Текст книги "Отсюда и в вечность"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

На мгновение Уорден задержался в дверном проеме фургона, оценивая причиненный его хозяйству ущерб. Затем он в сердцах бросил в угол свою винтовку – с такой силой, что маленький фургон заходил на своих колесах под аккомпанемент треска от переломившегося у приклада ложа * винтовки.

Анди, воспитанный на традициях регулярной армии, где уронить винтовку на землю во время строевых занятий считается великим грехом, за который виновнику полагается по меньшей мере десяток нарядов вне очереди, открыл рот от изумления и посмотрел на Уордена с ужасом.

– Займись этим, – зло сказал Уорден, показывая на коммутатор. – Начинай снизу и вызывай каждую позицию. Проверь, проходят ли вызовы к нам. После этого проверь связь с батальоном и пунктом сбора и отправки донесений. Проверь каждый штеккер.

– Ясно, старшина, – ответил Анди и принялся за дело.

С выражением раскаяния на лице Уорден подобрал переломившуюся па две части винтовку: приклад беспомощно покачивался на ремне. С этой винтовкой он не расставался целых четыре года. Оп прошел с пей службу в первой роте и с ней пришел в седьмую. Стреляя из этой винтовки, он выбивал больше всех в полку очков, больше даже старшего сержанта О’Беннона. Он любовно проверил работу механизма. Оказалось, все в порядке. Приклад можно поставить и новый, а ударного механизма новым не заменишь. Почувствовав некоторое облегчение, Уорден нежно положил винтовку на пол. Затем поднял вызывающе чистое, без единого следа повреждения письмо военного министерства и разорвал его пополам, сложил вдвое и опять разорвал пополам и снова пополам, а кусочки бумаги разбросал по полу, уже усеянному обломками только что покореженных вещей.

– Порядок, старшина, все работает нормально, – из-за коммутатора сказал Анди.

– Ладно. Тебе остается отдежурить еще два с половиной часа. Я пошел спать.

– А как с канцелярией? Как быть с фургоном? Ты но собираешься навести здесь хоть небольшой порядок?

– Пусть этим займется лейтенант Росс, – ответил Уорден, поднял с пола свою винтовку и вышел.

Снаружи все было абсолютно тихо. После всех переживаний этого длинного дня только и остается, что идти спать. Когда так много ходишь, столько делаешь и так устаешь, наступает наконец момент, в который ты понимаешь, что для тебя на этом свете осталось только одно занятие – спать.

Уорден положил обломки винтовки в ногах у своей койки и быстро лег в постель.

Утром Старка нашли на берегу: он мирно спал на песке, в руке у него был кухонный нож.

Уорден, хорошо выспавшийся, обсудил с лейтенантом Россом случившееся еще до того, как Старка нашли. Росс был взбешен.

– Разжаловать его нельзя, лейтенант. Оп единственный, кто у нас может руководить пищеблоком, да еще в условиях, когда люди разбросаны черт знает на каком расстоянии друг от друга, – говорил Уорден.

– Еще чего – нельзя разжаловать! – бушевал Росс. – Я его как миленького разжалую, даже если всей роте придется подохнуть с голоду.

– А кто тогда будет заправлять пищеблоком?

– А мне наплевать, кто там будет заправлять! – не унимался лейтенант. – Посмотрите, что он натворил здесь. Как хотите, сержант, а я не могу спускать подобных вещей своим подчиненным. Так мы дисциплину никогда не наладим. А нам нужна дисциплина.

– Это верно, но нам нужна и еда.

– Он может выполнять обязанности заведующего пищеблоком, будучи рядовым.

– Он не станет этого делать.

– Тогда я отдам его под суд! – в бешенстве прогремел Росс.

– Я думаю, вы на такое грязное дело не пойдете. И потом, ведь нельзя засудить человека за то, что он, не имея воинского звания, отказывается заведовать пищеблоком.

– Я не могу оставить это безнаказанным! – громыхал Росс.

– Надо его понять, лейтенант. Он странный малый. С ним иногда случаются припадки такого буйства. Он учинил такой же дебош на аэродроме Хиккем – это было еще до того, как вы пришли в роту. Но это с ним случается крайне редко. Вреда от него никому никакого. Между прочим, все повара и заведующие пищеблоками – очень нервная публика. Я не видел ни одного, который бы не был психом. А вы видели?

– Ну ладно, ладно! – все еще гневно говорил Росс.

