Текст книги "Коглин (ЛП)"
Автор книги: Деннис Лихэйн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 60 (всего у книги 81 страниц)
Она кивнула в такт своим мыслям.
В кофейню вошла пара, звякнул колокольчик над дверью, и Кармен вышла из-за стойки, чтобы усадить новых посетителей.
– Я не знаю, есть ли Бог. – Она потрогала пальцем ручку чашки. – Конечно, я надеюсь, что есть. И я надеюсь, что Он добрый. Вот было бы славно, правда, мистер Коглин?
– Правда, – согласился Джо.
– Я не верю, что Он ввергает людей в вечное пламя за блуд, вы сами об этом говорили. Или за то, что те верят в немного другого Бога, чем принято. А я верю – или хочу верить, – что Он считает худшими грехами те, которые мы совершаем во имя Его.
Он внимательно вгляделся в нее:
– Или те, которые мы от отчаяния совершаем над собой сами.
– О-о, я вовсе не в отчаянии, – лучезарно проговорила она. – А вы?
В ответ он покачал головой:
– И я нет.
– Как вам удается? Вы знаете какую-то тайну?
Он усмехнулся:
– Она слишком личная для разговора в кафе.
– Я хочу знать. Вы кажетесь… – Она огляделась по сторонам, и в глазах у нее мелькнуло страшное одиночество. – Вы кажетесь таким цельным.
Он улыбнулся и несколько раз покачал головой.
– Правда, – настаивала она.
– Нет.
– Правда-правда. Какой у вас секрет?
Он потрогал блюдце, ничего не отвечая.
– Ну же, мистер Ког…
– Она.
– Простите?
– Она, – повторил Джо. – Грасиэла. Моя жена. – Он посмотрел на нее через столик. – Я тоже надеюсь, что Бог есть. Всей душой надеюсь. Но если Его нет, мне хватит и Грасиэлы.
– Но если вы ее потеряете?
– Я не собираюсь ее терять.
– А вдруг? – Она наклонилась вперед, облокотившись на столик.
– Тогда у меня останется лишь голова. Без сердца.
Они посидели молча. Подошла Кармен, подлила им кофе, Джо добавил в свою чашку еще немного сахара, и посмотрел на Лоретту, и ощутил властный и необъяснимый порыв – обнять ее, прижать ее к себе и сказать ей, что все будет хорошо.
– Что вы теперь намерены делать? – спросил он.
– В каком смысле?
– Вы – столп здешнего общества. Всего города. Черт побери, вы против меня выступили, когда я находился в зените могущества, и победили. ККК не смог этого. Легавые не смогли. А вы смогли.
– Я не изгнала спиртное.
– Но вы на корню задушили азартные игры. А до того, как вы явились, дело было на мази.
Она улыбнулась, потом прикрыла губы рукой:
– Я ведь правда это сделала?
Джо улыбнулся ей:
– Вы это сделали. Тысячи людей пойдут за вами хоть в пропасть, Лоретта.
Она рассмеялась влажным смешком, подняла глаза к жестяному потолку:
– Я не хочу, чтобы кто-нибудь шел за мной.
– Вы им это говорили?
– Он не слушает.
– Ирв?
Она кивнула.
– Дайте ему время.
– Когда-то он очень сильно любил мою мать, он буквально трепетал, когда слишком к ней приближался, я помню. Может, потому, что ему страстно хотелось ее коснуться? Но он не мог, потому что вокруг были мы, дети, и это было бы неприлично. А теперь она умерла, и он даже не пошел на ее похороны. Потому что этого не одобрил бы Бог, которого он себе придумал. Бог, которого он придумал, не любит делиться. Мой отец каждый вечер сидит в своем кресле, читает Библию и кипит от ярости, потому что какие-то мужчины позволили себе касаться его дочери так же, как он касался своей жены. И еще хуже. – Она снова наклонилась вперед, облокотившись на столик, и стала указательным пальцем втирать в него крошку сахара. – В темноте он бродит по дому и шепчет одно-единственное слово, вновь и вновь.
– Какое слово?
– «Покайтесь». – Она подняла на него глаза. – Покайтесь, покайтесь, покайтесь.
– Дайте ему время, – снова проговорил Джо, поскольку не мог придумать, что тут еще сказать.
Не прошло и нескольких недель, как Лоретта снова стала ходить в белом. Ее проповеди по-прежнему собирали толпы прихожан. Впрочем, она добавила к своим выступлениям некоторые новые элементы (фокусы, ворчали иные), к примеру говорение языками, с пеной на губах. К тому же теперь она вещала вдвое громче и грознее.
