Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

КНИГА ПЯТАЯ
Блюз сверхсрочника

Глава сорок четвертая

Прюитт почувствовал сильную боль в ране только на следующее утро, хотя это уже не была та острая боль, которая бывает от только что полученной раны.

Боль он переносил без труда. Для него она была не больше, чем старый знакомый, которого он давно не видел. Он знал, что с болью можно бороться, если только будешь спокойно лежать, попытаешься забыть о ней.

Прюитт очнулся от беспамятства около половины шестого. Во сне ему привиделось, что его посадили в тюрьму за убийство Фэтсо, на этот раз не на какие-нибудь несколько месяцев, а пожизненно. Он даже во сне пытался прогнать эти мысли, но сделать этого так и не сумел, пока не проснулся.

С дивана, где он лежал, Прюитт увидел Жоржетту, сидевшую в кресле и не отрывая глаз смотревшую на него, а неподалеку и Альму, дремавшую в шезлонге.

Прюитт не знал, но понял, что, пока он спал, девушки раздели его, обмыли рану и наложили на нее компресс, а затем туго забинтовали.

– Сколько времени? – спросил он.

– Около половины шестого, – ответила Жоржетта и встала.

Альма тоже сразу проснулась и вслед за Жоржеттой подошла к дивану, где лежал Прюитт.

– Как ты себя чувствуешь? – поинтересовалась Жоржетта.

– Болит рана. Повязка, наверное, очень тугая.

– Мы нарочно затянули повязку потуже, – сказала Альма, – ты потерял много крови. Завтра мы снимем повязку и не будем больше затягивать так туго.

– А как рана?

– Ничего страшного, – сказала Жоржетта. – Могло быть и хуже. Мышца не перерезана. В общем, тебе повезло.

– У тебя будет приличный шрам, – заметила Альма. – Но все заживет через месяц-два.

– Вы настоящие медицинские сестры.

– Нам это по профессии нужно знать, – улыбаясь, сказала Жоржетта. – Каждая настоящая проститутка должна уметь перевязать рану.

Прюитт заметил в выражении лиц девушек что-то новое, такое, чего он раньше никогда не замечал.

– А что с другим парнем? – спросила Альма.

– Убит, – ответил Прюитт. – Я убил его.

Улыбки на лицах девушек исчезли, и с минуту они молчали.

– А кто он? – поинтересовалась Жоржетта.

– Сволочь, – сказал Прюитт, а затем неохотно добавил: – Он был начальником караула в гарнизонной тюрьме.

– Пойду приготовлю тебе чашечку бульона, – сказала Жоржетта. – Подкрепиться нужно.

Альма посмотрела ей вслед, а когда она скрылась на кухне, спросила:

– Ты умышленно это сделал?

– Да, – признался Прюитт.

– Я так и думала. Поэтому-то ты сюда и пришел. Не так ли?

– Я собирался вернуться в гарнизон, чтобы меня никто ни в чем не заподозрил. А сюда бы я пришел потом, когда все улеглось бы.

– Давно тебя выпустили из тюрьмы?

– Девять дней назад.

– Больше недели прошло, а ты даже не позвонил мне.

– Мне хотелось все сделать чисто, да и ни к чему ставить тебя под угрозу. Я совсем упустил из виду, что могу быть ранен и не сумею вернуться в казарму.

Альму, видимо, это объяснение не очень удовлетворило.

– Разве Уорден с тобой не разговаривал? – продолжал Прюитт. – Ведь я его просил.

– Он со мной виделся в городе, от него я и узнала, что ты в тюрьме. Разве ты не мог написать мне письмо?

– Мне нельзя было писать писем.

– Ну, если нельзя было, тогда…

– А Уорден?.. – прервал Альму Прюитт, но не договорил.

Она взглянула на Прюитта, ожидая вопроса, но он молчал, и Альма сказала:

– Уорден вел себя как настоящий джентльмен, если ты это имеешь в виду.

Прюитт попытался себе представить Уордена джентльменом.

– Он джентльмен просто на редкость, больше чем кто-нибудь другой, – добавила Альма.

– Уорден неплохой парень.

– Очень неплохой.