– Без него мы пропадем, лейтенант.

– Ладно, слышал! – все в том же тоне сказал Росс.

– Я просто трезво смотрю на вещи, лейтенант. Если бы у нас нашелся хоть кто-нибудь, кому можно было бы доверить это хозяйство, я первый был бы за то, чтобы разжаловать Старка. Но нет у нас такого человека.

– Я сказал, хватит! – не успокаивался Росс.

– Это же все для благополучия роты, лейтенант.

– Да, конечно, для благополучия роты.

– Ведь главное – интересы роты в целом…

– Ладно, хватит! – оборвал его Росс. – Я знаю, что главное.

– Слушаюсь, сэр, – ответил Уорден.

Уладив это дело, Уорден поставил Росса в известность о своем решении не принимать офицерского звания.

– Что?! – взорвался снова Росс. – Вы с ума сошли?

– Я твердо решил, – подтвердил Уорден.

– Вот уж когда пожалеешь, что не оказался в войсках береговой охраны! – гневно проговорил Росс. – Никогда я не пойму этой вшивой армии.

Глава пятьдесят третья

До ее отъезда они встретились еще раз. Это была удивительная встреча.

Начать хотя бы с того, что большого труда стоило ее организовать. Время изменилось. До войны – надевай штатскую одежду и иди, куда хочешь, ни у кого не спрашиваясь. Теперь можно было отлучаться только по служебному делу, причем требовалось представлять письменное обоснование необходимости поездки. Солдатам вообще не разрешалось ходить в штатской одежде. Даже за ее хранение грозил суд военного трибунала. А всякого солдата в форме, болтающегося в дневное время по городу, немедленно бы задержали.

Действовал запрет на продажу спиртных напитков, и поэтому все бары были закрыты. Кинотеатры не работали. В крупных гостиницах ввели большие строгости по линии регистрации. Туристы частично разъехались, а частично сидели в своих номерах, дожидаясь очереди на эвакуацию. Новых туристов не прибывало. Даже в дневное время едущий по шоссе автомобиль останавливали и осматривали, у пассажиров проверяли документы.

Встретиться Уордену и Карен было решительно негде, деваться было абсолютно некуда. Даже днем.

А вечером действовал комендантский час. С заходом солнца население Гонолулу быстро расползалось по своим щелям, и жизнь в городе замирала до утра. По улицам двигались только патрульные машины с затемненными фарами.

Она находилась в Скофилде. Из Скофилда ей нужно было доехать до места встречи, а ехать она могла только днем. И возвращаться тоже только днем. А для него возможность отлучиться с командного пункта не замеченным в дневное время совершенно исключалась. Хотя бы даже на час. А что такое час?

Он мог бы улизнуть ночью, после смены дежурных у коммутатора. Ходил же Старк каждую ночь на свидание со своей знакомой, на радиостанцию в Уайлупе, неподалеку от их позиций. Но Карен не могла добираться до места ночью без неизбежной проверки документов.

Решение могло быть только одно: найти такое место, куда Карен могла бы приехать днем, незамеченной ждать его прихода, провести с ним всю ночь и на следующий день вернуться домой. Гостиницы в Уайкики были закрыты, да и добираться туда ему было далеко – километров пятнадцать, а на гавайских шоссе никаких мотелей или кэмпингов для автомобилистов не было.

Никого, к кому ее можно было бы пригласить, он в этом районе не знал. Все его знакомые жили или в Уайкики пли же и центре Гонолулу. А потом, он не был уверен, что она согласится ехать так далеко.

Больше недели Уорден ломал себе голову и не находил выхода из положения. Но он твердо себе обещал, что найдет, найдет любой ценой.

И в конце концов он пошел к Старку.

Знакомая Старка была красивая молодая женщина, в ее жилах текла смешанная – китайская и гавайская – кровь, звали ее Диана. Жила она со своим мужем, филиппинцем японского происхождения, в маленьком домике в Кулиоуоу Вэли. в каких-нибудь двух-трех километрах от залива Ханаума. Ее муж, начавший службу в качестве вестового в офицерской кают-компании, был теперь оператором на радиостанции в Уайлупе. Для филиппинца, проходящего службу в военно-морском флоте, – продвижение весьма солидное.

Чувствуя неловкость, Уорден спросил Старка, не может ли он договориться с этими людьми и устроить Карен в отдельной комнате на одну ночь, чтобы он смог с ней повидаться перед ее отъездом.