В своей утренней газете Джо как-то раз обнаружил ее фото: она проповедовала перед собранием Генеральной ассамблеи слуг Божьих в округе Ли, и он поначалу не узнал ее, хотя внешне она совсем не изменилась.
Президент Рузвельт подписал закон Каллена – Харрисона утром 23 марта 1933 года, тем самым легализовав производство и продажу пива и вина с содержанием спирта не выше 3,2 процента. К концу года, обещал Рузвельт, восемнадцатая поправка к конституции уйдет в прошлое.
Джо встретился с Эстебаном в «Тропикале». Джо, вопреки обыкновению, несколько опоздал: в последнее время это стало с ним случаться, потому что отцовские часы начали отставать. На прошлой неделе они постоянно убегали назад на пять минут в день. Теперь же они теряли в среднем по десять-пятнадцать минут ежедневно. Джо все хотел отдать их в починку, но это означало передать их в чужие руки на весь срок ремонта, который продлится неизвестно сколько, а он не мог вынести такую мысль, хотя и знал, что это нелепо и неразумно.
Когда Джо вошел в кабинет, располагавшийся в задней части строения, Эстебан обрамлял очередную фотографию, которую снял во время своей последней поездки в Гавану. Эта изображала открытие «Шика», нового его клуба в Старом городе. Он показал Джо снимок, очень похожий на прочие, с пьяными, хорошо одетыми богачами вместе с их хорошо одетыми женами, или подружками, или временными спутницами; пара танцовщиц возле оркестра; все навеселе. Джо мельком глянул на фотографию, одобрительно присвистнул, как и полагалось. Эстебан положил ее лицевой стороной вниз на подложку, которая ждала ее на стекле. Он налил им, затем поставил стекло со снимком на стол, между кусочков рамки, и стал соединять кусочки, резкий запах клея перебивал даже запах табака в его кабинете, хотя Джо счел бы, что такое невозможно.
– Улыбнись, – наконец проговорил Эстебан и поднял свою рюмку. – Скоро мы невероятно разбогатеем.
– Если меня отпустит Пескаторе, – возразил Джо.
– Если он будет сопротивляться, – произнес Эстебан, – мы предложим ему купить долю в нашем законном бизнесе.
– Он больше не вернется в законный бизнес.
– Он стар.
– У него есть партнеры. Да и сыновья, черт побери.
– Все я знаю про его сыновей, – заметил Эстебан. – Один педераст, другой сидит на опиуме, третий избивает свою жену и всех своих подружек, потому что ему втайне нравятся мужчины.
– Но я не думаю, что с Мазо сработает шантаж. А его поезд прибывает сюда завтра.
– Так скоро?
– Судя по тому, что я слышал.
– Ладно. Я всю жизнь веду дела с ему подобными. Мы с ним справимся. – Эстебан снова поднял рюмку. – Ты этого заслуживаешь.
– Спасибо, – отозвался Джо. На сей раз он выпил.
Эстебан вернулся к работе над рамкой.
– Так улыбнись же.
– Я пытаюсь.
– Значит, тут еще и Грасиэла.
– Да.
– Что с ней такое?
Джо с Грасиэлой решили никому не рассказывать, пока по ней не станет видно. Сегодня утром, перед уходом на работу, она указала на небольшую округлость, вырисовывавшуюся у нее под платьем, и сказала ему, что секрет так или иначе раскроется уже сегодня.
Так что он с удивившим его самого облегчением, будто сбрасывая невидимую тяжесть, сообщил Эстебану:
– Она беременна.
Глаза Эстебана увлажнились, он хлопнул в ладоши, обошел стол и обнял Джо. Несколько раз похлопал его по спине, гораздо сильнее, чем Джо мог ожидать.
– Теперь, – провозгласил он, – ты мужчина.
– Ах, вот что для этого нужно? – отозвался Джо.
– Не всегда, но в твоем случае… – Эстебан покачал рукой туда-сюда, и Джо шутливо двинул его, и Эстебан принял этот удар и снова обнял его. – Я очень рад за тебя, друг мой.
– Спасибо.
– Она счастлива?
– Знаешь, да. Странно. Я не могу описать, но от нее правда как-то по-другому исходит энергия.