Прюитт хотел было что-то возразить, но потом передумал и сказал:

– Ты не знаешь, как там было, в тюрьме. Тебе даже представить трудно. Все четыре месяца я только и знал, что дожидался, как бы поскорее заснуть, чтобы забыться.

Тень жалости к Прюитту скользнула по лицу Альмы, она нежно улыбнулась и сочувственно прошептала:

– Тебе, конечно, пришлось нелегко. Извини меня, если я чем-нибудь тебя сейчас обидела. Это вышло как-то помимо моей воли. Ведь я тебя очень люблю.

Прюитт взглянул на Альму и подумал, что она, наверное, действительно сильно любит его. Такие, как Альма, редко признаются мужчинам в своих чувствах и еще реже бывают искренними. А сейчас Альма произнесла слова любви так нежно, что никаких сомнений в ее искренности и быть не могло.

– Поцелуй меня, – осторожно попросил Прюитт. – Я здесь уже давно, а ты ни разу не поцеловала меня.

– Ты ошибаешься, – сказала Альма. – Ты спал и ничего не почувствовал.

Альма придвинулась к Прюитту и поцеловала его в лоб.

– Да, тебе пришлось нелегко, – сказала она.

– Но другим было еще труднее, – ответил Прюитт, вспомнив о Бэрри и Анджелло Маггио. – Видно, мне больше не суждено служить в армии. Даже поправившись, я не смогу вернуться в гарнизон. Сегодня им все будет ясно, и они станут искать меня.

– Что же ты намерен делать?

– Не знаю.

– Здесь ты будешь в безопасности. Нас никто не знает, и ты можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, – сказала Альма и бросила вопросительный взгляд на Жоржетту, выходившую из кухни с чашкой бульона в руках.

– Я не против. Пусть остается, – улыбаясь, сказала Жоржетта. – Ты об этом хотела меня спросить, Альма?

– Спасибо, ты настоящий друг, Жоржетта, – обрадованно ответила Альма.

– Меня будут искать как убийцу, – задумчиво произнес Прюитт, а Жоржетта, как будто не расслышав, что он сказал, спросила:

– Ты сможешь сесть, чтобы выпить бульон?

– Конечно, – ответил Прюитт и, резким движением откинув одеяло, спустил ноги с дивана на пол. На лбу его сразу же выступили капельки пота.

– Вот глупец! – зло крикнула Альма. – Ты хочешь, чтобы снова началось кровотечение? Ложись, я тебя покормлю.

– Теперь уж я посижу. Поможешь мне потом лечь.

– Сегодня будешь весь день нить только бульон, – тихо сказала Жоржетта. – Даже если он тебе опротивеет.

– Пока он мне очень нравится.

– А завтра приготовим тебе хороший бифштекс.

– С луком, – добавила Жоржетта.

И обе улыбнулись.

– Вы тут меня, девушки, совсем закормите, – шутливо произнес Прюитт. – Теперь бы еще сигарету выкурить.

Альма взяла из пачки сигарету, закурила и протянула ее Прюитту. Это доставило ему огромное удовольствие, даже большее, чем тогда, в переулке. Он глубоко затянулся, но тотчас же сморщился от острой боли в боку.

Боль остро ощущалась и тогда, когда подруги укладывали его снова в постель. Прошло немало времени, прежде чем боль немного успокоилась и Прюитт смог перевести дух.

– Теперь, кажется, лучше, – тихо сказал он. – А вы бы ложились спать.

– Просидели почти всю ночь, до утра осталось совсем недолго, – ответила Альма.

– Ложитесь, ложитесь. Делать пока ведь нечего, – настаивал Прюитт.

– Лучше не болтай и спи сам, – приказала Альма.

– А разве вам не интересно послушать, как мы дрались? – не отставал Прюитт.

– Завтра все узнаем из газет, – заметила Жоржетта.

– О’кей. Я буду спать и вам советую.

– Дать тебе снотворное? – предложила Жоржетта.

– Не потребуется, – ответил Прюитт, укладываясь поудобнее. Альма подошла к выключателю, потушила свет в комнате и направилась к креслу. Жоржетта заняла ее место в шезлонге.