– О чем разговор, – сразу и без всяких колебаний ответил Старк. – Они с удовольствием это сделают.

– А может, тебе с ними все-таки сначала поговорить?

– Незачем. Они для меня что хочешь сделают. Я помогаю им выплачивать ссуду, которую они получили на при усадебное хозяйство.

– Ну, тогда договорились.

– Ты только скажи мне, когда она туда приедет, и я пойду к ним и предупрежу. Тебя я туда сам провожу, а то еще заблудишься.

– Ладно.

Уорден не мог, конечно, звонить Карен по полевому телефону, хотя через батальонный пункт сбора и отправки донесений имел выход в городскую сеть. Оп отыскал предлог, чтобы посетить семнадцатую позицию, и позвонил из дома пожилой четы: па небольшом участке, где стоял пх дом, были возведены доты, и хозяева фактически усыновили всех, кто располагался на этой позиции.

Его быстро соединили. Карей сразу и без малейшего колебания заявила, что приедет.

Это была удивительная встреча, удивительная во всех отношениях.

Когда в абсолютной тишине Старк привел его в конец боковой улочки, берущей свое начало у шоссе и ведущей в сторону от моря, он остановился и показал Уордену на дом.

– Вон там. Одноэтажный домик местного типа с угловыми окнами.

Взглянув в указанном направлении, Уорден сразу же за метил стоявший у дома хорошо знакомый старый «бьюик».

– Обратно дорогу найдешь? – спросил Старк.

– Конечно.

– Тогда я оставлю тебя здесь, а сам потопаю обратно.

– А разве ты не пойдешь к ним?

– Нет, – ответил Старк. – Я был вчера и, наверное, завтра опять пойду.

– Может, ей захочется поблагодарить тебя?

– Ей не за что меня благодарить.

– Выходит дело, мы тебя выживаем из собственного дома.

– Мне кажется, что, увидев меня, она может смутиться, – объяснил Старк. – В общем, мне не хочется с ней встречаться. Последний раз мы виделись месяца за два до того, как Холмса перевели из роты. Столько не встречались… Зачем теперь это нужно?

– Ладно, понял, – сказал Уорден.

– Может быть, ты… – начал было Старк и остановился.

– Что я?

– А! Так, ничего, – не решился Старк. – Будь здоров, – сказал он на прощание и зашагал в непроглядную темноту. Уорден подождал чуточку, пока не замерли вдали мягкие шаги сразу растворившегося в ночи Старка, а затем подошел к двери.

Да, это была удивительная встреча.

Прекрасная молодая женщина – это была хозяйка дома, Диана – с сияющими глазами открыла ему дверь. И тут же взор ее погас.

– А что Мэйлоун, не придет?

– У него дела. Он просил меня передать вам, что придет завтра.

– Ай-я-яй, – с укоризной сказала она, смотря на него затуманенными глазами. Потом улыбнулась. – Входите, сержант.

Она закрыла за ним дверь и повернулась к свету. Ее муж, одетый в белоснежную рубашку и светло-синие форменные брюки, оттенявшие его темное, с красноватым оттенком, восточное лицо, сидел в нише и читал газету на японском языке.

– Ваша подруга уже здесь, – с каким-то оттенком грусти сказала прекрасная Диана и показала глазами на прикрытую дверь на другой стороне комнаты. – Она очень красивая.

– Спасибо, – сказал Уорден. – Я хочу поблагодарить вас за все, что вы для нас сделали.

– Пустяки, сержант, не стоит об этом и говорить.

– Джон, – мягким голосом обратилась к мужу прекрасная Диана, – поди сюда, познакомься со старшиной роты Мэйлоуна, господином Уорденом.

Ее муж отложил в сторону газету, улыбаясь, подошел к Уордену и крепко пожал ему руку.

– Вам, конечно, хочется побыстрее увидеть свою подругу, – печально сказала прекрасная Диана, – а не стоять здесь и разговаривать с нами. Я вас провожу.

Все было так необыкновенно на этот раз.

Когда Диана мягко закрыла за ним дверь, Уорден увидел, что Карен сидит в большом кресле у кровати, читая при свете торшера книгу. Лицо ее было безмятежно.

– Здравствуй, дорогой, – с улыбкой сказала Карен.

– Здравствуй, – ответил ей Уорден. – Здравствуй, – повторил он и пошел к ней, а она, положив книгу на подлокотник, поднялась навстречу ему с той странной и непонятной сдержанностью, которую он наблюдал в ней и раньше, но о существовании которой уже почти позабыл.