Они выпили за отцовство, и айборский пятничный вечер набирал силу за Эстебановыми жалюзи, за его пышным зеленым садом, за фонариками на деревьях, за каменной стеной.
– Тебе здесь нравится?
– Что-что? – переспросил Джо.
– Когда ты приехал, ты был такой бледный. И эта ужасная тюремная стрижка, и ты разговаривал так быстро.
Джо рассмеялся, и Эстебан засмеялся вместе с ним.
– Скучаешь по Бостону?
– Да, – признался Джо. Иногда он ужасно по нему скучал.
– Но теперь твой дом тут.
Джо кивнул, с удивлением осознав это:
– Видимо, да.
– Я понимаю, что ты чувствуешь. Я не знаю остальную Тампу. Даже после стольких лет. Но я знаю Айбор, как знаю Гавану, и я не уверен, как бы я поступил, если бы мне пришлось выбирать.
– Ты думаешь, Мачадо уже?..
– С Мачадо покончено. Возможно, еще пройдет какое-то время, но ему уже пришел конец. Коммунисты считают, что они смогут его заменить, но Америка этого никогда не допустит. У нас с друзьями есть чудесное решение, один очень умеренный человек, но я не убежден, что в наши дни кто-то готов к умеренности. – Он скорчил гримасу. – Из-за нее им пришлось бы слишком много думать. От этого болит голова. Людям нравится черно-белый мир, без полутонов.
Он положил стекло с фотографией на рамку, поместил сзади пробочный квадратик и нанес еще немного клея. Стер излишек небольшим полотенцем и отступил назад, чтобы оценить свою работу. Удовлетворенный ею, он отнес их опустевшие рюмки к бару и снова наполнил.
Принеся Джо его рюмку, он проговорил:
– Ты слышал о Лоретте Фиггис.
Джо поднял рюмку:
– Кто-нибудь видел, как она шествует по водам реки Хиллсборо?
Эстебан пристально посмотрел на него.
– Она покончила с собой, – произнес он.
Джо не донес питье до рта.
– Когда?
– Прошлой ночью.
– Как?
Эстебан несколько раз покачал головой и пошел за свой стол.
– Эстебан, как?
Тот стал глядеть в свой сад.
– Приходится предположить, что она снова взялась за героин.
– Вот оно что…
– Иначе это было бы невозможно.
– Эстебан… – повторил Джо.
– Она отрезала себе половые органы, Джозеф. А потом…
– Черт! – произнес Джо. – Черт, да не может быть!
– А потом перерезала себе горло.
Джо спрятал лицо в ладонях. Он ясно видел ее в кофейне, где они встретились месяц назад, видел, как она, еще девчонкой, поднимается по ступенькам полицейского управления в своей клетчатой юбочке, белых носочках и кожаных туфельках с цветными союзками, держа учебники под мышкой. А потом – образ, который он лишь воображал, но который казался вдвое ярче: как она калечит себя в ванне, наполненной ее кровью, и рот у нее раскрыт в вечном крике.
– Это было в ванне?
Эстебан непонимающе нахмурился:
– Что это?
– Она там себя убила?
– Нет. – Он покачал головой. – Она это сделала в кровати. В кровати своего отца.
Джо снова закрыл лицо руками и не стал их убирать.
– Прошу тебя, скажи мне, что ты себя не винишь, – попросил Эстебан спустя некоторое время.
Джо ничего не ответил.
– Джозеф, посмотри на меня.
Джо опустил руки и сделал долгий выдох.
– Она поехала на Запад. И на нее там охотились, как и на многих девушек, которые туда ездят. Ты на нее не охотился.
– Но это делали другие люди нашей профессии. – Джо поставил рюмку на угол стола и стал расхаживать по ковру, стараясь подыскать слова. – Каждая часть того, чем мы занимаемся, питает собой другие части, другие отсеки. Прибыль от продажи выпивки идет на плату девкам, а девки платят за наркотики, которые нужны, чтобы залучить других девок, заставить их трахаться с незнакомцами ради нашей выгоды. А если те девчонки попытаются соскочить с этой дряни или перестать слушаться, их бьют, Эстебан, ты это знаешь. Они пытаются слезть, но они могут попасться какому-нибудь смышленому копу, и поэтому им перерезают горло и бросают в речку. А мы последние десять лет провели, паля в конкурентов и друг в друга. И ради чего? Ради вшивых денег.
– Такова неприятная сторона жизни вне закона.
– Чушь, – бросил Джо. – Мы не просто живем вне закона. Мы гангстеры.