При тусклом свете ночной лампы Прюитт разглядел небольшой приемник на столике у противоположной стены комнаты и проигрыватель у двери на террасу. Он хорошо слышал мерное дыхание спавших девушек, и ему самому захотелось поскорее забыться и уснуть, чтобы не чувствовать ноющей боли в боку.

На следующее утро боль не утихла, а наоборот, усилилась. Альма и Жоржетта встали раньше его, уже успели сбегать в магазин за бифштексом и купить утреннюю газету. Там никаких сообщений об убийстве Фэтсо не было. Прюитту совсем не хотелось есть, но подруги заставили его плотно позавтракать. Альма разрезала бифштекс на мелкие кусочки и кормила Прюитта с вилки. Чуть ли не каждый час Прюитт выпивал по стакану бульона, и скоро при виде его, как и предсказывала Жоржетта, Прюитта начало тошнить.

Альма по телефону позвонила мадам Кайпфер и получила от нее отпуск на три дня. Конечно, мадам Кайпфер не поверила, что Альма больна, но любимчики всегда пользовались льготами у хозяйки.

Подруги все свое время проводили у постели Прюитта. Он оставался на диване до вечера, а потом его перенесли на кровать Альмы. Повязка на ране беспокоила Прюитта, но Альма и Жоржетта наотрез отказались делать перевязку, считая, что ране нужно дать покой.

На второй день в газетах появилось сообщение об убийстве Фэтсо. Подруги прочитали это сообщение, еще до того как Прюитт проснулся. Снова накормив его бифштексом, они показали ему газетное сообщение, но Прюитт отнесся к нему без интереса.

Он предполагал, что убийству будет посвящена чуть ли не вся первая полоса газеты и что на ней он увидит свое имя как разыскиваемого убийцы. Однако заметка была помещена лишь на четвертой полосе и в ней ничего не говорилось о нем, Гоберте Прюитте. Какой-то репортер писал, что утром был найден труп сержанта Джадсона с ножевой раной в животе. Высказывалось предположение, что бывший начальник караула тюрьмы убит из мести бывшим заключенным, вероятнее всего недавно бежавшим из тюрьмы рядовым Джоном Мэллоем, задержания которого командование армии ожидает в ближайшее время. В заметке указывалось, что убитый не имел при себе оружия и, вероятно, не ожидал нападения. Никаких свидетелей не нашлось. Служащие бара «Лонг Кэбин» опознали в убитом своего постоянного клиента, но не могли сказать, когда и с кем он ушел из бара в тот вечер.

Боль в боку мешала Прюитту сосредоточиться и полностью осознать вое, что было сказано в газете об убийстве Джадсона. Однако он все же усвоил, что ни моряки, вышедшие вместе с Джадсоном из бара, пи служащие бара не хотели связываться с делом и предпочли молчать. Кроме того, видимо, кто-то нашел убитого раньше полиции и забрал нож Фэтсо. И еще, конечно, Прюитт понял, что бежавший заключенный Джон Мэллой, о котором упоминалось в заметке, есть не кто иной, как Джек Мэллой. Именно его предлагалось читателям считать убийцей.

Внезапно Прюитту пришла мысль о том, что ведь это только газетное сообщение, а в действительности власти могут располагать другой информацией, которая до поры до времени сохраняется в тайне от рядовых читателей прессы. Прюитт знал, что газеты иногда публикуют неверные сведения только для того, чтобы ослабить бдительность преступника, чтобы, как в случае с ним, Прюиттом, он мог подумать, что вся его вина заключается в отсутствии на службе без разрешения начальства. В этом могла быть ловушка, расставленная для него.

– Дела не так уж плохи, – сказала Жоржетта.

– Ничего. Только зря они рассчитывают, что смогут усыпить мою бдительность и выманить меня из этой берлоги.

– А тебе и не нужно из нее вылезать, – заметила Жоржетта.

– А кто-нибудь тебя видел у бара? – спросила Альма.

– Он вышел оттуда с двумя моряками. Я знаю, что они видели меня, но не уверен, сумеют ли они точно описать мою внешность. Было ведь уже темно.

– Так или иначе, пока они молчат, – с надеждой произнесла Альма. – Похоже, что они не хотят связываться с этим делом.

– Конечно, это так, если верить газете. Но полиция, может быть, их уже задержала…

– Будем надеяться, что все обойдется, – успокаивала его Жоржетта.

