Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

– Возьмешь меня с собой, Анджелло? – спросил Сэл Кларк, прекращая раскладывать пасьянс на скамейке. – Я буду молить бога, чтобы ты выиграл.

– Нет, – ответил Маггио, – ни к чему.

– Я буду болеть за тебя, и ты выиграешь, – продолжал Сэл. – Я никогда не выигрываю сам, но буду молить бога за тебя.

– Оставайся здесь и молись сколько хочешь, Пятница, – сказал Маггио, посмотрев на него с усмешкой. – Если я выиграю, то дам тебе взаймы пять долларов. Эй, Прю, прикажи своему Пятнице, чтобы он оставался здесь и молился за меня!

Прю посмотрел на них, но ничего не сказал и даже не улыбнулся.

– Там, наверное, никого не будет, – заметил Маггио. – В конце месяца там играют только на крупные ставки в покер. Может быть, и сыграют одну игру в очко, по маленькой.

– А мы пойдем в кино, – сказал Анди и подошел к Прю. – Дай мне взаймы двадцать центов, Прю! У меня еще есть двадцать центов, а у Сэла нет.

– Вот, – с досадой сказал Прю, передавая ему оставшиеся у него шестьдесят центов. – Бери все. Я на них все равно ничего не сделаю.

– Нет, так не пойдет, – смутился Анди. – Мне нужно только двадцать центов. – Он посмотрел на Прю и в ту же секунду отвел глаза в сторону, потому что знал, что говорит неправду.

– Я даю тебе все, что у меня есть, и заткнись, – раздраженно проговорил Прю. – И, ради бога, когда ты говоришь с человеком, смотри ему в глаза, черт возьми.

– Ладно тебе, Прю, – сказал Анди примирительным тоном. – Ты хочешь, чтобы я взял все твои деньги?

– Я же тебе сразу это сказал. Забирай, иди и трать их.

– Ладно. Ну пойдем, Сэл, – тихо сказал Анди, подойдя к скамейке, на которой сидел Кларк. – Сыграем пару конов в казино до начала сеанса.

Сэл Кларк поднял на Прюитта свои застенчивые оленьи глаза.

– Будь здоров, Пятница, – ласково сказал ему Прю и вышел на веранду.

Глава одиннадцатая

Прю прислушался к мерному шуму дождя и вышел из спальни в комнату отдыха. Спать ему совсем не хотелось.

В комнате отдыха сидели два солдата, но они даже не взглянули на вошедшего и продолжали перелистывать страницы истрепанных книжечек с комиксами. Остановившись в дверях, Прю задумался. Зачем, собственно говоря, он сюда пришел? Он посмотрел на голый стол для пинг-понга: насколько он знал, сетка на нем никогда не натягивалась, и стол этот пустовал от получки до получки. В первые дни после получки здесь развертывались карточные бои. В углу стоял вконец расстроенный радиоприемник, который давно нужно было бы выбросить. Прю посмотрел на поливаемую дождем улицу и проходящую за ней железную дорогу. За железнодорожной насыпью виднелись небольшие сарайчики с крышами из жести. Под этими крышами находились игорные притоны, туда стекались все солдатские деньги. Наибольшая активность в сарайчиках развивалась в первые дни после получки. Потом, к середине месяца, карточные битвы прекращались, в сарайчиках наступало затишье, и тогда там происходили лишь эпизодические бои местного значения, между несколькими счастливчиками, которым повезло в игре по маленькой в казарменных уборных. Жизнь в казармах измерялась периодами от получки до получки. Главными мерилами времени были «прошлая получка» и «следующая получка», а дни между ними тянулись очень долго и скучно и никак не запоминались.

Прю подошел к небольшой, сбитой из фанеры журнальной витрине, на которой были расставлены увесистые, сделанные под кожу, но совсем непохожие на нее картонные папки с подшивками журналов. Он взял несколько папок и сел с ними на стул, подальше от брезентового навеса, с которого непрерывно стекала вода.