Эстебан ненадолго встретился с ним глазами. И сказал:
– Не стоит с тобой говорить, когда ты в таком состоянии. – Он поставил обрамленную фотографию на стол и перевел взгляд на нее. – Мы не сторожа братьям нашим, Джозеф. Более того, наши братья оскорбятся от предположения, что они не могут позаботиться о себе сами.
«Лоретта, – думал Джо, – Лоретта, Лоретта. Мы все брали и брали у тебя – и думали, что тебе каким-то образом удастся продержаться без того, что мы у тебя украли».
Эстебан указал на снимок:
– Посмотри на этих людей. Они танцуют и поют. Они живут. Потому что назавтра все они могут быть мертвы. Мы можем умереть уже завтра. И я, и ты. И если кто-нибудь из этих гуляк – скажем, вот этот…
Эстебан указал на господина с бульдожьей физиономией, в белом смокинге, с кучкой женщин, сгрудившихся за его спиной, будто они намеревались поднять этого борова на плечи. Все женщины так и переливались блестками и ламе.[132]132
Ламе – тонкая парчовая ткань, в которую вплетены металлические нити.
[Закрыть]
– Если ему суждено погибнуть в своей машине по пути домой, потому что он перебрал «Бочкового рома Суареса» и дорога перед ним двоится, – наша ли в том вина?
Джо посмотрел на всех этих прелестных женщин за спиной у мужчины с бульдожьей рожей. Большинство – кубинки, волосы и глаза у них того же цвета, что у Грасиэлы.
– Наша ли в том вина?
У всех женщин, кроме одной. Она меньше ростом, смотрит не в объектив, а куда-то в сторону, за край кадра, словно, когда сработала вспышка, кто-то вошел в зал и окликнул ее. Женщина со светлыми волосами, с глазами бледными, как зима.
– Что? – переспросил Джо.
– Наша ли в том вина? – повторил Эстебан еще раз. – Если какой-нибудь mamón[133]133
Пьяный тип (исп.).
[Закрыть] решит…
– Когда ты это снял?
– Когда?
– Да, да. Когда?
– На открытии «Шика».
– И когда он открылся?
– В прошлом месяце.
Джо посмотрел на него через стол:
– Ты уверен?
Эстебан рассмеялся:
– Конечно уверен. Это же мой ресторан.
Джо залпом допил рюмку.
– А ты никак не мог снять это фото в какое-то другое время? А потом оно случайно попало к тем, которые ты сделал в прошлом месяце?
– Что? Нет. В какое еще другое время?
– Скажем, шесть лет назад.
Эстебан покачал головой, он еще посмеивался, но глаза его уже озабоченно потемнели.
– Нет-нет-нет, Джозеф. Эту я снял месяц назад. А в чем дело?
– Видишь эту женщину, вот здесь? – Джо ткнул пальцем на лицо Эммы Гулд. – Она мертва с двадцать седьмого года.
Часть III
Все непутевые дети
1933–1935
Глава двадцать третьяСтрижка
– Ты уверен, что это она? – спросил Дион на другое утро, придя в кабинет к Джо.
Из внутреннего кармана Джо вынул фотографию, которую Эстебан вчера извлек из рамки. Положил ее на стол перед Дионом:
– А вот посмотри.
Глаза Диона заблуждали по снимку, замерли, расширились.
– Точно. Она самая. – Он покосился на Джо. – Ты Грасиэле сказал?
– Нет.
– Почему это?
– А ты своим женщинам все рассказываешь?
– Ни хрена я им не рассказываю, но ты почувствительней меня. И потом, у нее же твой ребенок в животе.
– Верно. – Он поднял глаза вверх, к медному потолку. – Я ей пока не сказал, потому что не знаю, как это сделать.
– Да запросто, – отозвался Дион. – Скажи: «Детка, крошка, золотце, помнишь ту девчонку, за которой я ухлестывал еще до тебя? Я еще тебе говорил, что она померла? Ну так вот, она живехонька, обитает в своем родном городке и все еще выглядит довольно аппетитно. Кстати, об аппетитном, что у нас на обед?»
Сэл, стоявший у дверей, потупился, чтобы скрыть смешок.
– Доволен собой? – спросил Джо у Диона.
– Как всегда, – отозвался Дион; под его тушей скрипело кресло.