– Если бы, поправившись, я вернулся в часть, то все равно меня бы арестовали и посадили в тюрьму не меньше чем на полгода. Но этого не будет, я не хочу больше в тюрьму ни на один день.

– Да, конечно. После того, что ты рассказал о тюрьме… – согласилась с ним Жоржетта.

– Давай-ка лучше уйдем, Жоржетта, и дадим ему отдохнуть, – перебила подругу Альма. – Как ты себя чувствуешь, Прю?

– Ничего, только побаливает рана. – Прюитт попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.

– Дать тебе снотворного? – спросила Альма.

– Не люблю я этих лекарств, – почти шепотом сказал Прюитт.

– Они ведь безвредны.

– Сейчас я все равно не усну. Лучше приму снотворное вечером.

– Мне, кажется, он прав, Альма, – поддержала Жоржетта Прюитта.

– А мне больно смотреть на его мучения, – настаивала Альма.

– Не надо спорить, – успокоил подруг Прюитт. – Сейчас мне явно лучше. Давайте-ка я расскажу вам что-нибудь.

Подруги переглянулись и быстро вышли из комнаты. Они видели, что Прюитт устал и не может скрыть сильной боли. То и дело его лоб покрывался испариной, Прю морщился при каждом движении.

Он посмотрел вслед девушкам и закрыл глаза.

Вечером Альма дала Прюитту сразу три таблетки снотворного. Утром следующего дня он уже почувствовал, что кризис прошел и началось выздоровление. Этот вывод он мог сделать потому, что впервые за три дня ему захотелось встать с постели. Для того чтобы подняться на ноги, ему пришлось собрать в кулак всю свою волю и перетерпеть боль в боку. Прюитт считал, что сейчас важно не то, что боль по-прежнему беспокоит его, а то, что ему очень хочется встать с постели.

Пошатываясь, Прюитт вошел в гостиную. Тут он увидел, что Альма перебралась на диван, видимо для того, чтобы сразу же услышать, если бы ему что-нибудь потребовалось ночью.

Прюитт почему-то считал, что Альма спит в другой комнате, вместе с Жоржеттой, и поэтому, увидев ее в гостиной, удивился и был растроган. На глазах у него выступили слезы, он вдруг почувствовал, что очень любит Альму. Он подошел к дивану, присел рядом с Альмой, нагнулся и поцеловал ее.

Альма сразу же проснулась и стала ругать его за то, что он встал. Она не только требовала, чтобы он вернулся в постель, но и обязательно хотела помочь ему добраться до места.

– Полежи здесь со мной, – улыбнулся Прюитт, садясь на кровать.

– Ни в коем случае, – резко ответила Альма.

Пока она готовила завтрак, он лежал в кровати, полностью отдавшись мыслям о скором своем выздоровлении.

После обеда в тот день ему наконец сменили повязку на ране и, наложив новую, затянули ее не так туго. Компресс, присохший к рапе, они не тронули. И сняли его только два дня спустя. Тогда уже стало заметно, что рана потихоньку затягивается, на ее месте образуется светло-розовый шрам. Перевязки были довольно болезненны, но больше Прюитта мучила все еще не проходившая общая слабость.

Они продержали его в постели целую неделю. Даже меняя постельное белье, Альма и Жоржетта не разрешали ему вставать. С их лиц не сходила нежная, материнская улыбка, та самая улыбка, которая так поразила Прюитта в первый день его пребывания в доме. Они ухаживали за ним, как за малым ребенком, и это новое занятие захватило их целиком. Нашли себе предмет материнских забот, думал о них Прюитт. Сначала ему нравилась их забота о нем, но теперь он стал противиться их хлопотам, боясь, как бы они не сочлн его инвалидом на всю жизнь.

Конечно, как только Альма и Жоржетта уходили из дому, Прюитт тотчас же поднимался с постели, натягивал на себя брюки и рубашку и начинал расхаживать туда-сюда по квартире. Он считал, что такая тренировка позволит ему быстрее набраться сил. Он вовсе не хотел превратиться в инвалида, только ради того чтобы Альма и Жоржетта могли наслаждаться новыми, приятными им обязанностями сестер милосердия.