За счет ротного фонда для солдат выписывали много разных журналов. Здесь были и «Лайф» с его красочными иллюстрациями, и «Лук», и «Аргоси эид блюбук» с приключенческими рассказами о заблудившихся в джунглях очаровательных девушках и летчиках, и «Филд эид стрим» с импозантными охотниками в ярких френчах и бриджах, держащими в руках дробовики и курительные трубки, и «Коллиере», и «Ридбук», и «Космонолитэн», и «Америкэн», и «Лэдиз хоум джорнэл», и «Сатердей ивнинг пост» с фотографиями молоденьких актрис и продюсеров, различных сценок из жизни богатых, средних и бедных американцев.

Лениво перелистывая страницы журналов, не читая текста, Прю задерживал свое внимание только на иллюстрациях и рекламных объявлениях.

«Что важно для нашей страны… так это хорошее, дешевое машинное масло по 25 центов!» «Хотите, я скажу вам, почему Джимми успевает в школе. Он любит кукурузные хлопья фирмы «Келлогга». «Сон в пульмановских вагонах прекрасен». «Вы можете приобрести «кадиллак» сию минуту: для этого нужно только 1345 долларов». «Подарите ей американскую кухню. Это ее мечта!»

Один рисунок из старого, засаленного ноябрьского номера журнала «Пост» за 1940 год рекламировал сигареты «Полл-Молл». Прю поправился выполненный яркими красками рисунок, на котором художник изобразил несколько счастливых солдат на стрельбище. (После объявления призыва на военную службу на страницах всех журналов стало появляться множество различных иллюстраций из армейской жизни.) Трое солдат изготовились к стрельбе в положении лежа, а еще двое сидели на зеленой травке позади них и курили сигареты «Полл-Молл». Лица их сияли от счастья.

Прю долго рассматривал этот рисунок и остался доволен наблюдательностью художника, не упустившего никаких деталей. Здесь было все: и жесткие широкополые форменные шляпы с кокардами, которые носили солдаты регулярной армии, и старомодные хромированные штыки, и белые плетеные ножны с коричневым кожаным наконечником, и куртки для стрельб, переделанные из устаревших форменных гимнастерок, и даже новые винтовки М1, которых на острове Оаху еще не было, но которые Прю видел на учебных схемах. Глядя на эту иллюстрацию, Прю живо представил себе стрельбище, сладковатый запах пороховых газов и множество разбросанных вокруг латунных отстрелянных гильз. Единственное, что художник, пожалуй, упустил и что Прю подметил своим профессиональным взглядом, – ни на одном из солдат не были надеты краги. «Может быть, – подумал он, – теперь в Штатах уже не носят краги». Решив, что рисунок неплохо было бы прикрепить на дверцу своего шкафчика, Прю аккуратно вырвал его из журнала.

Прю перелистал еще несколько журналов от первой до последней страницы, не теряя времени на чтение глупых рассказов и историй, а рассматривая главным образом рекламные иллюстрации. На большинстве из них в том или ином виде изображались женщины, а это как раз и было то, что искал Прю. На больших цветных фотографиях женщины выглядели естественно, по, к сожалению, одежды на них было больше, чем хотелось бы Прю или чем на тех картинках, которые рисовали художники. На маленьких рекламных рисунках в конце журналов и на полях страниц были изображены обнаженные женщины с жадным зазывающим взглядом… На них Прю задерживался дольше других…

На одной из страниц Прю обнаружил замечательный рисунок, рекламирующий мыло фирмы «Трибэрн» для массажа лица. На нем была изображена стройная блондинка, лежащая на пляжном халате. На ней был купальный костюм с рисунком под шкуру леопарда. Ее лицо выражало безумную жажду любви, а полные яркие губы красиво изогнулись в готовности принять поцелуй… Эта картинка понравилась Прю больше, чем все предыдущие…

Прю задержал свое внимание и еще на одном небольшом рисунке. Здесь была изображена дама в короткой прозрачной блузке и очень тонких нежных трусиках. «Вы можете спать в них, играть в них, отдыхать в них» – гласила реклама фирмы дамского белья «Дачпс». На груди самой совершенной формы блузка вздымалась и свисала вниз едва уловимыми складками. Сквозь тонкую ткань просматривались нежно-розовые сосочки и темные кружки вокруг них. Белье было настолько прозрачным, что дама представлялась почти нагой. Тем не менее Прю жадно всматривался в рисунок, пытаясь еще яснее увидеть то, что скрывалось под блузкой и трусами, стараясь вообразить объемность всей фигуры… «Забавно, – подумал он. – Всего несколько точных мазков художника дают такое ощутимое представление о нежных формах женского тела…»