Он обнял ее и сразу ощутил такое чувство, будто дотрагивается не до кого-то, а до самого себя, до собственного тела, и это так же естественно, как, например, сцепить руки, чтобы погреть их на морозе, – человек делает это, не задумываясь, ни у кого не спрашивая разрешения, потому что это его руки.

Он поцеловал ее. Она ответила поцелуем. Потом она отпрянула от него, и он, видя в ней все ту же странную и непонятную сдержанность, выпустил ее из своих объятий, наблюдая, как на ее лице расцветает знакомая ему огромная улыбка.

– Давай посидим и поговорим, – сказала Карен.

Она села в низкое кресло, плотно подтянула к себе ноги, обхватив их руками, и улыбнулась ему.

Уорден присел на краешек кровати.

– А ты все такой же, ни капли не изменился, – сказала Карен.

– Это только внешне, – ответил Уорден.

– Так мило с их стороны, что они пустили нас к себе.

Она сказала это искренне, но в ее словах прозвучала не признательность, а удивление, что вот так, совершенно свободно, они смогли расположиться в доме абсолютно не знакомых им людей. И все улыбалась – той улыбкой, какой он никогда не видел у других женщин: в ней столько теплоты и любви и одновременно что-то далекое, недоступное.

– Это все Старк организовал.

– Я знаю, – сказала Карен. – Диана мне сказала. Как она хороша.

– Да, – согласился Уорден.

– Она очень любит Старка.

– Да.

– А он ее любит?

– Не знаю. Думаю, что да. Немного. И, конечно, по-другому, не так, как она его любит.

– Я знаю, – быстро проговорила Карен, – я причинила ему много боли.

– Нет. Он сам виноват.

Он не стал говорить ей о тех полгода в Блиссе. Он думал о них, но постарался отогнать от себя эту мысль, чтобы не высказать ее вслух.

– Он хороший человек. Я хотела бы поблагодарить его за это свидание, пока он не ушел.

– А он и не приходил. У него деда, ему пришлось вернуться.

– Это неправда.

– И потом, он боялся, что его приход тебя смутит. Мне нужно сказать тебе.!. – сказал он.

– Я слушаю.

– Относительно… Я отказался от офицерского звания.

– А я уже знаю, – улыбнулась Карен. – В Скофилде последнее время только и говорят об этом.

– Значит, ты уже знаешь?

– Да.

– И все-таки приехала?

– Да.

– Даже когда Холмс запретил тебе?

– Да.

– Почему?

– Потому что я хотела приехать. Потому что ты хотел, чтобы я приехала.

– Я этого не стою, – сказал Уорден. – Я этого не стою. Я этого совершенно не стою.

Неожиданно и резко, так, что Уорден даже вздрогнул, она встала с кресла, наклонилась к нему и закрыла ему пальцами рот.

– Не говори так. Молчи.

Уорден резко и решительно, даже с какой-то свирепостью отдернул ее руку.

– Не мог я иначе. Не мог я иначе поступить. Пытался, но не мог.

– Я знаю, что не мог, – пытаясь утешить его, сказала Карен.

Ее глаза вдруг повлажнели. Однажды он видел у нее такие глаза – тогда, когда она узнала о Прюитте. Но слез у нее не было.

– Он хороший человек, – сказала она. – Очень хороший.

– Да, – сказал Уорден. – А как тебе удалось уехать?

– Уехала, и все.

– И Холмс ничего тебе не сказал?

– Он запретил мне ехать, – просто ответила она.

– И ты все-таки приехала?

– Ну конечно, дорогой, – улыбнулась она. – Я же люблю тебя.

На мгновение Уордену показалось, что он не выдержит и что-то сейчас случится.

– И ты все знала, – каким-то бесцветным, ничего не выражающим голосом проговорил он, – даже когда я тебе звонил?

– Я узнала об этом намного раньше. Мне кажется, я давным-давно все знала, только не признавалась себе в этом. Мне кажется, что, может быть, поэтому-то я и люблю тебя, люблю, потому что всегда знала, что ты такой.

– Наверное, мы любим только то, что нам недоступно. Может, в этом и заключается любовь. Может, так это и должно быть.