Прюитту нравилось оставаться дома одному. Сначала ему стоило немало трудов одеться, по каждый день он заставлял себя проделывать эту процедуру и стал замечать, что постепенно ему становится все легче и легче. К началу второй недели, когда девушки разрешили наконец ему встать – очень удивленные его быстротой и ловкостью – и помогли надеть купленный в подарок халат, он уже мог оденься и раздеться так быстро, как будто у него и не было никакой раны.

Встав с постели в отсутствие Альмы и Жоржетты, он обычно выпивал хорошую дозу коньяка (подруги не давали ему спиртного), выходил на балкон (они не хотели выпускать его на улицу, опасаясь простуды), садился на стул и читал (у Жоржетты была неплохая библиотека, которую она собирала к тому дню, когда бросит свою профессию и займется домоводством). Ко времени возвращения подруг домой Прюитт всегда укладывался в постель и дремал, так что девушки ни о чем не догадывались. Секрет Прюитта был раскрыт только в конце второй недели, когда Альма вернулась домой раньше обычного. Она наклонилась к нему, чтобы его поцеловать, но тут же почувствовала вкус спиртного у него на губах и долго ругала его за непослушание.

Так или иначе, секрет был раскрыт, и Прюитт решил продемонстрировать подругам, как ловко он передвигается по квартире, как легко может одеться без посторонней помощи. Девушек это обрадовало, они восприняли все это как вполне естественный результат выздоровления. И все-таки они наблюдали за тем, как одевался и раздевался Прюитт, с болью в сердце; с такой болью мать смотрит на сына, вернувшегося домой пьяным, так что ей ничего другого не остается, как признать, что он стал взрослым. Теперь все ограничения с Прюитта были сняты, и жизнь вошла в нормальное для всех обитателей квартиры русло.

И все же Прюитту больше нравилось оставаться в квартире одному. Оп расхаживал по комнатам, испытывая удовольствие от мыслей, что не нужно торопиться, как раньше, в казарму, что не наступит завтра новый будничный день, похожий на прошедшие.

Прюитт подходил к проигрывателю, прослушивал одну за другой несколько пластинок, потом брался за книги, а вечером сам с удовольствием готовил себе ужин.

Большую радость приносили ему и минуты, проведенные у буфета с баром. Здесь он священнодействовал, приготовляя различные коктейли, наслаждаясь своим искусством бармена.

Глава сорок пятая

Прюитт отсутствовал в части уже два дня, когда Уорден возвратился из отпуска.

В армии давно считалось, что отпускники возвращаются в свою часть, чтобы отдохнуть от отдыха. И Милт Уорден не был исключением. Он появился в канцелярии роты после двух дней беспробудного пьянства. Его дорогой светло-синий костюм был измят и выпачкан грязью. Исполнявший обязанности старшины роты Болди Доум встретил его в канцелярии шутливым заявлением о том, что Уорден опоздал на четыре часа и уже числится в самовольной отлучке.

У Уордена не оказалось сил даже отреагировать на эту шутку. Целых два дня он пил, но и теперь все еще не мог отделаться от желания напиться до потери сознания. Беспробудное пьянство в течение двух суток означало признание в том, что десятидневная идиллия с будущей женой в действительности вылилась в настоящий скандал. Не очень приятно было Уордену сознавать и то, что за время его отсутствия хозяйством роты ведал такой болван, как Болди Доум.

Не успел еще Уорден усесться в свое вращающееся кресло, а Болди уже заговорил об особенностях характера нового командира роты и его указаниях. Видно, Болди не хотелось оставаться в должности старшины и он стремился поскорее переложить все дела на Уордена.

Уорден слушал Болди с явным раздражением. Дайнэмайт устроил отпуск для Уордена за день до своего перевода в штаб бригады, и поэтому Уордену не удалось встретиться с первым лейтенантом Россом. Он даже не знал тогда, кто будет командиром роты. Не знал ни звания, ни фамилии, ни того, что новый командир роты – еврей. Впрочем, Уорден сразу понял, что это типичное для него невезение – не успел он избавиться от одного еврея, доставлявшего столько хлопот, но сообразившего покончить жизнь самоубийством, как появился другой. И па этот раз офицер, командир роты.