Прю заметил, что ладони его рук начали покрываться испариной, а мышцы на ногах – дрожать…

«Э, дорогой, не лучше ли тебе прекратить это дело? – сказал он сам себе. – В середине месяца, когда у тебя нет в кармане ни одного цента, такие картинки рассматривать нельзя. Сейчас, когда ты днем с огнем не сыщешь даже двадцатипроцентиика, который дал бы тебе взаймы три доллара на поездку к тетушке Сью в Вахиаву, лучше, пожалуй, взяться снова за «Сатердей ивнинг пост».

Однако первое, что Прю увидел, раскрыв журнал «Пост», – это еще одну красочную рекламу. Через всю страницу протянулись линии сообщений автобусной компании «Грейхаунд», ведущие в солнечные южные районы. На фоне линий – фигура красивой молодой женщины, во весь рост, с округлыми бедрами, выступающими из тонких трусиков купального костюма.

«Вот дьявол! – с раздражением подумал Прю. – Везде одно и то же!..» Резким рывком Прю вырвал из журнала страницу с девушкой и, смяв ее в бесформенный комочек, бросил в одну из дождевых луж на полу. Потом, поднявшись со стула, он наступил на комочек ногой и расплющил его в грязной луже. Отступив назад, он посмотрел па него, и ему вдруг стало как-то не по себе, потому что он втоптал в грязь красивую женщину.

Глава двенадцатая

Положительный ответ на письмо с просьбой о переводе повара Старка из форта Камехамеха пришел в середине марта, то есть менее чем через десять дней после того, как Холмс принес это письмо Уордену для оформления и отправки. Перевод солдата из одной части в другую был осуществлен в небывало короткий срок. В тот момент, когда Маззиоли принес приказ о переводе Старка, Милт Уорден сидел за своим столом и рассматривал лежащую перед ним фотографию Карен Холмс, которую она подарила ему во время их последней встречи.

Притащив из полковой канцелярии пачку документов и передав их с самодовольным видом Уордену, Маззиоли застыл в ожидании взрыва. Он знал, что взрыв этот обязательно последует тогда, когда Уорден наткнется на приказ о переводе Старка: Маззиоли нарочно положил его в середину пачки. Лукаво улыбаясь, он стоял позади Уордена и с нескрываемым интересом наблюдал, как тот в надежде найти что-нибудь интересное и важное для себя поспешно перелистывал различные служебные записки, приказы по строевой части, циркуляры министерства обороны и другие документы.

Наконец он дошел до письма о переводе Старка. На пути туда и обратно письмо прошло через соответствующие инстанции, и на нем были все необходимые визы. Уорден надеялся, что в той или иной инстанции, по той или иной причине письмо задержится и вопрос решен не будет. Однако этого не произошло. Обнаружив приказ, Уорден многозначительно посмотрел на Маззиоли.

– Ну? – проворчал он. – Ты что стоишь здесь как вкопанный? У тебя работы нет?

– А разве солдату нельзя и постоять минутку? – возразил Маззиоли. – Тебе бы только наброситься на человека.

– Смотря какой солдат, – ответил Уорден. – Тебе нельзя. И вообще не переношу бездельников, – продолжал он. – Если тебе нечего делать, я быстро найду тебе работу.

– Но я должен идти в отделение кадров, – запротестовал Маззиоли. – О’Беннон приказал мне сейчас же возвратиться к нему.

– Тогда иди. Нечего валять дурака, – раздраженно сказал Уорден.

– А я и собираюсь идти. – Маззиоли был разочарован. Взрыва, которого он так ждал, не произошло. – А что ты скажешь насчет перевода Старка, шеф? – попытался он подзадорить Уордена, но тот ничего не ответил. – Правда ведь неплохо сработано? – Он все еще надеялся вызвать взрыв. – На письмо полковника ответили что-то уж слишком быстро, а?

Уорден пристально смотрел на Маззиоли, пока тот не смутился и не вышел. Только после этого Уорден снова обратился к документам. Взяв письмо о переводе Старка, он сделал на нем необходимые пометки, а остальные документы бросил в ящик на столе Маззиоли.