– Ди, – произнес Джо, – мы сейчас говорим о шести годах ярости, о шести годах, когда… – Джо махнул руками в воздухе, не в силах облечь это в слова. – Из-за этой ярости я выжил в Чарлстауне, из-за нее я чуть не сбросил Мазо с долбаной крыши, из-за нее я выставил Альберта Уайта из Тампы, из-за нее, черт побери, я…
– Отгрохал целую империю. Тоже из-за нее.
– Ну да.
– Так что, когда увидишь эту нашу знакомую, передай от меня спасибо, – попросил Дион.
Джо открыл рот, но не мог придумать, что на это ответить.
– Слушай, – продолжал Дион, – мне эта баба никогда не нравилась, сам знаешь. Но она как-то сумела тебя вдохновить, шеф. Тут уж сомнений нет. Я потому и спрашиваю, рассказал ты Грасиэле: она-то мне нравится. Даже очень.
– И мне тоже, – вставил Сэл, и они оба на него поглядели. Он поднял правую руку (в левой был «томпсон»). – Извиняюсь.
– Мы разговариваем определенным образом, – нравоучительно заметил ему Дион, – потому что в детстве мы все время друг друга тузили. Для тебя он навсегда останется боссом.
– Больше не повторится.
Дион снова повернулся к Джо.
– Мы не колотили друг друга в детстве, – возразил Джо.
– Еще как.
– Нет, – произнес Джо. – Это ты меня колошматил.
– А ты в меня как-то раз кирпичом кинул.
– Чтобы ты меня перестал колошматить.
– Вот оно что. – Дион вдруг ненадолго затих и потом сказал: – У меня же к тебе было дело.
– Когда?
– Когда я вошел. Надо ведь потолковать насчет визита Мазо. И еще – ты про Ирва Фиггиса слыхал?
– Да, про Лоретту я слышал.
Дион покачал головой:
– Про Лоретту мы все слыхали. А вчера вечерком Ирв ввалился в заведение к Артуро. Вроде бы это там Лоретта позапрошлым вечером разжилась последней склянкой дряни.
– И?..
– Ну и Ирв измочалил Артуро в кашу.
– Быть не может.
Дион кивнул:
– Все твердил: «Покайся, покайся». И дубасил его кулаками. Артуро чуть глаза не лишился.
– Черт! А Ирв?
Дион покрутил указательным пальцем у виска:
– Его упекли на обследование в психушку на Темпл-террас. На два месяца.
– Господи помилуй, – произнес Джо, – что мы сделали с этими людьми?
Лицо Диона побагровело. Он повернулся и ткнул пальцем в сторону Сэла Урсо:
– Запомни, ты этого не видел, на хрен. Ясно?
Сэл переспросил: «Чего не видел?» – и тут Дион отвесил Джо пощечину.
Джо ударился о стол, а когда разогнулся, его «тридцать второй» уже упирался в складки кожи под подбородком Диона.
Дион произнес:
– Не собираюсь больше смотреть, как ты ходишь на всякие встречи, где тебя запросто могут пришить, когда при этом я знаю, что ты сам надеешься помереть за что-то, к чему ты вообще никаким боком не причастен. Хочешь меня пристрелить сейчас, прямо тут? – Он взмахнул руками. – Валяй, жми на спуск, черт возьми!
– Думаешь, я этого не сделаю?
– Мне плевать, если сделаешь, – отозвался Дион. – Потому что я больше не собираюсь глядеть, как ты себя опять пытаешься убить. Ты мне брат. Понял, тупой ирлашка? Ты. Больше, чем Зеппи или Паоло, упокой, Господи, их душу. И я больше не могу терять братьев, разрази меня гром! Не могу, и все тут.
Дион схватил Джо за запястье, обхватил пальцем палец Джо, лежащий на спусковом крючке, и зарыл ствол в складки у себя на шее. Закрыл глаза, сжал губы.
– А кстати, – произнес он, – когда ты туда едешь?
– Куда?
– На Кубу.
– Кто сказал, что я туда еду?
Дион нахмурился:
– Ты сейчас узнал, что мертвая девчонка, по которой ты с ума сходил, вполне себе жива и пребывает всего в трех сотнях миль к югу, и ты собираешься сидеть сложа руки? Получив такие сведения?
Джо отвел пистолет и убрал его обратно в кобуру. Он заметил, что Сэл побелел как полотно и стал мокрым, точно банное полотенце.
– Да, я собираюсь туда, – признался он. – Сразу после встречи с Мазо. Сам знаешь, как старик может заболтаться.