– Я ненавидела тебя. Временами я тебя страшно ненавидела. Без ненависти нет любви. Потому что привязываешься к тому, кого любишь, это лишает тебя настоящей свободы, и невольно в тебе закипает возмущение. А возмущаясь потерей собственной свободы, пытаешься заставить другого отдать тебе последние крупицы его собственной свободы. Любовь порождает ненависть.

Говоря это, Карен все время сидела, наклонившись вперед, к Уордену, опершись локтями на свои чудесные колени. Глаза ее блестели.

– Я пытался… – снова сказал Уорден, все еще держа в своей руке руку, которой Карен прикрывала ему рот. – Одному богу известно, как я пытался…

– Я-то знаю.

– Не знаешь. Я посмотрел на них, на всех этих россов, калпепперов и криббиджей, и понял, что не могу на это пойти.

– Ну конечно, не можешь. Если бы ты смог, ты не был бы самим собой – Милтом Уорденом. И я тебя не любила бы.

– Но наши планы! И остальное! И все остальное! Все это я перечеркнул.

– Это несущественно.

– Нет, существенно. Почему мир устроен именно так, а не по-другому? – сказал Уорден, давая волю своим чувствам. – Никак не могу понять, почему он так устроен.

– Я тоже не могу понять, – сказала Карен. – Раньше я от этого очень страдала. А теперь поняла, что так и должно быть. По-другому и быть не может. От одной опасности избавишься, а тебя уже подстерегает другая, более серьезная. По-другому никак не получается.

– Я все время только и делал, что брал от тебя, – со страдальческим выражением лица сказал Уорден. – Ты давала мне все. А я никогда ничего тебе не давал. Только брал.

– Нет, это неверно. Ты дал мне свободу. Дайнэ даже дотронуться до меня больше не может. И обидеть не может. С тобой я поняла, что я привлекательна, что меня можно любить.

– Старк дал тебе не меньше, в Блиссе.

– Все, что дал мне Старк, он в конечном счете взял обратно. Он постарался перечеркнуть все хорошее, что у нас было, еще до того как между нами было все кончено.

– Как и я сейчас.

– Нет, неверно. По правде говоря, я, наверное, и не хотела бы, чтобы у нас было как-то по-другому. Если бы я вышла за тебя замуж, думаю, мы оба медленно душили бы нашу любовь. Мы постепенно теряли бы ее. Ведь так?

– Да, – отозвался Уорден, – ты права.

– А так, как сейчас, мы ее никогда не потеряем. Любовь или чахнет, пока не превращается в тень былого, или же умирает молодой и навсегда остается мечтой. Чтобы сохранить нашу любовь, нам не нужно иметь друг друга. Если бы мы могли в наших отношениях держать себя в строгих рамках – всегда жаждать и никогда не иметь, – любовь можно было бы сберечь. Но мы на это не способны. Если бы мы поженились, это было бы похоже на добивание – из милосердия – умирающего от голода человека. Но этому не дала случиться война. Видишь, и войны, оказывается, имеют хорошие стороны.

– Карен, скажи, откуда ты все это знаешь? – спросил Уорден.

– Я немало прожила и кое-что видела.

Она откинулась на спинку кресла. Ее глаза по-прежнему сияли тем великолепным блеском, который появлялся в них только тогда, когда она рассуждала о любви. Ее тонкие, хрупкие руки расслабленно лежали на кресле, прижимаясь к бедрам.

И вдруг он, Милт Уорден, старшина Милт Уорден, оказался на коленях. Возле кресла, в котором сидела Карен.

– Я не хочу тебя терять, – шептал он. – Ты мне нужна.

Он уткнулся лицом в ее упругие бедра, которые объемно ощущались под зеленой юбкой.

– Нам было так чудесно, Милт. Не надо этого портить, ну, пожалуйста.

– Я не испорчу. Не испорчу ради тебя. Обещаю. Но неужели ты не чувствуешь, что я люблю тебя? – говорил Уорден.

Это была удивительная встреча, удивительная решительно во всех отношениях.

Постепенно и неохотно она покорялась его ласкам, как под воздействием ласки мало-помалу смелеет подозрительный и настороженный ручной зверек. Наконец ее руки стали гладить его волосы, шею, плечи, поползли вниз по спине, а он приподнялся к подлокотнику, сев наполовину рядом с ней, наполовину на подлокотник, чтобы можно было ее целовать, и оба они оказались во власти исступленного любовного порыва.