Едва Уорден переварил эту новость, как Болди сообщил ему еще одну, не менее потрясающую: Прюитт в течение двух суток отсутствует в части.

– Но ведь этот сукин сын был еще в тюрьме, когда я уезжал?

– Ну и что же. Его выпустили через три дня после твоего отъезда в отпуск. Он вел себя как ягненок. А всего он провел здесь только девять дней.

Уорден почувствовал, что надвигается более сложная проблема, чем взаимоотношения с евреем Россом. У него было сейчас такое чувство, будто черная туча внезапно закрыла солнце на фоне голубого неба.

– Черт тебя побери, Болди! Ну и дела у тебя тут! Неужели я не имею права даже в отпуск спокойно съездить? – проворчал Уорден.

– Я в этом не виноват, – тихо ответил Болди.

– Конечно, – зло сказал Уорден. – А кто же, по-твоему, должен был присмотреть за Прюиттом после его возвращения из тюрьмы? Ну, теперь уж поздно об этом говорить. Ты хоть снял его с довольствия и внес в список отсутствующих?

– Пока нет, – признался Болди. – Видишь ли…

– Что? – вскрикнул Уорден. – Что значит «пока»? Сколько же времени тебе нужно на это? Ведь Прюитт отсутствует уже двое суток!

– Подожди. Я хочу все объяснить, – оправдывался Болди. – Росс никого не знает в роте, кроме нескольких сержантов.

– Какое отношение это имеет к Прюитту?

– Видишь ли, Чоут отметил, что Прюитт присутствовал на утренней поверке в первый день. Поэтому я узнал о его отлучке только вчера.

– Ну и что же? Здесь пехотная рота, Доум, – раздраженно сказал Уорден, – а не какое-нибудь офицерское училище.

– Ты должен был сегодня вернуться, и я решил, что еще один день ничего не будет значить, – виновато опустив голову, сказал Болди. – Я даже надеялся, что Прюитт вернется раньше тебя.

– Неужели?

– Точно.

– Скажи пожалуйста, Болди, зачем ты все это затеял? С каких пор Прюитт стал таким хорошим другом тебе?

– Он мне вовсе не друг.

– А зачем же ты покрываешь его?

– Я просто думал, что он вернется к твоему приезду.

– А его все нет?

– Пока нет. – Болди повел плечами и виновато взглянул на Уордена. – Мне казалось, что ты обрадуешься, узнав, что я подождал твоего возвращения с решением этого дела.

– Обрадуюсь? Как же мне теперь оформить все задним числом, как отметить отсутствие Прюитта в рапортичке за вчерашний и позавчерашний день?

– Я хотел тебе только добра, Уорден.

– Ничего хорошего не получилось. А как же тебе удалось все скрыть от остальных?

– От кого? – спросил Болди.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что никто не заметил отсутствия Прюитта?

– Я как-то об этом не думал, – ответил Болди. – Но мне кажется, ребята знают все. Что касается Росса, то он никого не знает и ему никто ничего не рассказывает. Калпепперу же, как тебе известно, никакого дела до солдат нет.

– А как же Чоуту удалось провести Гэловича? Неужели и он в сговоре с тобой?

– Нет. Но я забыл тебе сказать, что Гэлович уже не командует вторым взводом. Его сняли.

– Сняли? Кто же это сделал?

– Росс.

– За что?

– За служебное несоответствие.

– Что же Гэлович такого натворил?

– Ничего.

– Ты хочешь сказать, что Росс снял его с должности просто за служебное несоответствие, ничего не объяснив?

– Да.

– Нет, Болди, – уверенно сказал Уорден. – Так не могло быть.

– Я видел, как Росс однажды следил за занятиями по строевой подготовке во взводе Гэловича, – вспомнил вдруг Болди.

– Вот в этом-то, наверное, и дело, – воскликнул Уорден. – Кто же назначен вместо Гэловича?

– Чоут.

– Еще одно чудо, – улыбнулся Уорден.

– Теперь ты понял, что я ничего не мог сделать. Кто бы мог подумать, что Чоут решит помочь Прюитту! – снова начал оправдываться Болди. – Ты же знаешь Чоута. Он всегда ко всему равнодушен. Так что я не виноват.

– Ладно. Какие еще новости?

– Кажется, все, – ответил Болди, вставая. Ему уже явно надоел весь разговор, и он спешил поскорее освободиться. – Не возражаешь, если я сейчас уйду из казармы?

– Почему? Что ты такого сделал, чтобы получить отпуск? – зло спросил Уорден.

– Скоро полдень. Пока я переоденусь и доберусь до строевого плаца, пора будет возвращаться. – Болди остановился около двери и взглянул на Уордена. – Еще одно дело. Ты читал сегодня газету?

– Я газет вообще не читаю, Доум.

– Так вот. Фэтсо Джадсон, начальник караула в тюрьме, сегодня ночью убит у бара «Лонг Кэбин». Кто-то зарезал его.

– Какое мне дело до этого?

– Мне казалось, что ты с ним знаком.

– Конечно, я слышал о нем, но лично его не знаю.

– Значит, я ошибался. О Гэловиче я тебе уже говорил?

– Да.

– Тогда, значит, все. Так разреши мне уйти сейчас, – попросил Болди. – Мне нужно сделать кое-какие личные дела.

– Послушай, Доум, – официальным тоном произнес Уорден. – Я не знаю, чем забита твоя глупая башка, но мне кажется, ты должен это понять: нельзя считать присутствующим в части солдата, если в действительности его нет. Даже в авиации и то такого не допускают. За свою жизнь я немало повидал канцелярцй, хороших и плохих. Но я никогда не видел такой, в какую ты превратил канцелярию этой роты. Возможно, ты и не плохой строевой солдат, а вот обязанностей старшины роты не знаешь, в этом деле ты не только сержантом, но и рядовым первого класса быть не достоин. Мне потребуется не меньше двух месяцев, чтобы выправить все, что ты натворил за время моего двухнедельного отпуска.

Уорден умолк, тяжело вздохнул и окинул Болди, стоявшего у двери, таким презрительным взглядом, что тот даже съежился. Уордену очень хотелось посильнее задеть Болди, но он не знал, как это сделать.

– Я хочу, чтобы ты знал: мне никогда не приходилось видеть такой запущенной канцелярии, как у тебя.

Доум промолчал.

– Ну ладно. Можешь на сегодня быть свободным. Все равно от тебя никакого толку не будет.

– Спасибо, старшина.

– Иди к черту! – сердито сказал Уорден, глядя вслед выходившему из канцелярии Болди.

Болди Доум, огромного роста и мощного телосложения сержант, был женат на тучной филиппинке, являлся отцом многочисленных смуглолицых ребятишек. В полку он был известен как тренер самой плохой в истории полка команды боксеров. Он служил в армии уже восемнадцать лет и из-за женитьбы на филиппинке был обречен пожизненно на службу вне территории Соединенных Штатов. При Дайнэмайте он пользовался большими привилегиями, всегда свысока смотрел на тех, кто не хотел заниматься боксом. Ему была поручена обработка непокорного Прюитта. И вот теперь этот человек взял на себя инициативу прикрыть проступок Прюитта.

Глядя вслед удалявшемуся Доуму, Уорден подумал, что его поведение в отношении Прюитта, видимо, объяснялось просто порывом сентиментального настроения, желанием помочь одному из тех старослужащих, которых в роте с каждым днем становилось вое меньше.

С уходом Доума в канцелярии воцарилась тишина, нарушаемая только легким поскрипыванием пера рядового Розенберри, усердно трудившегося над какими-то бумагами.

– Розенберри! – крикнул Уорден.

– Слушаю вас, сэр, – спокойно сказал Розенберри. Он продолжал сидеть и раскладывать документы по папкам.

Спокойный этот парень Розенберри. Именно руководствуясь этим качеством, Уорден взял его к себе в канцелярию после ухода Маззиоли.

– Розенберри, сходи в канцелярию полка и принеси сегодняшнюю почту. А я пока попытаюсь навести здесь порядок. Возвращайся поскорее и подшей все документы, которые накопились за эти дни.

– Я все уже сделал, сэр, – ответил Розенберри.

– Тоща сходи в отделение кадров и принеси личное дело Айка Гэловича. В общем, иди куда хочешь, только не торчи здесь. Надоела мне твоя морда.

– Слушаюсь, сэр.

– В отделении кадров захвати личные дела всех, у кого произошли изменения в служебном положении за время моего отсутствия.

– А личное дело Прюитта? – спросил Розенберри.

– Выполняй то, что приказано! – закричал Уорден. – Если бы мне было нужно личное дело Прюитта, я бы так и сказал. И но лезь не в свое дело, ты ведь солдат, а не какая-нибудь гражданская канцелярская крыса.

– Слушаюсь, сэр.

– Ну иди и не называй меня «сэр». Так обращаются только к офицерам. Делом Прюитта я займусь позже, когда появится настроение.

– Слушаюсь.

– Мне нужно разобраться во всей этой путанице, прежде чем заниматься Прюиттом, – пояснил Уорден.

Уорден посмотрел вслед уходившему Розенберри и подумал, что не ошибся в выборе писаря. Он оказался действительно очень спокойным парнем и уважительно относился к своему непосредственному начальнику.

Такое поведение Розенберри было вполне оправданно. Видимо, он уже слышал, что Уорден подал рапорт о зачислении на офицерские курсы и скоро станет офицером. Об этом ведь было известно всей роте. Только Розенберри в отличие от остальных солдат и сержантов не подсмеивался над Уорденом, а, наоборот, был подчеркнуто вежлив с ним. «Возможно, он даже проникся уважением ко мне, за то что я скоро стану офицером, – размышлял Уорден, откинувшись в кресле и закуривая смятую сигарету. – Интересно, что сказал бы Прюитт, узнав, что я подал рапорт о зачислении на офицерские курсы?»

Очнувшись от этих размышлений, Уорден взглянул на приготовленный Доумом журнал утренних рапортичек, и снова злость вспыхнула в нем. По опыту Уорден знал, что сумеет скрыть отсутствие Прюитта в течение десяти – пятнадцати дней, если, конечно, не случится что-нибудь необычное, если не начнутся в этот период учения. Кроме того, Уорден рассчитывал, что Прюитт обязательно вернется за это время. Ведь Прюитт завербовался в армию на тридцать лет, а такие не дезертируют – для этого просто нет причин.

Уорден считал маловероятным, что в связи с убийством Джадсона в часть пришлют следователя из военной полиции. Ведь таких, как Джадсон, в любой части много, и никто всерьез не станет заниматься этим делом. Конечно, начальник тюрьмы мог бы возбудить расследование, но тут Уорден сразу успокоил себя. Майор Томпсон был не из тех людей, которые стали бы это делать. Он быстро найдет замену Фэтсо, тем более что кандидатов на должность начальника караула в тюрьме, с точки зрения Уордена, было предостаточно. Взять хотя бы Гендерсона или Уилсона. Их только немного подучить, и они с успехом заменят Фэтсо.

Но даже на тот случай, если бы расследование началось, Уорден считал себя в безопасности. День, в который они начнут расследование, будет днем, когда он, Уорден, узнает, что Прюитта нет. А если они даже и установят факты, он все равно может прикрыться тем, что был в отпуске. Чоут и Доум начали все это, пусть они и отвечают. Судя по тому, что рассказал Доум, никто в роте не собирался выдавать отсутствие Прюитта. Это мог сделать только Айк Гэлович, но кто бы стал слушать его сейчас, когда Гэловича самого только что сняли с должности за служебное несоответствие. Да и вряд ли Гэлович осмелится доносить начальству, зная, что все в роте настроены против него.

Удовлетворившись этими выводами, Уорден погасил сигарету, встал из-за стола и подошел к шкафчику, где у него всегда хранилась бутылка виски. Еще перед отпуском Уорден сделал отметку на бутылке, и сейчас внешне никаких изменений в количестве жидкости не было заметно. Испытывая острое желание опохмелиться после сильной попойки, Уорден налил себе солидную порцию и выпил залпом.

На вкус виски показалось ему слабым. «Неужели это Розенберри разбавил виски водой? – подумал Уорден. – Нет, скорее, Доум».

Уорден налил еще порцию, выпил и снова уселся в свое кресло. «Конечно, – подумал он, – здесь никому доверять нельзя. Подсовывают мне заведомо ложную рапортичку, разбавляют мое виски. Нет, никому верить нельзя. Даже самому себе».