– За этим я к тебе и пришел. – Дион открыл молескиновую записную книжку, которую повсюду с собой таскал. Пролистнул страницы. – Мне тут много чего не нравится.
– Например?
– Едучи сюда, он со своими ребятами занял полпоезда. Слишком уж большая свита.
– Он же старый. С ним везде медсестра, а может, и врач. Да еще и четыре парня с пушками.
Дион кивнул:
– Ага, только сейчас с ним не меньше двадцати таких парней. Это тебе не двадцать медсестричек. И он занял гостиницу «Ромеро» на Восьмой. Причем всю. Зачем?
– Для безопасности.
– Но он всегда останавливался в отеле «Тампа-Бэй». И занимал всего один этаж. Безопасность гарантирована. Зачем ему целая гостиница посреди Айбора?
– Видно, с годами мания преследования крепчает, – заметил Джо.
Он думал: что он ей скажет, когда увидит? «Помнишь меня?»
Или это слишком сентиментально?
– Шеф, – произнес Дион, – послушай меня хотя бы чуть-чуть. Он едет сюда не прямо, не «Сибордом». Он отправился в путь с Центрального вокзала в Иллинойсе. С остановками в Детройте, Канзас-Сити, Цинциннати и Чикаго.
– Конечно. Там все его партнеры по части виски.
– И там же – все местные боссы. Все, кто что-нибудь значит за пределами Нью-Йорка и Провиденса. А знаешь, куда он ездил две недели назад?
Джо поглядел через стол на своего друга:
– В Нью-Йорк и Провиденс.
– Точно.
– И что ты думаешь?
– Не знаю.
– Ты думаешь, он проводит предварительную кампанию? Испрашивает разрешения нас убрать?
– Может, и так.
Джо покачал головой:
– Слишком глупо, Ди. За эти пять лет мы вчетверо увеличили прибыль его организации. До нас тут была сущая дыра. Деревня. А за последний год мы на одном роме получили – сколько там, одиннадцать миллионов чистого дохода?
– Одиннадцать с половиной, – уточнил Дион. – И его прибыль выросла больше чем вчетверо.
– Тогда какого хрена рушить хорошую вещь? Я не больше тебя покупаюсь на все эти его «Джозеф, ты мне как сын». Но он уважает цифры. А цифры – отличные.
Дион кивнул:
– Согласен, убирать нас нет никакого смысла. Но мне эти знаки не нравятся. У меня от них нутро болит.
– Это от паэльи, которую ты ел вчера на ужин.
Дион криво усмехнулся:
– Ну конечно. Может, и так.
Джо поднялся, раздвинул шторы и стал смотреть вниз, на цех. Дион беспокоится, но Диону и платят за это беспокойство, так что он просто выполняет свою работу. В конце концов все просто: всякий в этом бизнесе делает все, что делает, лишь ради того, чтобы добыть как можно больше денег. Джо это знал. И Джо добывал деньги. Целыми мешками они отправлялись вверх по побережью вместе с бутылками рома и наполняли собой сейф в особняке Мазо в Наханте. Каждый год Джо зарабатывал больше, чем в год предыдущий. Мазо был безжалостен, к тому же по мере ухудшения своего здоровья он делался все менее предсказуемым. Но главное – он был жаден. И Джо подпитывал эту жадность. Он все время набивал ему брюхо, не давая этому брюху опустеть. Зачем Мазо рисковать деньгами, сместив Джо? Никакой логики тут нет. И зачем смещать Джо, заменять его кем-то другим? Он не совершал никаких проступков. Он не брал лишнего. Он не представляет угрозы для власти Мазо.
Джо отвернулся от окна:
– Сделай все, что сможешь, чтобы гарантировать мою безопасность на этой встрече.
– Я тебе не могу гарантировать безопасность на этой встрече, – возразил Дион. – В том-то и штука. Он позовет тебя в здание, где он выкупил каждый номер. Сейчас они наверняка прочесывают все комнаты, так что я не могу туда поставить своих бойцов, нигде не могу спрятать никакого оружия. Ничего не могу. Ты пойдешь туда вслепую. А все мы останемся снаружи и тоже ничего не будем видеть. Если они решат, что ты не выйдешь из этого здания… – Дион постучал по столешнице указательным пальцем. – Значит, ты из него и не выйдешь.
Джо долго смотрел на своего друга.
– Что с тобой такое? – наконец спросил он его.
– У меня предчувствие.