«Пожалуй, надо выпить стопочку, – подумал Уорден, подходя к шкафчику, в котором хранил бутылку виски. – Надо выпить стопочку крепкого виски… И еще, пожалуй, пора привести в порядок усики, если хочешь поправиться женщинам».

Выпив стопку впеки, Уорден взял со стола Холмса канцелярские ножницы и направился к зеркалу в туалетной комнате. Увидев в зеркале отражение своего нахмуренного лица и огромной кисти руки с вздувшимися венами, он с горечью подумал о том, что стареет.

На лестнице послышался голос Пита Карелсена.

«Кажется, надо выпить еще стопочку, – подумал Уорден. – Одной мало». Он налил и выпил. Потом кончиком языка ощупал свои усики. Убедившись в том, что они достаточно коротки, Уорден сделал шаг назад, поднял руку и швырнул ножницы через плечо. Они упали и сломались. «В фондах роты много денег, пусть купят новые, – подумал Уорден, поднимая сломанные ножницы. – Пусть Дайнэмайт позаботится об этом». Письмо о переводе Старка Уорден оставил на столе Холмса, положив его в ящик, на котором стояла надпись «срочные». Поверх письма он положил сломанные ножницы.

Поднявшись наверх, Уорден направился в комнату, в которой они жили вместе с Карелсеном.

– Пит, – воскликнул он, нарушая царившую в маленькой комнатке тишину дождливого дня, – я больше не могу! Я дошел до точки! Это самая отвратительная часть из всех, в которых мне приходилось служить. Такие люди, как Дайнэмайт и этот зеленый юнец Калпеппер, портят все дело и позорят форму, которую носят.

Пит Карелсен раздевался, сидя на своей койке. Он только что снял шляпу и гимнастерку из грубой бумажной ткани и был занят теперь своими вставными челюстями. Карелсен посмотрел на Уордена укоризненным взглядом, недовольный тем, что тот нарушил его одиночество, и опасаясь, что сумасшедший Милтон вовлечет его в какую-нибудь неприятную историю.

– В старой армии, – сказал он проникновенно, но сдержанно, – офицер был офицером, а не вешалкой для формы. – Вынув изо рта челюсти, он положил их в стоящий на столе стакан с водой.

– Старая армия! – гневно передразнил его Уорден. – Меня тошнит от вашей старой армии. При чем здесь старая армия?

Те, кто служили во время гражданской войны, говорили то же самое новобранцам во время войны с индейцами, точно так же, как участники революции говорили об этом солдатам тысяча восемьсот двенадцатого года. Все болтают об этом только для того, чтобы оправдать и прикрыть свое безделье.

– Э, да тебе, оказывается, все хорошо известно, – примирительно заметил Карелсен. Он знал, что когда Милт так возбужден, то единственное спасение – разговаривать с ним как можно спокойнее.

– Я прослужил вполне достаточно, чтобы понять, к чему все эти разговорчики о старой армии, – злобно ответил Уорден. – Я уже остался один раз на сверхсрочную.

Сохраняя спокойствие, Карелсен лишь промычал что-то себе под нос и нагнулся, чтобы расшнуровать свои грязные полевые ботинки. Злобно стукнув кулаком по чугунной спинке кровати, Уорден плюхнулся на свою койку.

– Пит, – снова закричал он, – ты не относишься к этим лентяям! Но мне обидно тратить свои силы и способности на эту поганую часть. Они просто-таки убивают меня, медленно, но верно, эти чертовы спортсмены-выскочки из Блисса! Теперь вот еще один!

На старческом лице Пита появилась самодовольная улыбка – признак того, что он попытается сейчас сострить.

– Наша армия, – произнес он невозмутимым тоном, – всегда была армией спортсменов. И вероятно, она останется такой и в будущем. Что значит «теперь вот еще один»? Ты имеешь в виду перевод этого повара с форта Камехамеха?

– А что же еще! – возмутился Уорден. – У меня и так поваров столько, что я не знаю, куда их девать. А теперь еще этот Старк!

– Да? Это плохо, дружище, – согласился Пит. – И что же будет с этим парнем? Не собирается ли наше начальство назначить его заведующим столовой? А куда денут Прима?

