участник прошлогоднего розыгрыша кубка. Тогда, чтобы выступить в легком весе, Блюму пришлось три дня просидеть па суровой диете и работать в зимней одежде, чтобы согнать вес.

Устав от бесплодных попыток доказать товарищам по роте свою невиновность в отчислении из школы, Блюм отправился на дневной сеанс в полковой кинотеатр. Он был в расстроенных чувствах и решил, что ему нужно хорошенько отдохнуть перед вечерним выступлением на ринге.

Прю вместе с другими солдатами своего отделения занимался уборкой походной кухни. Когда Блюм подошел к ним, Прю постарался не вступать в разговор. Ему были совершенно безразличны всякие переживания Блюма. Мысли Прю были сосредоточены на желании поскорее освободиться от работы и отправиться к Альме.

Прицеп с кухней стоял посредине двора перед казармой роты. Работа по уборке кухни близилась к концу, оставалось лишь вымыть холодильник. Блюм только что ушел, под улюлюканье работавших солдат, как появились сержанты Чэмп Уилсон и Лиддел Гендерсон с группой солдат – участников соревнований по боксу. Сержант Уилсон и окружавшие его солдаты тоже не участвовали в работах, так как на занятия в поло не выезжали. Сержант Гендерсон не был боксером, но он оставался в казарме по распоряжению капитана Холмса, чтобы присмотреть за его лошадьми.

Именно Гсндерсону вдруг пришла идея позабавиться с небольшой собачкой по кличке Лэди, принадлежавшей Блюму.

– Давайте поможем этой милой собачке стать матерью, – предложил Гендерсон. – Наш полицейский бульдог вот уже педелю обхаживает эту сучку. Обрадуется же Блюм, когда его Лэди вдруг выложит ему па подушку маленьких полицейских щенят.

– Мне никогда не нравился этот Блюм, – угрюмо сказал Уилсон. Он всегда был угрюмым. Впрочем, на это имелись свои причины. Уилсон давно уже являлся чемпионом округа по боксу и, как ему казалось, не должен был никогда проявлять радостных чувств. Он схватил собачонку и крепко стиснул ей руками передние лапы.

Блюм подобрал Лэди в соседнем армейском лагере и старательно ухаживал за собакой, оберегая ее от посягательств других собак, среди которых Блюм больше всего не любил полицейского бульдога.

Затеянное Уилсоном и Гендерсоном развлечение сначала не вызвало никакой реакции у Прю. В конце концов, собака ведь принадлежала Блюму. Но затем Прю вдруг охватила злоба. Он всегда питал отвращение к таким, как Уилсон и Гендерсон, старавшимся под различными предлогами увильнуть от работы и занятий в поле.

Прю решительно шагнул вперед, протиснулся сквозь толпу, окружавшую Уилсона и Гендерсона, подошел к последнему и толкнул его ладонью и плечо.

От неожиданности Гендерсон выпустил собаку из рук, и она тотчас же убежала прочь, преследуемая полицейским бульдогом. Но погоня была недолгой. Лэди один-два раза больно укусила бульдога, и тот отстал.

– Какого черта тебе нужно? – резко спросил Гендерсон, повернувшись к Прю.

– Мне но нравится, когда я вижу человека большей сволочью, чем он есть на самом деле, – ответил Прю. – Возвращайся-ка в стойло к своим лошадям.

Гендерсон злобно улыбнулся и сунул руку в карман.

– В чем дело, Прюитт? Тебе что, собачку жалко? Откуда такое целомудрие?

Прю внимательно следил за рукой Гендерсона, что-то нащупывавшей в кармане.

– Не пытайся угрожать мне ножом, сволочь. От этого ножа ты и подохнешь.

Улыбка сошла с лица Гендерсона, но Уилсон, всегда умевший хранить хладнокровие, уже подскочил к своему другу и постарался успокоить его.

– Пошли, пошли, Лиддел, – твердо сказал он, взял Гендерсона за руку и потянул за собой к казарме.

– Ты заходишь слишком далеко, Прюитт, – прошипел Гендерсон. – Когда-нибудь я устрою тебе кровавую баню.

– Когда же? – насмешливо спросил Прю.

– Хватит, Лиддел, – скомандовал Уилсон. – А ты, Прюитт, лучше придержи язык за зубами. Или попадешь в такой переплет, что не выберешься из него.

С этими словами Уилсон повел за собой все еще пытавшегося огрызаться, но несопротивлявшегося Гендерсона к казарме. Прю пошел обратно, к кухне. Толпа начала расходиться, разочарованная тем, что драка не состоялась.

Об этом случае быстро забыли – такие стычки между солдатами были частым явлением. Однако на этот раз дело обернулось иначе, и виновником новой ссоры стал не кто иной, как Блюм.

За ужином Блюм сидел рядом с Прю.

– Я хотел поблагодарить тебя за заботу о собаке, – произнес он.

– Ну что ж. Особого труда мне это не стоило. – Прю протянул руку за чашкой с кофе.

– Я очень и очень обязан тебе. Ты ведь сам знаешь, как я люблю эту Лэди.

– Да брось ты. Ничего особенного я не сделал. Я бы также заступился и за другую собаку. Мне не нравится, когда мучают животных, – сказал Прю. – Между прочим, я даже по знал, что эта собака твоя.

– Как же так? Здесь каждый знает, что Лэди – моя собака, – удивился Блюм.

– Нет, не каждый. Я, например, не знал этого. Если бы я знал, что собака твоя, то не стал бы вмешиваться. Значит, ты мне ничем не обязан, – ответил Прю. – И отстань от меня, пожалуйста. – Прю встал и взял свою посуду, намереваясь отнести ее к посудомойке.

– Да разве так обращаются с человеком, который хочет поблагодарить тебя? – укоризненно спросил Блюм, собирая со стола свою посуду.

– А я не нуждаюсь в твоей благодарности, – вызывающе бросил Прю.

– Кто ты такой? Английский король, что ли? Что ты из себя представляешь? И кто тебя просил вмешиваться в это дело? Я тебя просил или моя собака? И чего ты нос задираешь, сволочь?

Вместо ответа Прю изо всех сил швырнул чашку, которую он держал в руке, прямо в лоб Блюму. Блюм закрыл лицо руками и громко застонал.

Прежде чем Блюм бросился на Прю, между ними встал Старк.

– Только не здесь, не в столовой, – резко сказал он. – Если ходите подраться, идите во двор. В столовой эго ни к чему. Здесь люди едят. Хорошо, что ты не разбил чашку, Прюитт, иначе тебе пришлось бы недосчитаться нескольких десятков центов в получку.

На лбу у Блюма появилось небольшое кровавое пятно.

– Выйдем во двор? – спросил он Прю.

– А почему бы и нет. Пошли.

Блюм решительно шагнул к двери, на ходу расстегивая рубашку. Прю последовал за ним к выходу, а затем к той части двора, где еще со вчерашнего дня оставались для просушки палатки. Солдаты гурьбой повалили за ними и образовали плотное кольцо вокруг Блюма и Прюитта.

Схватка продолжалась около полутора часов. Когда она началась, было около половины шестого и на улице еще не стемнело. Соревнования по боксу в тот вечер должны были начаться в восемь часов, а Блюму предстояло выступить около десяти вечера. Драка между ним и Прюиттом все еще продолжалась, когда на спортплощадке начали устанавливать помост для ринга.

Блюм регулярно тренировался, начиная с декабря, и был в хорошей форме. Но Прюитт знал, что Блюм очень медлителен, и рассчитывал на свою быстроту. Поначалу Прюитту удавалось уклоняться от ударов Блюма, но минут через десять он уже здорово устал.

Удары Прюитта, хотя и довольно сильные, почему-то но действовали на Блюма. Несколько раз Прюитт наносил удары в живот Блюму, но, убедившись в бесплодности своих попыток сразить противника такими ударами, стал целиться ему в лицо.

Первым же ударом в лицо Прюитт разбил нос Блюму, но тот продолжал бой, пренебрегая кровотечением и явно демонстрируя свое безразличие к ударам Прюитта.

В большинстве же случаев Блюму удавалось уклониться от ударов Прюитта и наносить резкие контрудары правой рукой. Блюм не раз имел возможность решить исход схватки в свою пользу ударом левой руки, но почему-то не использовал этот шанс и продолжал действовать только правой рукой.

Толпа вокруг дерущихся непрерывно увеличивалась, солдаты с явным удовольствием наблюдали за боем. Прю начал уставать. Ноги уже не слушались его, руки в локте и у плеча побаливали от ударов. А Блюм по-прежнему крутился около пего, выжидая возможность нанести решающий удар правой. Особенно тяжело приходилось Прю, когда Блюму удавалось прижать его к толпе. В одном из таких случаев Прюитт упал после сильного удара в лоб. Во второй раз Блюм прижал Прю к толпе и наносил удары до тех пор, пока его противник не упал под ноги одному из зрителей. В толпе сразу же раздались возгласы, что Блюм ведет бой нечестно, нарочно прижимает Прюитта к толпе. Особенно горячился Старк. Толпа его поддерживала, не желая лишиться наслаждения настоящим боксом и опасаясь, что схватка перерастет в драку на земле.

Не успел Прюитт подняться, как Блюм снова попытался нанести удар. Однако Прюитт успел уклониться и, сделав резкое движение вперед, ударил Блюма ногой в голеностоп. Блюм замер от боли, и, воспользовавшись этим моментом, Прюитт сильно ударил его в лицо, по разбитому носу. Блюм инстинктивно поднял руки, защищая лицо, и тогда Прюитт ударил его ниже пояса в живот, а затем в горло.

Блюм сначала медленно опустился на колени, а затем растянулся во весь рост на земле. У него началась сильная рвота. Однако мгновение спустя Блюм вскочил и бросился на Прюитта. Встречный удар в лицо бросил Блюма снова на землю.

Неизвестно, чем бы закончился этот поединок, если бы сквозь толпу в центр круга не протиснулся капеллан Дик.

И Прюитт и Блюм были рады его появлению.

– Ребята, – сказал капеллан, – мне кажется, что вы зашли слишком далеко. Так бой не ведут. Кроме того, Блюму предстоит сегодня выступать в соревнованиях. Если поединок будет продолжаться, у Блюма не останется времени переодеться перед выходом на ринг.

В толпе раздался громкий смех, капеллан огляделся, и улыбка засияла па его лице. Одной рукой он обнял Прюитта, а другой – Блюма.

– Пожмите друг другу руки, – сказал он. – Небольшой поединок всегда полезен. Он прочищает мозги. Но совсем ни к чему превращать хороший бокс в драку, не так ли?

Блюм и Прюитт пожали друг другу руки. Прюитт, пошатываясь, пошел к казарме, а Блюм к рингу, чтобы подготовиться к соревнованиям.

Прю долго сидел в одиночестве в комнате, где размещалось его отделение. Он решил сегодня не ездить в город. Чувствовал он себя отвратительно. Его мучила рвота, побаливало сердце, и ноющая боль в затылке, куда пришелся один из ударов Блюма, не давала Прю покоя весь вечер. Ему казалось, что он не в состоянии даже поднять рук, а при каждом шаге у него подкашивались ноги в коленях. Мысль о том, что он мог бы сегодня побывать у Альмы, вызывала у Прю чувство бессильного отчаяния.

Прошло около часа, когда Прю услышал приветственные крики зрителей, собравшихся у ринга. Прю принял душ, переоделся и вышел из казармы.

За одним из столиков полковой пивной сидел Чоут. Он взглянул на подошедшего Прюитта и доброжелательно сказал:

– Присаживайся. Ну и вид у тебя.

Прю присел за столик, взглянул на улыбающееся лицо Чоута и сказал:

– Да, вид у меня, наверное, так себе.

– Выпей пива, – предложил Чоут и пододвинул к Прю одну из бутылок. – По-моему, ты дрался неплохо, особенно если учесть, что у тебя не было настоящей подготовки.

Прю взглянул на Чоута и понял, что тот говорит вполне искренне и не пытается острить. Это сразу подняло настроение Прю.

– Не понимаю, – сказал Прю, – как он только сможет выступать сегодня на ринге. Ему, наверное, и взобраться на помост будет трудно, а драться… Как ты думаешь, сможет он драться?

– Сможет, – ответил Чоут. – Это же не человек, а лошадь. Уж очень ему хочется стать сержантом.

– Мне совсем не хотелось лишать его возможности выступить на соревнованиях. Правда.

– По тому, как ты дрался, этого нельзя было сказать, – улыбаясь, сказал Чоут.

Прю тоже улыбнулся и взял в руки бутылку с пивом. Сделав большой глоток, он поставил бутылку обратно и с удовольствием прокашлялся.

– Ну что же. Блюм этого заслужил. Он давно напрашивался на ссору, с тех самых пор, как меня перевели в эту роту.

– Ты прав, – с готовностью согласился Чоут.

– Но все-таки лишать его возможности выступить на соревнованиях я не хотел.

– Он будет выступать, – сказал Чоут. – Он упрям и настойчив, да и силы у него хоть отбавляй. Ему бы только ума побольше, тогда он, возможно, и чемпионом округа стал бы.

– Он трусоват и медлителен, – возразил Прю.

– Вот об этом я и говорю, – сказал Чоут. – Но он будет выступать сегодня и может даже выиграть бой. Его противник – молодой парень из девятой роты. А вот трепать языком после этих двух боев ему будет трудновато. Дня на два придется заткнуться.

– Готов биться об заклад, что придется! – радостно воскликнул Прю.

– Но он тебе это припомнит.

– И Дайнэмайт тоже.

– Это ничего не меняет. Ты давно уже состоишь в его черном списке. Но под трибунал он тебя не отдаст за этот честный бой на дворе, хотя именно в этом и состоит, наверное, его конечная цель.

– Не могу себе представить, как он сможет этого добиться, – сказал Прю.

– Хочешь еще пива? – спросил Чоут.

– Нет, теперь моя очередь раскошеливаться. Деньги у меня есть.

– Я давно заметил, что ты теперь все время ходишь при деньгах. Наверно, неплохо устроился у этой девочки в городе?

– Неплохо, очень даже неплохо. Одна только беда – она хочет, чтобы я женился на ней.

– Ну и что же? Если у нее так много денег, ты мог бы и жениться на ней.

– Нет, дружище, – ответил Прю. – Это не по мне. Ты ведь знаешь, я убежденный холостяк.

Прю вразвалку направился к бару. «Ну, брат, и горазд же ты врать, – раздумывал он про себя. – Впрочем, имеет же человек право помечтать».

– Эй, Джимми! – громко крикнул Прю, подойдя к стойке. – Дай-ка мне четыре пива!

– Сейчас, сейчас, – ответил бармен. – Вот твое пиво. Ты что же, сегодня в соревнованиях по участвуешь?

– Нет. Я побаиваюсь, что меня там сильно изобьют.

– Ну это ты брось! Я слышал, что ты только что нокаутировал этого верзилу Блюма, и видел, как ты дрался в прошлом году. Ты неплохой боксер. И не трус.

– Ну ладно, ладно. Лучше я буду пить пиво. Сколько я должен?

– Выпей за мой счет. Я уверен, что ты еще раз побьешь этого еврея. Черт бы побрал этих евреев! Они слишком многого хотят. Но нас, американцев, они не одолеют. Духу у них на это не хватит.

– Конечно не хватит. Конечно нот, – пробормотал в ответ Прю. Он вдруг почувствовал боль в желудке и, прижав к груди бутылки, направился с ними к столику. «Нет, – подумал он, – я ведь дрался с Блюмом не потому, что он еврей. И почему только люди любое дело превращают в расовую проблему? Придется, видно, разыскать Блюма и объяснить ему, что я дрался с ним но потому, что он евреи. Это нужно сделать сегодня же, сразу же после того, как Блюм окончит свой бои на ринге. Впрочем, если Блюм проиграет, то, наверное, сразу завалится спать, а если выиграет, то отправится с друзьями праздновать победу. Лучше отложить объяснение до завтра, по сделать это нужно обязательно».

Прю знал, что дрался с Блюмом только потому, что ему нужно было с кем-то подраться. Да и Блюм, очевидно, вступил с ним в драку по той же причине. У обоих были до предела взвинчены нервы, и они затеяли эту драку на потеху публике, а вовсе не ради собственного удовольствия. У Прю с Блюмом было, пожалуй, даже больше общего, чем у каких-нибудь двух других солдат роты между собой. Они дрались друг с другом потому, что это было легче, чем найти для драки настоящего врага. Ни Прю, ни Блюм не знали, кто их враг и где его искать.

Эти раздумья долго еще не покидали Прю, но в конце концов он понял, что не сумеет ничего толком объяснить Блюму. Тот все равно будет считать, что Прю вступил с ним в драку потому, что он, Блюм, еврей.

Соревнования закончились рано. Еще не было десяти часов, когда пивная начала заполняться солдатами. В тот вечер соревнования ознаменовались необычно большим числом нокаутов. Все три боксера из седьмой роты одержали победу, но больше всего разговоров было о победе Блюма. Он сумел нокаутировать своего соперника в первом же раунде. Теперь все возлагали на него большие надежды. Блюм вышел на ринг в ужасном виде – нос у него был разбит, под глазом расплылся огромный синяк, и полковой врач Даль хотел было снять его с соревнований. Однако Блюм сумел оправиться от потрясения и даже выиграть бой.

– А все-таки в этом парне что-то есть, – произнес Чоут без особого энтузиазма.

– Я рад, что Блюм не отказался сегодня участвовать в соревнованиях, – возбужденно сказал Прю. – Рад его победе.

– Блюм – лошадь, а не человек. Настоящая лошадь. Я и сам раньше был таким. Мог драться два-три раза в день и после этого был готов в любой момент снова вступить в бой.

– Для этого нужна сильная воля, – заметил Прю.

– Лошади ее иметь не обязательно, – угрюмо сказал Чоут.

Прю тяжело вздохнул. Изрядная порция пива, выпитая им, уже давала о себе знать.

– Пойду-ка я лучше спать. Что-то неважно себя чувствую. – устало произнес Прю. Он тяжело встал из-за стола и медленно направился к выходу из пивной, где по-прежнему было еще много народу.

Прю вышел на улицу. Свет в казармах уже был погашен, только на кухне дневальные продолжали уборку. Прю подумал, что хорошо бы никого не встретить у казармы: ему не хотелось сейчас никого видеть.

У самого входа в казарму перед Прю неожиданно выросла долговязая фигура Айка Гэловича. Он был пьян и едва держался на ногах.

– Ей-богу, замечательный сегодня вечер. Седьмая рота и капитан Холмс по праву празднуют победу, – счастливо улыбаясь, произнес Айк. – Разве можно этим но гордиться?

– Привет, Айк, – тихо сказал Прю.

– Это кто? – Улыбка сошла с лица Гэловича. – Неужели Прюитт?

– Так точно, – дружелюбно ответил Прю.

– Черт тебя побери, – выругался Айк. – Ты совсем обнаглел, ведешь себя как разбойник с большой дороги. Нечего тебе делать в казарме. Проваливай отсюда! Таких бунтовщиков, как ты, нужно выгонять из нашей страны или просто убивать.

– Ну, ты все сказал? – спокойно спросил его Прю. – А теперь убирайся с дороги. Я хочу спать.

– Нет, я не все сказал! – крикнул Айк. – Неблагодарная скотина! Такие, как ты, не ценят того, что делают для вас хорошие люди, вроде капитана Холмса. Тебя следовало бы проучить, чтоб ты знал, как надо платить за добро.

– Слушай, лучше отложи этот разговор до строевой подготовки, до завтра, когда я не смогу тебе возражать, а сейчас убирайся прочь с дороги. Я хочу спать.

– Ты настоящее дерьмо! Капитан Холмс столько сделал для тебя, а ты как отвечаешь на это? Может, мне самому тебя проучить, раз капитан Холмс не может сделать этого?

– Давай, – улыбаясь, ответил Прю. – Когда мы этим займемся? Завтра, во время строевых занятий?

– К черту занятия!

С этими словами Айк Гэлович вытащил из кармана нож. Сделал он это совсем не так профессионально, как Гендерсон, но достаточно быстро. В тусклом свете блеснуло лезвие ножа.

Прю с улыбкой на лице наблюдал за Айком. Вот он наконец, настоящий враг. Настоящий!

Когда Айк, пьяно покачиваясь, попытался нанести удар ножом, Прю ловко перехватил его руку своей левой рукой, мягко повернулся к Айку боком и, когда тот, потеряв равновесие, начал падать, нанес сильный удар Айку по подбородку, вложив в пего всю накопившуюся в нем злобу.

Этот удар отбросил Айка далеко в сторону, и он упал, ударившись о панель дорожки.

Прю остался стоять на месте и наблюдал за Айком, потирая руку. Айк не шевелился. Прю, подойдя к распростертому телу, наклонился и прислонился ухом к раскрытому рту Айка. Тот мирно спал, его дыхание было спокойно. Прю взял из руки Айка нож, легким ударом о землю спрятал лезвие и вложил нож обратно в руку Айка. Оглядевшись, Прю медленно шагнул к казарме и вскоре уже спал мертвым сном.

Уходя, Прю не заметил, как из-за крыльца казармы к тому месту, где остался лежать Айк, подошли сержанты Гендерсон и Уилсон. Впрочем, даже если бы Прю и заметил их, то ему было бы безразлично, что они могли подумать.

Прю проснулся оттого, что ему в лицо кто-то направил яркий свет ручного фонаря.

– Вот он, – раздался громкий шепот, и в свете фонаря мелькнул рукав гимнастерки с капральскими нашивками. – Вставай, Прюитт, одевайся, собирай своп вещи и выходи поживее.

– В чем дело? – сонно пробормотал Прюитт. Он все еще был немного пьян. – Да уберите вы этот проклятый фонарь.

– Не шуми, – прошептал кто-то в ответ. – Разбудишь всю роту. Вставай. – Это был голос капрала Миллера.

– В чем дело? – снова спросил Прюитт.

– Вставай. Ты арестован.

– За что?

– Не знаю. Это он, сэр, – обращаясь к кому-то, сказал Миллер. – Тот, кто вам нужен.

– Пусть встанет и оденется. У меня нет времени долго с ним возиться. Нужно еще проверить посты, – кто-то сухо ответил Миллеру.

И снова к еще лежавшему Прюитту протянулась рука с капральскими нашивками.

– Вставай, вставай, – приказал Миллер. – Одевайся. Ты же слышал, что сказал дежурный офицер.

Миллер хотел потрясти Прюитта за плечо, по тот резко отвел ого руку.

– Не трогай. Я и сам могу встать.

– Поторапливайся, – тихо, но резко сказал дежурный офицер. – И не возражай. Мы ведь можем вытащить тебя отсюда силой.

– Я не хочу скандала, – ответил Прюитт. – Но не трогайте меня. Я никуда не убегу. За что меня арестовывают?

– Это сейчас не имеет значения, – ответил офицер. – Делан, что приказывают. У тебя еще будет время все узнать.

– Разрешите взять бумажник из шкафчика, – спросил Прюитт, уже одевшись.

– К черту бумажник! – нетерпеливо бросил офицер. – За твоим имуществом присмотрят.

– Там деньги, сэр, – сказал Прюитт. – Если я оставлю бумажник здесь, то не найду денег, когда вернусь.

– Ну хорошо. Бери свой бумажник, только поживее.

Прю нагнулся, вытащил из под подушки ключ от шкафа и быстро достал бумажник.

Сопровождаемый капралом и офицером, Прю вышел из комнаты. На лестнице стоял незнакомый сержант, он присоединился к ним.

– Я не собираюсь убегать, – тихо сказал Прюитт.

– Прекратить разговоры! – скомандовал офицер.

Внизу, в коридоре, горел свет, и Прюитт сумел наконец разглядеть как следует офицера. Это был старший лейтенант Ван Вурхнс из штаба батальона, высокий круглоголовый человек с крупными чертами лица, три года назад окончивший училище в Вест-Пойнте.

– В чем меня обвиняют, сэр? – спросил его Прюитт.

– Не задавай вопросов, – оборвал его офицер. – Будет время – все узнаешь.

– Но имею же я право знать, в чем меня обвиняют? – настаивал Прюитт. – Кто отдал приказ о моем аресте?

Ван Вурхис зло взглянул на Прюитта и строго сказал:

– Лучше помолчи о своих правах. Приказ о твоем аресте отдал капитан Холмс.

В полковой гауптвахте Прюитту выдали одеяло и прямо из канцелярии провели через решетчатую металлическую дверь в камеру.

– Мы не запираем дверь камеры, – сказал офицер. – Караул все время бодрствует. Так что не пытайся безобразничать и лучше ложись спать.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Прю. – Спасибо.

Сняв ботинки, он улегся на нары и укрылся с головой одеялом.

Теперь, когда потрясение уже почти прошло, Прюитт, подумав, решил: это, наверно, из-за Гэловича.

«Если бы Уилсон и Гендерсон, – размышлял Прю, – не начали тогда эту проделку с собакой Блюма, то Блюму не пришлось бы меня благодарить, и если бы я не подрался с Блюмом, то старина Гэлович не полез бы на меня с ножом».

Все было очень сложно и запутанно. Но Прюитт понимал, что главная причина случившегося вовсе не в этом стечении обстоятельств. В чем он провинился, Прю так и не мог понять.