– Предчувствие – еще не факт, – заметил Джо. – А факты говорят: вероятность того, что меня убьют, равна нулю. Это никому не принесет выгоды.
– Может, ты просто чего-нибудь не знаешь.
Гостиница «Ромеро» представляла собой десятиэтажное здание из красного кирпича и располагалась на углу Восьмой авеню и Семнадцатой улицы. Обычными ее постояльцами были приезжающие по делам коммерсанты, не настолько значительные, чтобы селиться в отеле «Тампа-Бэй». Гостиница, впрочем, была превосходная: в каждом номере раковина и унитаз, а постельное белье меняют через день, по утрам, а в пятницу и в субботу вечером в номер можно заказать еду. Но так или иначе, место это было не из роскошных.
У входа Джо, Сэла и Левшу встретили Адамо и Джино Валокко, братья из Калабрии. Джо знал Джино по Чарлстаунской каталажке, и они немного поболтали, проходя через вестибюль вместе с остальными.
– Где ты теперь живешь? – спросил его Джо.
– В Сейлеме, – ответил Джино. – Там не так уж плохо.
– Удалось там осесть?
Джино кивнул:
– Нашел себе славную итальяночку. Уже двое детей.
– Двое? – удивился Джо. – Ты времени даром не теряешь.
– Мне всегда хотелось большую семью. А у тебя как с этим?
Джо не собирался рассказывать какому-то головорезу, даже в столь милой беседе, о своем грядущем отцовстве.
– Пока еще думаю об этом, – произнес он.
– Не жди слишком-то долго, – посоветовал Джино. – Пока они маленькие, тебе нужны силы.
Эта особенность их деятельности всегда казалась Джо и захватывающей, и нелепой: из пяти мужиков, идущих к лифту, четверо вооружены автоматами, у всех пятерых есть пистолеты, при этом двое мило беседуют о детишках.
У лифта Джо позволил Джино еще потрепаться о детях, а сам пытался обнаружить признаки засады. Как только они зайдут в лифт, все иллюзии насчет того, что для них существует обратный путь, рассеются.
Но это были именно иллюзии, ничего больше. Едва войдя в гостиницу, они уже отказались от своей свободы. Отказались от своих жизней, передав их в руки Мазо, а тот по какой-то старческой причуде, непонятной для Джо, легко может взять и решить положить этим жизням конец. Кабина лифта была всего лишь маленькой коробкой внутри большой. Но тот факт, что они попали в замкнутую коробку, никто бы не стал оспаривать.
Возможно, Дион был прав.
А возможно, Дион ошибался.
Есть только один способ это выяснить.
Они вошли в лифт, оставив братьев Валокко снаружи. Роль лифтера исполнял Иларио Нобиле, желтый от больной печени, но настоящий волшебник в обращении с огнестрельным оружием. Про него поговаривали, что он способен подстрелить из винтовки блоху во время солнечного затмения или написать на подоконнике свое имя с помощью «томпсона», не задев стекло.
Пока они ехали на верхний этаж, Джо болтал с Иларио так же непринужденно, как перед этим с Джино Валокко. С Иларио следовало говорить про его собак. В своем доме в Ревере он разводил гончих, которые славились необычайно мягким нравом и необычайно мягкими ушами.
Но, поднимаясь в этой кабине, Джо все-таки снова подумал: может, Дион и правда что-то почуял. Братья Валокко и Иларио Нобиле – всем известные снайперы. Это не гора мышц и не острые мозги. Это убийцы.
Однако в коридоре десятого этажа их поджидал всего один человек – Фаусто Скарфоне, еще один кудесник оружия, но он был один, а значит, в коридоре их было поровну – двое парней Мазо и двое ребят Джо.
Мазо сам открыл двери в люкс «Гаспарилья», самый роскошный в гостинице. Он обнял Джо, взял его лицо в ладони и поцеловал в лоб. Снова обнял, крепко похлопал по спине:
– Как твои дела, сынок?
– Все прекрасно, мистер Пескаторе. Спасибо, что спросили.
– Фаусто, узнай, не нужно ли чего-нибудь его людям.
– Забрать у них пушки, мистер Пескаторе?
Мазо нахмурился:
– Конечно нет. Располагайтесь, джентльмены. Мы недолго. – Мазо указал на Фаусто. – Если кто-нибудь захочет сэндвич или еще что-то, закажешь в номер. Все, что ребята пожелают.