Наконец она, в избытке чувств, прошептала:

– Дай я отверну покрывало. – И в ее голосе звучали нежность и призыв. – Сегодня все по-другому. И ничего это не испортит. Я же знаю, что ты хочешь…

Но он отказался. По всей вероятности, в нем были неизведанные глубины чего-то такого, о чем он и сам не имел представления.

– Если хочешь, пожалуйста, – улыбалась Карен, – я согласна и хочу, чтобы ты понял, что я не возражаю.

– Пожалуй, не надо, – сказал Уорден, и на этот раз он был уже почти наполовину искренен.

– О, мой дорогой, – почти крикнула Карен, обвивая его своими руками. – Мой дорогой, ненаглядный!

Она откинулась на спинку кресла, не переставая гладить его волосы, он не отрывал лица от ее груди. Так они продолжали предаваться опьяняющей любви, гладя друг друга руками, говоря что-то и не слыша сказанного другим, стараясь излить в этих словах переполнившие их чувства.

Это была физическая близость таких острых ощущений, каких он никогда не испытывал, и такого необыкновенного накала, в возможность которого он никогда бы не поверил.

В момент высшего напряжения, будто инстинктивно почувствовав, что не выдерживает, Уорден встал, отошел от Карен, лег на постель и закурил сигарету, а она, переполненная чувствами, продолжала улыбаться ему, сидя в кресле. У него не было чувства неудовлетворенности, какое бывает у человека, физическое влечение которого не находит своего выхода. Он лежал на кровати с сигаретой во рту, спокойный, умиротворенный, в глубине души гордясь собой и торжествуя, как будто он что-то завоевал.

– Теперь ты знаешь, какой может быть любовь, – сидя в кресле, сказала ему Карен.

Остаток ночи они провели, лежа рядышком в постели, но не спали, а все говорили и говорили. Они были очень счастливы. Они переговорили обо всем на свете. Он рассказал ей последнюю главу и конец истории Прюитта. Ее это тронуло до слез. Они разговаривали до тех пор, пока в половине пятого не зазвонил маленький будильник, который она всегда носила в сумочке. Уорден тут же встал и оделся.

– Мы не будем говорить друг другу «прощай», – сказала, лежа в постели, Карен.

– Конечно.

– Два человека, так много значивших друг для друга, не могут бесследно исчезнуть из жизни друг друга, – продолжала Карен.

– Конечно.

– Сейчас все выглядит мрачно, – говорила Карен. – Время будет тянуться медленно. Нужно еще пережить войну. Но мы все равно увидимся.

– Обязательно увидимся. Я знаю, что увидимся.

– Люди, которые испытали такое чувство друг к другу, как мы, такую близость, обязательно встречаются вновь, – продолжала Карен. – У тебя есть мой адрес в Мэриленде?

– Есть, – ответил Уорден. – А ты в любое время можешь написать мне. Куда бы нас ни перевели, номер полевой почты останется прежним.

Поцеловав ее, он направился к выходу. В дверях обернулся и помахал ей рукой.

Улыбнувшись, она тоже помахала ему рукой.

Когда закрылась дверь, Карен откинулась на подушку, как бы разжала кулак и выпустила те нити, с помощью которых она управляла собой во время их встречи. И тут же все как-то стало распадаться на части, и мысли ее куда-то поплыли. Она прислушалась, чтобы не пропустить звука захлопывающейся за ним двери, – последнего знака, что в доме его уже нет, и, когда наконец звук этот раздался, она перевернулась и в изнеможении замерла, лежа на животе и уткнувшись щекой в подушку. Это свидание отняло у нее все силы. Но она радовалась тому, что смогла облегчить ему боль разлуки, смягчить ему переживания. Он выглядел совершенно растерянным. Может быть, и в самом деле они встретятся. Оттого, что он будет верить в это, хуже не будет. И с этой мыслью она заснула.

Идя по шоссе в расположение роты, Уорден подумал, что она, пожалуй, не разгадала его лжи. Зачем говорить человеку неприятности, когда ему и так тяжело? А потом, как знать, может быть, они и в самом деле когда-нибудь встретятся? Оттого, что он помог ей поверить в это, хуже не будет. Он был уверен, что она ни о чем не догадалась.

Вдруг до его сознания дошло – и у него на мгновение перехватило дыхание, – почему она приняла все за чистую монету. Слишком поглощена была она своей ролью, слишком боялась допустить какую-нибудь оплошность со своей стороны, чтобы можно было заметить наигранность в нем.

Ему очень хотелось, чтобы у нее не было неприятностей с Холмсом.