– Я могу перевестись отсюда хоть завтра! – гневно воскликнул Уорден. – В том же звании и на такую же должность, ясно? В любую из десяти рот нашего полка. За каким чертом мне работать здесь, если никто не идет мне навстречу и не ценит моих трудов?

– О, конечно, конечно, – поддакнул ему Пит, начиная выходить из равновесия. – Я тоже мог бы стать начальником штаба, да вот только не могу расстаться со своими старыми друзьями. А в чем дело? Что, собственно, произошло?

– Мне не надо было переходить в эту роту! – продолжал кричать Уорден. – Я лучший сержант в этом проклятом полку, и они знают это. На какой черт мне эти нашивки! Лучше быть простым рядовым и делать только то, что тебе приказывают. Если бы я знал, то лучше остался бы в первой роте.

– Нам веем хорошо известно, что ты совершенно незаменимый человек, – иронически заметил Пит.

– Я не подхожу для такой поганой роты, это факт! – продолжал реветь Уорден, не обращая внимания на Пита. – Почему Гэлович командует первым взводом? Почему здесь каждый сержант – спортсмен? Почему О’Хейер стал сержантом по снабжению? А откуда Дайнэмайт берег деньги, которые он проигрывает в покер? Офицеры! – презрительно прошипел он. – Господа из Вест-Пойнта. Научились играть в поло, покер и бридж, знают, как вести себя в обществе… И все это только для того, чтобы жениться на богатой невесте, умеющей принимать гостей и поучать прислугу… Живут, как английские колонизаторы, па фамильные доходы. Откуда, по-твоему, Холмс взял жену? Из Вашингтонской торговой конторы, которая специализируется па поставках молодых девственниц. Она из семьи какого-то богатого балтиморского политикана. Только Дайнэмайт просчитался: делец этот потерпел крах еще до того, как Холмс успел чем-нибудь поживиться, за исключением разве четырех пони для поло да пары серебряных шпор.

В середине тирады, заметив слишком любопытный взгляд Пита, Уорден внезапно остановился, умерил свой ныл и решил не говорить больше о жене Холмса. Он заговорил о сержанте Гендерсоне, который в течение двух лет не был ни на одном занятии, так как ухаживал за лошадьми Холмса.

– О господи! До чего же ты надоел мне! – взмолился Пит, затыкая уши пальцами, чтобы не слышать непрекращающийся поток бранных слов Уордена. – Замолчи же ты наконец! Оставь меня в покое! Замолчи! Если тебе так тошно в этой роте и если ты можешь перевестись, почему же ты не делаешь этого? Почему ты не оставишь меня в покое?

– Почему? – возмущенно передразнил его Уорден. – И ты еще спрашиваешь почему? Да потому, что у меня слишком хороший характер, вот почему. Ведь если я уйду, то эта рота сразу же развалится, как карточный домик.

– Удивляюсь, почему же тебя до сих пор не приметил генеральный штаб? – воскликнул Пит, зная, однако, что почти все, чем возмущался Уорден, было чистейшей правдой.

– Потому что все они слишком глупы для этого, Пит, вот почему, – ответил Уорден, неожиданно понизив голос до нормального. – Дай закурить.

– Иногда я просто удивляюсь: как это мог появиться на свет такой замечательный человек, как ты! – громко сказал Пит.

– А я и сам иногда очень удивляюсь. Ну дай же закурить, – повторил Уорден.

– Ты будешь носить эти проклятые нашивки, пока они не изотрутся. Ты никогда не уйдешь из армии.

Пит бросил улыбающемуся Уордену смятую, вымокшую под дождем пачку сигарет. В маленькой комнатке наступила тишина, нарушаемая лишь шуршанием лившего за окном дождя.

– У тебя что, кроме этой мокрой дряни, ничего нет? – пренебрежительно спросил Уорден. – Они ведь даже не загорятся.

– А ты что хочешь, – снова повысил голос Пит, – с золотым мундштуком?

– А как же, – усмехаясь, ответил Уорден.

Положив руки под голову и скрестив ноги, Уорден блаженно растянулся на своей койке.

– Ты никогда не уйдешь из армии, – произнес Пит, вставая.

У него были узкие плечи и широкие бедра, л это делало его похожим па детскую куклу неваляшку.

– Эта рота вовсе не хуже других, а спортсмены существуют в армии испокон веков, – заявил Пит. – И вообще, знаешь, Уорден, мне надоели эти твои штучки. Ты думаешь, что только ты умный, а остальные все дураки. Неужели ты полагаешь, что я все буду терпеть только потому, что ты старшина роты? Не надейся на это. Вот возьму да и уйду отсюда. Уйду, даже если придется жить вместе с рядовыми в отделении.

Уорден посмотрел на Пита с удивлением, почти с испугом. На его лице появилось неподдельное чувство обиды.

– Если ты такой умный, то почему же не перевел Прюитта в мой взвод? – продолжал кричать Пит. – Я ведь просил тебя об этом на днях. Почему ты не переводишь его сейчас?

– Я хочу, чтобы он остался во взводе Гэловича, Пит, поэтому никуда его и не перевожу.

– Он был бы очень полезен во взводе оружия.

– Он не менее полезен и во взводе Гэловича.

– Чем полезен? Стоять в карауле у забора? С такими знаниями пулемета этого парня можно сразу назначать командиром отделения. Если бы у меня освободилось место, я сделал бы его командиром отделения.

– А может быть, я не хочу повышать его. Может быть, я считаю, что его надо еще подучить.

– А может быть, ты просто не можешь уговорить Дайнэмайта подписать ходатайство о повышении Прюитта? – съязвил Пит. – Может быть, ты не в состоянии получить от него согласие даже на перевод этого парня в мой взвод?

– А может быть, я готовлю его для более солидной должности, – ответил ему в тон Уорден.

– Для какой, например?

– На заочные курсы, например, с тем чтобы рекомендовать его в офицеры запаса, – с усмешкой ответил Уорден.

– А почему бы тебе не послать его в военный колледж?

– А это ведь идея! Пожалуй, я так и сделаю.

– Хочешь знать, что я о тебе думаю? – спросил Пит. – Я думаю, что ты псих. Сумасшедший. Неотесанная деревенщина. Вот что я думаю о тебе. Ты не знаешь, как нужно работать с людьми. И уж меньше всего ты знаешь, как надо поступить с Прюиттом или с этим новым солдатом, Старком.

«Возможно, он и прав, – подумал Уорден. – Да, он, пожалуй, прав. А кто вообще в этом мире может уверенно сказать, что он будет делать, как он поступит в том или ином случае? Делаешь одно, а из этого получается что-то совсем другое».

– Вот что я думаю о тебе, – еще раз повторил Пит.

Уорден молча смотрел на Пита испытующим взглядом. Стараясь сохранить на лице выражение собственного достоинства, Пит подошел к своему шкафчику, достал из него мыло и бритву, но, заметив насмешливый взгляд Уордена, сразу как-то обмяк и помрачнел. От него исходил какой-то специфический запах пожилого человека, который слишком много пьет.

«Неужели и ты, Милт, будешь стареть вот так же? – подумал Уорден. – Неужели ты закончишь тем, что будешь вспоминать о доброй старой армии, чтобы как-то оправдаться? Но лицо Пита уже не оправдаешь… беззубое, обвисшее и сморщенное, как у плачущей обезьяны, как яблоко, которое лежало забытым на полке в течение двадцати двух лет – ведь двадцать два года прослужил Пит в армии. Яблоко высохло, свежая ароматная влага вся испарилась из него, а оно, сморщенное, потемневшее, продолжает лежать – целое, неразвалившееся, но готовое рассыпаться и превратиться в пыль при малейшем прикосновении к нему».

О старом Пите в роте рассказывали интересную историю, которую он всегда с готовностью поддерживал. О нем говорили, что он родился в Миннесоте в богатой семье, но родители отказались от него. Во время последней войны он поступил на военную службу, подцепил триппер у сестры милосердия во Франции и остался там, чтобы бесплатно вылечиться, поскольку лечение этой болезни в то время обходилось очень дорого. Питу нравилась эта история – верный признак того, что она не соответствовала действительности. В то время было много людей, которые гордились тем, что были неудачниками, и возмущались просто ради возмущения; эти люди обязательно имели в запасе какую-нибудь любовную историю, этакую легенду о неудавшейся любви. Она звучала романтично, и это нравилось и им самим, и другим. «Частично эта история, конечно, правдива, – подумал Уорден. – Недаром старик мучается от артрита, и потом эти бесконечные уколы в зад, и слишком уж дряблая, морщинистая кожа на лице. У него осталось одно-единственное утешение – коллекционирование порнографических открыток».

– Куда ты собираешься? – спросил Уорден Пита, когда тот, раздевшись и надев японские сандалии на деревянной подошве, тяжело прошлепал в них но направлению к двери.

– В душ, если вы не возражаете, уважаемый старшина. А вы думали в кино? В гаком одеянии?

Уорден сел и энергично потер свое лицо, как бы пытаясь смахнуть с него все заботы и тревоги – о Карен, Старке, Прюитте, Пите и даже о самом себе.

– Жаль, жаль, – сказал он. – Я только что подумал пойти к Чою, выпить пива. Собирался и тебя пригласить.

– Я банкрот, – ответил Пит. – У меня нет ни цента.

– Я приглашаю, я и плачу, – сказал Уорден.

– Нет, спасибо. Ты думаешь, что вместе с пивом можешь купить и меня? Пришел сюда, полдня разыгрывал меня, а теперь хочешь поставить пару кружек пива и думаешь, что все в порядке? Нет уж, спасибо. Я бы не стал пить твое пиво даже в том случае, если бы его больше нигде не было.

Уорден хлопнул Пита но плечу и ухмыльнулся:

– Ты не стал бы пить мое пиво, если бы оно было единственным в мире? Не дотронулся бы до него?

Пит изо всех сил пытался скрыть острое желание выпить пива.

– Да, – сказал он, – даже если бы оно было единственным в мире. Но я надеюсь, что до этого никогда не дойдет.

Не обращая внимания на суровое лицо Пита, Уорден дружелюбно улыбнулся, в его глазах появились теплые искорки.

– Давай-ка, дружище, пойдем к Чою и напьемся до чертиков, – предложил он.

Пит не удержался от ответной улыбки, но полностью еще не сдался:

– Если я и соглашусь пойти, то только за твой счет.

– Конечно за мой, – успокоил его Уорден. – Все за мой счет. Весь этот чертовский мир лежит на моих плечах… Иди мойся, я подожду тебя. Через пару дней мы узнаем, каков этот Старк.

Но им не пришлось ждать так долго. Солдат Старк со своим вещевым мешком и другими пожитками прибыл на следующий день.

Это был один из тех ясных дней, которые предвещают конец дождливого сезона. Дождь шел все утро, но к полудню небо неожиданно прояснилось и в промытом воздухе запахло свежестью. Все вокруг выглядело чистым, как хрусталь, все благоухало, стало сразу как-то веселее, пришло праздничное на-, строение, которое всегда появляется, когда пасмурная погода сменяется солнечной. Работать в такой день было бы кощунством, но Уорден не мог удержаться от того, чтобы не быть на месте, когда в роту прибывает новый солдат.

Когда на казарменном дворе появилось медленно ползущее такси с Хнккемского аэродрома и Уорден увидел, что водитель то и дело выглядывает из окошка в поисках нужного барака, он сразу догадался, что едет Старк. Глубоко вздохнув по поводу беспомощности человека в руках судьбы, Уорден дождался, пока машина остановилась у входа в помещение роты, проследил, как из нее вышел солдат, как он вытащил свои вещички и поставил их на все еще мокрую от дождя траву. Только после этого Уорден вышел во двор, чтобы встретить своего врага…

– Хоть он и бывший солдат-пехотинец, – произнес вновь прибывший, провожая взглядом удаляющееся такси, – но содрал с меня много.

– У него, наверное, жена и полдюжины случайных ребятишек, которых надо кормить, – предположил Уорден.

– А я то при чем здесь? – возмутился Старк. – Мне должны оплатить все расходы, связанные с переводом.

– Такие расходы оплачиваются, – съязвил Уорден, – во всех случаях, кроме переводов по собственному желанию.

– Все равно мне должны оплатить все расходы, – упрямо повторил Старк. От него не ускользнул насмешливый тон Уордена.

– Оплатят. Но только после того, как создадут большую армию и мы вступим в войну.

– А когда мы вступим в войну, то переводов по собственному желанию не будет, – возразил Старк. – Офицерам такие расходы оплачивают, – продолжал Старк прежним уверенным тоном. – Всякий старается обмануть солдата. Даже бывший солдат. – Он вытащил из нагрудного кармана форменной рубашки кисет и достал из него бумагу для самокрутки. – Куда мне отнести свои вещи?

– В комнату поваров, – ответил Уорден.

– Мне явиться к командиру сейчас или потом?

– Дайнэмайта сейчас нет, – ответил Уорден, улыбаясь. – Он, возможно, вернется сегодня, а может быть, и не вернется. Он. конечно, хотел тебя видеть.

Старк раскрыл кисет, зажал зубами шнурок от него и начал медленно скручивать сигарету. Бросив испытующий взгляд на лицо Уордена, спросил:

– Разве он не знал, что я прибываю?

– Конечно знал, – снова улыбаясь, ответил Уорден. Он поднял самый большой вещевой мешок Старка и маленький парусиновый рюкзак. – Но он занят сейчас важным делом в клубе.

– Как видно, он не очень-то изменился, – заметил Старк.

Подхватив два других рюкзака и несколько согнувшись под их тяжестью, он последовал за Уорденом. Пройдя через веранду, затем через плохо освещенную и поэтому выглядевшую мрачной столовую, Уорден привел ого в крохотную комнатку поваров, находившуюся рядом с комнатой отдыха.

– Можешь располагаться здесь, – предложил Уорден. – Если командир появится, я позову тебя.

Старк с шумом сбросил рюкзаки на пол, выпрямился и с любопытством осмотрел маленькую комнатку, в которой ему предстояло жить вместе с другими поварами.

– Хорошо, – сказал он. – В Камехамехе мне пришлось занять деньги у двадцатипроцентников, чтобы перевестись сюда. – Сунув под пояс штанов большой палец правой руки, он привычным движением подтянул их кверху. – Когда я уезжал оттуда, там лил такой дождь, как будто наверху скалы стояла огромная корова и непрестанно мочилась.

– И здесь завтра будет дождь, – сказал Уорден, направляясь к двери.

– Койки здесь нужно было бы поставить в два яруса, начальник, – предложил Старк. – В комнате было бы свободнее.

– Старший в этой комнате Прим, – ответил Уорден, ухватившись за ручку двери. – Я никогда не вмешиваюсь в его дела.

– О, старина Прим! – воскликнул Старк. – Я не видел его с тех пор, как мы были в Блиссе. Как он поживает?

– Отлично, – ответил Уорден. – Он хороший парень. Поэтому-то я и не вмешиваюсь в его дела.

– Он тоже, видно, не изменился, – сказал Старк, расстегивая ремни рюкзака и доставая из него что-то. – Вот мои документы, сержант.

Вернувшись в ротную канцелярию, Уорден внимательно просмотрел документы. Мэйлоуну Старку было двадцать четыре года. Он отслужил два срока и теперь служил третий; никогда не сидел за решеткой. Больше никаких данных не было. «Не густо», – подумал Уорден.

Он откинулся на спинку стула, положил ноги на стол и самодовольно расправил широкие плечи и сильные руки. «Странно, – подумал он, – возраста людей в армии почему-то совсем не видно. Где-нибудь в своем родном городе Старк, которому двадцать четыре года, относился бы к совершенно другому поколению, чем он, Уорден, которому уже тридцать четыре года. Здесь же и Старк, и сам Уорден воспринимаются как сверстники Никколо Лева, которому уже сорок, или Прюитта, которому только что исполнился двадцать один год. В армии все казались похожими друг на друга, и не только внешне, но и внутренне. Все были как-то жутко одинаковыми. Людей различали лишь по едва уловимым чертам лица да по оттенкам голоса. Впрочем, ни Старка, ни Уордена, конечно, нельзя было считать сверстниками таких, еще совсем неопытных юнцов, как, например, Маггио, или Маззиоли, или Сэл Кларк. И уж, конечно, ни Старка, ни Уордена нельзя было рассматривать как сверстников Уилсона, Гендерсона, или Тарпа Торнхилла, или О’Хейера. И все же до чего здесь все одинаковы, до чего неуловимо различие! Однообразие чувствуется везде и во всем. Даже если взять таких людей, как Чоут или Пит Карелсен, когда он напивается».