Он провел Джо в люкс и закрыл за ними двери. Часть окон выходила на переулок и соседнее здание из желтого кирпича, где некогда размещалась фабрика роялей, разорившаяся в 1929 году. Осталось лишь поблекшее имя владельца на кирпичной стене, «Гораций Р. Портер», да несколько заколоченных окон. Впрочем, вид из других окон номера ничуть не напоминал о Великой депрессии. Эти окна выходили на Айбор и каналы, впадавшие в бухту Хиллсборо.
В центре просторной гостиной, вокруг дубового столика, располагались четыре кресла. Посреди столика красовались серебряные кофейник, сахарница и сливочник. Кроме того, здесь имелась бутылка анисовой водки и три небольшие рюмки, уже наполненные. Санто, средний сын Мазо, сидел, ожидая их. Он поднял глаза на Джо, наливая себе чашку кофе и ставя ее на столик рядом с апельсином.
Тридцатиоднолетний Санто Пескаторе носил кличку Крот, но почему – никто уже не мог припомнить, даже сам Санто.
– Санто, ты помнишь Джо.
– Не знаю. Может, и помню. – Он приподнялся и сунул Джо влажную вялую руку. – Зови меня Крот.
– Рад снова встретиться. – Джо сел напротив него, а Мазо, обойдя столик, устроился рядом с сыном.
Крот чистил апельсин, бросая корки на столик. На его длинном лице застыла вечная гримаса недоуменного подозрения, словно он только что услышал шутку, которой не понял. Его курчавые темные волосы редели на лбу, шея и подбородок были мясистыми, а глазки он явно унаследовал от отца – темные и маленькие, словно карандашные острия. Но в нем ощущалась какая-то заторможенность, туповатость. Он не обладал отцовским обаянием или отцовским хитроумием, потому что они ему никогда не требовались.
Мазо налил Джо чашку кофе и протянул ее через стол:
– Все в порядке?
– В полном, сэр. А у вас как?
Мазо покачал рукой в воздухе:
– Бывают хорошие дни, а бывают плохие.
– Надеюсь, хороших больше, чем плохих.
Мазо поднял рюмку анисовой, чтобы за это выпить:
– Пока да, пока да. Salud![134]134
Здоровья! (исп.)
[Закрыть]
Джо тоже поднял рюмку:
– Salud!
Мазо с Джо выпили. Крот бросил в рот дольку апельсина и стал чавкать, не закрывая рта.
Джо в который раз подумал, что в их довольно-таки жестком деле крутится неожиданно большое число самых обычных парней, которые любят жену, проводят выходные с детьми, чинят свои машины, рассказывают анекдоты в ближайшей закусочной, беспокоятся, что о них думает мать, и ходят в церковь попросить у Господа прощения за все те ужасные вещи, которые им, отдавая кесарю кесарево, приходится совершать, чтобы прокормить семью.
Но в их деле существовало такое же количество свиней. Злобных выродков, главное свойство которых заключалось в том, что они сочувствовали ближнему не больше, чем осенней мухе, бьющейся в стекло.
Крот Пескаторе относился как раз ко второй категории. К тому же он являлся сыном отца-основателя того дела, что объединяло их всех. Так уж получилось, что все они оказались причастны к этому делу. Привиты к нему, как к стволу дерева. Зависели от него.
За эти годы Джо успел познакомиться со всеми тремя сыновьями Мазо. Он встречался с Бадди, единственным сыном Тима Хики. Он видел сыновей Чьянчи в Майами, сыновей Батроне в Чикаго, сыновей Диджакомо в Новом Орлеане. Все их отцы являли собой грозный пример людей, которые сделали себя сами. Людей с железной волей и с некоторой долей проницательности. Людей, совершенно не ведающих сочувствия. Но все-таки людей, без всякого сомнения – людей.
А сынки этих людей, думал Джо, слушая, как Крот чавкает на всю комнату, – каждый их сынок – просто оскорбление для человечества, черт побери.
Пока Крот поедал апельсин, а потом еще один, Мазо с Джо обсудили, как прошла эта поездка Мазо на юг, обсудили жару, Грасиэлу и будущего ребенка.
Когда эти темы были исчерпаны, Мазо извлек газету, засунутую в соседнее кресло. Он захватил бутылку, обошел столик и уселся рядом с Джо. Налив им еще по рюмке, он развернул «Тампа трибьюн». С газетной полосы на них глядело лицо Лоретты Фиггис, а сверху шел заголовок:
